ГЛАВА XXXVII.

ГЛАВА XXXVII.

П0ЛУЧЕНИЕ ИМПЕРАТОРОМ АЛЕКСАНДРОМ ИЗВЕСТИЯ

О ПАДЕНИИ МОСКВЫ.

Молва о падении Москвы доходит до Петербурга. – Донесете Графа Ростопчина. – Отправление в армию Князя Волковского. – Высочайший рескрипт Князю Кутузову. – Разговор Государя с Полковником Мишо. – Донесение Князя Кутузова. – Обнародование известия о падении Москвы. – Письмо Государя к Шведскому Принцу. – Слова Государя Графу Ливену. – Сбор войск на дороге между Петербургом и Москвою. – Вооружение выходцев из занятых неприятелем губерний. – Меры к опорожнению Петербурга. – Различные правительственные распоряжения.

По оставлении Москвы, весь следующий день 3-го Сентября, армия простояла в лагере при Панках; Милорадович с арьергардом, был при Визовке. 4-го числа армия отступила к Боровскому перевозу, на правый берег Москвы реки; главная квартира была в Кулакове[426]. Дорогою из Панков в Кулаково, Князь Кутузов остановился в Жилине, откуда представил Государю донесение об уступлении Москвы. Прежде нежели дошел рапорт его, носилась уже по Петербургу глухая молва о печальном событии, но ей верили мало, ибо она начала оглашаться через неделю после того, как узнали в Петербурге о Бородинском сражении и с часу на час, ждали известия о новой битве. Чего желаем, того и надеемся. Молва о падении Москвы распространилась в Петербурге от одного приехавшего оттуда помещика. Его задержали, как разгласителя неблагоприятных слухов, но вскоре показания его подтвердились на самом деле, и разразилось зловещее облако громовыми словами: «Москва взята!» Мертвое оцепенение последовало за сим ударом.

По окончании военного совета в Филях, Князь Кутузов не донес Государю тотчас же, как следовало, о своем намерении уступить Москву без сражения. От его непостижимого, тревожного молчания несколько времени продолжалась недоумение Императора. Весь Петербург говорил, что Наполеон, в Москве, а Государь не имел о том официального донесения от Главнокомандующего. Наконец Его Величество получил от Графа Ростопчина следующее письмо, которое пришло поздно, отправленное через Ярославль:

«Адъютант Князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров, для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! Поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей Империи, Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах ВАШИХ Предков. Я последую за армиею. И все вывез: мне остается плакать об участи моего Отечества!».

Письмо Графа Ростопчина не объясняло двух, самых главных обстоятельств: 1), по каким причинам Князь Кутузов не сразился под Москвою и отступил? 2), зачем он обратился на Рязань? Государь особенно беспокоился о последнем обстоятельстве, ибо Рязанская дорога не была путем, который надлежало избрать в военном отношении. Император призвал к себе того из Генерал-Адъютантов, коего с юности своей удостаивал дружественным расположением, Князя Волконского, и сказал ему: «Не понимаю зачем Фельдмаршал пошел на Рязанскую дорогу. Ему следовало идти на Калужскую. Тотчас поезжай к нему; узнай, что побудило его взять это направление; расспроси об армии и дальнейших намерениях его». Тут же Государь вручил ему следующий рескрипт для доставления Князю Кутузову:

«Князь Михаил Илларионович!

С 29-го Августа не имею Я никаких донесений от вас. Между тем от 1-го Сентября получил Я через Ярославль от Московского Главнокомандующего печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело сие известие, а молчание ваше усугубляет Мое удивление. Я отправляю с сим Генерал-Адъютанта Князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии, и о побудивших вас причинах к столь несчастной решимости»[427].

Самый рескрипт сей свидетельствует, что оставление Москвы не входило в соображение Императора.

