ГЛАВА III.

ГЛАВА III.

НАПОЛЕОН В MOCKBЕ.

Наполеон намеревается угрожать Петербургу. – Противное сему мнение Маршалов. – Наполеон решается оставаться в Москве. – Возвращение его из Петровского дворца в Москву. – Вид столицы. – Меры осторожности в Кремле. – Разорение Кремля. – Разговор Наполеона с Яковлевым. – Письмо Наполеона к Императору Александру. – Отзыв Государя о сем письме. – Разговор Наполеона с Тутолминым. – Грабеж Москвы продолжается. – Прогулки Наполеона по Москве. – Наполеон просит мира.

Вторгаясь в Москву, конечно, не воображал Наполеон, что в то самое время Александр не только был далек от мира, но уже направлял армии в тыл врага Своего, с намерением искоренить в России до последнего Француза. Решимость сия до такой степени не входила в соображения Наполеона, что первою его мыслью по въезде в Москву было: выжидать, какое впечатление произведет на Императора Александра падение Его столицы. Он ждал недолго. Возженный Русскими пожар был началом его разочарования. Огненное море, разлившееся пред глазами Наполеона, изумило его, но повело однако же к справедливому заключению, что покорение Москвы не принесет желанных им последствий – мира. Выгнанный из Кремля пожаром, Наполеон, по прибытии в Петровский дворец, тотчас занялся предположениями угрожать Петербургу. Он вознамерился сделать на него ложное движение, пустить по Петербургской дороге корпус Вице-Короля, другими корпусами подкреплять его, арьергардом удерживать несколько времени Москву, и показать вид, что идет на Петербург, обратиться со всею армиею на Великие Луки, ударить в тыл Графу Витгенштейну и соединиться с Сен-Сиром, Макдональдом и Виктором. Потом хотел Наполеон занять линию Двины, и поставить левое крыло по направлению к Риге, правое к Смоленску, имея корпуса и отряды в Витебске, Могилеве, Минске и Вязьме. Он предполагал, что последствия замышляемого им движения будут решительны, и не настанет надобности помышлять о зимних квартирах на Двине. По мнению его, угрожавшая Петербургу и корпусу Графа Витгенштейна опасность должна была восторжествовать над единственною преградою его мечтаний – непреклонностью Александра[16].

В составлении сего плана провел Наполеон первую ночь в Петровском дворце, с 4-го на 5-е Сентября. Исчислив на карте расстояния, он начал диктовать повеления корпусным командирам; но едва узнали маршалы о намерении Наполеона выступить из Москвы, как все, за исключением Вице-Короля, громко заговорили о неудобствах сего предположения. Мнения их тотчас дошло до Наполеона. Ему представляли, что стужа неминуемо застигнет армию во время движения ее к Северу; что войскам необходимо отдохновение, а большому числу раненых потребно время для излечения и перевоза их в Смоленск; что выгоднее оставаться в Москве, где, вероятно, найдутся под пеплом разного рода обильные запасы, достаточные для армии, доколе не заключат мира, составлявшего единственную цель, какую имели в виду маршалы. Они советовали обратиться немедленно к Императору Александру, с предложениями, и в крайнем случае отступить к Смоленску, дорогами южнее от Москвы, на Калугу или Тулу, и мимоходом разорить Тульский завод, в котором Наполеон и Французы полагали корень могущества России. Главная причина противоречия, встреченного Наполеоном в предположении его идти через Великие Луки к Двине, состояла в том, что пораженные необыкновенностью войны, веденной в России, маршалы лишились надежды восторжествовать, приобрести успех силою, и желали мира, на каких бы условиях он ни был заключен[17]. Мнение сподвижников Наполеона, 20 лет неразлучных с ним на полях сражений, людей, коих преданность ему была известна, заставило его, в первый раз в жизни, усомниться в верности своих собственных соображений. Обстоятельства приняли уже такой оборот, что ответственности за последствия не захотел он принять на себя одного и уступил представлениям, но, быв дальновиднее маршалов, сказал им: «Не думайте однако же, что Русские, решившись зажечь Москву, через несколько дней придут просить мира»[18]. Так против своего личного убеждения, отказался Наполеон от наступательных действий, и опять вознамерился ожидать мирных предложенийот Императора Александра.

