ГЛАВА XXIII.

ГЛАВА XXIII.

СРАЖЕНИЕ ПОД СМОЛЕНСКОМ.

Пребывание Наполеона в Витебске. – Военный совет. – Решение Наполеона идти внутрь России. – Голод и бродяжничество в неприятельской армии. – Повеления Наполеона отдельным корпусам. – Переправа неприятелей через Днепр. – Движение к Красному. – Нападение на Неверовского. – Движение Раевского к Смоленску. – Неведение Главнокомандующих о движениях Наполеона. – Выступление Русских армий к Смоленску. – Затруднительное положение Раевского. – Военный Совет. – Сражение под Смоленском 4-го Августа. – Важность подвига Раевского. – Причины слабого нападения неприятелей. – Приготовления к обороне Смоленска.– Сражение под Смоленском 5-го Августа. – Неудачные нападения Наполеона. – Оставление Смоленска.

Между тем, как Русские армии производили различные движения около Смоленска, Наполеон две недели оставался в Витебске. Почти ежедневно, с большим конвоем, выезжал он за город осматривать окрестности. Он жил в генерал-губернаторском доме и велел перед ним сделать площадь, для чего срыли несколько домов и только что начатое строение Греко-Униятской церкви. На площади ежедневно смотрел он по-бригадно гвардию, обращая на нее в настоящем походе более внимания, нежели когда-либо, и преимущественно перед армейскими корпусами заботясь об ее нуждах. Великое пространство было пройдено Наполеоном, но перед ним лежало несравненно обширнейшее: вся неисходимая даль России. Довольствоваться ли краем, занятым с открытия войны или идти далее? Для решения сего вопроса собран был в Витебске совет. Большая часть из призванных на совещание маршалов полагали укрепить различные места между Двиною и Днепром, и остановиться до весны будущего года.Наполеон был противного мнения, говоря: «В Июле месяце смешно помышлять о зимних квартирах; при наступлении морозов Днепр и Двина не представят никакой нам защиты и скроются под льдом и снегом; моя армия привыкла к наступательным движениям, и ей несвойственно быть в оборонительном положении, посреди лишений и скуки, маневрируя на одном и том же месте». Потом обратил он внимание маршалов на положение дел в тылу армии, вне пределов России, где ненадежные, неискренни союзники, вероятно, ожидали только ожидали благоприятного случая для восстания против него. «Император Александр», сказал Наполеон, «слишком могуществен; Оп не согласится на мир,не испытав счастья в бою: надобно разбить Его армию. Для чего останавливаться здесь на восемь месяцев, когда в 20 дней можем мы достигнуть цели? Не для овладения ничтожным Витебском пришел я в Россию. Разгромим Русских и через месяц будем в Москве. Весь план моего похода в сражении; вся моя политика в успехе»[252].

Кроме сих причин, побуждавших Наполеона к продолжению похода, были еще другие, не менее важные. Он получил в Витебске неожиданное для него известие о заключении мира России с Портою. «Турки дорого заплатят «за свою ошибку», сказал Наполеон; «она так велика, что я и предвидеть ее не мог». Наполеону не трудно было догадаться, что следствием мира с Турциею долженствовало быть усиление Русских армий войсками, находившимися в Молдавии и Валахии, что войска сии могли двинуться в тыл Наполеона, а потому надлежало, прежде прибытия их на театр войны, стараться разбить наши 1-ю и 2-ю армии. Полученные Наполеоном в Витебске воззвания Императора Александра к общему восстанию и вооружению, еще более, нежели Букарестский мир, заставили его возобновить военные действия. По донесениям своих Послов, находившихся перед войною в Петербурге, он знал о благоговении Русских к священной воле Монархов и любви их к родине». «Что касается до Русских», писал ему Коленкур, «то даже и тот, кто возьмет 500 рублей в суде за несправедливое решение дела, не примет от меня миллиона за измену Отечеству». Наполеон предвидел, что скоро забушует вокруг него народная война, для предупреждения коей почитал он единственным средством генеральное сражение, в его понятии, равносильное победе. До какой степени озаботили его воззвания Императора, видно из того, что он приказывал несколько раз прочитывать себе сделанный с них перевод. «Воззвания сии», говорит его секретарь, «встревожили и удивили Наполеона»[253].

