ГЛАВА XXV.

ГЛАВА XXV.

ОТ СОЛОВЬЕВОЙ ПЕРЕПРАВЫ ДО ЦАРЕВА ЗАЙМИЩА.

Соединение Русских армии у Умолья. – Намерение принять там сражение. – Пребывание Наполеона в Смоленске. – Состояние Смоленска. – Введенное там неприятелем управление. – Разговор Наполеона с Тучковым. – Решение Наполеона идти в Москву. – Его повеления отдельным армиям и корпусам. – Главная неприятельская армия выступает из Смоленска. – Отступление Русских армий от Умолья к Дорогобужу. – Намерение сразиться при Вязьме. – Причины отступления. – Народная война. – Письмо Наполеона к Императору Александру. – Отступление к Цареву Займищу. – Изображение движения неприятельской и Русской армий. –Прибытие в Царево Займище. – Назначение Князя Кутузова Главнокомандующим над всеми армиями.

После сражения при Лубине, неприятель два дня не напирал на наш арьергард. 1-я армия продолжала марш к Соловьевой переправе; 8-го Августа перешла по четырем мостам через Днепр, и стала на половине дороги к Дорогобужу. Когда полки проходили по узким мостам у Соловьева, увидали они шествие чудотворного образа Смоленской Божьей Матери. Войско расступилось, благоговейно молясь святой Иконе. На правом берегу Днепра, под командою Платова, остался арьергард, составленный из казаков, 4-х полков регулярной конницы и 6-ти егерских. Платову велено было заслонять армию и содержать связь с отрядом Винцингероде. Обозы, больные и раненые отправились из Духовщины в Вязьму. 8-го Августа, 2-я армия была у Михалевки, и на следующее утро пошла к Дорогобужу, а 1-я армия, не доходя до сего города 8-ми верст, заняла позицию у Умолья, где простояла два дня. Барклай де-Толли располагал выждать тут неприятеля и принять сражение, для чего Князь Багратион возвратился из Дорогобужа и стал на левом крыле 1-й армии. Намерение Барклая де-Толли не отступать далее, казалось несомненным. Он писал Графу Ростопчину:

«Нынешнее положение делнепременно требует, чтобы судьба наша решена была генеральным сражением. Я прежде сего полагал продолжать войну до окончательного составления внутренних ополчений, и посему надобно было вести войну общими движениями, не на одном пространстве, где находятся 1-я и 2-я армии, но на всем театре войны, следовательно 3-ею армиею надлежало бы исполнить деятельную часть операции, дабы располагать в движениях силами всех трех армий, по примеру неприятеля, который, пользуясь чрезвычайным числом войск своих, движениями своими принудил нас к отступлению. Находясь в безызвестности о 3-й армии, и не имея довольного числа войск, чтобы одними движениями прикрывать все пункты, мы находимся в необходимости возлагать надежду нашу на генеральное сражение. Все причины, доселе воспрещавшие давать оное, ныне уничтожаются. Неприятель слишком близок к сердцу России, и сверх того мы принуждены всеми обстоятельствами взять сию решительную меру, ибо в противном случае армии были бы подвержены сугубой погибели и бесчестию, и Отечество не менее того находилось бы в той опасности, от которой, с помощью Всевышнего, можем избавиться общим сражением, к которому мы с Князем Багратионом избрали позиции у Умолья. Признаюсь, что число храбрых солдат наших уменьшилось во время бывших почти ежедневных дел, и в генеральном сражении мы конечно будем иметь большую потерю в людях, почему, представляя вам, в каком положении находятся армии наши, умоляю вас известным усердием вашим к Отечеству спешить приготовлением сколь можно скорее Московской военной силы, и собрать оную в некотором расстоянии от Москвы, дабы в случае нужды подкрепить наши армии. По сей же причине просил я Генерала Милорадовича, с вверенными ему войсками, поспешить из Калуги, Можайска и Волоколамска выступать и расположиться близ Вязьмы»[289].

В таком же смысле писал Барклаи де-Толли к Графу Витгенштейну[290] и к Милорадовичу, прося его поспешать из Калуги, Можайска и Волоколамска к Вязьме, где Милорадович должен был составить резерв[291]. Тормасова убеждал Барклай де-Толли «действовать быстро, безостановочно в тыл неприятелю, истреблять все войска, какие ему попадутся, и отнимая у неприятеля всякое продовольствие, стараться довольствовать оным 3-ю западную армию, от коей теперь зависит спасение Государства и Отечества». Вскоре отменено намерение сразиться при Умолье. Главнокомандующий доносил Государю:

«Потеря 1-й армии в последних сражениях весьма значительна. По этой причине, и по тому уважению, что в случае неудачи, армии не имеют за собою никакого подкрепления, побуждаюсь всеподданнейше просить Ваше Величество о повелении составить резервный корпус, который мог бы мне служить подкреплением, ина который я бы мог отступить по Московской дороге. На этот счет я уже писал к Милорадовичу; между тем, чтобы предупредить случайности какого-либо слишком поспешного предприятия, и имея перед собою превосходного неприятеля, я буду вместе с Князем Багратионом стараться избегать генерального сражения. Однако же мы в таком положении, что сомневаюсь в этом успеть, но надеюсь на Бога, на справедливость нашего дела и храбрость наших войск».