На другой дань, после отъезда Князя Волконского, 9-го Сентября, в 9 часов вечера, прибыл в Петербург Полковник Мишо, отправленный Князем Кутузовым с давно ожидаемым донесением. Он ехал на Владимир и Ярославль, посреди многих тысяч жителей, спасавшихся из Москвы и ее окрестностей. «На сем пространстве», говорит Мишо, родом иностранец, но по чувствам Русский, «все были одушевлены мыслью, что Отечество не останется без отмщения, все были исполнены беспредельной преданности к Престолу. Попеременно предавался я, то горести, при виде зрелища, представлявшегося моим глазам, то радости, замечая всеобщий энтузиазм, и все слышанное мною на каждом шагу»[428]. Мишо немедленно был представлен Государю, на Каменном Острове. По грустному виду посланного заключил Император, что привезенное им донесение было не радостно. – «Конечно, вы присланы с печальными вестями?», были первые слова Монарха.– «По несчастью, весьма печальными. Москва нами оставлена....» – «Как!», прервал Император, «разве мы проиграли сражение, или Мою древнюю столицу отдали без боя?» – «К сожалению», отвечал посланный, «окрестности Москвы не представили выгодного местоположения для сражения с превосходным в числе неприятелем, а потому Главнокомандующий уверен, что он избрал спасительную меру, сохранить Вашему Величеству армию. Погибель войск не могла спасти Москвы, и должна была иметь самые пагубные последствия. Теперь, армия получая все назначенные ей Вашим Величеством подкрепления, встреченные мною повсюду на дороге, где я проезжал, в состоянии будет начать наступательные действия, и заставить неприятеля раскаяться в дерзком вторжении в сердце Вашей Империи» – «Вошел ли неприятель в Москву?» «Вошел Государь, и теперь она уже превращена в пепел; я оставил ее объятую пламенем». Слезы полились из глаз Монарха и затмили их: «Боже мой!» сказал Он, «что за несчастия!» – «Не огорчайтесь Государь! Ваша армия ежедневно усиливается...» Прервав слова Мишо, Император сказал: «Из всего, что с нами сбывается, Я заключаю, что Провидение требует от нас великих пожертвований, особенно от Меня. Я готов покориться воле Его, но скажите: что говорили войска, когда древнюю Столицу Мою оставили без выстрела? Не подействовало ли это на нравственность солдат? Не заметили ль вы упадка в духе?» – «Позволите ли мне, как солдату, говорить Вашему Величеству откровенно?» – «Я всегда требую искренности, но теперь прошу вас: не скрывайте от Меня ничего, скажите мне чистосердечно всю истину». – «Государь! признаюсь, я оставил армию, от Князя Кутузова до последнего солдата, в неописанном страхе...» – «Что вы говорите? От чего происходит страх? Ужели мои Русские сокрушены несчастием?» – «Нет. Ваше Величество, они только боятся, чтоб Вы, по доброте Вашего сердца не заключили мира; они горят желанием сразиться, и доказать Вам храбростью своею и пожертвованием жизни,сколь они Вам преданы!».

Государь, потрепав Мишо по плечу, сказал: «Вы облегчили Мое сердце; вы Меня успокоили. Возвратитесь в армию, говорите Моим верноподданным, везде где вы будете проезжать, что если у Меня не останется ни одного солдата, Я созову Мое верное Дворянство и добрых поселян, буду Сам предводительствовать ими и подвигну все средства Моей Империи. Россия представляет Мне более способов, чем полагает неприятель. Но если судьбою и Промыслом Божиим предназначено Роду Моему не царствовать более на Престоле Моих Предков, то, истощив все усилия, Я отрощу Себе бороду до сих пор», (показывая рукою на грудь Свою) «и лучше соглашусь питаться хлебом в недрах Сибири, нежели подписать стыд Моего Отечества и добрых Моих подданных, пожертвования коих умею ценить. Провидение испытывает нас; будем надеется, что оно нас не оставит». При сих словах Император начал ходить по комнате; лицо Его пламенело. Возвращаясь скорыми шагами, Он крепко сжал руку посланного и продолжал: «Не забудьте, что Я вам теперь говорю; может быть, настанет время, когда мы вспомним о том с удовольствием: Наполеон или Я, Я или он – но вместе мы не можем царствовать. Я узнал его; он более не обманет Меня». – «Государь!», отвечал Мишо, «Ваше Величество подписываете в сию минуту славу Вашего народа с спасение Европы». – «Да исполнится предсказание ваше», сказал Александр; «идите отдыхать и будьте готовы возвратиться в армию»[429].

