Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Mara Selvini Palazzoli, Luigi Boscolo, Gianfrattco Cecchin, Giuliana Praia 5 страница



Рассмотрим относительно простую эксперименталь­ную ситуацию обучения — ситуацию крысы в лабиринте. Чтобы попасть в ячейку с кормушкой, крыса должна совер­шить серию исследовательских движений, которые будут приводить ее ко многим препятствиям, тупикам, ударам электрическим током и т. д. На основе подобных проб и ошибок животное по кусочкам собирает информацию, позволяющую ему постепенно уменьшать возможные ва­рианты движения при неизменном наборе потенциальных альтернатив. Теоретически крыса быстрее достигнет своей цели (кормушки), если она учитывает информацию, полученную в результате сделанных ею ошибок, и наобо­рот, если она этого не делает, то приходит к цели медлен­нее или вовсе не может ее достичь. В этом смысле ошиб­ка — на самом деле не ошибка, а неотъемлемая часть опыта. Настоящая же ошибка, в общепринятом смысле этого слова, имеет место в случае, когда полученная ин­формация не принята в расчет и потому не приводит к изменению поведения. Упорство в ошибке исключает

Часть третья

возможность обучения. Ясно, что крыса очень редко доби­рается до кормушки с первой попытки без ошибки.

Перенеся этот пример на терапевтическую ситуацию, мы увидим, что терапевтам, вошедшим в семейный лаби­ринт, редко когда удается с первого раза активизировать и обработать такое количество обратных связей, которого будет достаточно для обнаружения «узловой точки», развя­зывание которой приведет к максимальным изменениям при минимуме затрат.

Наибольшие трудности, без сомнения, ожидают нас в семье, включенной в шизофреническое взаимодействие. Здесь мы оказываемся в лабиринте, еще более запутанном, чем мифический лабиринт Кносса. Нельзя забывать, что та­кая семья, поставляет нам заведомо недостоверную или двусмысленную информацию, и все, что она открывает перед нами, ведет не иначе как в ловушку. Подобно Тесею, но без шелковой нити Ариадны, мы оказываемся среди невероятно запутанной вереницы ходов с тяжелыми вра­тами, захлопывающимися за нашей спиной, тупиками, таинственными пещерами, величественными и соблазни­тельно распахнутыми дверьми. Чтобы выбраться наружу, мы должны многому научиться, не терять присутствия духа и запоминать совершенные ошибки. Например, мы узнаем, что некоторые заманчивые пути, ясно различимые и с опо­знавательными знаками, оставленными нашими предшест­венниками, доверчиво ступившими на них, — не что иное, как ловушки: здесь нас подстерегает бездна, из которой нет выхода. Другие ходы, с виду невзрачные и хорошо замас­кированные, или даже лазы, по которым можно передви­гаться только на локтях и коленях, ведут в пещеру Мино­тавра. В этом лабиринте всегда необходимо двигаться осторожно, чутко улавливая последствия своих действий, преодолевая соблазн повторения ошибок, не впадая в высо­комерие и постоянно помня о вездесущей опасности. Преж­де всего нам следует помнить, что даже в спешке мы должны оставлять себе достаточно времени для инициирования информативной обратной связи.

Мы должны иметь в виду, что для нас, в отличие от крыс в лабиринте, набор альтернатив не остается неизменным, он постоянно меняется. Единственно стабильные элемен-

Глава 5. Терапевтическое вмешательство

ты — это избыточность, или дублирование, наблюдающеюся в процессе терапевтических сеансов.

Например, мы нередко на протяжении нескольких сеансов становимся свидетелями поразительных перепа­дов настроения то у одного, то у другого члена супруже­ской пары, включенной в шизофренические взаимоот­ношения. Дублирование состоит в том, что когда один супруг выглядит расстроенным или подавленным, другой спокоен и благодушен. В некоторых семьях мы наблюдаем также тенденцию дисквалифицировать терапевта или сби­вать его с пути, однако не всегда эта задача выпадает одному и тому же члену семьи.

В качестве еще одного примера избыточности можно привести поведение одной из семей, которая от сеанса к сеансу с величайшей изобретательностью запутывала и проблему, и самих терапевтов. Всякий раз, когда разго­вор касался вопроса о бабушке со стороны матери, резко падал групповой IQ!