Пока наши стояли у Умолья в раздумье: принять ли сражение, или нет? Наполеон жил на пепелище Смоленска, и провел там четыре дня среди догоравших церквей и домов. Жестокость пожара была такова, что из 2.250 обывательских домов, лавок изаводов, уцелело только 350. Наполеон занял дом Гражданского Губернатора. На другой день после своего приезда, 7-го Августа, он отравился в собор. Дойдя до средины огромного храма, он снял шляпу; то же сделали и все окружавшие его, бывшие до тех пор, подобно повелителю своему, с покрытою головою. Ужасная картина представилась Наполеону. Не успевшие спастись из города, и пожаром лишенные крова, жители искали убежища в доме Божией Матери Смоленские Одигитрии. Там взоры Наполеона встретили матерей в муках разрешения от бремени, больных, боровшихся со смертью; вопли в стенания оглашали церковь! Никому из страдальцев не простер Наполеон руки помощи, никого не утешил приветным словом, но, как рассказывают очевидцы, только окинул несчастных свирепым взглядом. Уходя, он приказал приставить к собору часовых, которые и находились у храма во все время неприятельского нашествия, доколе последний Французский часовой не был снять, 5-го Ноября, 20-м егерским полком. Наполеон несколько раз ездил по разоренным окрестностям, где не оставалось и следов прежнего благосостояния, и прогуливался по испепеленному городу, безмолвно глядя, как его войска грабили догоравшие дома и церкви, били и терзали беззащитных соотечественников наших. Из казенного имущества достались в добычу неприятелю одни губернские, давних лет архивы. Для поднятия сих дел требовалось большое количество подвод, в которых, в последние дни пребывания армии у Смоленска, оказался совершенный недостаток. Подводы доставлялись ежедневно в армию не сотнями, но тысячами, от чего обыватели пришли в такое оскудение, что не только в окрестностях губернского города, но и в удаленных уездах, при занятии их неприятелем вовсе не оставалось лошадей.

Сколько из 15.000 обывателей, составлявших до нашествия неприятеля, народонаселение Смоленска, находилось в то время в городе, с достоверностью неизвестно. С исхода Июля начали уезжать из Смоленска; переселение продолжалось до самого отступления нашей армии. Очевидцы согласуются в показании, что при занятии Смоленска неприятелем было в нем до 1.000 человек старых, больных, младенцев и несколько праздношатающихся, до ста два Литовских погонщиков, которые везли за Русскою армиею разные тяжести, и потом от нее отделились. Нашествие не застало в Смоленске ни одного дворянина, кроме весьма малого числа чиновников, не успевших спастись, ибо от Князя Багратиона тогда только было получено разрешение удаляться, когда 4-го Августа загорелось сражение. Одни были уверены, что города не сдадут; другие хотели в нем оставаться до последней возможности, и выйти с арьергардом, чему воспрепятствовало зажжение Днепровского моста. Но все, имевшие несчастие быть застигнутыми нашествием, спасались потом из города, уходя пешком[292].

Для управления Смоленскою губерниею учреждена была Наполеоном Верховная Комиссия по гражданской части, под председательствомФранцузского интенданта Вильбланша. Военными Губернаторами были, сперва Коленкур, потом Генералы Шарпантье и Жомини. Кроме того учредили муниципалитет, из 10-ти членов и 30-ти чиновников, исправлявших должности переводчиков, писцов, казначеев и комиссаров, употребляемых для разъездов. По невозможности ввести какое либо устройство взанятых неприятелем уездах, откуда жители выехали, или разбежались по лесам, Французское управление должно было ограничиться заготовлением продовольствия и отводом квартир. Все 40 человек, поступившие в муниципалитет, большею частью по принуждению, были люди без имени, иностранные мастеровые, шляхтичи, выключенные из службы подьячие.

