ГЛАВA XIX.

ГЛАВA XIX.

ПРОИСШЕСТВИЯ В ЗАНЯТЫХ НЕПРИЯТЕЛЕМ ГУБЕРНИЯХ.

Занятие неприятелем Митавы. – Управление в Курляндии. – Убытки ее. – Составление Литовских губерний. – Введенные неприятелем управления. – Стеснение действий их. – Грабежи. – Изнурение края. – Состояние Белорусских губерний.

На другой день после бывшего при Экау, 7-го Июля, дела, которое заставило Левиза отступить к Риге, часть Прусских войск обратилась к Митаве. Гражданский Губернатор Сиверс оставался в городе до последней возможности, и выехал оттуда, когда неприятель был почти в виду. Перед выездом велел он напечатать два объявления: в одном благодарил жителей за верность, оказанную ими законному Монарху, а в другом, написанном к Пруссакам, изъявлял надежду, что они по человечеству будут щадить город. В 5 часов по полудни, 8-го Июля, Пруссаки, под начальством Полковника Раумера, вступили в Митаву. Военный Комиссар их объявил жителям о покровительстве Макдональда, если исправно будут доставлять потребные для войск припасы. 22-го Июля учреждено, по повелению Наполеона, управление для Курляндии, составленное из городских обывателей, и явились два Француза, Шамбодуен и Монтиньи, пожалованные Наполеоном в Интенданты, или Губернаторы Курляндии. Они размежевали ее для удобнейшего управления на две части: верхнюю и нижнюю. Первая составлена была из уездов Митавского и Зельбургского, другая, из уездов Гольдингенского, Тукумского и Пельтинского.

Во все продолжение войны, так называвшееся, Управление, учрежденное неприятелем, сохраняло в Курляндии возможный в смутных обстоятельствах порядок и тишину, и успело удержать в повиновении крестьян, поджигаемых буйною вольницею соседней Литвы. Из Польши, долгое время тесно соединенной с Курляндиею, посылаемы были приглашения – какого рода, догадаться не трудно[215]. Ухищрения Ляхов остались тщетными. Тягость нашествия тем более была чувствительна для Курляндцев, что уже несколько лет перед войною много терпели они от прекращения торговли, неурожаев, повальных болезней, скотского падежа, беспрестанного прохода войск. По вступлении неприятеля, одно требование следовало за другим. Предметами их были: хлеб, лошади, лазаретные вещи, 50.000 тулунов, 60.000 локтей сукна, денежная контрибуция: все вместе составило до 15-ти миллионов рублей. В этот счет не входит еще то, чего требовали лично для себя различные военные начальники, а также истребленное неприятельскими бродягами: сожженные ими дома, мельницы, леса, потоптанные луга и пашни, наконец бесчисленное множество подвод, наряжаемых в рабочую пору, и тем лишивших земледелие рук в самое нужное для сельского хозяйства время. За недостатком наличных денег, вносили контрибуцию серебром дельным, которое Французы и Пруссаки складывали в большие бочки, уколачивая в них толстыми ступами. Курляндцы платили, терпели разорение и молчали. В продолжение пятимесячного отчуждения своего от России, даже и тогда, когда видимый успех сопровождал оружие Наполеона, жители не обнаруживали охлаждения к России. Оставленные нашими войсками, они ничем другим не могли доказать своих чувств к законному Монарху, кроме беспрекословного перенесения всех тягостей войны. Никто не присягнул неприятелю, не вступил в его армию; в церквах, во время богослужения, не смотря на угрозы Французов, поминали Государя и Императорскую Фамилию. Словом сказать, жители Курляндии не оказывали никакой приверженности к неприятелю, и вступавшие в отправление поручаемых от него должностей, делали то по неволе, устрашенные угрозами и насилием[216].

Но когда в Курляндии тяжко и смиренно переносили иго неприятельское, в Литовских губерниях была нарушена верноподданническая присяга и господствовало совершенное безначалие. Один город за другим приступал к Варшавской конфедерации. Обряд сей обыкновенно совершался при колокольном звоне, пальбе из пушек и ружей, пиршествах, молебствиях за Наполеона. Для воспламенения общего мнения, печатали в Вильне, под руководством Французского Министра Иностранных дел, Маре, самые напыщенные известия об успехах неприятельских войск. «Дюнабургская крепость», говорили витии, «пала перед победителями, как стены Иерихона. Двина, укрепленные берега коей казались неприступными, течет ныне посреди Французских орлов, как Вилия и Неман. В один месяц совершил Наполеон подвиги, на которые нашим Королям и Князьям нужны были многие столетия»[217]. В прозе и стихах, в одах, речах, драматических представлениях гремели против Русских. Но возгласы о мнимых победах Наполеона, предречения о падении России, иллюминации, празднества, не могли загладить бедствий, тяготивших области, занятые неприятелем.