Как в зеркале, выражаются в сих словах чувствования Монарха, спасителя Отечества. Велико было несчастье Александра, но Он стал выше злополучия. О Его твердость, как волны моря о гранитную скалу, разбились надежды завоевателя, мечтавшего покорением Москвы поколебать Российского Монарха. Без железной воли Александра: не вступать ни в какое соглашение с Наполеоном и биться с ним до крайности, тщетны были бы храбрость войск, самоотвержение народа. В исполинском подвиге, предпринятом Александром, судьба готовила Ему тяжкие испытания, но тем более подобает Ему вечное благодарение России, что на пути к великой цели, Он мужественно и твердо боролся с превратностями счастья.

Донесение Князя Кутузова, привезенное Полковником Мишо, было следующее:

«После столь кровопролитного, хотя и победоносного с нашей стороны от 26-го Августа сражения, должен я был оставить позицию при Бородине, по причинам, о которых имел счастье донести Вашему Императорскому Величеству. После сражения того армия была приведена в крайнее расстройство; 2-я армия весьма уже ослабела. В таком истощении сил приближались мы к Москве, имея ежедневно большие дела с авангардом неприятельским, и на сем недальнем расстоянии не представилось позиции, на которой мог бы я с надежностью принять неприятеля. Войска, с которыми надеялись мы соединиться, не могли еще прийти; неприятель же пустил две новые колонны, одну по Боровской, а другую по Звенигородской дорогам, стараясь действовать на тыл мой от Москвы; а потому не мог яникак отважиться на баталию, которой невыгоды имели бы послдствием не только разрушение остатков армии, но и кровопролитнейшее разрушение и превращение в пепел самой Москвы. В таком крайне сомнительном положении, по совещанию с первенствующими нашими Генералами, из которых некоторые были противного мнения, должен был я решиться попустить неприятелю войти в Москву, из коей все сокровища, арсенал и все почти имущества, как казенные, так и частные вывезены, и ни один дворянин в ней не остался.

Осмеливаюсь всеподданнейше донести Вам, Всемилостивейший Государь, что вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России. Напротив того, с войсками, который успел я спасти, делаю я движение на Тульскую дорогу. Сие приведет меня в состояние защищать город Тулу, где хранится важнейший оружейный завод, и Брянск, в котором столь же важный литейный двор, и прикрывает мневсе ресурсы, в обильнейших наших губерниях заготовленные. Всякое другое направление пресекло бы мне оные, равно и связь с армиямиТормасова и Чичагова, если бы они показали большую деятельность на угрожение правого фланга неприятельского.Хотя не отвергаю того, чтобы занятие Столицы не было раною чувствительнейшею, но не колеблясь между сим происшествием и событиями, могущими последовать в пользу нашу с сохранением армии, я принимаю теперь в операциисо всеми силами линию, посредством которой, начиная с дорог Тульской и Калужской, партиями моими буду пересекать всю линию неприятельскую, растянутую от Смоленска до Москвы, и тем самым отвращая всякое пособие, которое бы неприятельская армия с тылу своего иметь могла, и обратив на себя внимание неприятеля, надеюсь принудить его оставить Москву и переменить всю свою операционную линию. Генералу Винцингероде предписано от меня держаться самому на Клинской, или Тверской дороге, имея между тем по Ярославской казачий полк, для охранения жителей от набегов неприятельских партий. Теперь, в недальнем расстоянии от Москвы собрав мои войска, твердою ногою могу ожидать неприятеля, и пока армия Вашего Императорского Величества цела и движима известною храбростью и нашим усердием, дотоле еще возвратная потеря Москвы не есть потеря Отечества. Впрочем, Ваше Императорское Величество Всемилостивейше согласиться изволите, что последствия сии нераздельно связаны с потерею Смоленска, и с тем расстроенным состоянием войск, в котором я оные застал. Полковник Мишо объяснит Вашему Императорскому величеству обстоятельнее положение наших дел».