Таковы была обстоятельства, не дозволившие Наполеону оставаться в Витебске далее того времени, какое необходимо было для восстановления сил армии и порядка, расстроенного быстрым наступлением от Немана до Витебска. Солдаты были утомлены длинными переходами, палящими жарами, особенно общим недостатком продовольствия, от чего число армии,по уверению всех Французских писателей, уменьшилось третью долею по приходе ее в Витебск. От голода явились кучи мародеров. Для отыскания хлеба бросались они по сторонам дорог, и углубляясь все далее и далее, не могли потом догонять своих полков. Не зная языка, они бродили на удачу, и не находя сопротивления от поселян и Жидов, перестали помышлять о возвращении к знаменам. Падеж на лошадей увеличился. Таким образом, армия, не дав еще Русским генерального сражения, не обнажив меча, подобно морскому приливу, быстро нахлынувшему, стала убывать, покрывая наводненное ею пространство разрушением и гибелью. От лишений и беспорядков, прежнее воспламенение армии начало мало по малу потухать.

Решаясь идти из Витебска в Смоленск, Наполеон отдал следующие повеления, касательно обеспечения тыла и флангов главной своей армии: 1), Сен-Сиру и Удино атаковать Графа Витгенштейна; 2), Виктору, стоявшему на Висле, подвинуться к Неману; 3), Ожеро выступить из Берлина к Одеру и одну дивизию расположить на Висле; 4), Князю Шварценбергу писано: «Разбейте Тормасова и преследуйте, пока не уничтожите его». Для большей уверенности и точном исполнении Австрийцами его повеления, Наполеон послал к ним своего Генерал-Адъютанта Флаго.

Перед самым выступлением Наполеона из Витебска, узнал он о нападении, последовавшем на передовые войска его, расположенные около Рудни. Первым действием его было воспротивиться дальнейшему наступлению Русских. Он приказал Мюрату и Нею немедленно сосредоточиться у Рудни; Вице-Королю перейти из Суража в Лиозну; Даву, Понятовскому, Жюно и Латур-Мобуру собраться у Расасны и Романова; гвардии и резервной кавалерии выступить из Витебска к Лиозне. Все неприятельские войска пришли в движение, когда Наполеону донесли, что Русские, после удачного кавалерийского дела при Молевом-Болоте, не подаются более вперед. Тогда дал он корпусам новое направление и вознамерился, соединив их на левом берегу Днепра, двинуться на Смоленск, занять его прежде Русских, отбросить их на север, к Торопцу или Великим Лукам, и стать между нашими армиями и полуденными губерниями.

Местами переправы через Днепр были назначены Расасна и Хомино, где немедленно приступили к построению трех мостов[254]. 1-го Августа, пришли Даву к Расасне, Понятовский в Романово; за ними следовали Жюно и Латур-Мобур. В то же время шли к Расасне и Хомину неприятельские корпуса из Витебска, Лиозны и Рудни. После полудня, 1-го Августа, мосты были наведены и началась переправа, в присутствии Наполеона, накануне выехавшего из Витебска. Августа 2-го, на левом берегу Днепра сосредоточилась вся Главная неприятельская армия, в числе 190.000 человек[255]. В памяти жителей сохранились следующие подробности о пребывании Наполеона в Расасне. Ему отведен был дом Еврея, но найдя в комнатах нечистоту, приказал он раскинуть в бору над Днепром шатер, из полосатой, зеленой и белой шелковой материи, разделенный на пять покоев. Прежде своего входа в палатку, Наполеон осматривал войска, прибывшие с Даву из Дубровны, не видав их с начала похода, ибо они были отделены от Главной армии. Потом обедал он, вдвоем с Даву; прислуживал Мамелюк. Для других генералов постлали на земле зеленую сафьянную скатерть, и уставили ее серебренными приборами. Вечером, когда все стихло, Наполеон ходил по лесу, один, задумчивый. На том месте, где был шатер, до сих пор видна огромная яма; в последствии она стала могилою Французов. Из Расасны Наполеон взял себе в проводники Еврея.

Перенеся действия на левую сторону Днепра, Наполеон двинулся к Смоленску. Впереди, на Ляды, шел Мюрат, с корпусами: Нансути, Монбрена и Груши; за ним пехотные корпуса: Нея, Даву, Вице-Короля и гвардейский. Правее, из Могилева к Смоленску через Романово: Понятовский, Жюно и Латур-Мобур. Только кавалерийская дивизия Себатани оставлена была на правом берегу Днепра, с повелением наблюдать Русских, и подаваясь вперед, держаться на одной высоте с авангардом Мюрата. В Лядах Французам предстояло проститься с последними Жидами, населяющими Белоруссию, с последнею возможностью иметь проводников, факторов, лазутчиков, и покупать хотя малые удобства жизни, кофе, сахар, вино. Переступив за Ляды, пришельцы нашли совершенную пустыню и не встречали ни одного обывателя. Крестьяне, с женами, детьми и имуществом, бежали в леса, где среди неприступных болот строили себе шалаши, и только по ночам, украдкой, выходили на жатву.

