ГЛАВА XIII.

ГЛАВА XIII.

СОВЕРШЕННОЕ ОСТАВЛЕНИЕ МОСКВЫ ВРАГАМИ.

Неприятели трогаются из Москвы. – Числительная сила и состояние неприятельской армии. – Наполеон выезжает из Москвы. – Повеление истребить Москву. – Винцингероде подходит к Москве. – Плен его. – Взрыв Кремля. – Вступление Русских войск в Москву. – Кремль. – Чудесные явления. – Брошенные неприятелем пушки и раненые. – Состояние Москвы. – Освящение ее. – Счет убытков от пожара.

При первом известии о нападении на Мюрата, все Французские корпуса тотчас выступили из Москвы и расположились за заставою на старой Калужской дороге. В следующее утро, 7-го Октября, должны они были тронуться в поход в следующем порядке: Вице-Король составлял авангард; за ним Даву, потом гвардия; в арьергарде Ней. На новую Калужскую дорогу, к Фоминскому, была послана, за два дня прежде, пехотная дивизия Брусье и кавалерия Вице-Короля. Мортье оставлен был на некоторое время в Кремле. Он имел приказание издать печатное объявление к жителям и убеждать их быть спокойными, не веря слухам о совершенном оставлении Москвы Наполеоном, только временно удаляющемся на Калугу и для истребления Тульского оружейного завода.

Неприятель выходил из столицы так торопливо, что многие генералы и офицеры не успели увезти с собою всех похищенных ими вещей, бумаг своих и планов. Число неприятельских войск, выступивших из Москвы, простиралось до 105.000 человек под ружьем. Принимая в соображение с одной стороны этот счет, а с другой, что Наполеон вошел в Москву 2-го Сентября со 110.000, и с тех пор, до 6-го Октября прибыло к нему свежих войск, отсталых, выздоровевших от ран после сражений под Смоленском и Бородиным, всего, как полагают, 25.000 человек, выходит, что в шестинедельное пребывание в Москве, лишился он 30.000 человек, погибших от пожара и болезней, взятых партизанами и убитых народом. При 105.000 вооруженных, выступавших из Москвы, было 605 пушек, и многие тысячи нестроевых, принадлежавших к штабам, паркам, обозам, придворному штату, следовавших за армиею ремесленников, маркитантов и иностранцев, живших в Москве и с семействами своими отправившихся вместе с неприятелем. В пехоте заключалась главная сила Наполеона, но его конница, кроме 5.000 гвардейской, находилась в великом изнурении, как равно и артиллерийские лошади. Вообще армия была лишена скорой движимости, по причине несметного количества обозов. Кто только мог, запасся в Москве и окрестностях экипажами, и в них садились даже простые солдаты, начинавшие не обращать внимания на приказания начальников[130]. На расстоянии более 30-ти верст тянулось в 4 ряда более 10.000 карет, колясок, дрожек, бричек, фур, телег, нагруженных продовольствием и награбленною добычею[131]. Не поместившееся на повозках и экbпажах было навьючено на кавалерийских лошадях, на зарядные и патронные ящики, наполняло ранцы пехотинцев, изгибавшихся под тяжестью своих ношей. В числе погонщиков находились также Русские крестьяне, силою вынужденные служить неприятелю. За армиею ехала стая распутных женщин. Несколько подобных жертв разврата были нами найдены и полонены в Тарутинском деле. Выступавшая из Москвы Наполеонова армия похожа была на дикие пленена Азии, после набега возвращающиеся на родину с похищенным имуществом враждебного края, разорив его сперва огнем и мечем[132]. Наполеон не принял мер к уменьшению воинских тяжестей, почитая обозы необходимыми в обратном, нового рода походе, им предпринимаемом. Неизвестно ему было, по каким дорогам поведет его судьба из России, но он знал, что где ни случилось бы ему идти, везде ожидала его большая или меньшая скудость в продовольствии, а потому, вместе с награбленною добычею, завалены были экипажи и повозки съестными припасами и фуражем, чтобы хотя на первых переходах кормить войска и лошадей. Сверх того, пускаясь снова по необъятному пространству России, надобно было иметь средства на чем перевозить раненых, больных, отсталых: покидать их на дороге, значило предавать на жертву приближавшейся глубокой осени и мщению Русских, которому Наполеон имел перед глазами столь много кровавых примеров. Вот причины, заставившие Наполеона покориться необходимости, и иметь такое количество тяжестей, какого никогда не бывало ни при одной армии.