Судя по явлениям, представившимся Наполеону с первого шага его на коренную Русскую землю, и в самом Смоленске, не трудно было ему заключать, о том, что ожидало его далее. Он вознамерился сделать Императору Александру мирные предложения, иизбрал для того Генерал-Майора Тучкова, перевезенного с поля Лубинского сражения в Смоленск, где Французы поступали с ним очень ласково, особенно Бертье, который, без всякой просьбы, снабдил его бельем и деньгами. За Тучковым прислан был с вежливым приглашением адъютант Наполеона. Перед домом Французского Императора толпилось множество военных; при входе, по обеим сторонам, стояли часовые верхом; лестница и передние комнаты наполнены были генералами; у дверей кабинета находился лакей в придворной ливрее. Когда Тучков вошел в кабинет, Наполеон был вдвоем с Бертье. У окна на столе лежала карта России; движения Русских войск означены были воткнутыми на ней булавками с зелеными головками, Французских с синими и других цветов. Наполеон стоял посреди комнаты, благосклонно отвечал на поклон пленного и вступил с ним в следующий разговор:

«Какого вы корпуса?» – «Второго». – «Это корпус Багговута. Родня ли вам Тучков, командир 3-го корпуса?» – «Родной брат мой». – «Я не стану спрашивать о числе вашей армии, а скажу вам, что она состоит из 6-ти корпусов, каждый из двух дивизий в 6 пехотных полков, в полку по 2 батальона. Могу определить даже число людей в каждой роте». – «Вижу, что Ваше Величество очень хорошо обо всем уведомлены». – «Не мудрено», отвечал Наполеон, «всякий день, с самого начала отступления вашего, мы берем пленных; нет почти ни одного Русского полка, из которого у нас не было бы солдат. Ихрасспрашивают о числе людей, записывают ответы и таким образом составляют сведения».Помолчав, Наполеон продолжал: «Вы господа, хотели войны, а не я; знаю, у вас говорят, будто я зачинщик: это неправда; я докажу вам, что я не хотел войны и что вы меня к ней принудили». Тут он пустился в пространное изложение своих поступков в отношении к России, начиная с Тильзитского мира, утверждал, что не он подал повод к разрыву, что требование очистить Пруссию было для него обидно, что с ним говорили, как с побежденным, словом, повторил все те несправедливые жалобы, какими еще до нашествия своего укорял Россию. Потом говорил он о Лубинском деле, и спросил: «Скоро ли дадите вы сражение? или будете все отступать?». На ответ пленного, что ему неизвестны намерения Главнокомандующего, Наполеон начал хвалить Русское войско и осуждать наш образ войны. «Отступая беспрестанно», говорил он, «вы только опустошаете свою собственную землю. За чем оставили вы Смоленск и довели этот прекрасный город до самого несчастного положения? Если хотели защищать его, для чего не держались долее? Вы могли отстаивать его еще очень долго. Если же не имели этого намерения, за чем останавливались и сражались в нем? Разве только для бесполезного разорения города. Смоленск для меня лучше всей Польши; он был всегда и останется Русским. Императора вашего я люблю, не смотря на войну, война ничего не значит. Государственные выгоды часто могут разделять и родных братьев. Император Александр был и будет другом моим. Знает ли Он вас лично?» – «Надеюсь», отвечал Тучков, «я имел счастье служить в гвардии». – «Можете ли вы писать к Нему?» – «Никак нет; янекогда не осмелюсь утруждать ИМПЕРАТОРА письмами, особливо в настоящем моем положении». – Но, если вы не смеете писать к Императору, «можете ли написать к брату вашему то, что я вам скажу». – «К брату дело другое». – «И так, вы меня обяжете, известив его о моем с вами свидании, и поручении написать ему, что он сделает мне большое удовольствие если сам, или через Великого Князя, или Главнокомандующего, как ему лучше покажется, доведет до сведения Государя, что я ничего более не желаю, как заключить мир. Мы уже довольно сожгли пороха и пролили крови; ведь когда-нибудь должно же кончить? За что мы деремся? Я не имею вражды против России. О! если бы вы были Англичане: parlez moi de cela», (при сих словах он поднял вверх кулак). «Но Русские мне ничего не сделали. Вы хотите дешево покупать кофе и сахар очень хорошо: все можно устроить так, что у вас будут и кофе и сахар; но если, вы думаете, что меня легко разбить, то я предлагаю: пусть из тех ваших генералов, кого более других уважают, составят военный совет, и они рассмотрят положение дел, силы мои и ваши. Если они найдут на стороне вашей более вероятностей к победе и возможности разбить меня, то назначьте где и когда быть сражению? я на все готов. Если же, напротив, все вероятности успеха призваны будут в выгоду мою, так как оно и действительно есть, то зачем нам долее проливать кровь по пустому? Не лучше ли вступить в переговоры о мире до потери сражения, чем после? Да и какие последствия должно иметь для вас проигранное сражение? Я займу Москву, и какие ни принял бы я меры для избавления ее от разорения, ничего не поможет. Занятая неприятелем столица похожа на женщину, потерявшую честь: «что ни делай после, но чести возвратить невозможно. Знаю: у вас говорят, что Россия не в Москве; тоже самое твердили и Австрийцы о Вене, но когда я занял ее, они заговорили иначе. И с вами тоже случится. Столица ваша Москва, а не Петербург, который не что иное, как место пребывания ваших Монархов».

