Контакты

Случайная статья

ГЛАВА XXXIV.

ГЛАВА XXXIV.

СОСТОЯНИЕ МОСКВЫ.

Москва после отбытия Государя.– Вид Москвы мирной изменяется. – Непоколебимая верность народа. – Высылка иностранцев. – Афишки Графа Ростопчина. – Проповедь Августина. – Москва после взятия Смоленска. – Отправление из Москвы казенного имущества и выезд жителей. – Заботливость Императрицы Марии Федоровны. – Известие о Бородинском сражении. – Отъезд жителей из Москвы увеличивается. – Воззвание идти на Три Горы. – Митрополит Платон. – Москва 1-го Сентября. – Письмо Князя Кутузова об отдаче Москвы. – Оставление столицы.

В Москве еще не звали о произнесенном над нею приговоре, не воображали, чтобы Русское войско могло не сразиться за матерь городов Русских, не искупить ее кровью, или не погребсти себя под ее развалинами. Но прежде нежели представим в каком состоянии застала Москву весть о ее горькой участи, опишем дни, предшествовавшие ее пленению.

С отбытием Государя из Москвы, 19-го Июля, радостное волнение, обыкновенно сопровождающее пребывание Монархов в древней столице, прекратилось и уступило место тишине и размышлению. Начали вокруг себя оглядываться. Не было страха, но появилась весьма понятная заботливость о будущем. Вместе с сыпавшимися отовсюду пожертвованиями рождалась мысль об опасности, мысль еще неопределенная, потому что был цел Смоленск, почитаемый в народном поверье неодолимым оплотом, которого не допустят перешагнуть неприятелю. Для Москвы не предполагали опасности; никто не помышлял уезжать из нее и вывозить имущество: только из предосторожности приготовляли к отправлению некоторые казенные вещи, для перевоза коих наняты были суда в Коломне. От 26-го Июля Граф Ростопчин доносил Императору: «В городе до такой степени спокойно, что должно удивляться. Причиною бесстрашия суть ненависть к Наполеону и надежда в скором времени увидеть его уничтоженным. Государь! Ваш народ – образец храбрости, терпения, добродушия».

Вскоре вид Москвы мирной стал изменяться. На улицах двигались военные тяжести и артиллерия, приходившая из внутренних губерний, или отправляемые в армию. Мастеровые были завалены подрядами на поставку для резервных войск и ополчения седел, мундиров, белья, обуви, обозов. Госпитали и частные дома наполнялись ранеными, привозимыми с разных полей сражения. Везде встречались офицеры в мундирах ополчения, ратники в смурых кафтанах, с крестами на фуражках, и надписью, которая была выражением всеобщего чувства в России: «За Веру и Царя». Сближение театра войны к Смоленской губернии не произвело особенного впечатления на Москву, хотя ее печалили слухи, часто противоречившие одни другим, но согласные в том, что нашествие врагов все ближе и ближе подвигается к Днепру. Когда в исходе Июля воюющие армии остановились на две недели близ Смоленска, в Москве были уверены, что дальнейшее стремление неприятелей внутрь России будет удержано, и начали привыкать к мысли, что Наполеон стоит близ Смоленска. Спокойствие в городе соделывало ненужными всякие особенные меры, хотя, впрочем, были приняты некоторые предосторожности, например, отрезали у больших колоколов веревки, чтобы нельзя было ударить в набат. Последствия показали, что и сия мера была лишняя. В Москве, как и во всей коренной России, не нашлось предателей, над которыми должно греметь проклятию в потомстве. Из 200.000 жителей Москвы только один 23-х летний молодой человек подвергся законному осуждению за составление пасквильного сочинения. По рассмотрению дела Сенатом, оказалось, что и этот молодой человек «поступил из одной ветрености»[377].