Когда 7-го Октября Тарутинский лагерь оглашался молебным пением за победу над Мюратом, тронулась неприятельская армия от Калужской заставы и выехал из Москвы Наполеон, в 5-ть часов поутру. За ним, как некогда за Татарами и Ляхами, раздавались проклятия несчастных, до крайности доведенных жителей. Он назвал свое отступление боковым движением, предпринятым с целью угрожать Петербургу и приблизиться к зимним квартирам; но как не от Наполеона, а от Русских зависело назначить место отдохновения, так называвшейся, великой армии, то газетчики Европы, тогда подвластной Наполеону, возглашали, что не должно угадывать намерений гения, ведущего войско к славе, и нельзя еще предполагать, где именно будут зимние квартиры: в Смоленске, Витебске, или Киеве. Последствия оправдали заключения журналистов: не надобно и нельзя было угадывать, да никто бы из них и не угадал, что зимними квартирами для армии будет смерть, не тихая, не безмятежная, но сопряженная с неслыханными дотоле ужасами, а для самого Наполеона карета, в которой наконец был он принужден на почтовых лошадях спасаться бегством.

С трудом мог Наполеон проехать сквозь обозы, загромождавшие Большую Ордынку и Калужскую улицы. У заставы остановился он и в последний раз взглянул на Москву, покорение которой долженствовало быть венцом поприща его славы, залогом решительного первенства его над Александром. Он не знал, что праведное Небо карало уже его в средоточии его могущества, Париж, где, в самый день и даже час выступления его из Москвы, вспыхнул заговор Малле и Лагори, доказавших минутным успехом своего предприятия, как ненадежна и шатка была власть Наполеона, не основанная на законности наследия. Из Москвы Наполеон пошел по старой Калужской дороге, намереваясь сразиться с Князем Кутузовыми, если бы встретил его преследующим Мюрата, или, в противном случае, поворотить на право, на новую Калужскую дорогу, а оттуда, через Малоярославец в Калугу, и потом через Юхнов и Ельню не разоренным краем, на Смоленск. В тот день, 7-го Октября, неприятельская армия дошла до Троицкого, гдеНаполеон имел дневку, получив от Мюрата донесение, что Русские его не преследуют. И так, Наполеону оставалось только привести в исполнение задуманный марш на новую Калужскую дорогу. Что касается до Мюрата, то после поражения при Тарутине, провел он несколько часов в Спас-Купле, и собрав расстроенные войска, перед рассветом 7-го Октября, в то время, когда Французы выходили из Москвы, отступил за Вороново и стал на левом берегу Мочи. За ним наблюдал Милорадович, а Князь Кутузов возвратился в Тарутино, ожидать в укрепленном лагере развития предприятий Наполеона. Он не пошел со всею армиею за разбитым Мюратом, не желая вызывать Наполеона на сражение, и почитая несравненно выгоднее принять бойв укрепленной позиции, если бы Наполеон пришел атаковать ее. До тех пор оставалось употреблять все средства для узнания дальнейших намерений неприятеля.

Октября 8-го, Французы тронулись из Троицкого, перешли при Горках через Пахру и правым берегом ее повернули на Фоминское. Сам Наполеон оставался в Троицком. Видя, что Князь Кутузов не ищет сражения, Наполеон послал к Мортье повеление очистить Москву совершенно, вывести сколько можно больше раненых и идти через Кубинское на Верею. Причина, почему Наполеон прежде не приказывал Мортье выходить из Москвы, заключалась в ожидании встречи дорогою с Князем Кутузовым, в следствие которой, может быть, нужно было бы удержать за собою Кремль, как укрепленное место, или цитадель. К Мортье отправлено было притом злодейское повеление зажечь при выходе из Москвы Кремлевский дворец, казармы, все еще уцелевшие казенные здания, выключая Воспитательный Дом, и взорвать Кремль, к чему уже заранее, когда еще Наполеон гнездился в Москве, делались приготовления[133].