Тот локус, к которому сходится максимальное число функций, существенных для сохранения системы, систем­ные теоретики называют узловой точкой — ps. Следова­тельно, если направлять свои воздействия на эту узловую точку, можно получить максимальное изменение системы при минимальных затратах энергии.

Если в течение определенного периода времени рабо­тать с семьей так, чтобы встречаться с ней через большие интервалы времени и неизменно фокусировать внимание на обратных связях, то есть реакциях семей на терапевти­ческое воздействие, то возникает ощущение, что дви­жешься от уровня к уровню по траектории, напомина­ющей спираль, от периферии к центральной узловой точке, воздействие на которую способно произвести максимальную трансформацию. Этот факт позволил Рабкину (Rabkin, 1972) сделать следующее проницатель­ное замечание: «Вместо утомительного механистиче­ского подхода (неизбежно требующего огромных затрат энергии) общая теория систем развивает новый подход, при котором результаты достигаются путем трансформа­ции, а не тяжелой работы». Он добавляет, что транс­формации — это изменения, которые происходят сразу,

Часть третья

а не постепенно, и приводит интересное наблюдение: протестантская этика, основывающаяся на проповеди тяжелой работы, процветания и индивидуализма, пред­ставляет собой точный антитезис системной этике.

После этой преамбулы мы можем начать обсуждение первой трудности, ожидающей путешественника в лаби­ринте семейной системы с шизофреническими взаимо­действиями.

Глава 6. Тирания лингвистической обусловленности

Ряд разочарований, испытанных нами в процессе психо­терапевтического лечения семей, включенных в шизофрени­ческое взаимодействие, заставил нас признать, что самое большое препятствие при работе с семьями, и особенно с семьями в состоянии шизофренического взаимодействия, находится внутри нас самих. Это наша собственная неизбеж­ная лингвистическая обусловленность.

Сразу поясним, что прийти к такому выводу нам особен­но помогли две фундаментальные работы: «На пути к эко­логии мышления» Грегори Бейтсона (Bateson, 1972) и «Вой­на со словами» Харли Шендса (Shands, 1971). Эти работы подтолкнули нас к серьезной, требующей немалых усилий работе, необходимой для смены линейной и причинно-следственной познавательной установки на более коррект­ную, позволившую нам разработать более адекватные те­рапевтические методы.

Выявление и детальная классификация коммуникатив­ных нарушений, характерных для семей с шизофрениче­скими взаимодействиями, сами по себе уже представляют определенный научный интерес. Для нас, однако, эти ком­муникативные нарушения являлись источником ошибок до тех пор, пока мы стремились изменить семейные отно­шения путем их коррекции, указывая на подобные нару­шения и побуждая к «правильной» переформулировке сообщений. Иными словами, мы пытались обучить семью функциональному стилю общения. Мы были при этом уверены, что можем плодотворно использовать вербаль­ный код, ошибочно полагая, что семья, включенная в ши­зофреническое взаимодействие, пользуется тем же самым набором значений.

В конце концов мы осознали, в какой степени мы обуслов­лены нашим языковым миром. Действительно, поскольку

Часть третья

рациональное мышление формируется посредством языка, мы описываем реальность (что бы под ней ни понималось) в соответствии с лингвистической моделью, которая ста­новится для нас эквивалентом реальности.

Но язык не есть реальность. Он линейный, в проти­вовес живой и циркулярной реальности. Шендс говорит, что «... язык предписывает нам линейное упорядочение фактов в дискурсивной последовательности. Бессозна­тельно находясь под полным влиянием лингвистического видения, мы выбираем и затем навязываем восприятие мира, основанное на представлении об его линейной организации в виде общезначимых причинно-следствен­ных законов. Поскольку язык постулирует субъект и преди­кат — то, что действует, и то, на что действуют, — во множе­стве сочетаний и перестановок, мы полагаем, что такова структура мира. Но вскоре мы узнаем, что ни в каком достаточно тонком и сложном контексте этот конкретный порядок вещей не обнаруживается, если его не ввести туда произвольно, и впоследствии делаем это, устанавливая разграничения в непрерывном континууме, так что появ­ляются «гипер-» и «гипо-», «нормальное» и «аномальное», «черное» и «белое»» (Shands,197l, p. 32).

