Глава пятая

Глава пятая

Теперь главной задачей Кадфаэля было найти убийцу: иначе жизнь мальчика была бы исковеркана – не скрываться же ему до конца своих дней. А чтобы найти его, необходимо было тщательно проследить путь злосчастного блюда с куропаткой от монастырской кухни до желудка Герваса Бонела. В чьих руках оно побывало? Коль скоро приор Роберт, надменно уединившийся в покоях аббата, отведал того же блюда, оценил его по достоинству и остался невредим, было очевидно, что куропатку прислали ему без дурных намерений, и уж всяко не отравленную. Он же, не мешкая, отправил птицу своему повару.

До мессы оставалось время, и Кадфаэль направился на аббатскую кухню. Немного набралось бы в обители людей, которые не побаивались брата Петра, и одним из них был Кадфаэль. Фанатики всегда внушают страх, а брат Петр был фанатиком, причем фанатиком особого рода. Веру Христову и монашеские обеты он воспринимал как нечто само собою разумеющееся, но был фанатично предан своему поварскому искусству. Жертвенное пламя жаровен горело в его черных глазах, огненными бликами вспыхивало на черных волосах, придавая ему свирепый вид. Кровь в его жилах бурлила, словно содержимое кухонного котла; нрав этого человека, родившегося в диких краях близ границы, был столь же горяч, как и его жаркие печи. Он пылко любил аббата Хериберта, а потому испытывал жгучую ненависть к приору Роберту.

Когда Кадфаэль вошел на кухню, Петр, точно полководец перед битвой, проводил смотр своей армии горшков, жбанов, вертелов и сковород. Зрелище это доставило бы ему больше удовольствия, когда бы плодами его трудов предстояло насладиться Хериберту, однако ничто не могло умерить его стремления к совершенству.

– Та куропатка? – хмуро переспросил Петр, когда Кадфаэль попросил его рассказать о событиях минувшего дня. – Птица как птица, не хуже других, не очень крупная, но упитанная. Будь уверен, если бы мне привелось готовить ее для аббата, я бы создал шедевр. А приор, подумай только, является сюда и велит отрезать порцию, потому что ему, видишь ли, взбрело в голову оказать любезность гостю из дома у мельничного пруда. Ну, я так и сделал, и не сомневайся, это была лучшая порция. – Я отослал ее в одном из судков аббата, хотя Роберт и велел послать угощение в своем судке. Прикасался ли здесь к птице кто-нибудь еще? Уверяю тебя, Кадфаэль, эти два шалопая, что помогают мне на кухне, исполняют все, как я велю, потому-то у меня все и идет как по маслу. Роберт? Ну да, он пришел сюда, чтобы распорядиться о птице, – все вертелся и принюхивался к моему горшку. Тогда птица целиком тушилась в одном горшке, я отрезал кусок для мастера Бонела уже после того, как приор ушел. Нет, нет, будь уверен, пока это блюдо находилось здесь, никто, кроме меня, к нему не прикасался. А ближе к обеденному часу зашел этот слуга – как бишь его, Эльфрик, что ли, со своим подносом.

– И как тебе этот парень, Эльфрик? – поинтересовался Кадфаэль. – Ты ведь его каждый день видишь.

– Неприветливый какой-то, все молчком да молчком, но зато всегда является вовремя, старательный и аккуратный.

То же и Ричильдис о нем говорила, припомнил Кадфаэль: услужлив сверх меры, а все от желания позлить хозяина.

– Я, кстати, видел, и как он шел по двору. Все судки были закрыты крышками, руки у него были заняты подносом, и он нигде не останавливался до самых ворот.

"Так-то оно так, – подумал Кадфаэль, – но, как выйдешь за ворота, в стене есть ниша, а в нише – лавка. Что стоит поставить на нее поднос на минутку, будто что-то поправить надо. А Эльфрик был у меня в сарае, про снадобье знал и был вдвойне обозлен на своего хозяина. И трудно понять, что на уме у человека, если из него слова не вытянешь".

– Стало быть, здесь к птице точно ничего не добавили?

– Ничего, кроме доброго вина и пряностей, – мрачно отозвался Петр. – Послушай, если бы отравленной оказалась доля приора, у тебя, может, и были бы основания на меня коситься. Но кабы я задумал приготовить тушеную куропатку с монашьим капюшоном, то уж всяко постарался, чтобы она попала на стол кому надо.

Наверное, размышлял Кадфаэль, направляясь к мессе, не стоит принимать всерьез угрозы брата Петра – он только языком молоть горазд. Однако, может, здесь и есть над чем поразмыслить. До сих пор Кадфаэлю и в голову не приходило, что могла произойти ошибка, и Бонелу досталось то, что предназначалось Роберту. Брат Петр сам подсказал ему эту мысль, и тут же попытался выставить ее нелепой. Пожалуй, слишком поспешно. Братья, принесшие обет возлюбить ближнего своего, тоже, бывает, поддаются смертельной ненависти, случалось такое раньше, будет и впредь. Брат Петр сам навел на себя подозрение, хотя добивался противоположного эффекта. Он, правда, не больно-то похож, на убийцу, но все же и его нельзя сбрасывать со счета.