Прежде получения Маршалом Мортье сего предписания, то есть, в те два дня, когда он оставался в Кремле один, в Москве царствовало гробовое молчание. Печатным объявлением запретили жителям, под смертною казнью, подходить к Кремлю; но не все поняли объявление, потому что оно было написано по Французски, и несколько Русских застрелены Португальскими ведетами, расставленными по улицам, ведущим к Кремлю. Вскоре приблизился к Москве, из Черной Грязи, отряд Винцингероде. Между Петровским дворцом и Тверскою заставою произошло кавалерийское дело; неприятель был опрокинут, потерял 400 пленных и побежал в город. Казаки подъехали к заставам, несколько раз прорывались в улицы, перестреливались в них, но при появлении пехоты должны были удалиться. 24 Донца проскакали мимо Кремля, по всей Москве, и выехали в противоположную Серпуховскую заставу. Испуганные таким удальством, стоявшие на Тверской Португальцы бросились искать спасения в Кремле. Потом, опомнившись от тревоги, возвратились на прежние места, и с пистолетами в руках ходили по пепелищам домов, отыскивая, не спрятались ли там казаки[134].

От пленных и выходцев слышал Винцингероде о выступлении Наполеона из Москвы, но не имел сведений: на какую дорогу обратился неприятель, Калужскую или Смоленскую? Из найденных у перехваченного курьера бумаг знал он только о данном Мортье повелении держаться в Кремле. Для наблюдения за ним хотел Винцингероде оставить казачий полк, а с отрядом идти за неприятельскою армиею и тревожить ее на марше[135]. Между тем полицейские чиновники, посланные, от Винцингероде переодетыми в Москву, донесли ему, что Французы подводят мины под Кремль. C ужасом выслушал он слова их, воображая, как велика будет, при известии о взрыве Кремля, скорбь России, благоговеющей пред Кремлевскою святынею! Он изменился в лице, вскочил со стула и воскликнул: «Нет! Бонапарт не взорвет Кремля! Я объявлю ему, что все пленные Французы будут повешены, если хоть одна церковь взлетит на воздух!»[136]. Это происходило поздно вечером 9-го Октября. На другой день, поутру, Винцингероде поехал к Тверской заставе, и послал сотника Попова пригласить Мортье на переговоры. Каждая минута была дорога, для отклонения Мортье от неистового разрушения, повеленного ему Наполеоном. С величайшим нетерпением ждал Винцингероде возвращения сотника. Не видя его, взял он с собою своего Адъютанта Нарышкина, оставил у Тверской заставы казачий полк, и не смотря на увещания окружавших его, поехал в город, имея впереди себя одного казака. Запальчивость характера затмила в уме его все, кроме мысли о спасении Кремля. Любовь и благодарность к Императору Александру равнялись в нем ненависти к Наполеону и Французам, которые разорили его отечество и лишили его состояния.

Заметив, уже в улицах города, что забыл взять с собою трубача, Винцингероде велел привязать к пике казака белый платок. На Тверской не встретил он никого, кроме нескольких крестьян. Они сказали, что подле генерал-губернаторского дома находится караул, но его однако не было видно, потому что он стоял в одной из боковых улиц. Вскоре Винцингероде очутился против караула молодой гвардии. Солдаты прицелились, но офицер велел им опустить ружья, услышав от нашего генерала, что он приехал для переговоров, и согласился послать к Мортье вестового, с донесением о приезде Винцингероде и желании с ним видеться. Едва офицер пошел в караульню за вестовым, как другой, тут же случившийся, Французский офицер схватил за узду лошадь Винцингероде и потащил его в Кремль. Солдаты окружили Нарышкина. Он просил, чтобы не разлучали его с Генералом, и пешком за конвоем, был отправлен в Кремль. Там застал он гарнизон в ружье, а Винцингероде в жарком споре с Мортье. На укор, что Французы поступили вероломно, вопреки принятого на войне обычая на счет переговорщиков, Мортье хладнокровно отвечал: «Я отправлю курьера к Императору Наполеону; его дело решить ваш жребий, а между тем пожалуйте шпагу, и извольте идти за Бароном Сикаром; он укажет вам назначенную для вас горницу»[137].