Пока громады неприятельские приближались к Лядам и Красному, Барклай де-Толли стоял у Волоковой и Гавриков, Князь Багратион подходил из-под Смоленска к Надве, с корпусом Бороздина; корпус Раевского должен был следовать за ним одним днем позже. В Красном стоял Неверовский, с 27-ю дивизиею, Харьковским драгунским и3-мя казачьими полками. Он имел, повеление наблюдать дороги Оршанскую и Мстиславльскую, держась в Красном, сколько можно долее. Кроме посылки в разные стороны разъездов. Неверовский приказал Красненскому дворянскому Предводителю и Исправнику иметь беспрерывные сношения с пограничными жителями и отправлять надежных людей для открытия неприятеля и узнания его намерений[256]. 2-го Августа, в полдень, донесли Неверовскому, что к Лядам, где стояли казаки, подходит неприятельский отряд[257]. Неверовский, по первому извещению, полагал Французов малочисленными, но на всякий случай собрал дивизию, поставил ее по ту сторону Красного, ближе к Лядам, отправил в Смоленск вьюки и обозы, войскам прочитал приказ, одушевленный благородною самонадеянностью. Вскоре начали показываться многочисленные силы Французов. Они шли на одной высоте, столбовою дорогою и полями. Снова прискакали казаки, говоря: «Французы валом валят». Слова их не были преувеличены: шел Мюрат, со всею кавалериею. Завидев Неверовского, он разделил конницу на несколько частей и двинул ее в обход, с намерением охватить наш отряд с разных сторон, как верную добычу.

Позиция перед Красным становилась ненадежною, потому что за городом дорога шла по плотине. Неверовский оставил в Красном батальон 49-го егерского полка и 2 орудия, с дивизиею и с 10-ю батарейными пушками отступил за город и плотины, выстроил полки в боевой порядок за оврагом, поставил орудия на левом крыле, прикрыл их Харьковскими драгунами, и расположил казаков на правом крыле. Он сознавался на другой день Паскевичу, что понес бы менее потерь, если бы поставил батарею между пехотными колоннами[258]. Желая, в случае отступления, иметь за собою резерв и опору, отправил он назад, за 12 верст к Смоленску, 50-й егерский полк, Назимова, с двумя конными орудиями, и велел ему занять там переправу на небольшой речке. Едва построилась дивизия на новой позиции, Французы атаковали Красное, открытый со всех сторон. Тучи пуль полетели на находившихся там егерей. Наши поспешно отступили, опасаясь быть отрезанными и не имея возможности долее защищаться. Неприятелю достались два орудия, которых егеря не могли увезти из города; ружейный огонь Французов был столь силен, что при самом начале нападения, лошади под орудиями были перебиты.

Мюрат, с 15.000 конницы и дивизиею пехоты, стал обходить Неверовского, особенно с левого фланга. Харьковские драгуны пошли в атаку, но были опрокинуты. Наша батарея осталась без прикрытия. Французы ударили на нее и захватили 5 пушек; остальные ушли по Смоленской дороге: доказательство, что неприятельская кавалерия не совсем была хороша, ибо исправная конница не до дозволила бы спастись батарейным орудиям. Казаки тоже не выдержали атаки. И так Неверовский с самого начала сражения остался без артиллерии и конницы, с одною пехотою. Французская пехота подходила атаковать с фронта, конница неслась на наши фланги. Неверовский, уже успевший соединиться с вышедшим из Красного батальоном 49-го егерского полка, свернул батальоны в каре и сказал им: «Ребята! помните, чему вас учили; поступайте так и никакая кавалерия не победит вас: не торопитесь в пальбе, стреляйте метко во фронт неприятеля, третья шеренга передавай ружья не суетясь, и никто не смей начинать без моей команды!» Приказание было выполнено с точностью. Неприятель, опрокинув драгунов и казаков, изрубив половину артиллеристов и прикрытие их, мчался с двух сторон. Его подпустили на ближайший ружейный выстрел. Неподвижное, как будто окаменелое каре, не внимая происходившему вокруг него бурному смятению гонимых и быстро преследующих, стояло безмолвно, стройно, как стена. Загремело начальническое: «Тревога!» Барабаны подхватили; батальный прицельный огонь показался круглою дробью и в миг Французские всадники и их лошади устлали землю. Один полковник, с несколькими удальцами, в вихре боя домчался до угла каре и пал на штыках; линии, атакующие быстро, повернули назад и ускакали в беспорядке с большею потерею. У нас ударили отбой пальбе. «Видите ребята», сказал Неверовский в восторге, «как легко исполняющей свою обязанность пехоте побеждать кавалерию; благодарю вас и поздравляю!». Единодушное, беспрерывное: «ура!» и «рады стараться!» раздавались ему в ответ и взаимное поздравление.