Чем ближе дело шло к Рождеству, тем больше мирян собиралось к мессе в монастырской церкви. Весь год они не слишком ревностно посещали службы – вот и рассчитывали под праздник задобрить Господа. В это утро церковь тоже была битком набита горожанами, и Кадфаэль ничуть не удивился, увидев пышные соломенные волосы Олдит, увенчанные белым чепцом. Он заметил, что по окончании службы девушка не вышла, как остальные прихожане, через западную дверь, а прошла сквозь южную, выходившую на монастырский двор. Закутавшись в плащ, она присела на каменную скамью у стены трапезной.

Кадфаэль подошел к ней, поздоровался и справился о самочувствии хозяйки. Девушка повернула к нему нежное личико, и монаха поразили ее глубокие, темные глаза, таившие немалую внутреннюю силу. Она не так проста, как и Эльфрик, подумал он, и нелегко будет выведать у нее то, о чем она захочет умолчать.

– Хозяйка, слава Богу, здорова, – задумчиво промолвила Олдит, – но, конечно, терзается из-за Эдвина. Но о том, чтобы его поймали, пока ничего не слышно, а то мы бы знали. Только этим она и утешается. Бедная госпожа, она так нуждается в утешении.

Кадфаэль мог бы передать через Олдит весточку, способную хоть немного утешить ее хозяйку, но решил этого не делать. Недаром Ричильдис предпочла говорить с ним наедине. В столь тяжелых обстоятельствах, когда заподозрить можно любого из домочадцев, стоит ли доверять служанке, хотя бы и родственнице? По правде говоря, должен ли он безоглядно верить и самой Ричильдис? Мать на все может решиться ради любимого чада. А Гервас Бонел дал ей обещание и нарушил его.

– Если ты не против, дитя, я посижу тут с тобой немного. Ты, я вижу, домой не торопишься?

– Так ведь скоро Эльфрик придет за обедом, – пояснила девушка, – вот я и подумала: дождусь его да помогу отнести в дом эль и вино. – С минутку она сидела молча, а потом добавила: – Нелегко ему приходить сюда как ни в чем не бывало, после всего, что на нас свалилось. Люди-то небось смотрят, перешептываются, догадки строят. Разве не так?

– Тут уж ничего не поделаешь, – отозвался Кадфаэль, – придется потерпеть, покуда вся правда не выйдет наружу. Хотя сержант, тот уверен, что ему уже все известно. Ты как, с ним согласна?

– Вот уж нет! – Губки Олдит тронула легкая презрительная улыбка. – Эдвин, конечно, неслух, шалопай и своевольник, но парень открытый: радость ли у него, горе ли – все на лице написано. Не мог он подлить хозяину яду, не верю я в это. Но что толку говорить, чему я верю, а чему нет, если и меня подозревать можно. Ты сам знаешь. Когда Эльфрик принес на кухню поднос и рассказал о подарке приора, ведь это я взяла судок и поставила его на полку подогреваться. Эльфрик с подносом прошел в комнату, а я следом за ним – принесла тарелки и жбан эля. Они тогда сидели за столом, все трое. О куропатке они от меня узнали, я думала ублажить хозяина... я же не слепая, видела, что все они на взводе. И, по-моему, я вернулась на кухню раньше Эльфрика, пристроилась рядом с жаровочной полкой и помешивала блюдо в судке, а потом еще и сдвинула в сторону, чтобы не пригорело. Нет смысла говорить, что я туда ничего не подливала, – так любой на моем месте сказал бы, – доказательств-то все равно нет, а без них это пустые слова.

– Ты девушка разумная и рассуждаешь здраво, – согласился монах, – ну ладно, а Меуриг? Ты говоришь, что когда вернулась на кухню, он как раз заходил в дверь. Выходит, один он рядом с этим судком не оставался, даже если предположить, что он знал, что в нем и для кого это блюдо предназначено.

Ее тонкие темные брови удивленно приподнялись, четко выделяясь на бледной коже под золотистой челкой.

– Да, я припоминаю, дверь была открыта, и Меуриг вытирал ноги перед тем, как зайти. Но Меуригу-то какой резон желать смерти своему отцу? Бонел, правда, не больно-то его баловал, но все равно, ему больше пользы было от живого хозяина, чем от мертвого. Никакой надежды на наследство у него не было, зато было что терять, – хозяин-то ему содержание давал, хоть и не слишком щедрое.

Это была чистая правда. Незаконнорожденный не имел права наследования ни по мирским, ни по церковным законам. Даже если бы родители обвенчались после его рождения, закон все равно не признал бы его наследником. А он всего-навсего внебрачный сын обычной служанки. Нет, Меуриг не был заинтересован в кончине Бонела. Эдвин, тот мог бы заполучить желанный манор, а Ричильдис – обеспечить будущее любимого сына. А Эльфрик?