Наполеон ходил по комнате взад и вперед, а потом спросил Тучкова: «Вы Лифляндец?» – «Нет, я коренной Русский, из окрестностей Москвы». – «Вы из Москвы?», сказал Наполеон с особенным выражением. «Вы-то, господа Москвичи, хотите войны со мною? Но, как вы думаете: если бы Император Александр захотел заключить мир со мною, может ли Он это сделать?», – «Кто же в состоянии Ему воспрепятствовать?», отвечал Тучков. – «А Сенат?» – «Сенат у нас никакой другой власти не имеет, кроме той, какую Государю угодно предоставить ему». Повторив Тучкову предложение, написать брату своему все, что он говорил, Наполеон просил его также о помещении в письме, что наши Главнокомандующие дурно поступают, забирая с собою при отступлении все земские власти, чем делают более вреда России, нежели Наполеону, который от того ничего не терпит и никакой нужды в них не имеет. «Меня уверяли», сказал он, «что в России я пропаду с голода, но теперь вижу, что это пустое опасение. В России поля так же хорошо обработаны, как в Германии; мудрено пропасть с голода в земле, где все поля покрыты хлебом. Сверх того, у меня есть подвижной магазин из 10.000 повозок; его достаточно для продовольствия армии». Продержав Тучкова около часа, Наполеон, отпуская его, велел ему возвратить шпагу и советовал не огорчаться. «Плен ваш», сказал он, «бесчестья вам сделать не может: так как вы взяты, берут только тех, кто бывает впереди, но не тех, кто остается назади». Согласно с желанием Наполеона, Тучков написал брату своему о происходившем разговоре и показал письмо Маршалу Бертье, который отправил его в нашу главную квартиру. Оттуда представили письмо Императору. Ответом Наполеону было презрительное молчание[293].

О намерении Наполеона остановиться на зиму в Смоленске мнения различны. Некоторые уверяют, что довольный занятием обширного пространства от Немана до Днепра, он не хотел идти далее, но имел в виду устроить лежавшие у него в тылу области таким образом, чтобы можно было извлечь из них обильные источники подкреплений, и проведя зиму в Смоленске, весною, с обновленными силами, продолжать наступление к Москве, если между тем мир не будет заключен. Сие мнение не доказано. В справедливости его тем более можно усомниться, что для приведения в исполнение сих мнимых, различных предположений, потребовалось бы много времени, a между тем наступила бы осень, забушевали бы вьюги и непогоды, и неприятельская армия, как корабль в зимнюю пору, была бы охвачена льдами, прикованная ими на восемь месяцев к бездействию. Сверх того, продолжительное отсутствие Наполеона из Франции не было совместно с его положением. Война не прекращалась на Пиренейском полуострове и принимала для него невыгодный оборот. Данники его, Немецкие владетели, и новые подданные в Италии, Голландии, даже в самой Франции, изнуряемые налогами, рекрутскими наборами и самоуправством, хотя молча, однако же с тайным ропотом несли ярмо завоевателя. Заглушить неудовольствие, наложить печать безмолвия на негодующих, могли только новые победы; бездействие, на которое обрек бы себя Наполеон в Смоленске, ослабило бы его могущество, неоснованное на законном наследстве, а потому непрочное, и свеяло бы с умом очарование его неодолимости, державшее в повиновении данников его и вселявшее к нему во всей Европе безусловную покорность. Кроме восклицания, вырвавшегося у него при обозрении Лубинского поля сражения, никакой официальный поступок Наполеона в четырехдневное пребывание его в Смоленске не обнаруживает намерения его прекратить на некоторое время военные действия. Напротив, из различных повелений, отданных им в Смоленске, видна его решимость идти далее внутрь России, желание быстротою движения не дать Русской армии времени умножить свои силы. Он надеялся разбить ее и занятием Москвы расстроить все наши средства обороны, предупредить вооружение народного ополчения, привести в отчаяние Россию и принудить Императора Александра вступить в переговоры. «Нас ожидает мир», сказал он своим приближенным; «через неделю мы заключим его. Быв так близко к цели, не о чем размышлять. Пойдем в Москву!»[294].