Отбив нападение, Неверовский начал отступать. Неприятель удвоил кавалерийские атаки с тыла и флангов. Неверовский, идя в кареях и заслоняясь деревьями, которыми обсажена дорога, отбивался удачно. Мюрат предложил ему сдаться, но получил отказ. Неприятель находился так близко, что мог переговаривать с нашими солдатами и вызывал их положить оружие. Солдаты Полтавского полка закричали: «Умрем, а не сдадимся!». На 5-й версте отступления был самый большой натиск, но деревья и рвы препятствовали Французам врезаться в наши колонны. Стойкость пехоты уничтожала пылкость нападения. Мюрат беспрестанно вводил свежие войска в дело и все они были отбиты. Наши, без различия полков, смешались наконец в одну колонну, тесно сплотясь, отступая, отстреливаясь и отражая атаки. Так отошли еще 7 верст. В одном месте, где прекращались березы и рвы на дороге, обнесенная плетнем деревня едва не расстроила отступление. Неприятель захватывал тыл колонны и шел вместе с нею. Неверовский приближался уже к речке, и когда был за версту от нее, открыл огонь из двух орудий, посланных вперед с 50-м егерским полком. Неприятели вообразили, что тут ожидало Русских сильное подкрепление, и остановились; наши благополучно переправились за речку, где держались до вечера. Мюрат уже не атаковал, а только бросил в нас несколько ядер. Дав вздохнуть войскам, Неверовский отошел ночью до оврага, в 6-ти верстах от Смоленска.

К стыду Французов, при 15.000 кавалерии и одной дивизии пехоты, была у них одна только батарея. Если бы они имели более артиллерии, Неверовский погиб. Немного также чести и их коннице, громада ее, какая была у Мюрата, в сорок атак не могла истребить нашей пехоты. Рассматривая ближе Наполеонову армию, безусловно везде и у нас превозносимую, видим, что генералы его не были так распорядительны, как уверяют, а кавалерия не заслуживала похвал, ей воздаваемых. Истинное преимущество Французов в походе 1812-го года состояло в непомерном числе сил. Наполеон был весьма недоволен распоряжениями своих генералов под Красным. «Я ожидал», сказал он, «всей дивизии Русских, а не 7 отбитых у них орудий». Князь Багратион, тогда лучший судья военных подвигов, сам находившийся некогда под Голлабрюном в таком же положении, как Неверовский под Красным, говорит в донесении Государю: «Нельзя довольно похвалить храбрости и твердости, с какою дивизия, совершенно новая, дралась против чрезмерно превосходных сил неприятельских. Можно даже сказать, что примера такой храбрости ни в какой армии показать нельзя»[259]. Французы прописали безуспешность действий Мюрата двум обстоятельствам: 1), что их конные артиллерийские роты, по причине волнистого местоположения, не могли поспевать во время; 2), что Мюрат не выждал для началанападений прибытия всей кавалерии, но посылал в атаку полки по мере того, как они подходили. Впрочем, сами неприятели оценили по заслугам подвиг Неверовского. Один из них пишет: «Красненское дело являет достопамятный пример превосходства хорошо выученной и искусно предводимой пехоты над конницею»[260]. Другой, секретарь Наполеона: «Самая блистательная храбрость наших солдат истощается; ударяя в густую колонну, они рубят ее, но не могут сломить»[261]. Третий восклицает: «Неверовский отступал как лев»[262].

Канонада, происходившая при нападении на Неверовского, слышна была на правом берегу Днепра, по которому 2-я армия тянулась из Смоленска к Надве. Позади всех шел Раевский. Ему назначено было выступить из Смоленска последнему, за гренадерскою дивизиею Принца Карла Мекленбургского, замедлившею выступлением три часа. Остановка сия воспрепятствовала Раевскому двинуться ранее 7-ми часов вечера и принесла величайшую пользу, потому что Раевскому вскоре предстояло другое назначение, совсем в противную Надве сторону. Едва прошел он несколько верст, как ехавший мимо него Адъютант объявил, что он послан от Неверовского, с рапортом к Князю Багратиону о напоре неприятеля в больших силах на 27-ю дивизию. Так объяснилась причина слышанной канонады. Прошедши 12 верст, Раевский остановился для роздыха. Ночь наступила глубокая и бурная. Вскоре прошло к Раевскому повеление от Князя Багратиона не трогаться с того места, где оно застанет его, и ожидать другого приказания, которое немедленно было прислано. В нем предписывалось Раевскому возвратиться и идти через Смоленск к Красному, на помощь Неверовскому. Раевский велел Паскевичу взять 8 батальонов, составить авангард корпуса и поспешать вперед, если можно даже до Красного, а сам, приказав людям быть готовым к выступлению, просил Князя Багратиона дать в его распоряжение 2-ю кирасирскую дивизию, стоявшую недалеко от него. Полагая встретить Французов в открытых местах, между Смоленском и Красным, он думал, что кирасиры будут ему нужны. Также требовал он разрешения, в случае встречи с превосходным в силах неприятелем и необходимости отступления: защищаться ли в Смоленске, или, перейдя реку, препятствовать неприятельской переправе через нее? В первомслучае, Раевский надеялся иметь более вероятности остановить Французов, но подвергал истреблению, как город, так и войска; во втором, он предавал город неприятелю, но спасал целость корпуса и мог защищать переправу через Днепр. На рапорт свой не получил Раевский ответа, а между тем ночью продолжал движение к Смоленску.