В этот момент девушка подняла голову и взглянула на сторожку, откуда только что появился Эльфрик, державший под мышкой деревянный поднос. С плеча у него свисала сума с караваями. Олдит подобрала плащ и поднялась.

– Скажи-ка мне, – вкрадчиво спросил ее Кадфаэль, – теперь, когда мастер Бонел мертв, кому принадлежит Эльфрик? Перейдет он, как другие вилланы, под власть аббатства или другого хозяина, кому достанется манор? Или в соглашении было указано, что он принадлежит лично мастеру Бонелу?

Девушка, направлявшаяся навстречу Эльфрику, обернулась и на ходу ответила:

– Он принадлежал лично моему господину.

– Стало быть, кто бы ни унаследовал манор, Эльфрика это не касается. Его хозяином будет тот, кому перейдет личное имущество Бонела... вдова или ее сын, коли избежит обвинения в убийстве. Олдит, ты же знаешь, что на уме у госпожи Бонел, скажи, неужто она не отпустит Эльфрика на свободу при первой возможности и с легким сердцем? А Эдвин – разве он поступит иначе?

Ничего не сказав в ответ, девушка обожгла монаха взглядом проницательных черных глаз, опустила ресницы и легким шагом направилась наперерез Эльфрику. Обменявшись обычными приветствиями, они вместе двинулись к аббатской кухне. Эльфрик не позволил Олдит снять сумку с его плеча, он шел рядом с ней, как всегда угрюмый и молчаливый. Кадфаэль долго смотрел им вслед, размышляя и удивляясь. Потом у него возникли некоторые предположения, а к тому времени, когда он мыл руки, собираясь в трапезную на обед, предположения эти превратились в уверенность.

В середине дня, когда Кадфаэль перебирал на чердаке монастырского амбара груши и яблоки, отбрасывая подпорченные, чтобы червоточина не пошла дальше, до него донесся голос брата Марка, выкликавшего его имя.

– Что шумишь? – пробурчал монах, спускаясь по лестнице.

– Да тут опять сержант заявился по твою душу, – сообщил Марк, – паренька они так и не поймали, если тебя это интересует.

– Меня интересует, что ему от меня надо, – ответил Кадфаэль, ловко, как молодой, отставив в сторону лестницу, – и, признаться, не радует, что он меня ищет.

– Опасаться тебе, я думаю, нечего, – рассудил Марк, – ясное дело, он бесится оттого, что не может изловить мальчишку, но сейчас его заботит всякая чепуха, вроде того, не отливал ли кто растирание из бутыли в твоем сарае. Он меня спрашивал, не убыло ли снадобья, да только я малый рассеянный – где мне за всем углядеть – смекаешь? Он думает, может, ты что приметил.

– Ну и дурак. Чтобы отравить человека, одной-двух капель хватит. А из бутылищи высотой с лавку можно и в десять раз больше отлить – все одно никто не заметит. Ладно, во всяком случае, попробуем узнать, что он собирается делать, и насколько, по его мнению, все прояснилось.

В сарае Кадфаэля сержант с боязливым любопытством вертел кудлатой бородой, суя свой крючковатый нос во фляги, горшки и мешочки монаха.

– Ты мог бы помочь нам, брат, – сказал он, завидев входившего Кадфаэля, – нехудо было бы выяснить, откуда взят яд – отсюда или из лазарета. А этот молодой брат говорит, что не знает, была ли здесь пропажа. Может, ты подскажешь?

– Ничем не могу помочь, – напрямик ответил Кадфаэль, – убийце требовалась самая малость, а у меня здесь, как видишь, этого добра хватает. Разве тут можно судить с уверенностью, отлил кто-нибудь чуточку или нет? Но я тебе вот что скажу: вчера я проверил горлышко и затычку бутыли, и на них не было никаких подтеков и пятен. Я-то всегда протираю края насухо, перед тем как закупорить бутыль, но чтобы это стал делать вор, да еще в спешке, – мне не верится.

Сержант кивнул. Отчасти он был удовлетворен, все сказанное согласовывалось с его предположениями.

– Выходит, что скорее всего отраву взяли из лазарета. Там фляжка куда меньше твоей, но все равно никто не рискнул сказать, все ли на месте. Да и немудрено: старикам снадобье помогает, и кто поручится, что иные не брали его без спросу?

– Боюсь, ты немного преуспел, – сказал брат Кадфаэль.

– Да, парня мы пока не поймали. Не знаю, куда уж запропастился этот Эдвин, но в усадьбе Белкота и духу его нет, а лошадь плотника стоит в конюшне. Бьюсь об заклад, мальчишка все еще где-то в городе. Мы и за воротами следим, и за мастерской Белкота, и с дома его матери глаз не спускаем. Он попадется – дай только время.