Народ возненавидел иностранцев и обижал их на улицах, равно как и тех, кто говорили на иностранных языках, а не по Русски. В Москве жило тогда 3.600 Французов; Правительство оказывало им возможную защиту. Где найдется земля, в которой такое число Французов, бывших в городе, угрожаемом нашествием Французской армии, могли бы жить, не только спокойно, но даже занимаясь торговлею и промыслами? Из них только 43, замеченных особенно по дурному поведению и вредному образу мыслей[378], «выборная каналья из каналий»[379], были отправлены водою в Саратов. В числе их находились актеры, ремесленники, аферисты, и 14 воспитателей юношества, учителей и гувернеров. Высылка Французских бездельников из Москвы не была мерою, принятою начальством произвольно, но основывалась на Высочайшем положении, состоявшемся 2-го Июля, в лагере при Дриссе, об иностранцах вообще. Сим положением определялось: 1), В губерниях оставить только тех иностранцев, в благонадежности которых Губернатор примет на себя ответственность, что они, ни личными внушениями, ни другими средствами не могут подать повода к нарушению спокойствия, или к совращению с пути Русских подданных. 2), Всех иностранцев, которые окажутся неблагонадежными, выслать за границу морем. 3), Тех из них, коих отправление за границу сочтется неуместным, по уважении, что разглашениями в чужих краях о внутреннем нашем положении, они могут подать повод к неблагоприятным и невыгодным для России последствиям, выслать во внутренние губернии.

В печатных объявлениях, написанных простым, но сильным слогом, Граф Ростопчин беседовал с жителями и сообщал им известия из армии. Главное достоинство его объявлений, или, как их называли, афишек, состояло в том, что они согревали теплую любовь к Престолу и возбуждали к неприятелю ненависть и презрение. Несправедливо возражали, что слог афишек был неприличен в обнародованиях от имени Главнокомандующего столицею. Просвещенные люди не имели надобности в побуждениях на подвиг, внушаемый святым долгом любви к Отечеству, а потому простонародные объявления должны были в сердцах низших сословий воспалять Русское молодечество. Читая одну из первых афишек, Государь сказал о Графе Ростопчине: «C'est l'homme de la chose». Для образца приведем следующее объявление; из него можно судить в каком смысле написаны были и другие:

«Слава Богу! Все у нас в Москве хорошо и спокойно. Хлеб не дорожает и мясо дешевеет. Одного всем хочется, чтобы злодея побить, и то будет. Станем Богу молиться, да воинов снаряжать, да в армию их отправлять. А за нас перед Богом заступники: Божия Матерь и Московские чудотворцы, перед светом милосердый Государь наш Александр Павлович, а перед супостаты христолюбивое воинство; а чтобы скорее дело решить, Государю угодить, Россию одолжить и Наполеону насолить, то должно иметь послушание, усердие и веру к словам начальников, и они рады с вами и жить и умереть. Когда дело делать, я с вами; на войну идти, перед вами, а отдыхать, за вами. Не бойтесь ничего; нашла туча, да мы ее отдуем; все перемелется, мука будет, а берегитесь одного: пьяниц, да дураков; они распустив уши шатаются, да и другим в уши врасплох надувают. Иной вздумает, что Наполеон за добром идет, а его дело кожу драть: обещает все, а выйдет ничего. Солдатам сулит фельдмаршальство, нищим золотые горы, а всех ловит за виски, да в тиски, и пошлет на смерть; убьют либо там, либо тут. А для сего и прошу, если кто из наших, или из чужих, станет его выхвалять и сулить и то и другое, то какой бы он ни был, за хохол, да на съезжую: тот кто возьмет, тому честь, слава и награда, а кого возьмут, с тем я разделаюсь, хоть пяти пядей будь во лбу; мне на то и власть дана и Государь изволил приказать, беречь матушку Москву, а кому ж беречь мать, как не детками Ей Богу, братцы, Государь на вас, как на Кремль надеется, а я за вас присягнуть готов. Не введите в слово. А я верный слуга Царской, Русской барин, и православный Христианин. Вот моя и молитва: Господи Царю Небесный! Продли дни благочестивого земного Царя нашего! Продли благодать Твою на православную Россию, продли мужество Христолюбивого воинства, продли верность и любовь к Отечеству православного Русского народа! Направь стопы воинов на гибель врагов, просвети и укрепи их силою Животворящего Креста, чело их охраняюща, и сим знамением победиши».