Три дня провел Наполеон в Петровском дворце, которого даже стены были согреты от огня[19], пожиравшего столицу, терзаемую в то время всевозможными злодеяниями. На пятые сутки не существовало и четвертой части Москвы. Стоял только обезображенный, ограбленный, дымящийся остов столицы. Пожар утихал, курились пепелища: громада золы, в окружности на 50 верст. В иных местах вспыхивал пламень а в других, как червь по человеческим костям, превращающийся в прах, пробирался огонь по обгоревшим, разрушившимся зданиям. В таком положении предстала Наполеону Москва, когда 7-го Сентября возвращался он туда из Петровского дворца. В ненастный, холодный день ехал он мимо расставленных в вязкой грязи биваков и огней, где горели мебели, двери домов, оконные рамы, образа. Вокруг, на мокрой соломе, на роскошных креслах и шелковых диванах, валялись солдаты и офицеры, покрытые дымом и кровью. У ног их лежали ткани, меха, священнические одеяния, церковные сосуды, служившие для варения лошадиного мяса. В Тверском предместье и средине города, Наполеон едва мог переводить дыхание в смрадном воздухе. Вместо улиц тянулись бесконечные ряды труб и печей. Из роскошной, гостеприимной столицы, Москва обратилась в бивак двадцати народов. Дорогою Наполеон встречал солдат с награбленною добычею, которую несли они сами, или тащили Русские, вынужденные к тому врагами и предварительно разутые ими; ибо крайне нуждаясь в сапогах, Французы кидались на обувь Москвичей, и отнимали ее. Наши несчастные пленники ходили в валенках и туфлях. Кучами стояли солдаты у погребов догоравших домов и у церквей, выламывая в них двери. К ногам Наполеона падали выбрасываемые из окон полусгоревших зданий, мебели, картины, зеркала. На площадях и улицах продавали солдаты свою добычу, выменивали ее на вещи маловесные и пригоршнями давали серебро за небольшое количество золота, надеясь легче уложить его в ранцах. На грудах колониальных товаров, на бочках вина, тюках товаров сидели Французы и союзники их, предлагал уступить похищенную добычу за кусок хлеба. Другие, лишившись чувств от крепких напитков, валялись полумертвые на улицах, рядом с обгоревшими трупами товарищей и конским падалищем. Встречал Наполеон и Русских. Жертвы плена или голода, скитались Москвичи по огородам и по горевшим садам, питаясь истлевшим былием, скребли землю, в надежде найти овощи, или ныряли в реку добывать потопленный хлеб[20].

Наполеон остановился опять в Кремле. Все ворота, за исключением двух, завалили наглухо. Для охранения Кремля употреблялись самые строгие меры осторожности, как будто ежеминутно опасались нападения. Вот приказ, отданный по гвардейскому корпусу в день возвращения Наполеона в Москву: «Гвардии расположиться по прежнему в Кремле. Всякий день наряжать в караул один полк; у каждых из двух отпертых ворот ставить по 106-ти, а у заваленных по 8-ми человек. Ни под каким предлогом не впускать ни одного Русского, если он будет даже сопровождаем офицером Императорского штаба или придворным лакеем, выключая только тех Русских, которых Император сам потребует к себе. Стрелять по Русским, если кто из них, не смотря на запрещение, будет пробираться в Кремль. Патрулям ходить по Кремлю беспрерывно, поставить цепь часовых по стенам и отводные караулы на углах. Денно и нощно отправлять службу, как делается в виду неприятеля». Через несколько дней вышло следующее дополнение к приказу: «Всякий день, в 4 часа по полудни, отправлять из двух не заваленных ворот по 40 человек, всю ночь находиться им вне Кремля, выставлять часовых и посылать частые патрули, не допуская никого приближаться к Кремлю»[21]. Сколь не велики были предосторожности, но один из наших соотечественников, – кто и с каким намерением неизвестно – вошел в Кремль ночью с 11-го на 12-е Сентября, как видно из приказа об арестовании офицеров, бывших тогда в карауле[22]. Соборы Успенский, Благовещенский и Архангельский, уже разграбленные во время пожара, были обращены в казармы. В церквах Спаса на Бору и Николая Гостунского хранились овес, сено и солома для Наполеоновых лошадей. В Сенат и Оружейную Палату сваливали жизненные припасы, привозимые из окрестностей Москвы. От гвардейской кавалерии посылали всякий день на фуражировку, и по оказавшемуся вскоре недостатку в сене и овсе, люди возвращались с навьюченными на лошадях немолоченными снопами ржи. Некоторые биваки в Кремле были построены из больших местных образов.

