Иудеи с Мартой и Марией

540. Иудеи с Мартой и Марией

19 декабря 1946

Марта, несмотря на свою изнуренность и разбитое сердце, по-прежнему остается госпожой дома, умеющей встретить гостей и приветствовать их с безупречной учтивостью прирожденной аристократки. Итак, приведя их в один из залов, она распоряжается предложить им положенное по обычаю омовение и освежительные напитки, чтобы гости отдохнули с дороги.

Слуги обходят гостей, наливая им горячие напитки или молодое вино и предлагая прекрасные фрукты, финики, прекрасные как топазы, изюм, что-то вроде нашего сладкого винограда в фантастически совершенных гроздьях, жидкий мед. Все это подается в драгоценных амфорах, чашах, тарелках и подносах. И Марта внимательно следит, чтобы никто не был обойден вниманием. Нет, она наставляет прислугу, чтобы она обслуживала гостей в соответствии с их возрастом и индивидуальностью каждого, ибо их характер ей хорошо известен. Она останавливает слугу, собиравшегося пойти к Хелкии с амфорой вина и чашей, и говорит ему: «Товия, не предлагай ему вина, предложи медовую воду и сок фиников». Другому слуге она говорит: «Я уверена, что Иоанн предпочитает вино. Предложи ему какое-нибудь из наших белых вин». И она лично предлагает старому книжнику Анании теплое молоко, которое она подсластила большим количеством золотого меда: «Это молоко благоприятно для вашего кашля. Вы пожертвовали собой, приехав сюда, особенно во время вашего недомогания, и в такой холодный день. Это побуждает меня служить всем вам с большим вниманием».

«Это наш долг, Марта. Евхерия принадлежала к нашей расе. Истинная еврейка, которая почитала всех нас».

«Почтение, оказанное благоговейной памяти моей матери трогает мое сердце. Я передам ваши слова Лазарю».

«Но мы хотели бы приветствовать его. Он такой хороший друг!» - говорит Хелкия с его обычным лицемерием, подходя к ней.

«Приветствовать его? Это невозможно. Он слишком истощен».

«О! Мы не потревожим его. Верно, друзья мои? Достаточно будет нам попрощаться с ним с порога его комнаты», - говорит Феликс.

«Я не могу, я действительно не могу. Никомед запретил ему уставать и волноваться».

«Один взгляд на нашего умирающего друга не убьет его, Марта», - говорит Калласцебона. «Мы будем очень опечалены, не попрощавшись с ним!»

Марта растеряна и колеблется. Она смотрит в сторону двери, возможно, надеясь, что на помощь ей придет Мария. Но Марии нет.

Иудеи заметили ее волнение, и книжник Садок указывает на это Марте: «Это выглядит так, как если бы наш визит расстроил тебя, женщина».

«Нет. Ни в коем случае. Имейте сочувствие к моему горю. Я на протяжении месяцев жила рядом с моим умирающим братом… И я больше не способна… Я больше не знаю, как себя вести с людьми, принадлежащими к различным партиями и рангам, как делала это а прошлом…»

«О! Здесь нет партий и рангов! Мы даже не ожидаем, что ты почтишь нас таким образом! Возможно… Возможно ты хочешь что-то скрыть от нас и именно поэтому не позволяешь нам увидеть Лазаря и войти в ту комнату. Э! Это очевидно! Но не бойся! Комната больного свята для всех, поверь мне…» - говорит Хелкия.

2. «В комнате нашего брата нет ничего, что следовало бы скрывать. В ней нет ничего скрытого. Там только умирающий человек, которого из сострадания следует беречь от болезненных воспоминаний. А ты, Хелкия, и все вы, являетесь для Лазаря болезненными воспоминаниями», - говорит Мария своим прекрасным гармоничным голосом, появившись в дверях и отодвинув в сторону занавес.

«Мария!» - умоляюще стонет Марта, чтобы остановить ее.

«Ничего, сестра. Позволь мне говорить…» Затем она обращается к остальным: «И чтобы устранить все ваши возможные сомнения, один из вас, - это будет, таким образом, только одним воспоминанием прошлого, вновь пробуждающим печаль, - может пойти со мной, если вид умирающего человека не внушает ему отвращения и если он не заболеет от запаха умирающего тела».

«А у тебя нет печального воспоминания?» - иронично спрашивает иродианин, которого я уже видела, но не помню где, выйдя из своего угла и встав перед Марией.

Марта издает стон, а Мария выглядит как разгневанная орлица. Ее глаза сверкают. Она гордо выпрямляется, забыв об усталости и печали, согнувших ее тело, и с выражением лица оскорбленной царицы она говорит: «Да. У меня тоже есть память. Но не о прискорбном, о котором ты говоришь. Я помню о Божественном Милосердии. И Лазарь умирает в мире, увидев меня, потому что он знает, что предает свой дух в руки Бесконечного Милосердия».