Литовские губернии состояли под главным начальством Наполеонова Генерал-Адъютанта Гогендорпа; Белорусскими управлял Генерал Шарпантье. В губернских городах учреждены были верховные правления, власть коих распространялась на уезды, где находились комиссии, в заведывании подпрефектов. Главное назначение губернских и уездных управлений состояло, не в утверждении порядка, не в охранении безопасности лиц и собственности, но в доставлении продовольствия для войск и госпиталей. На вопрос, сделанный Маршалу Даву в Могилеве чиновниками новоучрежденного управления: в чем должно заключаться их должность, какое установить судопроизводство, какими законами руководствоваться? отвечал он: «Господа! Наполеон требует от вас трех вещей: хлеба, хлеба и хлеба!» Губернские управления делали раскладки на имения, сколько с каждого надлежало взимать припасов, подвод, скота, холста, вина, денег, а уездные имели обязанность наблюдать за приведением раскладок в исполнение. Уголовное судопроизводство шло обыкновенным чередом, но гражданское было приостановлено. Рассмотрения тяжебных дел допускались, не иначе как с разрешения верховного управления в Вильне. Начальниками в каждом губернском городе были генералы, заведывающие всеми воинскими командами. Они обходились с членами правительственных мест надменно, сажали их под караул, рвали протоколы заседаний, самовольно брали деньги из городских и уездных сумм. Примеру их подражали толпы комиссарских и провиантских чиновников, находившихся при войсках. Это был во Французской армии особенный род людей, отличавшихся безнравственностью, возросших среди ужасов революции и привыкших при многолетних войнах республиканских генералов и Наполеона, истощать все средства к своему обогащению.

Действия военных и гражданских начальников сменялись невозможностью вести порядочное управление в стране, наводненной шайками грабителей, отставших от армии. К ним самовольно присоединялись крестьяне и шляхта, покинувшие сельские работы, от чего возрастал недостаток в продовольствии, ощущаемый неприятелями с самого их вступления в Россию. Зерновой хлеб оставался не перемолотым, ибо большая часть мельниц была истреблена; хлеб, стоявший на корне, был потоптан и не убран с полей. Усиленные марши, лишения всякого рода, палящий зной произвели болезни, особенно кровавые поносы. Госпитали были устроены небрежно, несоразмерно с числом больных, не имели необходимых лекарств, пищи, вещей и прислуги, для которой употребляли Русских пленных. Число солдат, оставшихся позади Наполеоновой армии, было невероятно велико[218]. Для поимки их отряжали маршевые батальоны, и приказано помещикам ловить бродяг, обезоруживать их и представлять в города. «Среди наших успехов», говорит один и Французский писатель, «являлось необыкновенное зрелище: наши безоружные солдаты были водимы за караулом Литовских крестьян»[219]. Вскоре грабеж сделался единственным средством добывать пропитание: разбивали погреба и лавки, расхищали рынки. Приносимые жителями жалобы подпрефектам, военным начальствам и самому верховному правительству в Вильне, оставались почти всегда неудовлетворенными. Французские власти обыкновенно оправдывали свое бездействие не определительностью жалоб. Грабежи часто сопровождались убийствами,насилиями. Нужны были команды для обуздания разбоев и преследования мародеров. По дорогам валялись конское падалище и человеческие трупы. Опасность на больших дорогах принуждала проезжающих дожидаться в каком-нибудь месте военных команд, и под прикрытием их продолжать путь караваном, как в степях Африканских.

С восторгом приветствовали появление Наполеона на правом берегу Немана, не сомневаясь в быстрых, решительных победах его, но радость была кратковременна и уступила место охлаждению, при виде повсеместного опустошения, производимого мнимыми избавителями. Помещикам твердили о будущем благоденствии, блистательных надеждах, требовали от них всякого рода пожертвований и поставок, которые брали под квитанции и без квитанций, поступая с занятым краем, как с неприятельскою землею. Наряды подвод превосходили всякую меру. Из дел Гродненской губернии видно, что требовалось иногда до 10.000 подвод; иные назначались на неделю, на 10 дней, даже на месяц. При переходе через Гродно 3-го полка Литовской гвардии, состоявшего только из 444-х человек, употреблены были 121 подвода, за которые ничего не платили, почитая наряд сей прямою обязанностью жителей. Случалось, что в уезде нельзя было найти 15 подвод. Легко вообразить, сколько от подобных отягощений терпели земледельцы! С одной стороны разоряемые мародерами, с другой увлекаемые слухами о вольности, они покинули свои дома, поля и обратились к грабежу. Здесь также причины, объясняются безуспешность в исполнении повеления Наполеонова о составлении в Литве регулярных войск. В течение 4-х месяцев не получили полки окончательного образования и почти не приняли участия в войне, ибо только в Ноябре небольшая часть их была выведена в поход, и при первом нападении нашем разбежались или сдались в плен. В наборе людей не было большего затруднения, но в обмундировании, вооружении и лошадях встречались непреодолимые препятствия. Добровольные приношения деньгами и припасами составляли самую ничтожную сумму; иначе и не могло быть в областях, преданных на произвол безначалия.