Донесение Князя Кутузова, им самим диктованное, есть выражение сердца скорбного, духа спокойного, мысли ясной, дальновидной. Он излагает неопровержимые причины, побудившие его отказаться от сражения под Москвою; как Русский, болеет о Москве, не хотев сражением подвергнуть ее гибели и разрушению; как подданный, дерзает утешать Монарха, говоря, что потеря столицы не есть потеря Отечества. Наконец, в кратком очерке, достойном великого полководца, представляет он дальнейшие предположения, совершенно оправдавшие в последствии предусмотрительность его и глубоко обдуманные мысли. Неверно только одно в его донесении: вывоз арсенала из Москвы; но в тогдашней суматохе нельзя было знать Князю Кутузову, все ли успели спасти из казенного имущества.

О важном событии, занятии столицы неприятелем, Император повелел издать во всенародное известие следующее объявление:

«С крайнею и сокрушающею сердце каждого сына Отечества печалью сим извещается, что неприятель Сентября 3-го числа вступил в Москву. Но, да не унывает от сего великий народ Российский. Напротив, да поклянется всяк и каждый воскинет новым духом мужества, твердости и несомненной надежды, что всякое наносимое нам врагами злои вред обратятся напоследок на главу их. Неприятель занял Москву не от того, чтобы преодолел силы наши, или ослабил их. Главнокомандующий, по совету с первенствующими Генералами, нашел за полезное и нужное уступить, на время, необходимости, дабы с надежнейшими и лучшими потом способами превратить кратковременное торжество неприятеля в неизбежную ему погибель. Сколь ни болезненно всякому Русскому слышать, что первопрестольный град Москва вмещает в себе врагов Отечества своею, но она вмещает их в себе пустая, обнаженная от сокровищ и жителей. Гордый завоеватель надеялся, вошед в нее, соделаться повелителем всего Российского Царства, и предписать ему такой мир, какой заблагорассудит, но он обманется в надежде своей, и не найдет в столице не только способов господствовать, ниже способов существовать. Собранные и от часу больше скопляющиеся силы наши окрест Москвы, не престанут преграждать ему все пути, и посылаемые от него для продовольствия отряды ежедневно истреблять, доколе не увидит он, что надежда его на поражение умов взятием Москвы была тщетная, и что по неволе должен он будет отворять себе путь из ней силою оружия. Положение его есть следующее: он вошел в землю нашу с тремястами тысяч человек: из которых главная часть состоит из разных наций людей, служащих и повинующихся ему не от усердия, не для защиты своих отечеств, но от постыдного страха робости. Половина сей разнонародной армии его истреблена, частью храбрыми нашими войсками, частью побегами, болезнями и голодною смертью. С остальными пришел он в Москву. Без сомнения, смелое, или, лучше сказать, дерзкое стремление его в самую грудь России, и даже в самую древнейшую столицу удовлетворяет его честолюбию и подает ему повод тщеславиться и величаться, но конец венчает дело. Не в ту страну зашел он, где один смелый шаг поражает всех ужасом и преклоняет к стопам его и войска и народ. Россия не привыкла покорствовать, и не потерпит порабощения, не предает законов своих, веры, свободы, имущества, Она с последнею в груди каплею крови станет защищать их. Всеобщее повсюду видимое усердие и ревность в охотном и добровольность против врага ополчении свидетельствуют ясно, сколь крепко и непоколебимо Отечество наше, ограждаемое бодрым духом верных его сынов. И да не унывает никто: и в такое ли время унывать можно, когда все состояния Государственные дышат мужеством и твердостью? Когда неприятель с остатком от часу более исчезающих войск своих, удаленный от земли своей, находится посреди многочисленного народа, окружен армиями нашими, из которых одна стоит против него, а другие три стараются пересекать ему возвратный путь, и не допускать к нему ни каких новых сил? Когда Испания не только свергла с себя иго его, но и угрожает ему впадением в его земли? Когда большая часть изнуренной и расхищенной от него Европы, служа по неволи ему, смотрит и ожидает с нетерпением минуты, в которую бы могла вырваться из под власти его, тяжкой и нестерпимой? Когда собственная земля его не видит конца, проливаемой ею для славолюбия своей и чужой крови? При столь бедственном состоянии всего рода человеческого не прославится ли тот народ, который, перенеся все неизбежные с войною разорения, наконец терпеливостью и мужеством своим достигнет до того, что не токмо приобретет сам себе прочное и ненарушимое спокойствие, но и другим Державам доставит оное, и даже тем самым, которые против воли своей с ним воюют? Приятно и свойственно доброму народу за зло воздавать добром. Боже Всемогущий обрати милосердные очи Твои на молящуюся Тебе с коленопреклонением Российскую Церковь. Даруй поборающему по правде верному народу Твоему, бодрость духа и терпени. Сими, да восторжествует он над врагом своим, да преодолеет его, и спасая себя спасет свободу и независимость Царей и Царства!».