Предпринимая сей новый поход, Наполеон обратил особенное внимание на прикрытие своего непомерно длинного пути действий, и сделал следующие к тому распоряжения: Князю Шварценбергу повторил приказание о неослабном напоре на Тормасова, и писал ему. «Подкрепления, идущие, как говорят, от Дуная к Тормасову, еще далеки. Вы можете проникнуть до Киева, между тем, как мы двинемся на Москву. Особенно наблюдайте, чтобы стоящие против вас Русские войска не пошли на меня». «Надеюсь», писал Наполеон Сен-Сиру, «что вы удержите Графа Витгенштейна. У вас два корпуса; следственно вы довольно сильны воспретить ему всякое наступательное движение». Повеление Макдональду было следующего содержания: «По сию пору, дела, происходившие на правом вашем крыле между Удино и Графом Витгенштейном, препятствовали вам осаждать Ригу. Теперь не заботьтесь больше об них. Настало время начать ваше важное движение на нижней Двине. Осадный парк из Тильзита двинулся на соединение с вами. Выступайте со всем корпусом к Риге и обложите ее. Нетерпеливо ожидаю донесения вашего о покорении ее и возможности действовать вам тогда на Петербург». Виктору дано повеление перейти через Неман и вступить в Россию. Его назначение состояло в охранении дорог от Вильны к Смоленску, через Могилев и Минск, и сообщений с главною Французскою армиею. Он имел поручение наблюдать за тем, чтобы какие-либо из наших войск не ускользнули от бдительности Сен-Сира и Князя Шварценберга, и не пробрались в тыл Наполеона. В данном ему повелении сказано: «Когда Макдональд овладеет Ригою, можете и вы соединенно с Сен-Сиром угрожать Петербургу, в то время, когда мы будем в Москве. Но, если Сен-Сир претерпит поражение, подкрепите его на Двине. Выключая сего случая, не теряйте из вида дороги от Смоленска до Москвы: она должна быть постоянным предметом ваших попечений». Сверх того Наполеон приказал Виктору составлять резерв главной армии, выступавшей к Москве, и писал ему: «Если дорога от Смоленска до моей главной квартиры будет пресечена Русскими, то вам должно тотчас очистить ее и, в случае нужды, даже идти к нам. Может быть, я не найду мира там, где ищу его; но тогда, опираясь на ваш резерв, буду в состоянии отступить безопасно и не торопясь». Резервная армия Ожеро, в 50.000 человек, стоявшая на Одере, также получила приказание подвинуться ближе к границам России. Одна его дивизия, Луазона, была уже в Кенигсберге, другая в Данциге, 3-я пошла в Ковно, 4-я в Варшаву, остальные две расположились между Вислою и Одером. Войскам, бывшим в Гамбурге, и тем, которые под командою Моисея стояли на Эльбе, приказано приблизиться к Одеру. Первые батальоны когорт национальной гвардии получили повеление идти из Франции к крепостям на Рейне и Эльбе. Наконец, в дополнение сего огромного ополчения, объявлен во Франции новый рекрутский набор. Распоряжения Наполеона в Смоленске представляют развитие самого обширного военного предприятия, какого никогда еще не бывало. Не успев до Смоленска победить Русских теми войсками, с коими Наполеон перешел через Неман, он отряжает Князя Шварценберга к Киеву, Макдовальду велит взять Ригу, и потом совокупно с Сен-Сиром угрожать Петербургу; ставит в Белоруссии Виктора; на всем протяжении Европы, уступами, подвигает за собою резервы, а сам ломится к Москве, прямо в сердце России. Разослав повеления, выехал он, 11-го Августа, из Смоленска к армии.

Уже накануне авангард его, два дня не тревоживший Русской армии, подошел к Соловьеву, когда мосты были сняты и последние казаки переходили в брод через Днепр. Французы бросились преследовать Донцов, но Платов удержал неприятеля батареями с левого берега Днепра. Французы приблизились в силах к реке, выдвинули батареи, и под их прикрытием начали строить мосты. Платов отступил к Михалевке, где, после полудня 10-го Августа, завязалось жаркое арьергардное дело, продолжавшееся до вечера. Неприятель был удержан. Следующий день прошел без кровопролития. Русские укрепляли позицию при Умольи, а Наполеон подвигал из Смоленска все корпуса своей главной армии. Даву, Ней, Жюно, гвардия и резервная кавалерия шли столбовою дорогою, Понятовский правее, Вице-Король от Духовщины к Дорогобужу. Движение Вице-Короля, угрожавшее обходом нашему правому крылу, побудило Барклая де-Толли не принимать сражения