Духовенство, в проповедях, врачевало унылые души. Как говорили пастыри церкви, может послужить примером следующий отрывок из проповеди, произнесенной Преосвященным Августином, 28-го Июля, в Успенском Соборе:

«Храбрый Российский народ! Воззри на святые гробы опочивающих здесь угодников Божиих. Нетленным телеса их, сии залоги любви и чудодействия Божия, вверены благочестию твоему. Восстани, восстани на охранение Святыни, благоговейно тобою чтимые, восстани на защищение алтарей Бога твоего. Поборай по Господе и Господь поборет по тебе. Вооружись на спасение достояния своего, жен и детей своих; приими щит веры и упования на Бога спасающего; облецыся в броню правды и мужества. Не предаждь законов отеческих; верностью к Царю посрами лесть врага, мужеством сокруши силы его. Россияне! Аще будете с Господем, дерзайте, стойте и зрите, спасение еже от Господа: Господь бо поборет по вас!».

Взятие Смоленска огромило Москву, как будто для врагов отверзся путь в столицу. Таково было и на всю Россию влияние известия о падении Смоленска. Вот собственные слова Государя: «La perte de Smolensk produisit un effet moral immense sur tout l'empire»[380]. «Народ», доносил Граф Ростопчин, «менее испуган, нежели раздражен; он видит себя униженным и готов отомстить за свою обиду. Москва и верные ее жители соединятся с армиями на защиту наследия Вашего Величества и Вашей славы. Никто не согласится пережить вечный стыд»[381]. Каждый день, с утра до вечера, во все заставы, кроме Дорогомиловской, тянулись вереницы карет, колясок, повозок и нагруженных телег. Бывали дни, когда на иной заставе прописывали по 2.000 выезжавших экипажей. На барках также отправляли имущество. «Я взял свои меры», продолжает Граф Ростипчин, «чтобы ничего здесь не осталось, если неприятель будет до Москвы, но начну укладывать, когда неприятель будет около Вязьмы. Народ Вашего Величества может служить примером верности и повиновения». Как непреложное доказательство, что Смоленск уже во власти врагов, прибыла в Москву икона Смоленской Божией Матери, и поставлена сперва в первой от въезда церкви Св. Василия Неокесарийского, откуда потом понесли ее два Архимандрита в Успенский Собор. Впереди шли хоругви; за ними духовенство. Синодальные певчие пели канон Божией Матери. Из каждой церкви, мимо которой следовало шествие, духовенство выходило на сретение со Крестами; звонили в колокола; народ восклицал: «Матерь Божия, спаси землю Русскую!».

Пала Вязьма. Для отвоза из Москвы казенного имущества вытребованы подводы из всех уездов, кроме прилегавших к Смоленской губернии, где они были нужны для армии. Присутственные места и учебные заведения тронулись из Москвы в Казань; оставался только Сенат. На улицах всюду видны были отправлявшиеся обозы; в домах укладывали вещи ценные. Министры и начальники различных управлений посылали из Петербурга одно приказание за другим о мерах предосторожности и способах отправления. Неограниченна была заботливость общей Матери Русских сирот, Императрицы Марии ФЕДОРОВНЫ, о заведениях Ее Величества. Без сердечного умиления нельзя читать распоряжений Ея. Вот между прочим собственноручные строки Государыни к Начальнику Опекунского Совета, Сенатору Лунину: «Не скрываю душевной Моей скорби о злополучных обстоятельствах, принуждающих вас, с заведениями, которыми Я столько утешалась, искать убежища вне священных стен Москвы; но да будет воля Того, Кто испытует Веру нашу в Него. Уверьте всех родителей, что дети их для нас святой залог, которых мы будем защищать как наших собственных»[382].

Горестны были обстоятельства, но Москвичи не унывали. Граф Ростопчин доносил: «Жители требуют оружия и оно готово, но я им вручу его накануне дня, который должен будет решить участь Москвы. Если провидение определило Наполеону в нее войти, то он не найдет ничего для удовлетворения своего корыстолюбия. Деньги будут вывезены; вещи зарыты. Армия и Москва соединятся во едино для спасения России. Сегодня 5.000 человек идут к армии; они выступают, как на праздник»[383]. В половине Августа составилось ополчение. Перед выступлением из Москвы собралось оно у Спасских казарм, куда прибыл управлявший Московскою Митрополиею Викарий Августин благословить воинов. После молебного пения и водосвятия, совершенных при стечении многочисленного народа, пастырь кропил ратников святою водою, говоря: «Господь сил с вами! Господь поборет по вас!». Не было у Ополчения знамени. Преосвященный взял из приходской церкви Спаса во Спасской хоругвь и вручил ее земскому войску, предрекая победу.