Предугадывая, что надобно будет сражаться под Смоленском, Паскевич идучи тем городом на рассвете 3-го Августа, осмотрел его стены и местоположение. В 6-ти верстах встретил он Неверовского, узнал от него подробности происходившего накануне дела, и объявил ему волю Раевского присоединиться к корпусу с 27-ю дивизиею, потому, что Паскевичу велено было командовать всем авангардом, который стал за оврагом, в 6-ти верстах впереди Смоленска. Раевский вступил в Смоленск вскоре после Паскевича. Проходя через город, навестил он находившегося там Беннигсена, который сказал ему: «Ваше положение чрезвычайно затруднительно; вы идете на верную погибель. Советую вам, по крайней мере, не переправлять артиллерии за Днепр». «Такой робкий ответ», замечает Раевский в своих записках, «не соответствовал моему положению, почти отчаянному. Надобно было истощить все средства. Я чувствовал, что дело шло не о потере нескольких пушек, но о спасении армии – может быть России»[263]. Осмотрев местоположение Смоленска, Раевский расположился в 3-х верстах позади Паскевича, в намерении ожидать 27-й дивизии, которая скоро пришла, покрытая потом трудов и кровью чести. Неверовский предавался совершенному отчаянию. Он думал только о понесенных потерях, забывая, что его отступление было не поражение, но торжество, судя по несоразмерности сил его с силами Мюрата. Воздавая должные похвалы мужеству Неверовского, надобно почтить признательным воспоминанием и подчиненных его. Из шести находившихся с ним пехотных полков, было только два старых; остальные четыре, перед войною сформированные, до тех пор никогда не находились в огне.

Утро, 3-го Августа, прошло спокойно. Французы не тревожили Паскевича. В 4 часа по полудни показались их фланкеры; за ними следовал авангард; он опрокинул казаков, подошел к оврагу и остановился на пушечный выстрел от наших батарей. Французы начали строиться; до 4.000 конницы обошли левое крыло Паскевича и остановились в деревне; ночь застигла их движения. На огромном расстоянии запылали огни; по множеству зажженных костров легко было судить о великом числе неприятеля. Раевский отправил донесения к Главнокомандующим, стоявшим еще в прежних позициях: Князь Багратион, с корпусом Бороздина, был в Надве; вся первая армия находилась у Волоковой и Гавриков. Барклай де-Толли не имел верных известий о переправе Наполеона через Днепр. От казачьих разъездов получил он в предшествование дни донесения о замечаемых ими в неприятельской армии передвижениях, но сомневался, чтобы Наполеон оставил Витебский путь.

3-го Августа, когда Наполеон, отбросив Неверовского, был уже на марше из Красного к Смоленску, Барклай де-Толли доносил Императору из Гавриков: «Движение неприятеля к Днепру и на левый берег его, чем он оставляет почти все пространство между Днепром и Двиною, дает большой повод к удивлению, но как скоро удостоверюсь в действительных его намерениях, не оставлю располагать действиями моими по мере существующих обстоятельств, и армии поставлю в такое полижение, чтоб будучи всегда в состоянии подкреплять Князя Багратиона, я мог не менее того удерживать пространство между Днепром и Двиною»[264]. Хотя Барклай де-Толли и сомневался в действительном направлении неприятельских колонн по Красненской дороге, однако, предполагая возможность такого движения, писал он тогда же, 3-го Августа, Князю Багратиону о необходимости переправиться 2-й армии на левый берег Днепра. «В случае надобности», говорил он, «я могу подкрепить вас моими войсками, а сам тогда буду следовать за неприятелем. Весьма сожалею», так заключает он свое отношение, «что мы не знали вчерашнего числа о неприятельском отступлении вчера рано из Рудни. Тогда бы мы могли во всех пунктах предупредить его движения»[265].