В тот день последние неприятели, обозы и раненые выступали из Москвы; Французы жгли понтоны, зарядные и патронные ящики, уничтожали снаряды, опоражнивали госпитали, где однако осталось много больных, за неимением лошадей для подъема их. В 6 часов по полудни тронулся Мортье с молодою гвардиею и войсками, составлявшими Кремлевский гарнизон. Посреди них везли Винцингероде. Тяжело раненых и больных Французов, остававшихся в Москве, Мортье поручил покровительству Тутолмина. За гвардиею следовали сборные из разных депо команды и безлошадные кавалеристы. По непривычке к ходьбе, они поминутно останавливались, изрыгая ругательства. По мере того, как чужеземная сволочь выбиралась из города, Русская чернь появлялась из подвалов и развалин, нападала в глухих улицах на отсталых и запоздавших неприятелей, бросая некоторых из них в реку. С наступлением мрачного вечера, буйство начинало утихать как вдруг, в 2 часа по полуночи темной и туманной, выстрелили из пушки и раздался необычайной грохот. Дома задрожали, разбитые стекла посыпались из окон, двери и оконные рамы были вырваны с своих мест, штукатурка в домах обвалилась, камни летели по воздуху, земля затряслась, пять ударов сильнейших нежели самые близкие громовые, повторились один за другим, и эхо продолжая во влажном воздухе оглушающие звуки, сливало их между собою. Небо запылало багровым заревом: Кремлевские башни и стены летели к облакам, и горел дворец, в тоже время зажженный. Ужасный треск, сопровождавший взрыв части Кремлевских зданий, возвестил Москве окончание ее бедствий, бегство злодеев, лютое, бессильное мщение Наполеона, за то, что не сбылись мечты его поколебать Александра. Между просвещенными народами приняты и свято соблюдаются на войне некоторые правила человеколюбия и сохранения. В пылу сражения щадят безоружного. За стыд и преступление почитается нападать на беззащитного, предаваться грабежу и разбою. Вступая в оборонявшийся город, не прикасаются к собственности частных людей, оберегают безопасность каждого. Случалось, что солдаты, раздраженные упорным сопротивлением, одержав победу, или после кровопролитного приступа, оказывали жадность к расхищению, и в порыве страстей минутно проливали безвинную кровь; но никогда не бывало примеров жадности к разрушению всего, особенно же повеления, данного на то самим главным предводителем войск. Посягнув на Кремль, Наполеон запятнал имя свое посрамлением, которое не изгладится в потомстве, и в пламени Капитолии Русского Царства зажег он погребальные факелы своей славы.

Долго ждал возвращения Винцингероде отряд его, стоявший в Чашниках. Узнав о плене начальника, Полковник Бенкендорф написал к Мортье, что находящиеся у нас в плену Французские генералы будут отвечать жизнью за Винцингероде[138]. Генерал-Майор Иловайский 4-й, оставшийся в отряде старшим, тотчас пошел к Москве ивступил в нее 11-го Октября. Через пепелище, уставленное печными трубами, остовами каменных домов, обезглавленными церквами, можно было видеть от Тверского вала даже Калужские ворота. Могильная тишина обитала в почерневших от дыма стенах домов уцелевших, но пустых и безжизненных. В Кремле и Китае городе продолжались еще пожары, зажженные неприятелем. Во всех частях опозоренной, задымленной, выжженной Москвы господствовало совершенное безначалие. Кое-где бродили пьяные мародеры Французские, изредка стреляя в казаков и в народ, который вместе с казаками бил их, или брал в плен. В большей части улиц, покрытых мертвыми телами и падалищем, царствовало гробовое молчание, и не видно было ни следа живого существа, потому, что во время своего пленения жители пользовались каждым удобным случаем и уходили из Москвы, где наконец оставалось их только 3.000[139]. В течение шести недель, а особливо в последние дни, жители были в ежеминутном ожидании смерти, зная о делаемых неприятелем приготовлениях к совершенному обращению Москвы в пепел. Некоторые Французские офицеры, движимые состраданием, уговаривали перед своим выходом сорокадневных узников плена Московского бежать из города, уверяя их, что по приказанию Наполеона все должно было дожигать[140]. Многие из Москвичей исповедались и приобщились Святых Тайн в ожидании страшного часа. Увидев Русские войска, они почитали себя восставшими из мертвых, и поздравляли друг друга, как в Светлое Воскресенье. При появлении казаков на погорелище Каретного ряда, первозажженного бескорыстною доблестью Русских, вышла женщина из развалин, взглянула на казаков, воскликнула: «Русские!» и в исступлении радости, перекрестясь, поклонилась в землю.