Кадфаэль, положив руки на колени, откинулся на лавке и задумчиво произнес:

– Ты совершенно уверен в том, что он виноват. А ведь в доме находилось по меньшей мере еще четыре человека, не говоря уже о том, сколько народу знало о свойствах этого снадобья. О, я понимаю, у тебя есть веские причины обвинять этого мальчика, однако я мог бы не с меньшим основанием выдвинуть обвинение еще против двоих – только не стану этого делать. Давай-ка лучше рассмотрим все факты и попробуем не ограничиваться подозрениями, а поищем доказательства. И не доказательства вины человека, которого уже ославили злодеем, а настоящие доказательства, основанные на фактах. Итак, все было проделано за очень короткое время, не более получаса. Я сам видел, как слуга нес поднос из аббатской кухни. Оставим пока в покое аббатского повара с поварятами, и будем считать, что, когда блюдо вынесли за ворота, оно еще не было отравлено. Но это не значит, – вежливо добавил монах, – что всякий, кто носит рясу, – и я в том числе – оказывается вне подозрения.

Сержант снисходительно выслушал все эти соображения, но особого впечатления они на него не произвели.

– Что-то я не пойму, к чему ты клонишь, брат. О каких фактах и доказательствах идет речь?

– Послушай, я тебе уже говорил вчера: если ты принюхаешься к этой бутыли, а то и капнешь капельку себе на рукав, то сразу заметишь, какое есть свойство у этого снадобья. Ты посадишь пятно, очень пахучее, и отмыть его будет весьма непросто. Запах очень стойкий – это не сам монаший капюшон так пахнет, а другие травы, которые входят в состав снадобья. Так вот: кого бы ты ни схватил, следует проверить его одежду. Конечно, если таких пятен не окажется, это еще не доказательство невиновности, но зато уж если они есть, доказать вину будет гораздо проще.

– Послушать тебя, брат, интересно, – протянул сержант, – но все это не больно-то убеждает.

– И вот еще о чем подумай. Тот, кто воспользовался отравой, наверняка торопился избавиться от склянки, чтобы замести следы. Помешкай он, и пришлось бы держать ее при себе, а не ровен час – кто заметит. Ты, конечно, поступай, как считаешь нужным. Но я на твоем месте не пожалел бы времени, да поискал возле дома маленькую склянку. Даже место, где она валяется, может кое-что поведать о том, кто ее выбросил. – Монах помолчал и с уверенностью добавил: – Ну а в том, что это та самая склянка, сомнений у тебя не будет.

Кадфаэлю совсем не понравилось выражение снисходительного благодушия, не сходившее с обветренного лица сержанта. Похоже, он с удовольствием тянул время перед тем, как выдать нечто такое, что разобьет все рассуждения монаха. Паренька-то он не поймал, сам признался, но явно приберегал какой-то важный секрет.

– Ты ее, случаем, не нашел? – осторожно спросил Кадфаэль.

– Пока нет, да и не больно старался искать. Но это не важно: я знаю, где она, так что сейчас это не к спеху. – Теперь сержант откровенно усмехался.

– Не скажи, – твердо возразил Кадфаэль, – раз ты ее не нашел, то не знаешь, где она, а стало быть, только предполагаешь. Это не одно и то же.

– Почти одно и то же, считай, что нашел, – промолвил довольный собой сержант. – – Скляночка твоя плывет сейчас по Северну. Может, ее так и не выловят, но я знаю, что ее туда бросили, и знаю, кто это сделал. Мы опросили всех, кто находился между мостом и предместьем в это время, и мог видеть, как слуга Бонела бежал за мальчишкой. Да, мы со вчерашнего дня не сидели сложа руки, не думай, что мы только мальца искали, да и то впустую. Так вот: один возчик ехал через мост как раз в это время. Глядит – погоня, он даже телегу остановил, решил: за вором гонятся. А потом смотрит: тот, что бежал сзади, остановился у самого моста, пожал плечами и назад повернул – понял, что все равно не догонит. Малец тогда пробегал мимо возчика, и тот обернулся и посмотрел ему вслед. И что ты думаешь – беглец задержался на миг, зашвырнул в реку какую-то маленькую штуковину и припустил дальше. А это был не кто иной, как Эдвин Гурней. Ему-то и надо было поскорее избавиться от склянки, после того как он опорожнил ее в судок с куропаткой, да с нею в руке и сбежал. Что ты на это скажешь, приятель?

Что и говорить, это был тяжелый удар. Ведь Эдвин ни словом об этом не обмолвился, и в какой-то момент Кадфаэль засомневался – уж не одурачил ли его этот сумасбродный юнец. Но нет, непохоже, монах припомнил задиристое лицо Эдвина, хитростью тут и не пахло. Кадфаэль быстро собрался с духом и ничем не выдал своего беспокойства.

– Послушай, но ведь эта "маленькая штуковина" вовсе не обязательно склянка. Ты о ней возчика-то расспрашивал?

– А то нет. Возчик только сказал, что вещица маленькая – такая, что можно зажать в кулаке. Она блеснула в воздухе, когда полетела, а больше он ничего не разглядел, и сказать точно, что это, не смог.