Верховное мятежническое правительство в Вильне призывало к бунту и Белоруссию. При нашествии неприятеля, большая часть помещиков Витебской губернии последовали за Русскою армиею; остались в домах обремененные семействами, лишенные средств для дальней дороги. В занятых Французами уездах помещики уклонялись от возлагаемых на них должностей; требования неприятельских начальств исполняли медленно, и то по принуждению жандармов; иные из жителей доставляли даже Графу Витгенштейну сведения о неприятеле. Положено было собрать помещиков Витебской губернии для раскладки рекрутской повинности, составления жандармов в народной стражи, но как почти никого не явилось в собрание, то меры сии остались без исполнения. Фуражиры забирали хлеб и скот не по назначению начальства, а где попадалось. По удалении помещиков, крестьяне присоединялись к мародерам, и вместе с ними выжгли значительное число домов в городах, целые деревни и господские строения. Лепельский уезд, весь занятый неприятелем, подвергся наибольшему разорению; в нем происходили постоянные грабеж и убийство. Полунагие жители принуждены были искать убежища в лесах, среди болот и кустарников, но и там не находили спасения от мародеров, которые забирали имущество, подстреливали людей, чего не могли уносить из домов рубили и жгли. Французские начальники давали иногда помещикам залоги, но и те нередко были убиваемы своими мародерами. Главный начальник Белоруссии, Шарпантье, объявил повеление Наполеона присягнуть ему, присоединиться к Варшавской конфедерации и выставить людей для военной службе, однако женикто не присягал и рекрутов не давал. Помещики Полоцкого уезда не только не согласились присоединиться к конфедерации, но не взирая на настоятельные предложения неприятельских генералов, решительно от того отказались. Хотя, по случаю двухнедельного пребывания Наполеона в Витебске, строго взыскивали с солдат за грабеж, но при всем том, как в самом городе, так и в окружных деревнях, жители подвержены были разбою и насилиям, а в случае сопротивления, смерти. В Витебске Наполеон иногда разговаривал с жителями, расспрашивал их о местностях, способах края, народонаселении, и приветливо выслушивал ответа. Прибегавшим к нему во множестве с жалобами на разорение и грабительство войск его, говорил, что последствия войны всегда таковы; некоторым давал деньги, по 30, 50, даже по 100 Наполеондоров.

Могилевская губерния подвержена была такому же разорению, как Витебская, страдая от гибельных следствий безначалия и буйства. Некоторые помещики удалились внутрь России, другие оставались в городах и селах, иные занимали места в управлениях, другие прятались по лесам, где, находимые мародерами, претерпевали насилия и грабеж. Вынужденные повиноваться воле сильного, жители должны были отдавать хлеб, съестные припасы. Малая часть скота, которую успели загнать в густые леса, подверглась падежу. Неприятель хотел произвести в Могилевской губернии рекрутский набор, но не успел, потому, что крестьяне разбежались. Удалось только набрать до 400 шляхтичей и молодых праздношатавшихся людей. Этот сброд, названный народною гвардиею, был обучаем военной службе Французскими офицерами, под главным надзором Могилевского Коменданта. Всякий одевался, как хотел, или как мог; вменено было только в обязанность носить на шляпе, или фуражке, Французскую кокарду. У немногих были ружья; прочие вооружались пиками. Французы не воспользовались сим скопищем, потому, что вся эта сволочь во время бегства неприятелей из России рассеялась сама собою, оставив на жертву своего начальника, заколотого казаками под местечком Княжицами. Причины, подвигнувшие Наполеона упустить из вида меры к отвращению происходивших в тылу его армии беспорядков, грабежей, своевольства, состояли в том, что он не принимал в соображение возможности неудач; уверенный в скором и счастливом окончании борьбы с Россиею, он мало заботился о водворении благоустройства в пройденном им крае, вовсе не похожем на театры прежних его войн, и ему совершенно неизвестном. Все внимание его устремлено было к одной цели: дать Русской армии генеральное сражение, и победив ее, принудить Императора Александра на заключение мира.

[215] «Es wurden Winke gegeben, doch die Kurlander verstanden sie nicht». – Etwas uber Kurlands Betragen wahrend der feindlichen Occupation, 7.

[216] Полное Собрание законов Российской Империи, XXXII, 497.

[217] Kurier Litewski, 22-го Июля, № 54.

[218] «La quantite de soldats, restes en arriere, etoit incroyable». Chambray, Histoire de l’Expedition de Russie, 1, 224.

[219] Chambray, Histoire de l'Expedition de Russie, I, 243.