В чертогах Царей, среди истлевшей Москвы, Наполеон ожидал предложений о мире, но посланные от Императора Александра не являлись. Наполеон вознамерился сам писать к Государю и для отправления письма воспользовался следующим случаем: отставной Гвардии Капитан Яковлев, собираясь 2-го Сентября выехать из Москвы, был в ней захвачен и ограблен неприятелями. Окруженный своими дворовыми людьми и сотнею подмосковных крестьян, прибежавших из деревни к своему помещику, бродил он по горевшей Москве, отыскивая возможность выбраться из города, и наконец явился за паспортом к Маршалу Мортье вступившему, по возвращении Наполеона из Петровского дворца, в должность Военного Губернатора. Мортье отвечал, что не может дать паспорта без позволения Наполеона и испросит у него разрешения. 8-го Сентября, Наполеон приказал Секретарю своему Лелорнь-Дидевилю привести в Кремль Яковлева, которого имя знал он потому, что брат его был до войны посланником при Вестфальском Короле. Наполеон принял его в тронной зале, и после нескольких слов обыкновенной вежливости, вступил при Лелорне в следующий разговор: «Не мы сжем Москву. Я занимал почти все столицы в Европе и не истреблял их. Я сжег в Италии один город, потому, что там защищались в улицах. Возможно ли? Вы сами поджигали Москву, Святую Москву, где погребены предки ваших Монархов». – «Не знаю причины несчастья», отвечал Яковлев, «но ношу на себе следы его; теперь все мое имущество заключается только в лохмотьях, которые на мне». – «Кто ваш Губернатор Москве?» – «Граф Ростопчин» – «Что он за человек». – «Человек умный». – «Может быть умный», отвечал Наполеон, «но сумасшедший. Я и прежде имел некоторое понятие о России; теперь, судя по тому, что я видел от границы до Москвы, я убедился, что Россия прекраснейшая страна. Везде обработанные поля, везде селения, но дома нашел я, или пустыми или сгоревшими. И вы сама обращаете их в пепел, разоряете вашу прекрасную землю! Впрочем это не помешало мне идти вперед. Понятно, если бы так поступили в Польше. Поляки того заслуживали. Они встретили нас с распростертыми объятиями. Надобно положить конец пролитию крови. Я веду войну чисто политическую. Мне нечего делать в России; я от вас требую только исполнения Тильзитского договора. Главное дело для меня Англия. Если бы я взял Лондон, то не скоро бы его оставил. Я хочу воротиться назад. Если Император Александр желает мира, пусть только даст мне знать. Я пошлю к нему кого-нибудь из моих адъютантов Нарбона или Лористона, и мир заключим скоро. Если же он хочет войны, то будем продолжать ее. Мои войска настоятельно требуют, чтобы я вел их в Петербург. Стоит только пойти туда, и Петербург испытает одну участь с Москвою».

Воспользовавшись минутою, когда Наполеон нюхал табак, Яковлев спросил его: «Гдеваша главная армия?» – «На Рязанской дороге», отвечал Наполеон. – «А Граф Витгенштейн?» – «В направлении к Петербургу; он совершенно разбит Сен-Сиром». Тут начал Наполеон говорить о своих силах и преувеличивал их. «Русские солдаты превосходны и офицеры хороши», сказал он, «но они не в состоянии перенести столько трудностей, как мои офицеры, которые одинаково выдерживают холод, жар, лишения. Ваши бумажные деньги скоро потеряют цену и вы обанкротитесь. Мои солдаты завели в городе рынки, нашли множество запасов, лучшие вина в погребах. Когда они напишут к своим родным о здешнем изобилии, вся Европа к вам нахлынет; le peuple aime la cocagne. Вы хотите ехать из Москвы? Согласен, но с условием, чтобы отправились в Петербург. Императору Александру приятно будет видеть свидетеля тому, что происходит в Москве, и вы Ему все объясните». На замечание Яковлева, что по своему чину и званию, он не имеет права надеяться быть допущенным до Государя, Наполеон отвечал: «Обратитесь к Обер-Гофмаршалу Графу Толстому; он человек честный; или велите камердинеру доложить о себе Императору, или подите на встречу Государя во время Его ежедневных прогулок». – «Теперь я во власти вашей», было ответом Яковлева, «но я не перестал быть подданным Императора Александра, и останусь им до последней капли крови. Не требуйте от меня того, чего я не должен делать, я ничего не могу обещать». – «В таком случае», сказал Наполеон, «я напишу письмо к вашему Государю; скажу, что посылал за вами, и «поручил вам доставить письмо»[23]. На другой лень, Лелорнь-Дидевиль привес письмо и повеление пропустить пленного из города. В сопровождение более 500 человек вышел Яковлев пешком из Москвы, к вечеру добрался до Черной Грязи, где явился на передовой цепиотряда Винцингероде, и был им отправлен с офицером в Петербург. Здесь привезли его к Графу Аракчееву, который доложил о нем Государю, и получил повеление: не представлять его Императору, а только взять от него письмо Наполеона. Оно было следующего содержания:

«Узнав, что брат посланника Вашего Императорского Величества при Кассельском Дворе находится здесь, я поручил ему отправиться к Вашему Величеству, для изъявления Вам моих чувствований. Прекрасная, великолепная Москва уже не существует! Ростопчин сжег ее; 400 человек схвачены в то время, когда они зажигали город. Все они показали, что действовали по приказанию Губернатора и начальника полиции. Виновные расстреляны. Кажется, наконец пожар прекратился. Три четверти домов сгорели, остается четвертая доля. Поступок ужасный и не имеющий цели! Для того ли зажгли город, чтобы лишить нас способов продовольствия? - Но запасы находились в погребах, куда огонь не коснулся. Стоило ли для достижения столь маловажной цели истреблять один из прекраснейших городов в свете, сооруженный веками? Точно также поступают от самого Смоленска, от чего шестьсот тысяч семейств доведены до нищеты. Пожарные трубы Московские изломаны или вывезены из города; часть орудия, находившегося в арсенале, была роздана преступникам, и нам пришлось выгонять их из Кремля выстрелами. Человечество, выгоды Вашего Величества и сего обширного города требовали вверить мне столицу, покинутую Русскою армиею. Необходимо было оставить в ней власти, чиновников и гражданскую стражу. Так поступали в Вене два раза, в Берлине, в Мадриде, так поступили и мы в Милане, когда входил туда Суворов. Пожар подал солдатам право грабить: они присваивают себе то, что не сгорело. Я не писал бы к Вашему Величеству, если бы предполагал, что все это совершается по повелению Вашему. Я считаю невозможным, чтобы с Вашими правилами, Вашим сердцем и светлым образом мыслей, Вы допустили такие неистовства, недостойные великого Монарха и великого народа. Когда увезли из Москвы пожарные трубы, оставили в ней 150 полевых орудий, 70.000 новых ружей, 1.600.000 патронов, великое множество пороха, селитры, серы и прочего. Без озлобления веду я войну с Вашим Величеством. Если бы прежде последнего сражения, или вскоре после него, Вы написали мне записку, я остановил бы армию, и охотно пожертвовал бы выгодою вступить в Москву. Если Ваше Величество хотя отчасти сохраняете ко мне прежние чувствования, то благосклонно прочтите мое письмо. Во всяком случае Вы мне будете благодарны, что я известил Ваше Величество о происходящем в Москве»[24].

Это было последнее письмо Наполеона к Государю; оно писано с целью подать повод к начатою дипломатических сношений. Презрительное молчание Александра было единственным ответом на миролюбивый вызов Наполеона. Как мыслил Император о письме Наполеона, видно из следующих строк, писанных тогда Его Величеством к Наследному Шведскому Принцу: «Наполеон искал в Москве кого-нибудь для доставления ко мне письма. Наконец захватил он отставного гвардейского офицера Яковлева, который, сопровождая старого, больного дядю своего, хотел уехать во внутренние губернии и нечаянно был застигнут неприятелем. Я велел показать письмо Графу Левенгельму. Он прочитал его, и о содержании донесет Вашему Высочеству. Впрочем письмо заключает в себе только пустое хвастовство»[25].

Накануне отправления письма с Яковлевым, Наполеон посылал зa начальником уцелевшего от пожара Воспитательного дома Тутолминым, сделал ему несколько вопросов о воспитании и содержании детей, улыбнулся, узнав об увезении взрослых девиц, и потом сказал: «Намерение мое было сделать для всего города то, что я теперь могу только для одного вашего заведения. Я желал поступить с Москвою так, как поступал с Веною и Берлином, но оставив город почти пустым, Русские совершили беспримерное дело. Они сами хотели предать пламени свою столицу, и стараясь причинить мне временное зло, разрушили создание многих веков. Нанесенный вами самим себе вред, невозвратим. Все рапорты, ежечасно мною получаемые, и зажигатели, пойманные на самом деле, доказывают откуда происходят варварские повеления о таких ужасах. Донесите о том ИмпЕРАтору АлЕксАндру. Ему, без сомнения, неизвестны сии злодеяния. Я никогда не воевал подобным образом. Солдаты мои умеют сражаться, но не жгут. От самого Смоленска я ничего не находил, кроме пепла. Известно ли вам, что в день вступления моего в Москву выпущены были из тюрьмы колодники? Правда ли, что увезены пожарные трубы?». В заключение Наполеон велел Тутолмину донести обо всем Государю, и сказал, что отправляемого чиновника пропустит через аванпосты, посредством коих можно получить в ответ повеление, какое Государь соблаговолит прислать[26]. И этот способ сближения с Императором остался тщетным: на донесение Тутолмина не последовало ответа.