в Умольи[295].Ночью, с 11-го на 12-е Августа, обе наши армии отступили к Дорогобужу, где Барклай де-Толли и Князь Багратион провели все утро в обозрении местности. Она найдена слишком тесною. Начали исправлять недостатки позиции и укреплять ее. Намерение ожидать неприятеля и здесь вскоре отменено, когда получены донесения, что Французы начинают обходить фланги. Два дня армии продолжали отступление, и 14-го остановились при Семлеве. Ночью, 13-го, по отступлении казаков, Мюрат вошел в Дорогобуж, опустелый, но не сожженный. Французы бросились отыскивать съестные припасы, и ничего не нашли в погребах и амбарах: все было вывезено жителями. Из мщения, Французы зажгли Дорогобуж. Поелику неприятель не сильно теснил арьергард, войскам дано было отдохновение. Начальника Инженеров Трузсона и Генерал-Квартирмейстера Толя послами в Вязьму, с приказанием: «отыскать и укрепить такую позицию, где 20-ти или 25-ти тысячный корпус мог бы держаться против неприятеля, между тем, как имея сей город в нашей власти, армии могли бы в то же время действовать наступательно»[296]. В укрепленном лагере при Вязьме намеревались оставить Милорадовича, который должен был вскоре прибыть туда[297]. И так, на сей раз, Вязьма была назначена местом, где думали дать отпор. Барклай де-Толли доносил Государю:

«Кажется, теперь настала минута, где война может принять благоприятнейший вид, потому, что неприятель, не взирая на его усилия соединять все силы, даже корпус Понятовского, который оставил Рогачев, Могилев и все пространство, им занимаемое, чтобы сблизиться с Наполеоном, слабеет на каждом шагу, по мере того, как подается вперед, и в каждом сражении снами. Напротив того, наши войска подкрепляются резервом, который Милорадович ведет к Вязьме. Теперь мое намерение поставить у этого города в позиции 20 или 25.000 человек, и так ее укрепить, чтобы этот корпус был в состоянии удерживать превосходного неприятеля, чтобы с большею уверенностью можно было действовать наступательно. Этому до сих пор препятствовали важные причины: главнейшая та, что доколе обе армии не были подкреплены резервами, они составляли почти единственную силу России против превосходного и хитрого неприятеля. Следовательно, надобно по возможности сохранять армии и не подвергать их поражению, чтобы действовать вопреки намерению неприятеля, который соединил все свои силы для решительного сражения. Доныне мы имели счастье достигать нашей цели, не теряя неприятеля из вида. Мы его удерживали на каждом шагу, и, вероятно, этим принудим его разделить его силы. И так, вот минута, где наше наступление должно начаться[298].

В скором времени возвратились из Вязьмы Трузсон иТоль. «От Семлева до Вязьмы и близ нее», доносили они, «нигде нет позиции, везде леса и покрытые кустами горы, но в 10-ти верстах за Вязьмою, на большой Московской дороге, есть довольно выгодная позиция, и, посредством нескольких редутов, можно укрепить ее»[299]. Известие сие было тем не благоприятнее, что надлежало отступать и от Вязьмы, городя, по своему положению, весьма важного в военном отношении, ибо в Вязьме сходятся дороги из Белого и Калуги, из северной и полуденной России. 15-го Августа обе армии соединились при Вязьме; арьергард перешел через Осму и имел кровопролитное дело. Все войска арьергарда и 32 орудия находились в действии, и несколько раз обращали назад неприятеля, переходившего через Осму в брод. Платов тогда только отступил, когда к Французскому авангарду начали подходить значительный подкрепления. Наполеон ускорял движения своих корпусов, шедших за авангардом. Разгромление Русской армии становилось для него необходимостью: вокруг разгоралась народная война. По мере того, как Наполеон подавался вперед, находил он край все более и более опустелым. Хотя нашествие неприятеля застало Смоленскую губернию врасплох, но жители, без всякого стороннего внушения, сделали все то, что могла произвести самая горячая любовь к Отечеству. Без руководства и совета, добровольно и единодушно, народ решился не поддаваться врагам. Исполнение сей мысли было различно, но мысль у всех была одна: ничто не доставайся неприятелю и не иметь ему ни приюта, ни покоя! Каждый делал то, что умел. Одни, взяв с собою только самое нужное, что можно было уложить на телегу, или унести на себе, и предав остальное имущество огню, отправились за армиею, или в соседние губернии; другие, ничего не истребляя, но оставя деревни пустыми, ушли в леса, построили шалаши, и решились: одни скрываться, другие защищаться, а отважнейшие сами нападать на злодеев. Никто не делал распоряжений о вооружении народа, а народ уже действовал, как кто умел. Пожары распространялись. Города и селения на столбовой дороге, из которых почти в каждом держался наш арьергард, были предаваемы пламени, или Русскими войсками, или неприятельскими, или самими жителями. Горели и окрестные волости, верст на 20, куда, для отыскания припасов, ходили Французские фуражиры и толпы бродяг, число коих увеличивалось ежедневно от недостатка в продовольствии. Весь осиротевший край предан был разорению.