Кремль был подорван в пяти местах; дворец догорал; в подкопах лежали еще бочки с порохом, и по временам слышны были небольшие взрывы. Наполеон хотел поднять на воздух не одни стены, но и все здания Кремлевские. Второпях и мраке, Французские Инженеры не успели зажечь всех подкопов; загорелось только пять мин. Губительному действию других мин помешал дождь. Свидетель бедствий Москвы, Тутолмин, донося Императрице Марии Федоровне о подорвании Кремля, говорит: «Еще гораздо ужаснейших последствий надлежало ожидать, если бы не было дождя, который во всю ночь сильно шел»[141]. Также не успели Французы зажечь некоторых казенных домов и церквей, как то было приказано Наполеоном, и для чего заблаговременно наносили в них много горючих веществ[142]. Так например, в Новодевичьем монастыре Французы натаскали под соборную церковь 6 ящиков пороха, и при выходе своем из монастыря положили на них зажженные фитили, а в церквах и кельях разбросали зажженные свечи, от которых внутренность келий начинала загораться, однако же возникавший пожар был погашен монахинями[143]. Все ворота Кремлевские до такой степени были загромождены каменьями, что не находили возможности иначе пробраться в Кремль, как карабкаясь по грудам развалин. Любимый народный драматический писатель наш, Князь Шаховский, командовавший полком Тверского ополчения в отряде Винцингероде, первый вошел в Кремль, тогда уже совсем смерилось, и здания, как потухающая свеча, еще ярко вспыхивали, и по временам, освещая мрачную окрестность, показывали чудесное спасение Храмов Божиих, вокруг которых все, и даже прикосновенные к ним строения, сгорело или догорало. Огромная пристройка Патриарха Филарета к Ивану Великому, оторванная взрывом, обрушилась подле него, и лежала при его подножии, а он, мимо которого два века протекли благоговейно, стоял так же величественно, как будто только что воздвигнутый Годуновым, будто насмехаясь над бесплодною яростью Европейских Варваров XIX века.

Из Кремлевских храмов один Спас на Бору, древнейший из всех храмов Московских, был заметан опламененными выбросками горевшего над ним дворца, и внешние двери Благовещенского Собора зауглились. Все посвященное Богу не истребилось огнем, а только осквернилось святотатством рук человеческих. B Кремле церкви были сплошь ободраны от самых куполов до низа. В алтарь Казанского Собора была втащена мертвая лошадь. В Архангельском Соборе грязнилось вытекшее из разбитых бочек вино, валялась рухлядь, выкинутая из дворцов и Оружейной Палаты, между прочим два обнаженные чучела, представлявшие старинных латников. Большая часть прочих Соборов, монастырей и церквей были превращены в гвардейские казармы.

Чудесным покровом Божиим пребыли мощи Святых невредимы[144]. В Успенском Соборе нигде не оставалось ни лоскута серебра, кроме одного уголка, как будто для того, чтобы находившаяся там серебреная резьба могла в последствии, при возобновлении храма, послужить образцом. В сем Соборе уцелели еще серебреная рака Св. Митрополита Ионы и при ней серебреный подсвечник. От раки была только содрана на четверть аршина верхняя личинка; мощи же Святителя остались невредимы в раке. Мощи Св. Филиппа найдены на помосте храма невредимыми как в день успения Угодника Божия. Подле них лежала Французская сабля[145]. Рака Св. Митрополита Петра, дотоле закрытая, была разломана, что и подало случай оставить мощи открытыми. Дощатые надгробия Всероссийских Архипастырей были обнажены; из них только одно порублено, а именно Патриарха Гермогена. Сие святотатство падает на Поляков, помещавшихся вместе с уланами Наполеона в Успенском Соборе. То же буйство, которое за 200 перед тем лет подняло руку Ляхов на Гермогена, благословлявшего восстание Русской земли против ее губителей, посрамилось теперь их храброванием и местью над утлыми досками, прокрывающими гроб Святителя. Вокруг стен Успенского Собора стояли горны, в коих Французы плавили ободранные ими оклады с образов и похищенные в храмах металлы; количество их было записано мелом на Царском месте: «325 пудов серебра и 18 пудов золота». Вместо огромного серебреного паникадила, пожертвованного некогда боярином Морозовым, спускались со свода большие весы. Ободранные иконы были разбросаны по полу, и между ними расставлены, как будто в посмеяние, трофеи рыцарские из Оружейной палаты: панцири, щиты и шлемы. В Чудове монастыре, где жил Маршал Даву, рака Св. Алексея, вместе с мощами, была нашими вынесена и спрятана в ближайший Благовещенский придел. Из Архангельска Собора мощи Св. Царевича Дмитрия были также вынесены Русским благочестием и сохранены в Вознесенском монастыре.