Присутствие Наполеона в Москве не положило конца неистовствам. Претерпевая во всем недостаток, войско искало под развалинами и пеплом продовольствия, обуви, теплойодежды, богатств; долженствовавших заменить обманутые надежды на блистательный мир, на спокойную, веселую жизнь в Москве. Разорив и похитив все, находившееся на поверхности города, Европейские варвары втыкали в землю сабли, палаши и пики, испытывая, не спрятано ли что в земле. Разгребали кучи песку и обгорелых кирпичей, для отыскания, не сокрыто ли что под ними. Вечный сон мертвых не был пощажен. Разрывали могилы, выбрасывая из гробов тела усопших, отрезывали у покойников пальцы, когда находили на них золотые кольца. Генералы и офицеры, рассеянные по обширному городу, и во время пожара бегавшие за помещением из дома в дом, с трудом отыскивали начальников и подчиненных. По сей причине приказания ни к кому не доходили в настоящую пору, оставались без своевременного исполнения. Войска, находившиеся в Москве и стоявшие за заставами, пускаемы были для грабежа поочередно, по наряду. Так велено было Наполеоном, и называлось: «aller a la maraude»[27]. Получив законное полномочие на грабеж, каждый буйствовал, никого не слушая. Начальство не было в состоянии укротить преступлений и ослушаний: Наполеон сделался рабом своих рабов. Одной гвардии отпускалось продовольствие и запрещено было грабить, но напрасно: она не повиновалась. Два следующие приказа, отданные по гвардейскому корпусу, живописуют крайнюю неподчиненность во Французской армии: 1-й, от 9-го Сентября: «Император чрезвычайно недоволен, что не взирая на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль». 2-й, от 17-го Сентября: «В старой гвардии беспорядки играбеж сильнее, нежели когда-либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит Император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били»[28]. Наконец, против грабителей ополчились Русские, остававшиеся в Москве. Погреба, подвалы, пруды, колодцы, отхожие места делались могилами неприятелей. Нарочно поили врагов до пьяна, и потом, когда они засыпали, убивали сонных и прятали мертвые их тела.

Не ранее 17-го Сентября могли разобраться в суматохе и учредить приказ управления, названный Муниципалитетом. Появились белые перевязи на руках, красные ленты, разноцветные шарфы, означавшие комиссаров, полицейских, приставов. Начальником Муниципалитета, душою и полновластным распорядителем был Лессепс, пожалованный Наполеоном в Интенданты Московской губернии. Приказания властей сих были презираемы войском. На выдаваемые начальством охранные листы некоторым монастырям и общественным заведениям, Французы плевали. Когда дошло до сведения Государя, что Наполеон учреждал в Москве управление, и страхом и соблазном склонял Московских страдальцев принимать на себя обязанности членов, так называвшегося, правления, Его Величество велел обнародовать извещение, объявляя, что вступать в учреждаемые неприятелем должности есть уже признавать себя ему подвластным, а не просто пленником. В извещении сказано: «Обращая внимание и попечение свое о благе каждого и всех, Правительство не может оставить без предварительного увещания, чтобы всяк опасался верить лукавому гласу врагов, пришедших сюда устами обещать безопасность и покой, а руками жечь, грабить и разорять Царство наше. Какому надлежит быть, или безумию, или крайнему развращению, дабы поверить, что тот, который пришел сюда с мечем, на убиение нас изощренным, с пламенем для воспаления наших домов, с цепями, для возложения на выю нашу, c кошницами, для наполнения их разграбленным имуществом нашим, что тот желает устроить нашу безопасность и спокойствие? Сохранит ли тот славу и честь нашу, кто пришел отнять их у нас? Пощадит ли тот кровь нашу, кто, ничем от нас не оскорбленный, пришел ее проливать? Оставить ли тот беспрепятственно соблюдать нам древнюю предков наших веру, кто святотатственною рукою дерзает обдирать оклады с почитаемых нами Святых и Чудотворных Икон? Что же значат его слова и обещания? Сын ли тот Отечества, кто им поверит? По сим причинам Правительство почитает за нужное обвестить всенародно: 1), что оно прилагает всевозможное попечение о помощи и призрении разоренных от неприятеля, скитающихся без пристанища людей; 2), что сим предварительным извещением надеется спасти простоту от позднего раскаяния в легковерности, дерзость же, не стыдящуюся нарушать долг и присягу, устрашит праведным и неизбежным наказанием».

Открыв свои заседания, Муниципалитет обнародовал следующее воззвание, напечатанное на одной стороне по-русски, а на другой по-французски, и подписанное Наполеоном:

Жители Москвы!