«Ха! Ха! Это не слова минувших дней. Твоя добродетель! Ты можешь демонстрировать ее тем, кто не знает тебя…»

«Но не тебе, верно? Но я собираюсь представить ее прямо перед твоими глазами, чтобы сказать тебе, что птицы сходного оперения летают в одной стае. В те дни, к несчастью, я была рядом с тобой. И я была подобна тебе. Сейчас я рядом со Святым, и я становлюсь честной».

«То, что разрушено, не может быть восстановлено, Мария».

«Действительно, вы, все вы, не можете больше восстановить ваше прошлое. Вы не можете восстановить то, что вы разрушили. Ты, лично, не можешь, так как ты ужасаешь меня. И никто из остальных не может, кто оскорблял моего брата, когда он был в печали, а сейчас вы притворяетесь его друзьями, ради злой цели».

«О! Ты смела, женщина. Ребе смог изгнать из тебя многих демонов, но Он не сделал тебя мягкой!» - говорит один из них, примерно сорока лет.

«Нет, Ионафан бен Анна. Он не сделал меня слабой. Он сделал меня сильнее смелостью души, которая честна, которая вновь желает стать честной и порвала все связи с прошлым, чтобы начать новую жизнь. Пойдем! Кто идет к Лазарю? Она властна как царица. Она доминирует над всеми ими своей откровенностью, без жалости даже к самой себе. Марта, напротив, подавлена, со слезами на глазах она умоляюще смотрит на Марию, чтобы она замолчала.

«Я пойду!» - говорит Хелкия, вздыхая подобно жертве, но с коварством змеи.

3. Остальные обращаются к Марте: «Твоя сестра!... Все тот же характер. Но она не должна себя так вести. Ей еще многое должно проститься», - говорит Уриил, раввин, которого я видела в Гискале, тот самый, который ударил Иисуса камнем.

Под бичом таких слов, Марта восстанавливает свою силу и говорит: «Бог простил ее. Никакое иное прощение более не требуется. И ее нынешняя жизнь является примером для мира». Но ее отвага вскоре иссякает и превращается в слезы. Она стонет плача: «Вы жестоки! К ней… и ко мне… У вас нет сострадания к нашему прошлому или к нашей нынешней скорби. Зачем вы пришли? Чтобы оскорбить и опечалить нас?»

«Нет, женщина. Нет. Только чтобы проститься с великим умирающим иудеем. Ни по какой иной причине! Ты не следует дурно понимать наши хорошие намерения. Мы услышали от Иосифа и Никодима, что ему становится все хуже, и пришли… как и они, два больших друга Ребе и Лазаря. Почему вы хотите относиться к нам иначе, поскольку мы любим Ребе и Лазаря так же, как они? Вы не справедливы. Можешь ли ты отрицать, что они пришли с Иоанном, Елеазаром, Филиппом, Йошуа и Иоахимом, чтобы услышать, как себя чувствует Лазарь, и что Манаил также приходил?...»

«Я ничего не отрицаю. Но меня удивляет, что вы так хорошо информированы. Я не думала, что вы проникаете даже во внутренность домов. Я не знаю, является ли это новой заповедью в дополнение к шестьсот тринадцати: то есть разузнавать и шпионить за сокровенными делами семей… О! Простите меня! Я оскорбила вас! Скорбь лишила меня моих чувств, а вы усугубляете ее».

«О! мы понимаем тебя, женщина! И потому что мы думаем, чтобы вы обе лишились здравого смысла, мы пришли, чтобы дать вам хороший совет. Пошлите за Учителем. Вчера также пришли семеро прокаженных, восхваляя Господа, потому что Ребе исцелил их. Пошлите за Ним также ради Лазаря».

«Мой брат не прокаженный», - судорожно кричит Марта. «Вот почему вы хотели увидеть Его? Вот почему вы пришли? Нет, он не прокаженный! Посмотрите на мои руки. Я ухаживала за ним годами и на мне нет проказы. Мои руки покраснели от специй, но я не прокаженная. Я не…»

Успокойся! Успокойся, женщина. А кто говорит, что Лазарь прокаженный? И кто подозревает вас в таком ужасном грехе: в сокрытии прокаженного? И ты думаешь, что со всей нашей властью мы не поразили бы вас, если бы вы согрешили? Ради повиновения заповедям мы вполне готовы пожертвовать нашими отцами и матерями, нашими женами и детьми. Я, Ионафан Узиэля, говорю тебе это».