Идя среди огня и опустошения, Наполеон возымел нелепую мысль: предложить Императору о возвращении в занятые Французами города Губернаторов и властей. Этого мало. Он стал уверять Императора Александра в дружбе и уважении. К изъявлению таких притворных чувствований подал ему повод следующий случай. Для получения известий о взятом в плен Тучкове, послали переговорщиком Поручика Орлова. Отправляя его обратно, Наполеон сам начал диктовать к Барклаю де-Толли письмо, которое Бертье должен был подписать. Оно было следующего содержания:

«Гвардии Офицер Орлов, присланный для узнания о Генерале Тучкове, ошибкою был направлен из авангарда в Смоленск, когда совершались движения армии, а потому его возвращают с нашей правой передовой цепи, идущей на Вязьму. Теперь он вероятно прибыл. Но я уже сообщил известие о Генерале Тучкове и отправил его письмо. Он здоров и поехал в Мец».

Здесь Наполеон взял перо, и написал сам все, что следует далее:

«При сем случае, возобновляю сделанное вам прежде предложение разменять пленных, учредить сообщения между воюющими армиями и определять правила, как поступать с переговорщиками. Его Величество с соболезнованием видит несчастия края, и желал бы, чтобы Российский Император приказал Губернаторам оставаться на местах, где они могли бы пещись о жителях и имуществах, и тем уменьшать зло причиняемое войною. Такое обыкновение принято во всех войнах. Делая вам сие предложение, я исполняю обязанность, приятную для сердца моего Монарха. Я показывал это письмо Императору Наполеону, и он велел мне просить вас кланяться от него Императору Александру, если Его Величество при армии, или с первым отправляемым вами донесением. Скажите Государю, что ни случайности войны и никакое обстоятельство не могут изменить уважения и дружбы, питаемых к Нему Императором Наполеоном».

16го Августа обе наши армии отошли от Вязьмы к Федоровскому, намереваясь на другой день продолжать отступление к Цареву Займищу, где найдена была позиция. Мюрат сильно напирал на арьергард, поступивший в тот день под начальство Коновницына, на место Платова. Наши удержались перед Вязьмою до ночи. На следующее утро армия тронулась в Царево Займище: Коновницын отступил от Вязьмы. Небольшое число жителей, оставшихся в городе; раздавало войску все припасы, какие еще у них находились, потом, на рассвете, когда проходили последние полки арьергарда, жители зажгли город. Французская артиллерия, не имея возможности проехать улицами, между горящих домов, пошла в обход, вместе с пехотою и конницею. Отсталые пустились грабить Вязьму, в виду коей стоял Коновницын. Завязалось опять упорное дело на несколько часов. К вечеру наши отступили и остановились в 18-ти верстах впереди Царева Займища. Во время арьергардного дела прибыл Наполеон в Вязьму, приказал тушить пожар, укрощать грабеж, и потом поехал в авангард. Главная Французская армия расположилась у Вязьмы; на левом крыле Вице-Король, в селении Новом, на правом, по дороге из Сычевки, при селе Покровском, стал Понятовский.

От Лубина до Царева Займища не удалось Французам ни разу оттеснить Русский арьергард прежде времени, назначенного к нашему отступлению; мы не потеряли ни одного орудия, не бросили ни одной повозки. Для ночлега арьергард останавливался на местах привольных, между тем, как Французский авангард должен был располагаться на ночь часто в местах безлесных и безводных. Боковые корпуса Вице-Короля и Понятовского, без проводников и топографических карт, шли ощупью. Боясь, что колонны могут заблудиться, неприятели ставили по дороге конные ведеты вместо верстовых столбов, которые были нашими срубливаемы. В то время, когда Русские войска, подымаясь в поход с рассветом, при наступлении жаров отдыхали, Французы, утомленные зноем при построении разоренных мостов, и потом сражением до ночи,приходили в изнурение. Фуражиры их нередко возвращались с пустыми руками; недостаток в продовольствии увеличивал бродяжничество. Полковые командиры и офицеры, видя, что с каждым шагом край становится безлюднее, брали, где могли, повозки и рогатый скот, так, что начиная от Смоленска, обозы составили толпы, почти столь же огромные, как и самая армия. Позади тянулись отсталые, безлошадные, раненые, больные. Для снискания приюта сворачивали встороны, и заблуждались на проселочных дорогах. В тылу армии происходили великие беспорядки; голодные бродяги нападали на товарищей своих, возвращавшихся с добычею. Особенно обувь износилась совершенно; многие шли босиком. Беспрестанное житье на биваках и утомительные марши не позволяло думать об опрятности.