«Несчастия ваши жестоки, но Его Величество Император и Король хочет прекратить течение оных. Страшные примеры вас научили, каким образом он наказывает непослушание и преступление. Строгие меры взяты, чтоб прекратить беспорядок и возвратить общую безопасность. Отеческая администрация, избранная из самих вас, составлять будет ваш Муниципалитет или Градское Правление. Оное будет пещись об вас, об ваших нуждах, об вашей пользе. Члены оного отличаются красною лентою, которую будут носить через плечо, а градской голова будет иметь сверх оного белый пояс. Но исключая время должности их, они будут иметь только красную ленту вокруг левой руки.

Городовая полиция учреждена по прежнему положению, a через ее деятельность уже лучший существует порядок. Правительство назначило двух генеральных комиссаров или полицмейстеров, и 20 комиссаров или частных приставов, постановленных во всех прежних частях города. Вы их узнаете по белой ленте, которую будут они носить вокруг левой руки. Некоторые церкви разного исповедания открыты, и в них беспрепятственно отправляется божественная служба. Ваши сограждане возвращаются ежедневно в свои жилища, и даны приказы, чтоб они в них находили помощь и покровительство, следуемые несчастию. Сии суть средства, которые правительство употребило, чтобы возвратить порядок и облегчить ваше положение; но чтоб достигнуть до того, нужно, чтобы вы с ним соединили ваши старания, чтобы забыли, если можно, ваши несчастия, которые претерпели, предались надежде не столь жестокой судьбы, были уверены, что неизбежная и постыдная смерть ожидает тех, кои дерзнут на ваши особы и оставшиеся ваши имущества, а напоследок и не сомневались, что оные будут сохранены, ибо такая есть воля величайшего и справедливейшего из всех Монархов. Солдаты и жители, какой бы вы нации ни были! восстановите публичное доверие, источник счастья Государств, живите, как братья, дайте взаимно друг другу помощь и покровительство, соединитесь, чтоб опровергнуть намерения зломыслящих, повинуйтесь воинским и гражданским начальствам и скоро ваши слезы течь перестанут».

Большая часть Московских церквей и монастырей стояли сожженными и разграбленными. Церковная утварь была вывезена в отдаленные губернии, или в окрестности Москвы, или сокрыта в церквах, под полами и над сводами. Инде утварь разграблена, инде осталась в целости, не быв найдена Французами; некоторые церкви обращены были в казармы, другие в магазины, конюшни и бойни; во всех престолы была сдвинуты с мест и святость храмов поругана. Враги гнусно издевались в церквах над облачениями и образами, обдирали оклады с икон, обезображивали их, выбрасывали на улицы, рубили, жгли и употребляли, как простые доски, апрестолы вместо столов и на другие надобности, облекались в рясы и ризы, разъезжали в них с зажженными свечами по улицам и ходили по домам. У красных ворот устроена была мишень из образов для стрельбыв цель. Из Вознесенской церкви, на Гороховом поле, неприятели похитили с другими вещами брачные медные венцы, надевали их на медведя и заставляли плясать его. Священно и церковно служители по большой части выехали, или заблаговременно, или по вступлении неприятеля в Москву; оставшиеся укрывались с семействами на пожарищах приходов своих, инде до последнего дома догоравших. Они не былихолодными зрителями грабительства и поругания святыни, но с опасностью жизни тушили огонь, пожиравший церкви, защищали церковное имущество и обличали врагов в богомерзких поступках. Одни запечатлели свое усердие к дому Божию ранами, другие вкусили смерть от меча неприятельского[29].

Ровно две недели со вступления неприятеля в Москву не было отправляемо в ней богослужение и не оглашалась она благовестом. Кавалергардского полка священник Грацианский, запоздавший в Москве при выходе наших войск и взятый в плен, был первый, просивший Французское начальство о дозволении совершать службу Божию, но с условием, что не будет возбранено молиться о Государе и поминать на ектеньи Императорский Дом, без чего ни он, ни другие священники не хотели служить обедни. Французское начальство согласилось на их просьбу. К истинному утешению и духовной отраде скорбевших православных, начал Грацианский, 15-го Сентября, служение в церкви Архидиакона Евпла. В тот день, когда во всей России совершалось молебствие о короновании Государя, воссылал он в плененной столице мольбы о покорении врагов и супостатов под ноги Российского Самодержца ио даровании ему победы. Пример его не мог найти многих последователей, по причине разорения храмов. Видя с каким усердием стекались жители к богослужению, Наполеон велел приставить часовых к малому числу церквей, где оно отправлялось, но часовые не препятствовали бесчинству и наглостям своих единоземцев. В Троицкой церкви священник, исправляя крещение, увидел за собою двух Французов, стоявших в киверах. Обратившись к ним, он произнес по ревности своей строгое напоминание, что и они христиане. За то один из неистовых врагов далему сильную пощечину[30].