Донесения Неверовского и Раевского объяснило Главнокомандующим настоящее положение дел. Обе наши армии выступили к Смоленску, но от Раевского были еще далеко: 1-я армия в 40-ка, 2-я в 30-ти верстах. Между ними и Раевским никого не находилось, а потому нельзя было ему надеяться на скорое подкрепление. Правда, он мог защищаться несколько времени в стенах города, но сохранение Днепровского моста, единственного пути соединения с армиею, подвергалось сильному сомнению, в случае атаки моста каким-нибудь Французским корпусом, двинувшимся по берегу Днепра. Раевский сперва намеревался перейти на правый берег реки, но не решился на то, опасаясь таким поступком навлечь на себя не выгодные суждения. Он решился скорее погибнуть со всем корпусом, нежели позволить Наполеону отбросить наши армии к северу, и отрезать их от сообщения с Москвою и полуденными губерниями. Созванные им на совещание генералы советовали принять сражение впереди Смоленска, на той позиции, где стоял корпус. Противного мнения быль Паскевич, приехавший после всех, в полночь. «Здесь будем мы совершенно разбиты», сказал он. «Если счастьем кто и спасется, то, по крайней мере, мы потеряем все орудия, а главное – Смоленск будет в руках неприятеля!» – «От чего же вы так думаете?», спросили его – «Вот мои доказательства», отвечал Паскевич.«Вы занимаете точно такую же позицию, как и я, впереди вас за три версты. Правый фланг защищен Днепром, но левый совершенно открыт. К тому, позади вас рытвина, непроходимая для артиллерии. Сегодня неприятель обошел кавалериею мой левый фланг, завтра он повторит тот же маневр против вас. Если вы даже и отобьете Французов с фронта, то, во время дела, они обойдут вас с левого фланга и займут Смоленск. Вы принуждены будете отступать, и к несчастью, на ваш левый же фланг, то есть, в руки неприятеля, потому что сзади вас овраг, а там стены Смоленска. Положим, что ударив с пехотою на неприятеля, при самом большом счастье, вы даже прорветесь к мостам Смоленским, но артиллерии не провезете». – «Где же вы думаете принять сражение?», спросили Паскевича. – «В самом Смоленске», сказали, он. «Может быть мы там удержимся. При несчастье потеряем артиллерию, но сохраним корпус. Во всяком случае выиграем время и дадим возможность армии придти к нам на помощь».

Ночь была месячная и светлая. Раевский и Паскевич поехали осмотреть Смоленск и выбрать места, где можно было выгодно поставить войско на случай сражения. Смоленск лежит на львом берегу Днепра и огражден высокою, но ветхою каменного стеною, с 30-ю башнями в разных местах. Неглубокий ров и перед ним покрытый путь окружают стену. В середине, против Красненской дороги, на высоте, большой земляной кронверк, называемый Королевским бастионом; на левой стороне, городские предместья. Во время двухнедельного пребывания наших армий в Смоленске и его окрестностях не было принято мер для укрепления города, хотя стоило только воспользоваться старинными стенами, поправить земляные укрепления и сделать новые полевые на левой стороне, для чего времени было достаточно. Обозрев местоположение, Раевский вознамерился защищаться в самом Смоленске и приказал пехоте тотчас отходить сюда с позиции; конница оставлена до рассвета, где стояла. Она должна была поддерживать огни, и при нападении на нее отступить к Смоленску. Ночью занялись размещением войск. Оборона Королевского бастиона, на который преимущественно ожидали атаки, что и сбылось, поручена Паскевичу; на правом крыле поставили 2 орудия обстреливать дорогу по Днепру; 6 батальонов 26-й дивизии положены за покрытым путем. На кронверке выставили 18 орудий; по стене разбросали Виленский полк; бригаду Ставицкого, 27-й дивизии, поставили на кладбищe левого форштата, а перед кладбищем 24 пушки; 8 батальонов и 24 орудия 12-й дивизии остались в самом форштате, с приказанием зажечь дома и отступить в город, если неприятель сделает нападение на предместье и будет усиливать атаку. Наконец, на левом фланге крепости, поставлены 2 батальона и 4 орудия; в резерве была остальная бригада 27-й дивизии. Собрали несколько сот выздоравливавших из госпиталей, вооружили их и разместили по городской стене. Ночью пришли к Раевскому Новороссийский драгунский и Литовский уланский полки. По местности положения не могли они служить большим пособием в предстоявшем сражении, и вместе с казаками были посланы в разъезды на левый фланг. По окончании распоряжений, Раевский приказал пехоте, стоявшей очень выгодно, не делать ни шагу для преследования неприятеля, если он будет отбит, дабы не ослабить себя, расширяя поле битвы. «В ожидании дела», говорит Раевский, «я хотел уснуть, но признаюсь, не смотря на всю прошедшую ночь, проведенную на коне, не мог сомкнуть глаз: столько озабочивала меня важность моего поста, от сохранения которого столь многое, или, лучше сказать, вся война зависела»[266].