Назначение Кутузова Главнокомандующим ариями произвело в Москве общий восторг, и возродило уверенность в скорую и решительную битву. Когда узнали, что Кутузов остановился впереди Можайска, все жители столицы были измучены ожиданием близкого сражения, долженствовавшего определить участь Москвы, а с нею, по тогдашнему образу мыслей, и жребий Государства. Народ только ожидал слова от Графа Ростопчина, алкая идти на смерть, если бы в следствие сражения было нужно защищать Москву[384]. В самый день Бородинской битвы, когда бывает крестный ход из Успенского Собора в сретенский монастырь, носили туда икону Смоленской Божией Матери, вместе с Чудотворным Образом Владимирской Богородицы. Молили Божественную Заступницу осенить вновь Россию своим покровом, подобно тому, как при нашествии Тамерлана, когда он уже дошел до Ельца, и после принесения Владимирской иконы в столицу, бежал никем не гонимый. Томимые нетерпением узнать скорее вести из армии, многие выходили за Дорогомиловскую заставу, и останавливали курьеров, которые обыкновенно и в улицах бывали по нескольку раз задерживаемы и осыпаемы вопросами. Наконец привезли в Москву известие, что загорелось общее сражение. В два часа по полудни 26-го Августа, Князь Кутузов послал к Графу Ростопчину следующее письмо: «Прошу вас ради Бога, Граф Федор Васильевич, прикажите к нам немедленно из арсенала прислать на 500 орудий комплектных зарядов, более батарейных. Внизу была приписка собственной рукой Фельдмаршала. «Сражение самое кровопролитное. Будем удерживать. По сю пору идет порядочно». Перед окончанием битвы, Князь Кутузов послал к Графу Ростопчину курьера с другим письмом, уведомляя о намерении своем возобновить сражение в следующий день. От одного конца Москвы до другого, загремело: «Победа! Победа!». Спешили к Иверской Божией Матери служить благодарственные молебны. Казалось верным, что удержат неприятеля. Извещая о Бородинском сражении в печатном объявлении, Граф Ростопчин присовокупил: «Православные! Будьте спокойны; кровь наших проливается за спасение Отечества; наша готова, и если придет время, мы подкрепим войска. Бог укрепит силы наши, и злодей положит кости свои в земле Русской».

Радость о данном неприятелю отпоре была кратковременна. Скоро весть об отступлении армии от Бородина достигла до Москвы. Не прошло трех дней, и жертвы Бородинского побоища начали вдвигаться в стены столицы. По улицам тянулись нескончаемые ряды повозок с ранеными. Когда повозки останавливались, Москвичи клали в них деньги, хлеб, спешили обмывать запекшиеся язвы храбрых, обвязывали их платками, полотенцами. Лифортовский дворец был главным пристанищем раненых. Для услаждения их скорби не доставало утешения Веры. Августин отправил к ним духовенство с чудотворными иконами Иверской и Смоленской Божией Матери. Посреди страдальцев совершены молебное пение и водосвятие. Труженики оставляли скорбное ложе и прекращали стоны, исторгаемые болью. Лишенные ног ползли, другие тащились на костылях приложиться кПодательнице отрад и окропиться святою водою, как будто предчувствуя, что благодатное посещение для многих из них было напутствием смерти. Усердие Бородинских воинов при священном действии было таково, что иконы возвратились в храмы уже ночью.

Увеличилось число отъезжавших. На пути своем часто должны были они слушать упреки крестьян за оставление столицы. «Куда бежите? аль Москва в невзгодьи вам не мила?», говорили крестьяне удалявшимся из нее. Одного казенного имущества вывезено из Москвы на 63.000 подвод. В ночи с 30-го на 31-е отправили в Нижний Новгород колодников, на которых потом Наполеон бесстыдно взвалил зажжение Москвы. Пустела столица, но остававшиеся в ней не робели и толпились у арсенала, где продавалось всякое оружие дешевою ценою: ружье и карабин по 2 и по 3 рубля, сабля, пика, кортик по рублю и дешевле. «Народ Москвы и окрестностей», писал Граф Ростопчин от 29-го Августа[385], «будет драться отчаянно в случае приближения нашей армии, которая теперь уже в 87-ми верстах отсюда». Главными действовавшими в Москве лицами были Архиерей, Сенат и Граф Ростопчин. Народ смотрел на них, ждал, что они станут делать, внимал проповедям первого, читал воззвания последнего. До 29-го Августа, Сенат не закрывал присутствия, что во многом способствовало к успокоению жителей, ибо в мнении Русского народа, со времени Петра Великого, Сенат сохраняет особенную важность. Полагая, что Князь Кутузов даст сражение под Москвою, Граф Ростопчин и Преосвященный согласились идти на Три Горы, с крестным ходом, для приготовления и благословения народа и воинства к решительной битве. Достопамятное воззвание, изданное по сему случаю Графом Ростопчиным, было следующего содержания:

«Братцы! сила наша многочисленна и готова положить живот, защищая Отечество, и не впустить злодея в Москву. Но должно пособить, и нам свое дело сделать. Грех тяжкий своих выдавать, Москва наша мать. Она вас поила, кормила и обогатила. Я вас призываю именем Божией Матери на защиту храмов Господних, Москвы, земли Русской. Вооружитесь, кто чем может, и конные и пешие; возьмите только на три дня хлеба; идите со крестом; возьмите хоругви из церквей и с сим знамением собирайтесь тотчас на Трех Горах; я буду с вами; вместе истребим злодея. Слава в вышних, кто не отстанет; вечная память, кто мертвой ляжет; горе на страшном суде, кто отговариваться станет!».

Прибыл из Вифании в Москву 75-ти летний Митрополит Платон. По обширному уму, окрыленному теплою верою, и увлекательному красноречию, был он предметом благоговейного почитания паствы, и не хотел оставить ее в тогдашнем бедствии. Хотя он изнемогал под бременем лет и болезней, и уже был уволен от управления епархиею, однако думал, что его присутствие необходимо в столице, для укрепления сердец, колебавшихся между страхом и надеждою. Разнесся слух, что сам Платон выйдет на Три Горы. Мысль сия таилась в сердце архипастыря, но язык его уже коснел, глаза тускнели, и он едва мог передвигать ноги. Старец скорбел о бессилии своем. Прибытие его в Москву обнаружило только последний порыв любви его к Отечеству. Услышав о движении войск наших от Можайска к Москве, Платон встревожился, целый день не вкушал пищи, но не хотел выезжать из Москвы. Говорили ему, что армия отступает к Москве, а неприятель идет следом за нею, что для спасения России, может быть, и Москва будет уступлена, но Платон твердил: «Что враги мне сделают?» и оставался в Москве, тогда, как таборы неприятельские были уже недалеко от Дорогомиловской заставы. Августин приехал к Митрополиту и убеждал его удалиться. Долго не соглашался Платон. Наконец, он упал на колени перед образом Спасителя, молился со слезами, сам не мог встать: его подняли; карета уже была готова; его посадили в нее и повезли, вечером 31-го Августа, с Троицкого подворья прямо в Вифанию.

Прошел Август. «До 26-го числа», доносил Граф Ростопчин, «я употребил все средства к успокоению жителей и ободрению общего духа, но поспешное отступление армии, приближение неприятеля и множество прибывающих раненых, коими наполнялись улицы, произвели ужас. Видя сам, что участь Москвы зависит от сражения, ярешился содействовать отъезду малого числа остававшихся жителем. «Головою ручаюсь, что Бонапарта найдет Москву столь же опустелою, как Смоленск. Все вывезено, Комиссариат, Арсенал. Теперь занимаюсь ранеными; ежедневно привозят их до 1.500»[386]. Донесение свое Граф Ростопчин заключил следующими словами, которые суть самое верное изображение чувствований, исполнявших тогда всех Русских, Монарха и подданных Его: «Да будет слово: мир, далеко от Вашего Величества. Русские воспримут свое место во вселенной, и Вы восторжествуете над Ваши врагом. Может быть, это сбудется скоро. Ваши подданные проливают кровь и не скорбят. Господь Бог не введет Вас во искушение. Вы будете избавителем света». Благодаря Графа Ростопчина за действия его, Государь отвечал: «Вам легко представить себе все, что во Мне происходит. Но Меня не оставляет надежда на Провидение мужество наших войск и дух нашего достопочтенного народа. С постоянством и помощью Божиею, мы поборем чудовище, которое губит Европу».