Несколько раз выезжал Наполеон из Кремля для прогулок по городу, в сопровождении генералов, придворных и трех Русских пленных, тех самых, которые были при нем во время вступления в Москву и постоянно содержались в Кремле. Они рассказывали, что Наполеон бывал всегда в мундире темно-зеленого сукна, с красным воротником, без шитья, с звездою на левой стороне, лентою по камзолу и в низенькой треугольной шляпе. Он выезжал на простой Польской лошади; под генералами и придворными были Английские, а под пленными изморенные крестьянские, спотыкавшиеся на каждом шагу. При первой прогулке Наполеона, многие из жителей, испивших всю чашу бедствий, завидев издали блестящую свиту, убегали прочь. Другие, посмелее, отваживались украдкой выглядывать из-за обвалившихся стен. Напоследок, в одном переулке близ Охотного ряда, одетая в лохмотья толпа мещан, человек до 40, на которых от страха, голода и холода едва оставалось подобие человеческое, выждав приближение Наполеона, упали среди грязи на колени, простерли к нему руки, вопияли о претерпенном ими конечном разорении и просили пощады. Наполеон поворотил лошадь в сторону, не удостоил их своего взгляда и только приказал узнать: о чем они просят? К сиротам, разрозненным от семейств и с воплем отыскивавшим родителей своих на пепелищах, отказывал Наполеон менее нечувствительности и приказал отсылать их в Воспитательный дом. Из донесений Тутолмина видно, что Наполеоном было прислано к нему две сироты, а Маршалом Мортье и Комендантом Французским 20. Присланных Наполеоном в воспитательный дом двух сирот, два раза свидетельствовали по его повелению: каково они содержатся?[31]. По всему пространству Москвы представлялись Наполеону свежие следы небывалого в мире пожара, неслыханных насилий, совершенного запустения. Сожженные дома и церкви все еще дымились; уцелевшие строения были разграблены, храмы обруганы. Везде валялись по мостовым разбросанные, разорванные или разломанные, люстры, зеркала, столовая посуда, мебели, картины, книги, утвари церковные, лики угодников Божиих. На площадях и улицах виделНаполеон трупы людей, убитых, сгоревших, умерших от голода. Никто не убирал человеческих тел и конского падалища. Из жителей злополучного города, оставшихся в живых, большая часть бродили раненые, изувеченные, избитые; все вообще были ограблены, полунаги и босы, в ежеминутном страхелишиться жизни от руки неприятеля. Сколь ни ужасны были такие явления под безжизненным небом Москвы, однако же для Наполеона молчание Александра было грознее. Уже близ двух недель проходило с того времени, когда отправил он письмо к Государю, но не имел еще не только ответа, даже обыкновенного извещения о получении письма. Тревожное недоумение тяготило Наполеона. Он восчувствовал свое бессилие бороться с Александром, решился просить мира, и отправил Лористона с формальными о том предложениями к Князю Кутузову. Это случилось 22-го Сентября, через три месяца и 10 дней по вторжении Наполеона в наши пределы. Можно ли найти доказательство неодолимости России очевиднее сего примера: с небольшим три месяца достаточны были убедить первого полководца нашего века в невозможности потрясти наше Отечество!

[16] «Les chances que cette nouvelle combinaison fait eclore, sont tellemant prochaines et decisives, que selon toute probabilite, it n'y aura pas lieu de donner suite a l'idee d'etablir nos quartiers d'hiver sur la Dwina. Si la perte de Moscou ne fait pas flechir la politique du cabinet russe, les dangers qui vont menacer Petersbourg et fondre sur Wittgenstein, rendront sans doute ce cabinet plus traitable». Fain, Manuscrit de 1812, II, 80.

[17] Секретарь Наполеона говорит: «C'est la paix qu'on voudroit; on la voudroit maintenant a tout prix». Fain, Manuscrit de 1812, II, 81.

[18] Fain, Manuscrit de 1812, II, 82.

[19] «A Petrovsky nous eumes constamment sous les yeux l'affreax spectacle do 1'incendie de Moscou, qui enflammoit tellemenl 1'atmosphere, que les murs du chateau en etoient echauffes». Soltyk, Memoires historiques et militaires sur la campagnе de 1812, 301.

[20] «Многие жители в городе питались одною мокрою пшеницею, насыпанною в барке, которая во время пожара сгорела и села на дно». Донесение Тутолмина Императрице Марии, от 11-го Ноября.

[21] Оба приказа подписаны Маршалом Лефебром, и хранятся в Императорской публичной библиотеке.