К особенным знамениям Божия милосердия принадлежит уцелевший на Спасских воротах образ в золотой ризе. Находясь посреди пламени, со всех сторон охватившего Кремль, не только образ остался неприкосновенным от огня, но даже самый железный навес над иконою, деревянная рама и шнур, державший фонарь перед образом, сохранились в совершенной целости. По вступлении наших в Москву тотчас затеплили фонарь. Еще чудеснее был уцелевший на Никольских воротах образ и висевшей перед ним на тонкой цепочке лампады, и стекла на киоте его, хотя взлетевшим на воздух арсеналом разрушило верх самых ворот почти вплоть до образа. В церкви Иоанна Предтечи, что в Казенной, иконы Смоленской Божией Матери и Преподобного Сергия не сгорели во время пожара, не смотря на то, что за киотом, в котором поставлена Смоленская икона, найдены головни. Подобных чудесных случаев в разных церквах было много.

В развалинах подорванных Кремлевских стен, и вообще под пеплом Кремля, найдено Русских 14 орудий и 30 зарядных ящиков, неприятельских 28 пушек и 207 зарядных ящиков, наполненных боевыми зарядами, и 109 разного рода армейских фур и повозок. Старинные Русские пушки, находившиеся подле арсенала, были оставлены Наполеоном. Он не вывез из Москвы ни огнестрельного, ни белого Русского оружия, при вступлении его в Москву находившегося там в большом количестве. Оно найдено разметанным и перегоревшим, равно как и множество лоскутьев знамен, так что какие они, различить было нельзя[146]. В разных местах Москвы найдено более 2.000 неприятельских и до 700 Русских раненых и больных. Без призрения и пищи, они умирали с голода, посреди мертвых, которыми наполнены были дома, обращенные Наполеоном в госпитали, где тела лежали без погребения и валялись по коридорам и лестницам. Несколько мертвых приставлены были к печкам и стенам, и для забавы нарумянены кирпичом. В лазаретах лежали полусгнившие трупы; сведенные смертью мышцы их уже не скрепляли членов, и при усилии подымавших, тела распадались. Остававшийся при Католической церкви в Москве Аббат сказывал, что он мог причастить только немногих умиравших Итальянцев, а Французы с ругательством отгоняли его от смертного одра. Все дома, где гнездились неприятели, даже их генералы, были наполнены всякою мерзостною нечистотою. В уцелевшем доме Познякова, где давались театральные представления, нельзя было дышать от зловония и давно издохших лошадей, гнивших на дворе. Во внутренность дома нанесено было множество фортепиано, зеркал и мебелей; за сценою театра брошены были остатки священнических риз и выкроенные из них кафтаны и платья для комедиантов, разгонявших тоску жертв Наполеонова властолюбия.

Два дня продолжались пожары. Тушить их было нечем, и они сами собою гасли от обширности выжженных пустырей, окружавших уцелевшие здания. Огонь не мог распространяться, не находя пиши. Грабеж тоже не утихал. Расхищали соляные магазины, винные подвалы, кладовые, где кучами лежали медные деньги. Инде вместе с чернью грабили казаки. Половина отряда Иловайского 4-го пошла вслед за неприятелем, по дорогам Смоленской и Калужской, а оставшиеся в Москве три полка того же отряда, делая разъезды по всему пепелищу Московскому, терялись в его пространстве. Не прежде, как на третий день, были в состоянии прекратить беспорядки, необходимое следствие шестинедельного беспримерного безначалия. Скорее, чем ожидать было можно, явились во множестве подмосковные крестьяне, самые досужие и сметливые во всей России. Уверившись в выходе неприятеля из Москвы, и полагаясь на суматоху, которая должна была произойти в городе, они приехали на возах, захватить недограбленное. Флигель-Адъютант Бенкендорф, назначенный тогда Комендантом Москвы, расчел иначе. Он приказал взваливать на возы тела и падаль, и вывозить за город на удобные для похорон или истребления места, чем избавил Москву от заразы, жителей от дальнейшего грабежа, а крестьян от греха. Но если подмосковная промышленность встретила неудачу в дурном намерении, зато успела в добром. На площади против дома Генерал-Губернатора открылась обширная ярмарка, уставленная телегами с мукой, овсом, сеном, печеными хлебами, сайками, калачами, самоварами с сбитнем, даже обувью, и ясно показывала, что около Москвы не было пропитания только для неприятеля. К народной чести надобно заметить, что цена на съестные припасы не возвысилась против прежней. Изобилие беспрерывно умножалось, по мере наполнения опустелой Москвы.