Так говорил Александр при падении Москвы. Мысль Его, выраженная в сем объявлении, величием своим совершенно уничтожала впечатление, какое Наполеон думал произвести в России и Европе вторжением в Москву. Занятие неприятелем столицы послужило для Государя только поводом возобновить перед лицом вселенной обет: не заключать мира; оно было новым случаем торжественно подтвердить ту великую истину, что Александр вел войну не за одну Россию, но за независимость всех Держав. Ни один из новейших народов не имеет в хранилищах своих столь знаменитого памятника. Неизъяснимо было чувство, с каким в армии и во всей России читали Манифест. Истины, сильно начертанные искусным пером, врезывались в сердца, усугубляли мужество, подвигали Россию на кровавое мщение. Все видели, что Государь не унывает и уверен в спасении Отечества и самой Европы. Каждый еще более убедился что в смертной борьбе не могло быть середины, что Наполеону или нам должно было погибнуть. Князь Кутузов приказал мне перевезти объявление по-французски. Печатный перевод был разослан на передовые цепи, для распространения его в неприятельских войсках. Из содержания Манифеста, Наполеон должен был видеть, что для поколебания Императора Александра напрасно вооружил он весь запад Европы, напрасно залил кровью посветил пожарами пространство от Немана до Оки. Москва пала, но, опершись на Александра, устояла Россия.

«Потеря Москвы жестока», писал собственноручно Государь к Шведскому Принцу, «но она чувствительна более в нравственном и политическом отношении, чем в военном. По крайней мере, она дает Мне случай представить Европе величайшее доказательство, какое могу явить ей, в Моем постоянстве продолжать войну против угнетателя Царств. После этой раны, все прочие ничтожны. Повторяю Вашему Королевскому Высочеству торжественное уверение, что ныне, более нежели когда-либо, Я и народ Мой решились упорствовать, и скорее погребсти себя под развалинами Империи, нежели мириться с Аттилою новейших времен. В бешенстве, что не нашел в Москве сокровищ, каких жаждал, мира, который надеялся там предписать, он сжег Мою прекрасную столицу, обращенную теперь в пепел и развалины»[430]. Тогда же отправляя в Лондон Посла своего, Графа Ливена, Государь сказал ему: «Я избрал для твоего отъезда то время, когда Французская армия заняла Москву, и тем лучше хочу подтвердить Мою непоколебимую решимость продолжать войну, не смотра на такое важное событие. В то мгновение, когда Наполеон находится в Моем Кремлевском кабинете, Я посылаю тебя в Лондон, передать там Мою крепкую решимость: до тех пор не заключать мира, пока изгоню неприятеля за наши пределы, если даже для достижения к тому, Я должен буду удалиться за Казань».