Настало 1-е Сентября, день предшествовавший пленению столицы. От раннего утра видели в Москве сооружение укреплений близ Поклонной горы, скопление у Дорогомиловской заставы войск, коими покрывалась вся окрестность; наконец, при закате солнца, зажглись бивачные огни. Зарево их освещало до половины неба, так, что от него на Московских улицах было светло. Народ не сомневался в близком сражении. Тысячи спешили в арсенал за оружием. В тот день его раздавали даром. Кто не хотел идти в арсенал, отдавал последние деньги за оружие, продававшееся чрезвычайно высокою ценою. Августин совершал литургию в Успенском Соборе. Во время служения, он проливал слезы, вместе со всеми предстоявшими. Собор был полон молельщиков и рыдания. Обрекаясь умереть за родину, многие напутствовали себя приобщением Святых Тайн. Духовенство готовилось, с хоругвями и иконами, идти на Три Горы, куда стекались для защиты Москвы, вооруженные кто чем мог, ружьями, пиками, топорами, крича в один голос: «Да здравствует батюшка Александр Павлович!»[387]. К вечеру, на сборном месте было уже множество народа, ожидавшего там Графа Ростопчина и Преосвященного. Другие толпы теснились около подворья Архиерейского, говоря что неприятель уже вступает в Москву. В таком положеним была верная Москва, когда в 8 часов Графу Ростопчину вручили следующее письмо от Князя Кутузова, отправленное после военного совета в Филях: «Неприятель, отделив колонны свои на Звенигород и Боровск, о невыгодное здешнее местоположение, вынуждают меня сгорестью Москву оставить. Армия идет на Рязанскую дорогу. По семупокорно прошу вас прислать мне с сим же адъютантом моим Монтрезором[388] сколько можно более полицейских офицеров, которые могла бы армию проводитт через разные дороги на Рязанскую».

Исполнив повеление Фельдмаршала, Граф Ростопчин приказал всем воинским командам и ведомствам выступать из Москвы, сняв предварительно караулы, что было сделано в 4-ом часу по полуночи. Все подводы, какие только можно было найти, употребили для отвоза больных в раненых. Полиции и пожарной команде с трубами велено отправится во Владимир. Посланы чиновники разбивать бочки с вином на винном дворе, и жечь на Москве реке все барки с частным имуществом, которые не успели уйти до вступления неприятеля. Тогда же Августин, весь вечер ожидавший от Графа Ростопчина уведомления, в какое время назначает он быть крестному ходу на Три Горы, получил от него известие о р^ешении Князя Кутузова оставить Москву. Среди темноты осенней ночи, Августин взял из Успенского Собора Владимирскую Богоматерь, а из часовни от Воскресенских ворот Иверскую, и уехал с ними из города, поручив бедствующую столицу небесному покровительству. На улицах от выезжавших поспешно экипажей, столь было шумно, что слов человеческих расслышать, было не можно. Теснота была превеликая, и притом один другого старался опередить[389]. Вокруг столицы пылали села, деревни, биваки. Огромное зарево разливалось во мраке. По Владимирской дороге тянулись обозы и раненые, толпились пешие и конные. По ней ехал Архипастырь с иконами, и слышал укоризны от встречавшихся крестьян, за оставление паствы, подобно наемнику. То был патриотический ропот Русских: силу и могущество Государства полагали они в Москве. «Когда уж не устояла Москва», говорили православные, «где устоять России!».

[377] Слова из Сенатского определения.

[378] Отношение Графа Ростопчина Министру Полиции,от 18-го Августа.

[379] Собственный слова Графа Ростопчина из отношения к тому же, от 23-го Августа.

[380] Письмо Государя к Барклаю де-Толли от 24-го Ноября.

[381] Донесение от 13-го Августа.

[382] Рескрипт Сенатору Лунину, от 19-го Августа.

[383] Донесение от 14-го Августа.

[384] Отношение Графа Ростопчина Министру Полиции, от 23-го Августа.

[385] Отношение Министру Полиции.

[386] Донесение от 1-го Сентября.

[387] Из рукописных записок очевидца, Бестужева-Рюмина.

[388] Ныне Генерал-Лейтенант.

[389] Записка Николаевского-Прервинского Архимандрита, выехавшего из Москвы вместе с Преосвященным Августином.

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.