Но все равно мы остаемся в плену полной несовме­стимости двух первичных систем, в которых протекает существование человека: живой системы, динамичной и циркулярной, и символической системы (языка), де­скриптивной, статичной и линейной.

Развивая свое видоспецифическое свойство — язык, который также служит главным средством для создания и передачи культурной информации, — человек должен был интегрировать два совершенно различных комму­никативных модуса: аналоговый и цифровой. Поскольку язык является дескриптивным и линейным, мы выну­ждены, для описания взаимодействия, прибегать к ди-хотомизации или к серии дихотомизаций. Дихотоми-зация, навязываемая самой природой языка, который требует «до» и «после», субъекта и объекта (в смысле исполнителятлреципиентадействия), предполагает посту-дагг причины и следствия, а тем самым — моралисти­ческое толкование.

Глава 6. Тирания лингвистической обусловленности

Морализм присущ языку в силу линейности лингвисти­ческой модели. Например, в 15-й главе мы увидим, что в си­туации, где идентифицированный пациент — молодая женщина — играет роль грубого и склонного к насилию первобытного отца, возникает соблазн объявить причи­ной «патологии» несостоятельность и пассивность реаль­ного отца, тем самым впав в моралистическое суждение о нем. Однако в циркулярной модели эти два типа поведе­ния могут рассматриваться просто как взаимно допол­няющие функции одной игры.

В случаях семей с шизофреническими взаимодействи­ями, где два коммуникативных модуса, аналоговый и циф­ровой, находятся в конкуренции, наша лингвистическая обусловленность приводила нас к ряду ошибок, самые значительные из которых могут быть кратко охарактери­зованы следующим образом:

а) концептуализация живой реальности семьи линей­ным способом вместо системно-циркулярного;

б) оценка коммуникативных кодов семьи как «ошибоч­ных» по сравнению с нашими собственными с после­дующей попыткой исправить их;

в) опора почти исключительно на цифровой код, то есть на уровень содержания сообщения в попытках тера­певтического воздействия.

Описание и анализ в последующих главах наших тера­певтических вмешательств прояснит читателям эписте­мологическое и методологическое изменение, которое мы попытались произвести. Общее в этих терапевти­ческих вмешательствах — стремление преодолеть лингви­стический барьер, чтобы попасть в пространство цир-кулярности.

Глава 7. Позитивная коннотация

Фундаментальный терапевтический принцип, кото­рый мы называем позитивной коннотацией, изначально был порожден нашей потребностью не противоречить самим себе, когда мы даем парадоксальное предписание симпто­ма идентифицированного пациента. Разве можем мы пред­писывать поведение, которое сами же раскритиковали?

Хотя отказ от негативной оценки симптома идентифи­цированного пациента дался нам сравнительно легко, того же нельзя сказать о поведении остальных членов семьи, особенно родителей, которое демонстрировало свою тесную связь с симптомом. Шаблонное видение легко могло увлечь в сторону произвольной расстановки пунк­туации, чтобы, в соответствии с причинными отноше­ниями, искать корреляции между симптомом пациента и симптоматическим поведением «других». В результате нередко получалось так, что мы ощущали в себе возму­щение и гнев по отношению к родителям пациента. Такова тирания лингвистической модели, от которой нам трудно было освободиться. Нам пришлось понуждать себя, чтобы полностью осознать антитерапевтические последствия этой ошибочной познавательной установки.

По сути, позитивная коннотация, или осмысление симптома идентифицированного пациента в сочетании с негативным осмыслением симптоматического поведе­ния других членов семьи, равносильна произвольному разделению членов семейной системы на «хороших» и «плохих» и поэтому лишает терапевта возможности работать с семьей как с системной целостностью.