Отступление Русской армии представляло другое зрелище. Она отступала со всем населением окрестных мест, окруженная пожарами, истреблением. Со всех сторон выезжали на дороги обозы крестьянских телег и помещичьих экипажей. Поселяне ипомещики искали защиты в соседстве армии. Иные брели за нею с простреленными членами. Горящие города и села, покинутые жилища, все более и более возжигали огнь мщения в армии и народе. Духовенство ближних к дороге церквей, с иконами и хоругвями, окруженное частью своих прихожан, с поникшими и непокровенными главами, шло посреди полков, строевых; но безмолвных и печальных. Кто мог равнодушно смотреть на беспрерывные пожары, удаляющийся народ, храмы Божии, разрушаемые нечестием, Веру отцов своих поруганную, Россию, казавшуюся бессильною! Желание сражения сделалось столь же общим, пламенным в армии, как и во всей России. Помыслы и молитвы всех устремлены были к одному: положить конец отступлению, удержать стремление врагов в сердце Государства.

В таком расположении духа пришли войска, 17-го Августа, к Цареву Займищу. «Здесь», доносил Главнокомандующий Государю, «стал я с обеими армиями в позиции, и решился ожидать атаки неприятельской». Опять начали строить укрепления и готовиться к сражению, но войска не надеялись уже на близкую встречу с врагами. Поколебалась доверенность к Главнокомандующему, а разногласие его с Князем Багратионом, начавшееся со времени повторенных движений от Смоленска к Рудне, достигло высшей степени[300]. Впрочем, сражение не зависело уже от Барклая де-Толли, ибо через несколько часов по вступлении армии в лагерь при Царевом Займище, получено было известие о Высочайшем Повелении: быть Князю Кутузову Главнокомандующим над всеми армиями, и о скором его прибытии к войскам. На рескрипт, коим Император по сему случаю удостоил Барклая де-Толли, он отвечал: «Всякий верноподданный и истинный слуга Государя и Отечества должен ощущать истинную радость, при известии о назначении нового Главнокомандующего всеми армиями, который уполномочен все действия вести к одной цели. Примите Всемилостивейший Государь, выражение радости, которою я исполнен. Воссылаю мольбы, чтобы успех соответствовал намерениям Вашего Величества. Что касается до меня, то я ничего иного не желаю, как пожертвованием жизни доказать готовность мою служить Отечеству во всяком звании и достоинстве». Так кончилось главное начальство Барклая де-Толли над первыми двумя армиями. Заключим описание времени его предводительства собственными его словами, писанными Государю, накануне прибытия Князя Кутузова: «Не намерен я теперь, когда наступают решительные минуты, распространяться о действиях вверенной мне армии. Успех докажет; мог ли я сделать что-либо лучшее для спасения Государства. Если бы я руководим был слепым, безумным честолюбием, то, может быть, Ваше Императорское Величество изволили бы получать донесения о сражениях, и не взирая на то неприятель находился бы под стенами Москвы, не встретив достаточных сил, которые были бы в состоянии ему сопротивляться».

[289] Отношение Барклай де-Толли Графу Ростопчину, от 10-го Августа, № 672.

[290] Повеление Графу Витгенштейну, от 10-го Августа, №669.

[291] Отношение Милорадовичу, от 10-го Августа, №673.

[292] Отношение Смоленского Гражданского Губернатора Барона Аша Сенатору Каверину, от 27-го Апреля, №5.935.

[293] Из Записок Тучкова.

[294] Fain, Manuscrit de 1812, II, 243.

[295] Карта действий от Смоленска до Бородина, № 37-й.

[296] Повеление Генералу Трузсону, отт. 13-го Августа, №686.

[297] Отношение Барклая де-Толли Князю Багратиону, от 14-го Августа, №687.

[298] Донесение из Семлева, от 14-го Августа.

[299] Отношение Барклая де-Толли Князю Багратиону, от 14-го Августа, №687.

[300] Донесение Князя Багратиона Государю, от 17-го Августа, № 476. Письма к Императору Начальников Главного Штаба армии: Ермолова, от 10-го Августа, изсел