Малосильный отряд Винцингероде, стоявший между Клином и Подсолнечною, был единственным войском, заслонявшим дорогу из Москвы в Петербург. Оборона слабая! В подкрепление ей, тотчас по получении известия о падении Москвы, Государь велел: 1), Тверскому ополчению, и находившимся в Твери 8-ми рекрутским батальонам, быть под командою Винцингероде; офицерам и унтер-офицерам сих батальонов обучать тверское ополчение[431]. 2), Генерал Адъютанту Кутузову набрать с ямов между Вышним Волочком и Москвою, с каждого, по 200 молодых и способных к казачьей службе ямщиков, с их собственными лошадьми и пиками. 3), В Новгороде составить, под начальством Генерала-Майора Новака, корпус из 2-го морского и 2-х казачьих полков, части Петербургского ополчения, еще не пошедшей к Графу Витгенштейну, одной роты конной артиллерии и всего Новгородского ополчения, за исключением 4.000 человек, выступивших к Графу Витгенштейну; 2-й морской полк назначен был учить ополчение. Новгородский корпус, равномерно подчиненный Винцингероде, долженствовал, кроме Московской столбовой дороги, обеспечивать пути, ведущие от Гжатска через Зубцов и Ржев на Осташков[432]. Для вооружения сих новых войск ожидали с каждым днем выписанных в Августе месяце из Англии 50.000 ружей и 40.000 пудов пороха.

Распоряжения о войсках для прикрытия Петербурга подписаны Государем 12 Сентября, в самые тяжкие минуты войны, когда Он знал только о занятии неприятелем Москвы, но не был еще изветен ни об успехе бокового движения, предприемлемого Князем Кутузовым, ни о том куда пойдет Наполеон. Император вознамерился даже вооружить выходцев из губерний, занятых неприятелем. Обстоятельство сие живо изображает пламенное желание нашего Монарха извлекать отовсюду средства к продолжению войны, изобретать способы обороны. «Уповательно», писал Император к Псковскому Губернатору Князю Шаховскому, «что по случаю занятия неприятелем некоторых, от Польши присоединенных губерний, большое число бывших в них Русских жителей перебралось на жительство в близ лежащие губернии, особенно в Псковскую, и что они, лишась всего имущества, претерпевают нужду и в самом пропитании. Для преподания им к тому способов и для пользы общей, полагаю полезным предложить им временное служение, основанное на правилах учрежденного ныне внутреннего ополчения, где сверх провианта, положено производить жалованье, урядникам по 1 рублю 25 копеек, а казакам и егерям по рублю в месяц». Губернатору велено: 1), Объявить о сей Монаршей воле всем таким в Псковской губернии пришельцам, предоставляя на волю каждого исполнение ее. 2), Принимать в сие служение всякого, в произвольной одежде, выдавая от казны провиант и жалованье. 3), Если предложение возымеет успех, и число людей, поступающих во временное служение, окажется значительным, назначить сборные места и потом отправлять людей партиями, куда от Графа Витгенштейна будет указано. 4), Предоставить Губернатору власть назначить способнейших в урядники и определить к ним нужное число офицеров, из чиновников гражданских или отставных[433].

В Петербурге принимались меры, к опорожнение сей столицы, дабы в случае нашествия неприятеля, ничто не досталось во власть его. Руководством к отправлению различных предметов служило ВЫСОЧАЙШЕЕ повеление, данное Графу Салтыкову, из лагеря под Дриссою[434]. Начальникам всех частей управления велено было отсылать важнейшие дела. Тяжести назначалось перевозить сухим путем и водою. Для сухопутного отправления приказано выставить по дороге из Петербурга до Ярославля, на каждой станции по 500 подвод и столько же иметь в совершенной готовности, для поставления по первому востребованию. На каждую лошадь производила казна по 50 копеек ежедневной платы. До какой степени наряды подвод были огромны, может служить следующий пример. Когда Новгородскому Губернатору, Сумарокову, предписали собрать на дороге к Ярославлю по 1.000 подвод на станции, он отозвался невозможности исполнить повеление, донося, что 15.000 подвод находились уже в разгоне, а 76.000 назначены были для своза запасов, рекрутов и воинских тяжестей. Тогда в пособие Новгородской губернии нарядили 3.000 подвод из Вологодской и столько же из Олонецкой. Для отправления тяжестей водою, казна заключала контракты с купцами, покупала и нанимала суда. Желая избежать накопления судов в столице, ставили их в Шлиссельбурге, Рыбачьей слободе и других местах. Учебные заведения тронулись в Свеаборг, дела присутственных мест отправлены были к пристани Крохинской, а оттуда назначались в Блозерск, куда были посланы архитектор и чиновники, с поручением заняться способами помещения и понижения цен на жизненные припасы.