С 3-го на 4-е Августа Наполеон ночевал в загородном архиерейском доме, называемом Новый Двор, в 7-ми верстах от Смоленска. С зарею, 4-го, поехал он в авангард, где завязалась перестрелка. При первых выстрелах привели к Раевскому пленного офицера, назвавшегося адъютантом Мюрата. Он был принят ласково, чего не ожидал, и в излиянии признательности сказал Раевскому, что он может, с балкона своего дома, видеть Наполеона, рассматривающего в подзорную трубу нашу позицию; что перед Смоленском стоят корпуса Мюрата и Нея, готовясь к немедленному начатию нападения. Слова пленного подтвердились в самом деле. Высмотрев окрестности, Наполеон велел Нею атаковать. Он был уверен, что Русские армии еще далеко, а в Смоленске только дивизия Неверовского[267]. Теснимая Французами, наша конница отступила к городу; огонь из орудий остановил преследование за нею. Спустя полчаса, показались три большие колонны пехоты. Одна шла прямо на бастион, другая на кладбище, третья вдоль Днепра, на правый наш фланг. 70 Русских орудий были уже в действии. Неприятель прошел ядра, прошел картечи и приближался к рытвине, составлявшей на том месте ров Смоленской крепости. Только что Паскевич успел выстроить один из батальонов, лежавший в покрытом пути, как Французы были уже на гласисе. Орловский полк открыл ружейный огонь и удержал неприятелей. Несколько раз покушались они выйти из оврага и бросались на нашу пехоту, но каждый раз встречал их батальный огонь и принуждал возвращаться в овраг. Тела их покрыли гласис. Замечая, что атаки неприятеля слабеют, Паскевич приказал Орловскому полку ударить в

штыки; Ладожский и Нижегородский полки сделали то же; неприятель был опрокинут, выбит из рытвины, и трупами своими устлал все пространство от гласиса до противной стороны оврага. Наши бросились преследовать неприятеля, но Паскевич ударил отбой, воротил людей и снова построил батальоны за покрытым путем. Получив подкрепление, неприятель опять подошел, остановился по ту сторону оврага, перестреливался, но не смел делать новых покушений На левом фланге, Французы стрелками и колоннами приближались к Русским батареям и выдвинули артиллерию. Их встретили сперва картечью; потом последовало общее ура! Французы и здесь были опрокинуты. На левый форштат, занятый 21-ю дивизиею, атаки не было.

Когда, часов в 9 утра, стала собираться под Смоленском вся Французская армия, становясь в позицию и окружая город, Раевский получил от Князя Багратиона следующую записку: «Друг мой! я не иду, a бегу; желал бы иметь крылья, чтобы скорее соединиться с тобою. Держись. Бог тебе помощник!» И так, Раевскому надлежало сделать еще одно усилие в ожидании подкреплений. Наполеон, видя неудачу приступов, устроил батареи и бил стены города, поддерживая промежутки батарей стрелками. Целые полки неприятельские подходили по-батальонно и рассыпались в стрелки. Наши, за покрытым путем, теряли немного людей, а между тем подбирали Французские ружья, которые были тогда лучше Русских, и обменивали их на свои. Смоленские жители обоих полов стремились за стены к полю битвы, хватали на руки раненых и уносили их в город. Около полудня показалась 2-я армия на правом берегу Днепра. Сперва Князь Багратион намеревался перейти через Днепр у Катани, и навел там мост, но узнав, что войска Наполеона уже миновали Корытню, снял мост и выступил из Катани правым берегом Днепра к Смоленску. Туда повел, и Барклай де-Толли 1-ю армию из Гавриков и Волоковой, когда из донесений Неверовского и Раевского узнал о настоящем положении дел. С высокой покатости, по которой шли наши армии, видны были им все движения неприятеля, обращенные против Смоленска, равно и оборона Раевского. Сколько люди ни были утомлены ночным переходом, более 30-ти верст, но никто не думал об усталости; глаза всех устремлены были на место сражения. Наполеон, завидев наши армии, не усомнился в близости общего, давно желанного им сражения и радостно воскликнул: «Наконец Русские в моих руках!».