Таким образом, нам стало ясно, что работа в рамках системной модели возможна лишь тогда, когда позитивная коннотация дается одновременно симптому идентифици­рованного пациента и симптоматическому поведению других (например, в форме заявления), все наблюдаемое нами поведение членов семьи вызвано, по нашему мнению,

Глава 7. Позитивная коннотация

одной общей целью сохранения сплоченности семейной группы. В результате терапевт получает возможность рас­сматривать всех членов этой группы на одном уровне без углубления в альянсы или группировки, служащие пита­тельной средой дисфункциональное™ семейной системы. На самом деле, дисфункциональные семьи регулярно, осо­бенно в кризисные периоды, проявляют склонность к рас­колу и разногласиям, характеризующимся навешиванием стандартных ярлыков типа «плохой», «больной», «неспо­собный», «позор общества», «позор семьи» и т. д.

Таким образом, основная функция позитивной коннотации всего наблюдаемого поведения группы состоит в обеспечении доступа терапевта к работе в рамках системной модели^.

Возникает естественный вопрос: почему коннотация должна быть обязательно позитивной, то есть подтвер­ждать что-либо? Нельзя ли получить те же результаты путем тотальной негативной коннотации (отвержения)? Например, мы могли бы заявить, что и симптомы иден­тифицированного пациента, и симптоматическое пове­дение других членов семьи являются «неправильными», поскольку все они служат сохранению стабильности «не­правильной» системы («неправильной», поскольку она по­рождает боль и страдание). Говоря это, мы бы подразу­мевали, что «неправильная» система должна измениться. Но всякая живая система имеет три фундаментальных свойства: 1) целостность (система более или менее неза­висима от образующих ее элементов); 2) способность к ав­токоррекции ( и, следовательно, тенденция к гомеостазу); 3) способность к трансформации.

Здесь важно уточнить, что позитивная коннотация является метакоммуникацией (то есть неявным сообщением терапевта по поводу коммуникации всех членов семейной системы) и тем самым относится к более высокому уровню абстракции. В тео­рии логических типов Расселла постулируется принцип, соглас­но которому то, что включает все элементы множества, не мо­жет быть элементом множества. Давая позитивное метасообще-ние, то есть сообщая об одобрении поведения всех членов множества, мы тем самым делаем метасообщение обо всем множестве и, следовательно, поднимаемся на следующую сту­пень абстракции (Whitehead, Russell, 1910-1913).

Часть третья

Давая негативную оценку, мы подразумеваем, что си­стема должна измениться, и отвергаем тем самым тен­денцию системы к гомеостазу. Поступая таким образом, мы исключаем саму возможность быть принятым дисфунк­циональной группой, которая всегда гомеостатична. Вдоба­вок мы совершаем теоретическую ошибку, произвольно проводя разделительную линию между двумя равнознач­ными функциональными характеристиками живой систе­мы, расценивая тенденцию к гомеостазу как «плохую», а способность к трансформации — как «хорошую», как ес­ли бы эти свойства являлись полярными.

В живой системе ни тенденция гомеостазу, ни способ­ность к трансформации не могут считаться хорошим или плохим качеством: и то, и другое суть функциональные характеристики системы, причем одно не может сущест­вовать без другого. Они сосуществуют в континууме цирку­лярной модели, где на смену «или — или» линейной модели приходит отношение «больше — меньше».

Однако, как указывает Шендс, человек постоянно стремится достичь утопического состояния полной неиз­менности отношений, «идеальной» цели — воссоздания своей внутренней Вселенной, существующей абсолютно независимо от эмпирических фактов: «Данный процесс можно рассматривать как движение к полной независи­мости от здесь-и-сейчас, к освобождению от насущных физиологических нужд. И ученые, и философы нахо­дятся в поиске вечных истин, абстрагированных от гру­бого биологического события. Парадокс заключается в том, что подобное состояние в реальности несовме­стимо с жизнью по той простой причине, что жизнь — это процесс постоянного движения, постоянного увели­чения энтропии, который должен поддерживаться не­прерывным притоком негативной энтропии (и энергети­ческой, и информационной). Таким образом, мы стал­киваемся с извечным парадоксом поиска стабильности и равновесия, хотя ясно, что стабильность и равновесие достижимы только в неорганических системах, да и там лишь в ограниченной степени. Равновесие несовместимо с жизнью или научением: движение вперед, хотя бы в ми­нимальной степени, является абсолютно необходимым

Глава 7. Позитивная коннотация

условием для любой биологической системы» (Shands, 1971, р. 69-70).