– Тебе попался честный свидетель. А можешь ты, опираясь на его рассказ, ответить мне на два вопроса? В каком точно месте на мосту выбросил паренек эту вещицу? И мог ли это заметить слуга?

– Возчик говорит, что парень, который бежал следом за Эдвином, повернул назад до того, как малец выкинул то, что там у него было. Выходит, слуга видеть не мог. Что касается места, то было это примерно на середине моста.

Значит, Эдвин, что бы он ни решил выкинуть, хотел забросить это в воду подальше от берега. Однако тут он, возможно, и просчитался. Слишком спешил и не сообразил, что мост гораздо длиннее ширины русла, и поросший кустами отлогий берег тянется чуть ли не до середины разводного пролета. А коли так, то, может быть, то, что он выкинул, все-таки удастся найти. А Эльфрик, похоже, не утаил этот факт, а и впрямь ничего не видел.

– Что ж, – рассудил Кадфаэль, – по твоим же словам выходит, что паренек пробегал мимо стоящей телеги и возчика, который глазел на него. Да небось на мосту и других зевак хватало. И вместо того чтобы поостеречься, он – у всех на виду – бросает что-то в реку, ничуть не таясь. По моему разумению, не очень-то это похоже на то, как убийца освобождается от улики. Что ты на это скажешь?

Сержант подтянул пояс и рассмеялся:

– Знаешь, из тебя вышел бы неплохой адвокат дьявола. Но ты заметь: малец-то был вне себя после того, что натворил, и у него не было времени пораскинуть мозгами. И потом – если он швырнул в Северн не склянку, то что же, по-твоему, это было, брат?

Сержант неторопливо вышел из сарая навстречу вечерней прохладе, а Кадфаэль остался, ломая голову над этим вопросом.

Брат Марк, который все это время слушал и наблюдал, незаметно притулившись в уголке, хранил почтительное молчание, пока не увидел, как Кадфаэль недовольно стукнул себя по коленям сжатыми кулаками. Тогда он осторожно промолвил:

– Еще не стемнело, и до вечерни примерно час остается. Может быть, сходим, под мостом пошарим?

Брат Кадфаэль, который почти забыл о присутствии молодого человека, посмотрел на него с удивлением и благодарностью.

– А ведь верно. У тебя, кстати, и глаза помоложе. Вдвоем мы, пожалуй, успеем осмотреть все, что можно. Да, к худу ли, к добру ли, а попробовать стоит.

Брат Марк резво устремился вслед за Кадфаэлем, они пересекли двор, вышли за ворота и двинулись в сторону города по дороге, ведущей к мосту. Слева поблескивала свинцовая гладь мельничного пруда.

Проходя милю дома, окна которого были плотно закрыты ставнями, Марк с любопытством поглядел на него. Он никогда не встречал госпожу Бонел и ничего не знал о том, какие узы связывают ее с Кадфаэлем, однако нутром чуял, что его друг и наставник сильно обеспокоен. А брат Марк любил и почитал Кадфаэля больше всего на свете, не считая разве что святой церкви. По дороге он деловито обдумывал все, что ему довелось услышать, и прикидывал, что из этого можно извлечь. Когда монахи свернули направо и стали спускаться по узкой тропе, которая вела к берегу и монастырским садам, тянувшимся вдоль плодородной поймы Северна, Марк промолвил задумчиво:

– Я так понимаю, брат, что мы ищем что-то маленькое и блестящее, но лучше бы это была не склянка.

– Что бы это ни было, – вздохнул Кадфаэль, – надо постараться эту вещицу отыскать, и хорошо бы это оказалась какая-нибудь невинная безделушка.

Под береговыми упорами моста, до самой кромки воды, берег порос густыми кустами и травой. У реки трава топорщилась пучками, пробиваясь сквозь корку льда толщиной в несколько дюймов. Пока не стемнело и не пришло время идти к вечерне, монахи, не жалея сил, прочесывали берег в поисках маленького, относительно тяжелого блестящего предмета. Но ничего похожего на то, что мог бы выбросить на берег Эдвин, им обнаружить не удалось.

После ужина брат Кадфаэль уклонился от чтений в зале капитула и, разжившись краюхой хлеба, головкой сыра и небольшой фляжкой эля для своего беглеца, украдкой направился к аббатскому амбару, стоявшему на площадке для конских торгов. Ночь выдалась ясная, но безлунная: похоже, что к утру выпадет снежок и Северн у берегов крепче прихватит ледком.

Поднявшись по лестнице, монах постучал, как было условлено, но в ответ не Донеслось ни звука. Он с одобрением кивнул головой, открыл дверь и вошел, тихонько прикрыв ее за собой. Было темно, хоть глаз выколи, изнутри повеяло теплом и свежей соломой и послышался шорох: видать, паренек пошевелился в своем гнезде. Монах сделал шаг на звук и сказал:

– Не бойся, это я, Кадфаэль.