В избежание огласки и преждевременной тревоги нанимали суда сперва под предлогом доставки из Петербурга в Ладейное поле материалов, для строения там военных транспортов. Истина не могла быть долго сокрыта. Частные люди последовали примеру Правительства. Все помышляли об отъезде, заботились об экипажах, покупали барки и всякого рода лодки. Они покрывали Неву и каналы, и находились в готовности к отплытию, при первом известии о приближении неприятеля. Если бы Наполеон обратился на Петербург, то нашел бы его так же опустелым, как и Москву. Провидение спасло северную столицу, и мгновенное опасение за Петербург только явило Государю повод возобновить обет не мириться с Наполеоном. От повсеместных приготовлений к отправлению казенного и частного имущества возникли преувеличенные слухи об опасности. Говорили, что Французы, то в Твери, то в Великих Луках, что Наполеон, со всею армиею, в полном движении на Петербург. Грозные вести, как привидения, носились над головами. Никто не смел спросить другого; каждый боялся ответа. Тогда издано было, по Высочайшему повелению, объявление, что меры к опорожнению столицы принимались только из предосторожности, а не потому, чтобы Петербург действительно был угрожаем нашествием. За тем следовал краткий обзор расположения действующих армий, а в конце объявления помещены следующие достопамятные слова: «Настоящее время не представляет никакой опасности; но мы погрешили бы против Бога, если бы с несомненною уверенностью стали утверждать будущее, о котором Он один знает. Вся надежда на искоренение врагов, не взирая на успех движения их внутрь России, на нашей стороне, однако в самых надежных обстоятельствах помышление о предосторожности не долженствует наводить ни страха, ни уныния. Меры сии берутся в безопасное время, и на тот один конец, что ежели бы опасность, от чего, да сохранит нас Бог! стала угрожать сему городу, тогда Правительство, известия о том заблаговременно, иимея уже все тяжелые вещи вывезенными, облегчило бы жителям способы в лучшем порядке и без смятения выезжать отселе внутрь земли. Ибо положено единожды и твердо, с чем, без сомнения, каждый Россиянин согласен, что какой бы и ни был успех неприятельского оружия, но прежде испить всю чашу бедствий, нежели поносным миром предать Россию порабощению».

Кронштадт начали приводить в такое положение, чтобы он мог защищаться зимою, если бы неприятель к зимнему времени вторгнулся в Петербург. Балтийский флот, по изъявленному на то желанию Государя, на которое Лондонский Двор согласился с великою охотою, был послан зимовать в Английские гавани. Полагая Петербург местом, не совсем безопасным, велели ружья и порох, выписанные из Англии, отправить из Лондона в Архангельск. Все многочисленные, формировавшиеся резервные войска велено было, за недостатком зеленого сукна, одевать в серое. Облегчили правила в наборе рекрутов. Допустили прием людей, имевших 40 лет, но не моложе узаконенного возраста. Принимали рекрутов не смотря ни на какой рост и недостаток, лишь бы они были заменяемы крепким сложением. Имели намерение, которого однако же не привели в исполнение, для удобнейшего вооружения войск и ополчений, учредить по губерниям заводы оружейные, селитренные, литейные, серные и пороховые. Желая сберечь хлеб для армии, предлагали остановить винокурение на заводах губерний Калужской, Тульской и Орловской[435].