Семья, находящаяся в состоянии кризиса и обратив­шаяся за терапией, также страстно вовлечена в пресле­дование этой «идеальной цели»; она бы вообще не пришла к нам, если бы не чувствовала угрозы своему равновесию и стабильности (защищаемой и удерживаемой наперекор эмпирическим факторам). От семьи, которая не чувствует этой угрозы, гораздо труднее добиться адекватной мотива­ции на терапию.

Когда мы говорим о позитивной коннотации, то стал­киваемся с целым рядом противоречий и парадоксов. Выше уже отмечалось необходимость преодолеть свою лингвистическую обусловленность и заложенный в ней морализм. Однако мы должны пользоваться языком хотя бы для того, чтобы одобрить и подтвердить гомеостати-ческое поведение всех членов семьи. Само выражение одобрения, точно так же как неодобрения2, требует ис­пользования «моралистических» суждений.

Получается, что мы должны парадоксально использо­вать язык для того, чтобы переступить через язык, моралис­тическое поведение, чтобы выйти за пределы морализма, поскольку только так мы можем реализовать системный подход, в котором морализм является совершенно бес­смысленным.

Иными словами, квалифицируя «симптоматическое» поведение как «позитивное» или «хорошее» в силу того, что оно мотивируется гомеостатической тенденцией, мы даем позитивную коннотацию не членам системы, а ее целостной гомеостатической тенденции. Однако можно одобрять и опре­деленное поведение отдельных индивидов постольку, поскольку оно выражает общую направленность группы к единству и стабильности. Через такое одобрение терапевт

2 Здесь мы должны заметить, что невербальный аспект нашей позитивной коннотации полностью соответствует вербаль­ному: никаких признаков заученности, иронии или сарказма. Мы способны на это, когда совершенно убеждены в необходи­мости присоединения здесь и сейчас к гомеостатической тенденции семьи.

Часть третья

не только заявляет о себе как о стороннике гомеостати-ческой тенденции, но и предписывает ее.

Принимая во внимание особый тип поведения семьи, включенной в шизофренические взаимоотношения, кото­рый был описан выше в главе 3, можно вывести для нее наиглавнейшее правило — запрет на любые определения отношений. Семья как бы посылает терапевтам метасообще-ние: «Мы можем оставаться вместе лишь до тех пор, пока не определяем отношения. Отсутствие определенных от­ношений существенно для стабильности нашей системы».

Размышления приводят нас также к выводу, что симп­том, то есть психотическое поведение, демонстрируемое идентифицированным пациентом, самой своей причуд­ливостью и непонятностью представляет попытку воспре­пятствовать определению отношений. В этом смысле идентифицированный пациент тоже подчиняется главному правилу. Но, с другой стороны, симптом как выражение протеста подразумевает определение отношений, пусть в критической и иронической форме. На более высоком уровне абстракции получается, по сути, следующее: отно­шения, определенные как неопределимые, тем самым определены как несостоятельные.

В этом смысле идентифицированный пациент несет угрозу нарушения главного правила. Вместе с этой угрозой он привносит в семейную группу состояние тревоги, свя­занное с опасностью нарушения status quo.

Обращение семьи за помощью говорит о том, что она стремится восстановить удовлетворявшее ее равновесие, существовавшее до проявления симптома. И она получает его от традиционной психиатрии, которая называет этот «намек», угрожающий новым определением отношений, изменением, «болезнью» и в качестве таковой «лечит» его.

Посмотрим теперь, как и какими методами мы рабо­таем с этими семьями, когда они к нам приходят.

Прежде всего, в нашей терапевтической работе мы не проводим границу между «симптомом» идентифициро­ванного пациента и остальным «симптоматическим» пове­дением, то есть особыми паттернами коммуникации, в ко­торые вовлечены все члены семьи. Зададимся вопросом: обусловлен ли такой способ коммуникации в семье с шизо-

Глава 7. Позитивная коннотация

френическими взаимоотношениями тем, что ее члены не хотят контактировать между собой иначе, или тем, что они не знают, как это еще можно делать? По поводу данного вопроса мы можем сказать лишь то, что он исхо­дит из иллюзорной возможности альтернатив, точно так же как если бы мы решали, не может или не хочет иденти­фицированный пациент вести себя иначе. На самом деле мы, терапевты, «знаем» лишь одно: все члены семьи про­тивостоят любому изменению, представляющему опас­ность для их гомеостатического идеала, и поэтому мы должны присоединиться к этому идеалу (естественно, лишь на данный момент).