– Я знал, – приглушенным голосом отозвался Эдвин, – знал, что ты придешь.

– Что, долгим денек показался?

– Да я почти все время спал.

– Вот и молодец! Где ты тут?.. Ага!

Они двинулись навстречу друг другу. В темноте Кадфаэль нащупал рукав Эдвина и сжал его руку.

– А теперь давай присядем, есть разговор. Отвечай коротко и прямо, времени у меня в обрез, но, надеюсь, обсудить свои дела мы успеем. Вот тебе снедь да питье.

Руки Эдвина с радостью ухватили узелок с харчами. Бок о бок монах и юноша пробрались в уголок и устроились на соломе.

– Ну как, есть для меня добрые вести? – с тревогой спросил Эдвин.

– Пока что нет. Зато у меня к тебе есть вопрос. Почему ты мне не все рассказал?

Эдвин, с наслаждением вгрызавшийся в краюху хлеба, аж привстал от возмущения.

– Да ты что? Я рассказал тебе все как было! С какой стати мне что-то скрывать, я же сам пришел к тебе за помощью.

– Вот и я думаю – с какой стати. Зато сержант откопал какого-то возчика, который ехал из Шрусбери по мосту, когда ты, ровно заяц, припустил из матушкиного дома. И этот возчик утверждает, что видел, как ты что-то зашвырнул в реку. Это правда?

– Правда, – ответил мальчик, не колеблясь ни секунды.

В голосе его прозвучала смесь замешательства, смущения и беспокойства. Кадфаэлю показалось даже, что Эдвин покраснел в темноте, но скорее не оттого, что умолчал о чем-то постыдном, а оттого, что сглупил, и эта глупость нечаянно вышла на свет.

– Что же ты вчера мне об этом не рассказал? Знай я заранее, глядишь, и смог бы тебе лучше помочь.

– Да сам не знаю. – Эдвин слегка приуныл и недоумевал, но старался сохранить достоинство. – Мне подумалось, что это не имеет отношения к делу... и я хотел об этом забыть. Но если это так важно, я сейчас тебе расскажу. Ей-Богу, в этом нет ничего плохого.

– Это очень важно, хотя ты, конечно, об этом и не подозревал. – Кадфаэль решил, что лучше сказать парнишке все прямо как есть, чтобы тот не думал, что монах усомнился в его невиновности. – Дело вот в чем, паренек: сержант считает, что ты выкинул в реку склянку из-под яда, которую перед этим опорожнил в судок с куропаткой. Так что лучше тебе поведать все, как было на самом деле, тогда, может, мне и удастся убедить сержанта, что он идет по ложному следу, и в этом случае, и во всем остальном тоже.

Эдвин воспринял это достаточно спокойно. Судьба уже нанесла ему немало ударов, и юноша научился сносить их, не падая духом. Соображал он быстро и сразу смекнул, что ему грозит и что мог подумать брат Кадфаэль. Медленно выговаривая слова, парнишка спросил:

– А разве не надо сперва убедить тебя самого?

– Меня убеждать нечего. Правда, сначала я, признаться, был ошарашен. Ну да ладно, выкладывай.

– Я же ничего не знал! Откуда мне было знать, как все обернется, – Эдвин тяжело вздохнул.

Они сидели плечом к плечу, и Кадфаэль почувствовал, как охватившее парнишку напряжение ослабевает. После короткого молчания Эдвин сказал:

– Об этом никто не знал. Я и Меуригу ничего не сказал, и даже матушке не проговорился – случая не представилось. Ты же знаешь, я учусь работать по дереву и немножко по металлу – вот и решил показать, что я в этом деле кое на что способен. И сделал подарок для своего отчима. Не потому, что хотел к нему подольститься, – с подкупающей откровенностью добавил Эдвин, – я его на дух не переносил. Но матушка так переживала из-за нашей размолвки, а он злился и срывал свое раздражение на всех, далее на ней. Раньше такого не бывало, я знаю, он ее любил. Я приготовил подарок, чтобы предложить ему пойти на мировую. Ну и еще мне хотелось показать, что из меня выйдет мастер, что я и без него не пропаду, сумею заработать себе на кусок хлеба. – Он перевел дыхание и продолжал: – Давным-давно отчим совершил паломничество в Уолсингем и привез оттуда реликвию, которой очень дорожил. Говорят, это кусочек каймы от покрова Пресвятой Девы, я так лично в этом сомневаюсь, но он в это верил. Узенький такой лоскуток голубой материи, с краю золотая нитка продернута. Выложил он за него кучу денег, я знаю. Так вот, он хранил свою святыню завернутой в кусок золотой парчи, а я задумал изготовить маленький ковчежец, как раз по размеру реликвии. Получилась такая шкатулочка с крышкой на шарнире. Я ее сделал из грушевого дерева, все подогнал как следует, хорошенько отполировал, а на крышке выложил изображение Пресвятой Девы – фигура из серебра и перламутра, а мантия из лазурита. По-моему, неплохо вышло.