Падение Москвы чрезвычайно затруднило быстрое сообщение Петербурга с среднею и южною полосами России. Нельзя было предоставлять всех дел распоряжению губернских начальств и поручить одному Князю Кутузову управление всеми губерниями, которые находились близ театра войны, или, быв объявлены в военном положении, вышли из общей связи государственного управления. Военные заботы не дозволяли Князю Кутузову заниматься делами правительственными, между тем, когда необходимо было содействие последних для успеха воинских предприятий. Для сохранения в сих губерниях возможного единства в мерах, твердого и единообразного по всем частям направления, положили на время затруднения в сообщении Петербурга с среднею полосою России, учредить, как можно ближе к пребыванию Фельдмаршала, особенную Комиссию, снабдив ее достаточною властью, чтобы она, «находясь в беспрерывных сношениях с Князем Кутузовым, содействовала в точном, правильном и скором исполнении его требований и вместе сохраняла в губерниях порядок и устройство, не истощая без нужды источников Государства, и тем доставила бы Правительству средства к продолжению войны».«По важности Комиссии и по уважению, какое сохранено к Сенату древними привычками», полагали назвать Комиссию: «Отделением 1-го Департамента Правительствующего Сената, временно при армии учреждаемым»[436]. Она должна была состоять из 3-х Сенаторов, под председательством старшего, доносить прямо Императору о своих распоряжениях и действовать с такою же властью, какая указом 26-го Марта предоставлена была Комитету Министров, то есть, в отсутствии Государя, в делах, не терпящих отлагательства, приводить их в исполнение под общею ответственностью, и о том доносить немедленно Его Величеству[437]. Все губернские чиновники и присутственные места, к какой бы части ни принадлежали, подчинялись сему Отделению Сената. Министры должны были прикомандировать к нему чиновников своих ведомств. Дела назначалось разделить между Сенаторами, и в случае разногласия, председателю исполнять то, что по убеждению своему признает он за лучшее, хотя бы оба другие Сенаторы были противного мнения. Предположение сие, утвержденное Комитетом Министров, облеченным тогда особенною доверенностью Государя, и куда поступали даже донесения о военных действиях, не состоялось, но и об нем следовало упомянуть, потому, что не должна оставаться в забвении ни одна мысль, проблеснувшая в душе Императора Александра для блага и целости России.

КОНЕЦ

[426] Карта отступления по Рязанской дороге, №43.

[427] Рескрипт от 7-го Сентября.

[428] Из собственноручного письма Графа Мишо.

[429] Весь разговор заимствован, отслова до слова, из собственноручного письма Графа Мишо.

[430] «Cette perte est cruelle, J'en conviens, mais plus sous le rapport moral et politique que militaire. Du moins Me donnerat-elle l'occasion de presenter a l'Europe entiere la plus grande preuve, que Je puisse offrir de Ma perseverance a soutenir la lutte contre son oppresseur, car apres cette playe, toutes les autres ne sont que des egratignures. Je retiere a Votre Allesse Royale l'assurance solennele que plus que jamais, Moi et la nation, a la tete de laquelle J'ai l'honneur de Me trouver, sommes decides a perseverer et a nous ensevelir plutot sous les ruines de 1'Empire que de composer avec l'Attila moderne. Furieux de ne pas avoir trouve a Moscou les richesses qu'il convoitait, ni la paix qu'il esperait, il a fait bruler cette belle capitale qui ne presente plus maintenant qu'un monceau de cendres et de decombres». Собственноручное письмо Государя, от 19-го Сентября.

[431] Высочайший рескрипт Генерал-Адъютанту Кутузову, от 10-го Сентября, № 125.

[432] Указ Управляющему Военным Министерством, № 129.

[433] ВЫСОЧАЙШИЙ рескрипт Псковскому Губернатору, от 12-го Сентября, №132-ю.

[434] Смотри сие описания часть 1-ю.

[435] Из дел Комитета Министров.

[436] Слова из журнала Комитета Министров.

[437] Полное собрание законов Российской Империи, XXII, 234.