Жители представляли к военному начальству доставшиеся им по разным случаям во время неприятельского нашествия сторублевые ассигнации Французского изделия, так искусно подделанные, что даже в Ассигнационном Банке приняли их, с первого взгляда, за настоящие. Они отличались от Русских ассигнаций только тем, что подпись на них была выгравирована. Большой запас этого бездельничества был найден нами в последствии в Кенигштейне. И так, повелитель всего западного материка Европы, владевший силами и богатствами 20-ти народов, приведенных им для покорения России, промышлял фальшивыми ассигнациями!

Хотя вскоре порядок был некоторым образом восстановлен, но недоставало еще торжественного освящения Москвы Верою. На третий день по вступлении наших, все было приискано и приготовлено для совершения литургии и благодарственного молебствия. По неимению серебряных сосудов, похищенных и вывезенных Французами, кто-то представил сохраненные им древние стеклянные. Одна только большая церковь в Страстном монастыре нашлась удобною к совершению литургии. Неприятели, исполняя просьбу остававшихся в монастыре престарелых монахинь, не осквернили в нем храма Божия. На всех уцелевших колокольнях явились звонари, церковники, посадские мальчики и мещане, ожидая условленной повестки. Прежде 9-ти часов ударил большой колокол Страстного монастыря, и вдруг по всему обгорелому пожарищу Москвы раздался благовест, которым она искони тешилась и славилась. Не было никого, чье сердце не вздрогнуло бы, на чьих глазах не навернулись бы слезы. На другой день рассказывали, что посадские Москвичи, заслышав примолкший в черные дни благовест, выбегали на улицу, крестились и взывали: «Слава Богу! опять очнулась Москва!». Двор Страстного монастыря, переходы, паперть и церковь были наполнены богомольцами. Все тогдашнее народонаселение столицы Всероссийских Царей вмещалось в это необширное здание.Со времен победы Пожарского и всенародного избрания Царя Михаила Федоровича не было отправлено в Москве обедни, петой с таким умилением, слушанной с таким благочестием. Когда, по окончании литургии, начался молебен и клир возгласил: «Царю Небесный, Утешителю Душе истинный», все наполнявшие монастырь, начальники, солдаты, народ, Русские и иностранцы, православные и разноверцы, даже Башкиры и Калмыки, пали на колени. Хор рыданий смешался с священным пением, пушечного пальбою и всеместным трезвоном колоколов. Сердца всех присутствовавших торжественно возносились к Источнику общего спасения, общей радости, к Тому, чьим милосердием к православной России исторгся из плена первопрестольный град Царей, уцелела в пламени святыня и воссияла из пепла Русская слава!

До нашествия Наполеона считалось в Москве монастырей, соборов, церквей, казенных строений, частных домов и фабрик 9.257. Из них сгорело 6.496[147]; все прочие более или менее разграблены[148]. Потери, понесенные частными людьми, от пожара, грабежа, и вообще от нашествия неприятельского, в Москве и уездах Московской губернии, простирались по представленным объявлениям на следующие суммы:

Схема № 56.

	Недвижимому		Движимому
	Рубли	Коп.	Рубли	Коп.
1. По Москве и ее уезду	83.372.028	67½	165.854.758
2. По Можайску с уездом	2.177.932		1.933.513
3. По Верее с уездом	2.476.561	-	4.211.482
4. По Рузе с уездом	911.800		1.669.733	35½
5. По Бронниц. с уездом	349.893		1.484.546
6. По Серпухову с уездом	152.621		940.025
7. По Дмитриев. с уездом	9.500	-	47.600	-
8. По Богородск. с уездом	37.702	-	387.798
9. По Клинскому уезду	-----	-	5.915	-
10. По Подольску с уездом	733.022		2.436.159
11. По Звенигород. с уездом	379.583		1.355.971
12. По Волоколамску с уездом	25.000	-	67.190	92½
Итого	90.625.693	98½	180.394.693

