Платон. Государство. Книга седьмая

Стр 1 из 2Следующая ⇒

Платон. Государство

Книга седьмая

После этого, ты можешь уподобить нашу человеческую природу в отношении

просвещенности и непросвещенности вот какому состоянию... Представь, что

люди находятся как бы в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее

длину тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах и на шее оковы,

так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у их прямо

перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди

обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине,

а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная, представь,

невысокой стеной, вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих

помощников, когда поверх ширмы показывают кукол.

- Это я себе представляю, - сказал Главкон.

- Так представь же себе и то, что за этой стеной другие люди несут

различную утварь, держа ее так, что она видна поверх стены; проносят они и

статуи, и всяческие изображения живых существ, сделанные из камня и дерева.

При этом, как водится, одни из несущих разговаривают, другие молчат. ...

Прежде всего разве ты думаешь, что находясь в таком положении, люди

что-нибудь видят, свое ли или чужое, кроме теней, отбрасываемых огнем на

расположенную перед ними стену пещеры? ...

Если бы узники были в состоянии друг с другом беседовать, разве,

думаешь ты, не считали бы они, что дают названия именно тому, что видят?

Далее. Если бы в их темнице отдавалось эхом все, что бы не произнес

любой из проходящих мимо, думаешь ты, они приписали бы эти звуки чему-нибудь

иному, а не проходящей тени? ...

Такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых

мимо предметов.

Когда же с кого-нибудь из них снимут оковы, заставят его вдруг встать,

повернуть шею, пройтись, взглянуть вверх - в сторону света, ему будет

мучительно выполнять все это, он не в силах будет смотреть при ярком сиянии

на те вещи, тень от которых он видел раньше.

Тут нужна привычка, раз ему предстоит увидеть все то, что там, наверху.

Начинать надо с самого легкого: сперва смотреть на тени, затем на отражения

в воде людей и различных предметов, и уж потом - на самые вещи; при этом то,

что на небе, и самое небо ему легче было бы видеть не днем, а ночью, то есть

смотреть на звездный свет и Луну, а не на Солнце и его свет. -

Вспомнив свое прежнее жилище, тамошнюю премудрость и сотоварищей по

заключению, разве не сочтет он блаженством перемену своего положения и разве

не пожалеет он своих друзей? ...

А если они воздавали там какие-нибудь почести и хвалу друг другу,

награждая того, кто отличился наиболее острым зрением при наблюдении текущих

мимо предметов и лучше других запоминал, что обычно появлялось сперва, а что

после, а что одновременно, и на этом основании предсказывал грядущее, то,

как ты думаешь, жаждал бы всего этого тот, кто уже освободился от уз, и

разве завидовал бы он тем, кого почитают узники и кто среди них влиятелен?

Обдумай еще и вот что: если бы такой человек опять спустился туда и сел

бы на то же самое место, разве не были бы его глаза охвачены мраком при

таком внезапном уходе от Солнца?

А если ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками,

разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не

привыкнут - а на это потребовалось бы немалое время, - разве не казался бы

он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с

испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь. А кто

принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не

убили бы, попадись он им в руки? ...

Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, - это подъем души

в область умопостигаемого. ... Так вот что мне видится: в том, что

познаваемо, идея блага - это предел, и она с трудом различима, но стоит

только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она -

причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает

свет и его владыку, а в области умопостигаемого она сама - владычица, от

которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет

сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни.

- Я согласен с тобой, насколько мне это доступно.

- Тогда будь со мной заодно еще вот в чем: не удивляйся, что пришедшие

ко всему этому не хотят заниматься человеческими делами; их души всегда

стремятся ввысь.

А удивительно разве, по-твоему, если кто-нибудь, перейдя от

божественных созерцаний к человеческому убожеству, выглядит неважно и

кажется крайне смешным? Зрение еще не привыкло, а между тем, прежде чем он

привыкнет к окружающему мраку, его заставляют выступать на суде или еще

где-нибудь и сражаться по поводу теней справедливости или изображений,

отбрасывающих эти тени, так что приходится спорить о них в том духе, как это

воспринимают люди, никогда не видавшие самое справедливость. -

...Просвещенность - это совсем не то, что утверждают о ней некоторые

лица, заявляющие, будто в душе человека нет знания и они его туда

вкладывают, вроде того как вложили бы в слепые глаза зрение. ...