Первое подкрепление, полученное Раевским, была 2-я кирасирская дивизия, требованная им прежде, когда он еще не знал, что примет сражение в городе. Теперь кирасиры, в его положении, были бесполезны; он запретил им переходить через реку и велел остановиться по ту сторону Днепра. За ними, в седьмом часу по полудни, пришли 4 полка 2-й гренадерской дивизии, но и они также не были введены в огонь, потому что Французы не делали натиска, а поддерживали сражение стрелками и пушечною пальбою. Вслед за гренадерами стали появляться издали прочие войска Князя Багратиона и 1-й армии, и вечером все сосредоточились на высотах правого берега Днепра. Сражение начинало уже утихать, и неприятель отошел в свой лагерь. Приехали оба Главнокомандующие и другие Генералы. Bсе чувствовали важность успеха. Поздравления Раевскому и Паскевичу сыпались отовсюду. Князь Багратион благодарил обоих от глубины души, восторженный геройским подвигом их. «Вот благополучнейшая минута всего военного поприща моего!», говорит Раевский. «Чтобы уметь оценить мое наслаждение, надобно было перенести беспокойство, мучившее меня сутки». До какой степени решительность Раевского защищаться в Смоленске имела важное влияние на ход военных действий, доказывают следующие слова Наполеона, диктованные им на острове Св. Елены: «Я обошел левое крыло Русской армии, переправился через Днепр и устремился на Смоленск, куда прибыл 24-мя часами прежде Русской армии. Отряд из 15.000 человек» (то есть, корпус Раевского), «нечаянно находившийся в Смоленске, имел счастье оборонять город целый день, и дать Барклаю де-Толли время подоспеть на следующие сутки с подкреплением. Если мы застали Смоленск врасплох, то перешед Днепр, атаковали бы в тыл Русскую армию, в то время разделенную и шедшую в беспорядке Такого решительного удара совершить не удалось»[268].

Сознание самого Наполеона свидетельствует, как выгодно было для него овладение Смоленском 4 го Августа, но его атаки не соответствовали великим последствиям, долженствовавшим произойти от успеха в его предприятии. Вот что говорит Раевский: «Я сражался с твердым намерением погибнуть на сем посту спасения и чести. Но, взвешивая с одной стороны важность последствий дела, а с другой малость потери, мною понесенной, ясно вижу, что удача зависела не столько от моих соображений, сколько от слабости натисков Наполеона. Вопреки всегдашних своих правил, видя решительный пункт, Наполеон не умел им воспользоваться. Если бы он в этот день напирал, так же сильно, как в следующий, то решил бы участь нашей армии и войны». Причины, почему Наполеон не усилил нападений, заключались в том, что найдя в Смоленске Русских войск более, нежели сначала предполагал, и заметив приближение наших армий, он заключил о намерении наших Главнокомандующих принять у Смоленска сражение, цель его желаний. В течение всего дня видел он с возвышений, на которых стоял, как по правому берегу Днепра спешили Русские войска к Смоленску. В убеждении, что они шли не для того, чтобы через сутки опять отступать, Наполеон не усомнился в близком сражении, не ввел в дело всех войск, собранных у Смоленска, но хотел предварительно сосредоточить свою армию и послал ей повеление об ускорении марша.

Во весь вечер 4-го Августа и в ночь на 5-е число, подходили Французские корпуса к Смоленску; поутру 5-го, они стали вокруг него так: на левом крыле, у Днепра, Ней; правее от него, на дорогах Красневской и Мстиславльской, Даву; подле него Понятовский; на оконечности правого крыла примыкали к Днепру кавалерийские корпуса Мюрата. Гвардия была в резерве, позади корпуса Даву; Вице-Король на Красненской дороге, между Корытною и Лубною, верстах в 15-ти от Смоленска, с повелением: наблюдать, не покажутся ли там какие-либо Русские войска, в намерении атаковать неприятельскую армию с тыла. 5-го Августа, от раннего утра, Французы стояли в ружье, за исключением корпуса Жюно; он сбился с дороги и пришел на позицию не прежде пяти часов по полудни. Вот лучшее доказательство, что на первом своем шагу в коренную Россию, неприятель уже лишился необходимого пособия на войне – проводников. С восходом солнца Наполеон был на поле, ожидая скоро ли растворятся городские ворота и выступят из них Русские войска для принятия сражения. Не так мыслил Барклай де-Толли. Удостоверясь в сосредоточении всех неприятельских сил под Смоленском, он полагал, что настоящее намерение Наполеона состояло в предупреждении нас в окрестностях Дорогобужа, дабы овладеть Московскою дорогою. По сей причине Барклай де-Толли решился с Князем Багратионом на следующее: 1