Следственно потеря частных людей в столице и уездах превышала 271 миллион рублей. Сии сведения взяты из Московской Казенной Палаты. По делам Комитета Министров показано разорение в 278.969.289 рублей 69 копеек, а по делам Государственного Казначейства в 280.009.507 рублей 70½ копеек, и в заключении помещено следующее примечание: «Ведомость о разорении составлена на показаниях жителей, которые собраны городничими и земскими судами, и как многие объясняли потерю без цены, по Московскому же уезду от некоторых и сведений не отобрано за отлучкою, а по Рузскому уезду от помещичьих крестьян объявления поданы без цены, равно и по Дмитровскому уезду разорение числом суммы не объяснено, то общего по губерниям заключения о разорении сделать не возможно». К сему исчислении должно присовокупить огромные, но неизвестно до какого количества простиравшиеся убытки в зданиях и движимости, понесенные в Москве и Московской губернии дворцовыми, духовными, военными, и другими казенными и общественными ведомствами. Неизмеримо было поле разорения, но тем славнее было восстать Москве из пепла и угля.Сгоревшие здания воздвиглись снова, промышленность развилась, храмы освятились и украсились; возрожденная Столица еще более возвысилась в глазах света. Не нашел в ней Наполеон рабов и изменников; не встретили его в ней униженными приветствиями. Из развалин ее и с окрестных полей слышал он только громовой отзыв брани и мести. Москва пала, как жертва за искупление свободы полусвета. Ее пламя подобно заре, предвестнице ясного дня, осветило стенавший в цепях запад, и знаменам Александра озарило путь к победам и спасению Европы.

[130] «On voyoit a la suite des regimens qui sortoient de Moscou de superbes voitures appartenants a de simples soldats, qui voyageoient dedans. Deja ils n'eceutoient plus leurs officiers; deja l'indiscipline commencoit la perle de l’armee». Details abreges sur la campagne de Moscou, par un francois, 34.

[131] «L'aspect de notre armee, au sortir de Moscou, etoit des plus extraordinaire. Au milieu de ses longues colonnes marchoient des voitures, des charrettes, au nombre de plus de 10.000. L'armee de Moscou ressembloit en ce moment plutot a une peuplade nomade qui cherche un etablissement, qu' a une armee reguliere qui marche a l'ennemi». Soltyk, Napoleon en 1812, 342.

[132] «Quiconque n'a pas vu l'armee francaise sortir de Moscou, ne peut avoir qu'une bien faible idee de ce qu'etoient les armees grecque et romaine lorsqu'elles abandonnoient les ruines de Troie ou de Carthage. Tous ceux qui dans ce moment observoient la notre, virent la repetition des memes scenes par les quelles Virgile et Tite-Live ne cessent de nous emouvoir». La baume, Relation complete de la campagne de Russie. 248.

[133] «Le 22 оu lе 23, a deux heures du matin, le due de Trevise (Мортье) fera mettre le feu au magasin d'eau de vie, aux casernes et aux etablissements puplics, hormis la maison des enfans trouves, il fera metre le feu au palais de Kremlin. Quand le feu sera en plusieurs endroits du Kremlin, le duc de Trevise le quittera et se portera sur la route de Mojaisk. A une heure l'officier d'artillerie, charge de cette besogne, fera sauter le Kremlin, comme l'artillerie en a recu l'ordre». Повеление Наполеона Бертье, из Троицкого, от 8/20 Октября.

[134] Histoire de la destruction de Moscou, par B... Ch. 168.

[135] Донесение Винцингероде Государю, от 8-го Октября.

[136] Из Записок Князя Шаховского, бывшего в то время в комнате Винцингероде.

[137] Из записки Адъютанта Генерала Винцингероде Нарышкина.

[138] Донесение Бенкендорфа Государю.

[139] Донесение Государю Графа Ростопчина, от 28-го Октября.

[140] «Прежде выхода Французов из Москвы, больные Французские офицеры беспрестанно нам твердили, что все оставшееся еще в городе, предастся сожжению и разорению». Донесение Смотрителя Павловской больницы Носкова Статс-Секретарю Вилламову, от 28-го Октября.

[141] Донесение от 12 го Октября.

[142] Донесение Иловайского 4-го Государю, от 14-го Октября, №1072.

[143] Из дел Московской Консистории.

[144] Донесение Иловайского 4-го, от 14-го Октября, №1,072.

[145] Сабля находится ныне у Князей Шаховских.

[146] Донесения Генерал-Майора Пичугина Артиллерийскому Департаменту.

[147] Рапорт Обер-Полицмейстера Ивашкина Исправлявшему должность Министра Полиции Вязмитинову, от 21-го Октября, № 3,631.

[148] План Москвы, с обозначением сгоревших зданий, №56.