Таким образом, мы делаем противоположное тому, что делает семья. Мы намеренно игнорируем символичес­кий и угрожающий смысл симптома как протеста и призы­ва к изменениям. Зато мы акцентируем и поддерживаем его гомеостатический смысл. Мы поддерживаем и поведе­ние других членов семьи, направленное на ту же цель — сохранение стабильности и сплоченности группы.

Кроме этих фундаментальных функций, позитивная коннотация выполняет еще две важные взаимосвязанные терапевтические функции: 1) четко определяет отноше­ния между членами семьи, а также между терапевтами и семьей без риска дисквалификации; 2) маркирует кон­текст, обозначая его как терапевтический.

В связи с первой из этих функций можно отметить, что семья с шизофреническими взаимодействиями использует аналоговый, а не дискретный язык. Паттерны взаимодей­ствия в семьях такого типа характеризуются стремлением не определять отношения. Каждый член семьи отказы­вается принять на себя роль человека, определяющего отношения (и тем самым устанавливающего для других правила поведения), и в то же время отказывает другим в праве определять отношения (и тем самым устанав­ливать правила поведения для него).

Как показал Хейли и это постоянно подтверждает наш опыт, члены семьи с шизофреническими взаимоотноше­ниями склонны дисквалифицировать все компоненты сообщения: автора, получателя, содержание и даже кон­текст, в котором оно было передано.

Часть третья

Кроме того, Хейли (Haley, 1959) продемонстрировал еще два тесно связанных между собой феномена: а) ни один из членов группы не склонен декларировать или искренне признавать чье-либо лидерство в группе; б) ни один из чле­нов группы не склонен всерьез принимать обвинения, иначе говоря, ответственность, за какие-либо ошибки и не­приятности. Таким образом, позитивная коннотация имеет целый ряд сообщений на различных уровнях.

1. Терапевты четко определяют отношения между чле­нами семьи как дополнительные к системе, точнее, к ее гомеостатической тенденции. Когда все члены семьи обнаруживают себя в идентичных дополнительных позициях по отношению к системе, то это устраняет присущее им скрытое симметричное напряжение.

2. Терапевты четко определяют отношения между семьей и собой как дополнительные и столь же ясно заявляют о своем лидерстве. Это делается не только путем прямой и явной коммуникации, но и импли­цитно, через глобальную метакоммуникацию, нося­щую характер подтверждения.

Действуя таким образом, терапевты сообщают, что у них нет сомнений относительно собственного иерархи­ческого превосходства. На деле это выглядит так, что ав­торитетное лицо, которое высказывает свое одобрение и мотивирует его, сообщает об отсутствии у него каких-либо внутренних сомнений3.

Члены семьи не могут ни отвергнуть, ни дисквалифи­цировать контекст такой коммуникации, поскольку она со­ответствует доминирующей тенденции системы — гомео­статической.

Именно потому, что позитивная коннотация содержит одобрение, а не осуждение, она позволяет терапевтам избежать отвержения системой. Более того, не исклю­чено, что она позволяет семье впервые пережить ситуа­цию получения открытого одобрения.

3 Здесь мы используем слово «авторитет» в позитивном смысле, как в латинском «auctoritas», происходящего от «augere», что значит «делать больше, превосходить другого».

Глава 7. Позитивная коннотация

Но в то же время позитивная коннотация имплицитно ставит семью перед парадоксом: почему, будучи положитель­ным явлением, групповая сплоченность требует наличия «пациента»?

Функция определения отношений связана с функцией маркировки контекста: четкое определение отношений, как оно описано выше, является маркером терапевти­ческого контекста.