«Конечно! Верно! И сейчас мы говорим тебе, ради любви, которую мы питаем к тебе, твоей матери и Лазарю: пошли за Учителем. Ты качаешь головой? Ты имеешь в виду, что сейчас уже слишком поздно? Что? Ты, Марта, верная ученица, не имеешь веры в Него? Это плохо! Вы тоже начинаете сомневаться?» - говорит Архелай.

«Ты богохульствуешь, книжник. Я верю в Учителя, как верую в истинного Бога».

«Почему же тогда ты не хочешь попытаться? Он воскрешал мертвых… По крайней мере так говорят… Быть может вы не знаете где Он? Если вы хотите, мы станем искать Его, мы хотим помочь вам», - вкрадчиво говорит Феликс.

«Нет! В доме Лазаря, конечно, знают, где находится Ребе. Скажи нам искренне, женщина, и мы уйдем и станем искать Его и приведем Его к вам, и будем присутствовать при чуде, чтобы возрадоваться вместе с вами, со всеми вами», - говорит Садок, искушая ее.

Марта колеблется, она почти уступает искушению. Остальные настаивают, но она говорит: «Я не знаю, где Он… Я действительно не знаю… Он ушел несколько дней назад и попрощался с нами так, как прощаются уходя на долгое время… Я была бы спокойна, если бы знала где Он… Если бы я хотя бы знала… Но я не знаю, это правда…»

«Бедная женщина! Но мы поможем тебе… Мы приведем Его к тебе», - говорит Корнелий.

4. «Нет! Не надо. Учитель… Ведь вы говорите о Нем, верно? Учитель сказал, что мы должны надеяться за пределами надежды, и только на Бога. И мы так и делаем», - говорит Мария громоподобным голосом, так как она вернулась вместе с Хелкией, который сразу же отходит от нее и идет к трем фарисеям, нагнувшись, чтобы поговорить с ними.

«Но он умирает, согласно тому, что я слышу!» - говорит Дора, один из них.

«И что же? Дайте ему умереть! Я не стану препятствовать Божьему приказанию и не ослушаюсь Ребе».

«И чего же ты ожидаешь, после его смерти, глупая женщина?» - насмешливо говорит геродианин.

«Чего? Жизни!» Ее голос – это крик абсолютной веры.

«Жизни? Ха! Ха! Будь искренней. Ты знаешь, что у Него нет силы против реальной смерти, и в своей глупой любви к Нему, ты не желаешь, чтобы об этом стало известно.

«Уходите, все вы! Вы говорите это, должно быть, для Марты. Но она боится вас. Я же боюсь только оскорбить Бога, Который простил меня. И я говорю вам вместо Марты. Уходите все. В этом доме нет места для ненавидящих Иисуса Христа. Вон! Убирайтесь в ваше мрачное логово! Все вон! Или я прикажу слугам выгнать вас как толпу нечистых попрошаек».

Она величественна в своем гневе. Иудеи сникли самым трусливым образом перед женщиной. Поистине эта женщина выглядит как разъяренный архангел…

Когда они покидали зал и пересекали порог, проходя перед Марией, она гневно смотрела на них, проводя каждого из них под нематериальным Кавдиевым[1] ярмом, под которым гордость побежденных иудеев была вынуждена склоняться. Наконец зал очистился.

5. Марта рухнула на ковер и залилась слезами.

«Почему ты плачешь сестра? Я не вижу причины, почему бы ты…»

«О! Ты оскорбила их… и они оскорбили тебя, они оскорбили нас… и теперь они будут мстить за себя… и…»

«Замолчи, глупая женщина! Кому, ты думаешь, они будут мстить за себя? Лазарю? Сначала они должны принять решение, и прежде чем они сделают это… Никто не мстит за себя человеку, который при смерти! Нам? Нуждаемся ли мы в их хлебе, чтобы жить? Они не коснутся нашей собственности. И что же тогда? И даже если бы они были способны сделать это, разве мы обе не молоды и не сильны? Разве мы не можем работать? Разве Иисус не ремесленник? Разве мы не будем более подобны Ему, если будем бедны и будем трудиться? Тебе следовало бы гордиться, если бы ты стала такой! Надейся на это! Проси Бога, чтобы Он даровал это!»

«Но что они сказали тебе…»

«Ах! Что они сказали мне! Это правда. И я повторяю это самой себе. Я была нечистой. Сейчас я овечка Пастыря! И прошлое умерло. Пойдем, пойдем, позаботимся о Лазаре».

[1] Кавдий - город в западной Самнии; место битвы римлян с самнитами в 321 г. до н.э., в результате которой римляне были окружены и капитулировали. Римлян провели под ярмом, которое состояло из двух воткнутых в землю копий и третьего, горизонтального, ниже человеческого роста. Побежденные проходили под этой аркой без оружия и раздевшись до исподнего. Наиболее подробно эта процедура описана в рассказе Тита Ливия.