[22] «Il s'est introduit cette nuit un Russe dans le Kremlin. Les officiers commandans les postes seront mis aux arrets de rigueur et gardes chacun par un factionaire».

Приказ Маршала Лефебра, от 12-го Сентября.

[23] Из собственноручной записки Яковлева.

[24] «Monsieur mon frere. Ayant еte instruit que le frere du Ministre de Votre Majeste a Cassel etoit a Moscou, je l’ai fait venir et je l'ai entretenu quelque tems. Je lui ai recommande de se rendre aupres de Votre Majeste et de Lui faire connaitre mes sentimens. La belle et superbe ville de Moscou n'existe plus! Rostoptchin l’а fait bruler. Quatre cents incendiaires ont ete arrêtes sur le fait. Tous-ont declare qu'ils mettoient le feu par les orders du gouverneur et du directeur de la police. Ils ont ete fusilles. Le feu paroit avoir enfin cesse. Les trois quarts des maisons sont brulees, uu quart reste. Cette conduite est atroce et sans but. A-t-elle pour objet de nous priver de quelques ressour-ces mais ces ressour ces etoient dans ces caves que le feu n'a pu atteindre. D'ailleurs, comment detruire une ville des plus belles du monde et 1'ouvrage des siecles pour atteindre un si foible but? C'est la conduite qu'on a tenue depuis Smolensk, ce qui a mis six cents mille familles a la mendicite. Les pompes de la ville de Moscou avoient ete brisees ou emportees, une partie des armes de l'arsenal donnee a des malfaiteurs qui ont oblige a tirer quelques coups de canon sur le Kremlin pour les chasser. E’humanite, les interets de Votre Majeste et de cette grande ville vouloient qu'elle me fut remise en depot, puisque l’armee Russe la decouvroit. On devoit у laisser des administrations, des magistrats et des gardes civiles. C'est ainsi que l’on a fait a Vienne deux fois, a Berlin, a Madrid; c'est ainsi que nous memes avons agi a Milan lors de l'entree de Souworow. Les incendies autorisent le pillage, au quel le soldat se lire pour disputer des debris aux flammes. Si je-supposois que de pareilles choses fussent faites par les ordres de Votre Majeste, je ne Lui ecrirois pas cette lettre; mais je tiens pour impossible qu'avec Ses principes, Son coeur, la justesse de ses idees, Elle ait autorise de pareils exces indignes d'un grand souverain et d'une grande nation. Dans les tems que l’on emportoit les pompes de Moscou, on laissoit 150 pieces de canon de campagne, 70 mille fusils neufs, 16 cents mille cartouches d'infanterie, plus de 400 milliers de poudre, 300 milliers de salpetre, autant de souffre etc. J'ai fait la guerre a Votre Majeste sans animosite. Un billet d'Elle avant ou apres la derniere bataille eut arrete ma marche, et j'eusse voulu etre а meme de Lni sacrifier l'avantage d'entrer a Moscou. Si Votre Majeste me conserve encore quelques restes des Ses anciens sentimens, Elle prendra en bonne part cette lettre. Toutefois Elle ne peut que me savoir gre de Lui avoir rendu compte de ce qui se passe a Moscou. Sur ce je prie Dieu, etc. Le 20 Septembre, 1812».

[25] «Ayant cherche quelqu'un a Moscou auquel il put la confier, il s'empara d'un ancien officier aux gardes retire du service, nomme Yacovleff, qui conduisant un vieux oncle malade et avec lequel il vouloit se retirer dans l'interieur du pays, etoit tombe sans le savoir dans les mains des ennemis. Le Comte de Lowenhielm, auquel J'ai fait lire la lettre meme, en rendra compte a Votre Altesse Royale. Elle ne contient d'ailleurs que des fanfaronnades». Собственноручное письмо Императора от 19-го Сентября 1812.

[26] Донесение Тутолмина Государю, от7-го Сентября.

[27] «On autorisa les differens corps qui etoient cantonnes a Moscou et dans le voisinage a envoyer chacun a leur tour des detachemens a la maraude dans cette ville pour у faire des provisions de vivres». Cbambray, Histoire de l'Expedition de Russie, II, 131.

[28] «Ils se sont avilis au point de meconnoitre les consignes et de maltraiter de propos et de faits les gardes et leurs chefs». Подписано: Маршал Лефевр. Подлинный приказ хранится в Императорской Публичной Библиотеке.

[29] Сии сведения заимствованы из дел Московской Духовной Консистории и из показаний очевидцев.

[30] Из дел Московской Духовной Консистории.

[31] Донесение Тутолмина ИМПЕРАТРИЦЕ МАРИИ, от 11-го Ноября.