Резюмируя, мы можем сказать, что позитивная кон­нотация предоставляет нам возможность:

1) объединить всех членов семьи на основе дополнитель­ности по отношению к системе, не давая им ни в какой форме моралистических оценок и благодаря этому избегая каких-либо размежеваний членов группы;

2) вступить в союз с системой благодаря подтверждению ее гомеостатической тенденции;

3) быть принятыми системой в качестве ее полноправных членов, поскольку мы мотивируемы теми же желаниями;

4) подтвердить гомеостатическую тенденцию с целью парадоксально активизировать способность к транс­формации, поскольку позитивная коннотация ставит семью перед парадоксом: почему для сплоченности группы, оцениваемой терапевтами как хорошее и же­лательное качество, нужен «пациент»;

5) четко определить отношения между семьей и тера­певтом;

6) маркировать контекст как терапевтический.

Однако нельзя сказать, что практическое воплощение принципа позитивной коннотации не вызывает труд­ностей. Бывает, что терапевт, искренне убежденный, что дает позитивную коннотацию всем членам семьи, в действительности, сам того не сознавая, делает произ­вольную дихотомизацию.

У нас подобное произошло при работе с семьей, со­стоявшей из представителей трех поколений, где иденти­фицированным пациентом был шестилетний мальчик с диагнозом тяжелого аутизма. На третий сеанс были приглашены, кроме мальчика и его родителей, дедушка и бабушка со стороны матери.

Часть третья

Из материала, полученного на сеансе, мы предположи­ли существование интенсивной собственнической привя­занности бабушки к своей дочери, которая шла навстречу этой привязанности тем, что находила разные способы заявить о своей нужде в материальной помощи. В конце сеанса мы выразили дочери восхищение чуткостью и добро­той, которые она всегда выказывала по отношению к ма­тери. Это было ошибкой с нашей стороны, что мы неза­медлительно поняли по восклицанию матери: «Так значит, я эгоистична!» Ее негодование вскрыло тайное соперни­чество между матерью и дочерью по поводу того, кто из них великодушнее. Эта ошибка вызвала враждебность бабушки и поставила под угрозу продолжение терапии.

В другом случае семья восприняла нашу оценку как не­гативную, хотя мы давали ее как позитивную. Следующий пример иллюстрирует это.

Семья состояла из трех человек: отца, Марио, матери, Марты, семилетнего Лайонела, направленного к нам с диаг­нозом «детский аутизм». Учитывая тесные связи этой семьи с другими близкими родственниками (что характерно для большинства семей с детьми-психотиками), мы пригласили на пятый сеанс бабушку и дедушку с материнской стороны. На этом сеансе нам представилась возможность наблюдать поразительный пример избыточности.

Бабушка и дедушка как пара были всю жизнь предельно симметричны в своей борьбе. Их вражда разделила семью на две части: Марту привлек на свою сторону отец, жест­кий и властный человек, а ее младшего брата Никола, которому уже было за тридцать и который был женат, всегда любила и чрезмерно опекала мать, мягкая и обая­тельная женщина.

На предыдущих сеансах выяснилось, что Марта, «уже имея» любовь отца, страстно жаждала любви матери, то есть того псевдопривилегированного отношения, кото­рое всегда было направлено на брата. Она сама говорила о своей ревности к брату, которую разделял и ее муж Марио. Марио, обычно бесстрастный и инертный, ожив­лялся, лишь выражая резкую неприязнь к своему эгоистич­ному и инфантильному шурину, который к тому же, по его мнению, не заслуживал щедрой любви, изливаемой на него

Глава 7. Позитивная коннотация

его матерью. Избыточность, поразившая нас на этом сеансе, заключалась во вновь и вновь произносившихся бабушкой словах, что она очень склонна любить тех, кого не любят. Она любила и до сих пор любит своего сына, Никола, только потому, что ее муж никогда его не любил, а отдал всю свою любовь Марте. Теперь она чувствует себя обязанной любить жену Никола (бедняжка, она круглая сирота), и она по-настоящему любит Лайонела, своего внука-психотика, прежде всего потому, что, как ей ка­жется, Марта в действительности так и не приняла его. С того самого момента, как он родился, бабушка заметила (и тут голос ее задрожал от глубоких чувств), что с ним обращаются «как с теленком».

В течение сеанса стало ясно, что у этой «милой» бабуш­ки всегда был и до сих пор остается в силе моральный императив «любить нелюбимых» (явный симметричный ход). В конце сеанса терапевты сердечно поблагодарили бабушку и дедушку за их доброе сотрудничество и отпусти­ли семью без каких-либо специальных комментариев.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.