В голосе Эдвина прозвучали нотки горечи, и Кадфаэля это тронуло. Парнишка так гордился своей работой, а она пропала втуне: было о чем горевать.

– И вчера ты взял ковчежец с собой, чтобы подарить ему?

– Да, – скрепя сердце признал Эдвин.

Кадфаэль припомнил рассказ Ричильдис о том, как встретили паренька. А ведь он пришел, набравшись смелости, пересилив себя, и где-то под одеждой прятал подарок. Монах с грустью промолвил:

– Но так и не отдал ему подарок, а убежал из дома, сжимая ковчежец в руке. Я тебя понимаю.

– Он сказал, что я приполз к нему выпрашивать манор, – произнес Эдвин дрожащим от обиды голосом, – насмехался надо мной, требовал, чтобы я встал перед ним на колени... Как мог я после этого предложить ему свой подарок? Он принял бы это за доказательство своей правоты... Я бы этого не вынес! Я же просто принес подарок, и ничего не собирался просить!

– И ты зажал его в кулаке и пустился бежать, не говоря ни слова. Я и сам бы, наверное, так поступил.

– Но у тебя, может быть, хватило бы ума не выбрасывать свою работу в реку, – печально вздохнул Эдвин. – И почему я так поступил – сам не знаю... Только пойми, я сделал эту вещь для него, но она осталась у меня, а тут еще Эльфрик бежал за мной и звал, но повернуть назад я не мог... В общем, мне пришло в голову, что ковчежец не мой, раз предназначался в подарок, а отчиму он тоже не нужен, вот я и выкинул его...

Вот почему, оказывается, ни Ричильдис, ни кто другой даже не заикнулся о мирном подношении Эдвина. Паренек решил сделать подарок, чтобы показать, что он не держит зла на отчима, а заодно и то, что он сам себе хозяин. Правда, и то и другое едва ли пришлось бы по нраву старому самодуру. Мальцу ведь еще и пятнадцати нет, с его стороны это был благородный поступок, жаль только, что никто о нем так и не узнал. Как бы порадовалась Ричильдис, любуясь искусной работой сына. Но никто, кроме самого мастера, не держал в руках его творение. Ладно сработанная шкатулочка сверкнула серебром и перламутром и скрылась в речной глубине.

– Скажи мне, крышка ковчежца была закрыта и плотно пригнана, без щелей?

– Конечно.

Из темноты на Кадфаэля блеснули растерянные глаза паренька. Вопроса тот не понял, но в качестве своей работы он был уверен.

– А что, это тоже важно? И зачем только я его сделал! Хотел как лучше, а вышло боком. Но я же ничегошеньки не знал. Ни о каком убийстве не слышал, погони за мной не было, ничего плохого я не сделал – чего мне было бояться?

– Еще как важно. Коли шкатулка закрыта и плотно пригнана, то она не потонет, а поплывет по течению. На реке немало народу кормится, и перевозчики, и рыбаки, всякий люд попадается, отсюда до Этчама они каждый изгиб и отмель знают, куда, бывает, чего только течением не выносит. Не падай духом, малый, может, еще увидишь свою работу. Попробую убедить шерифа выслушать меня, может, тогда он велит лодочникам последить за рекой. Я им отпишу, что надо искать, – да ты не бойся, откуда мне это известно, я не скажу – глядишь, и выловят твою шкатулочку где-нибудь ниже по течению. Это было бы неплохим свидетельством в твою пользу, и тогда, думаю, я сумел бы уговорить их поискать склянку в других местах, таких, куда Эдвин Гурней и носа не казал. Ты посиди здесь тихонько еще денек-другой – придется потерпеть.

– Потерпеть я могу, – твердо заявил Эдвин, и добавил грустно: – хотя, конечно, хотелось бы не слишком долго!

Когда братья, растянувшись цепочкой, выходили из церкви после повечерия, Кадфаэлю пришло в голову, что есть один важный вопрос, который он позабыл задать, и другие не удосужились. Вразумительно ответить на него могла, пожалуй, только Ричильдис. До ночи еще оставалось время, чтобы потолковать с ней об этом, и хотя час был поздний, Кадфаэль счел, что дело не терпит отлагательств, и рассудил, что и самой Ричильдис будет легче уснуть, когда она узнает, что Эдвин по крайней мере надежно укрыт и о нем заботятся. Монах подтянул рясу и решительно направился к воротам.

Как назло, брату Жерому приспичило тащиться к сторожке именно в это время – то ли затем, чтобы передать какие-нибудь распоряжения насчет завтрашнего дня, то ли затем, чтобы с ханжеской миной посетовать на какое-нибудь отступление от распорядка, допущенное сегодня. Хотя приор и не стал еще аббатом, писец его, брат Жером, уже ощутил себя важной персоной и из кожи вон лез, чтобы достойно представлять уединившегося в аббатских покоях Роберта, соответственно его высокому положению. Брат Ричард не слишком любил пользоваться данной ему властью, и его обязанности, где только можно, с охотой брал на себя Жером. Кое у кого из учеников и послушников уже были причины сокрушаться по поводу его излишнего рвения.

– И в столь поздний час забота о милосердии не покидает тебя, брат, – произнес Жером с деланой улыбкой. – А не может твое дело потерпеть до утра?

– Могло бы, – в тон ему отозвался Кадфаэль, – но пристало ли медлить в делах милосердия?

И он, не задерживаясь, продолжил свой путь, чувствуя на себе пристальный взгляд прищуренных глаз Жерома. Однако никто в обители не оспаривал право Кадфаэля приходить и уходить и даже пропускать службы, если кому-то требовалась его помощь, и, разумеется, он не собирался ни объясняться с Жеромом, ни оправдываться. Иные братья, более смирного нрава, предпочли бы не связываться с Жеромом, чтобы, не ровен час, не впасть в немилость у приора. Встреча с Жеромом случилась совсем некстати, но, в конце концов, ничего плохого Кадфаэль не затевал, а вот поверни он назад – это могло бы навести на мысль, что тут что-то неладно.

Подходя к дому у мельничного пруда, монах приметил свет, пробивавшийся сквозь щели в ставнях, закрывавших кухонное окошко. Да, выходит, кое-что он в расчет не принял: окно кухни выходило на пруд, и до воды от него совсем недалеко, куда ближе, чем от дороги. И вчера оно было открыто, чтобы выпускать дым от горевшей жаровни. Маленькую склянку, перед тем опустошенную, могли выкинуть в окошко, чтобы она навсегда затерялась на илистом дне пруда. Что могло быть проще? Ни тебе запаха, ни пятен, ни страха быть пойманным с поличным.

"Завтра, – подумал Кадфаэль, приободрившись, – я обшарю весь садик – от окошка до самой воды. Как знать, вдруг на сей раз мне повезет. Может быть, склянка не долетела до пруда, валяется где-то в траве и ждет, пока я ее подберу. Полезная была бы находка. Пусть даже она не расскажет мне, кто ее туда бросил, благодаря ей я все равно кое-что узнаю". Он тихонько постучался в дверь, ожидая, что откликнется Олдит или Эльфрик, но изнутри донесся тихий голос самой Ричильдис:

– Кто там?

– Это я, Кадфаэль. Впусти меня на минутку.

Услышав его имя, Ричильдис тут же открыла дверь, и, взяв монаха за руку, повела его на кухню.

– Шш... тихо. Все спят, и Олдит, и Эльфрик. Только мне вот не спится, глаз не сомкну, все думаю о своем мальчике. О Кадфаэль, неужели тебе нечем меня утешить? Ты ведь ему друг и поможешь ему?

– С ним все в порядке, и он по-прежнему на свободе, – промолвил Кадфаэль, усаживаясь рядом с ней на лавку. – Но послушай меня, лучше тебе не знать, где он. Если кто спросит – ответишь правду: здесь его не было, а где он прячется, ты понятия не имеешь. Так оно вернее будет.

– Но ты-то ведь знаешь, где он.

Крошечный ровный огонек тростниковой лампадки осветил ее лицо, показавшееся Кадфаэлю молодым и очень красивым. Монах промолчал: пусть она сама поймет, что лучше ей не знать лишнего.

– И это все, что ты можешь мне сказать? – спросила она на одном дыхании.

– Не все. Еще я могу дать тебе слово, что он действительно не делал зла своему отчиму, я это знаю. И правда обязательно выйдет наружу, ты должна в это верить.

– Верю, что так оно и будет, раз ты за это взялся. О Кадфаэль, если бы не ты, я бы совсем отчаялась. Я думать ни о чем не могу, кроме Эдвина, а тут еще всякие мелкие неприятности. А завтра Герваса надо хоронить. Тут вдруг выяснилось, что теперь, когда его нет в живых, я не имею права держать лошадь в монастырской конюшне. Они говорят, что перед праздником понаехало паломников, места мало, и я должна перевести лошадь куда-нибудь или продать... Но ведь Эдвину потребуется лошадь, если... – Она не закончила, а лишь рассеянно покачала головой. – Мне, правда, обещали подержать лошадку и покормить, пока я не найду для нее новое стойло. Может быть, Мартин поможет...

"Боже мой, – с негодованием подумал Кадфаэль, – неужто они не могли не цепляться к ней со всякой ерундой хотя бы несколько дней!"

Ричильдис придвинулась чуточку ближе, коснувшись плечом его плеча. Шепот их голосов в тускло освещенной комнате, ровное тепло, исходившее от покрытой золой жаровни, – все это унесло мысли Кадфаэля на много лет назад, когда они с Ричильдис тайком встречались во флигеле дома ее отца. "Лучше поторопиться, – подумал монах, – а то Бог весть до чего досидеться можно!"

– Ричильдис, я пришел, чтобы спросить тебя кое о чем. Твой муж действит

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