...У каждого в душе есть такая способность; есть у души и орудие,

помогающее каждому обучиться. Но как глазу невозможно повернуться от мрака к

свету иначе чем вместе со всем телом, так же нужно отвратиться все душой ото

всего становящегося: тогда способность человека к познанию сможет выдержать

созерцание бытия и того, что в нем всего ярче, а это, как мы утверждаем и

есть благо.

Как раз здесь и могло бы проявиться искусство обращения: каким образом

всего легче и действеннее можно обратить человека. Это вовсе не значит

вложить в него способность видеть - она же у него имеется, но неверно

направлена, и он смотрит не туда, куда надо. Вот здесь-то и надо приложить

силы.

Разве ты не замечал у тех, кого называют хотя и дурными людьми, но

умными, как проницательна их душонка и как они насквозь видят то, что им

надо? Значит, зрение у них неплохое, но оно вынуждено служить их порочности,

и, чем острее они видят, тем больше совершают зла.

А разве естественно и неизбежно не вытекает из сказанного раньше

следующее: для управления государством не годятся как люди непросвещенные и

несведущие в истине, так и те, кому всю жизнь предоставлено заниматься

самоусовершенствованием, - первые потому, что в их жизни нет единой цели...

а вторые потому, что по доброй воле они не станут действовать, полагая, что

уже при жизни переселились на Острова блаженных.

Мы не позволим им оставаться там, на вершине, из нежелания спуститься

снова к тем узникам, и, худо ли бедно ли, они должны будут разделить с ними

труды их и почести.

- Выходит, мы будем несправедливы к этим выдающимся людям и из-за нас

они будут жить хуже, чем могли бы.

- Ты опять забыл, друг мой, что закон ставит своей целью не

благоденствие одного какого-нибудь слоя населения, но благо всего

государства. То убеждением, то силой обеспечивает он сплоченность всех

граждан, делая так, чтобы они были друг другу взаимно полезны в той мере, в

какой они вообще могут быть полезны для всего общества. Выдающихся людей он

включает в государство не для того, чтобы предоставить им возможность

уклоняться куда кто хочет, но чтобы самому пользоваться ими для укрепления

государства. ...

Мы скажем им так: "Во всех других государствах люди, обратившиеся к

философии, вправе не принимать участия в государственных делах, потому что

люди сделались такими само собой, вопреки государственному строю, а то, что

вырастает само собой, никому не обязано своим питанием и не должно стремится

возместить свои расходы. А вас родили мы для вас же самих и для остальных

граждан, подобно тому как у пчел среди их роя бывают вожди и цари. Вы

воспитаны лучше и совершеннее, чем те философы, и более их способны

заниматься и тем и другим".

А ты не думаешь, что наши питомцы, слыша это, выйдут из нашего

повиновения и не пожелают трудиться, каждый в свой черед, вместе с

гражданами, а предпочтут все время пребывать друг с другом в области чистого

бытия ?

Так уж обстоит дело, дорогой мой. Если ты найдешь для тех, кому

предстоит править, лучший образ жизни, чем обладание властью, тогда у тебя

может осуществиться государство с хорошим государственным строем. Ведь

только в таком государстве будут править те, кто на самом деле богат - не

золотом, а тем, чем должен быть богат счастливый: добродетельной и разумной

жизнью. Если же бедные и неимущие добиваются доступа к общественным благам,

рассчитывая урвать себе оттуда кусок, тогда не быть добру: власть становится

чем-то таким, что можно оспаривать, и подобного рода домашняя, внутренняя

война губит и участвующих в ней, и остальных граждан.

А можешь ты назвать какой-нибудь еще образ жизни, выражающий презрение

к государственным должностям, кроме того, что посвящен истинной философии?

Хочешь, посмотрим, каким образом получаются такие люди и с помощью чего

можно вывести их наверх, к свету, подобно тому, как, по преданию, некоторые

поднялись из Аида к богам? ...

Но ведь это не то же самое, что перевернуть черепок; тут надо душу

повернуть от некоторого сумеречного дня к истинному дню бытия; такое

восхождение мы, верно, назовем стремлением к мудрости. ...

Так какое же познание, Главкон, могло бы увлечь душу от становления к

бытию?

...Давай возьмем то, что распространяется на них всех. ...

Да то общее, чем пользуется любое искусство, а также рассудок и знания,

то, что каждый человек должен узнать прежде всего.

- Что же это?

- Да пустяк: надо различать, что такое один, два и три. В общем я

называю это числом и счетом. Разве не так обстоит дело, что любое искусство

и знание вынуждено приобщаться к нему?

По своей природе она относится, пожалуй, к тому, что ведет человека к

размышлению, то есть к тому, что мы с тобой ищем, но только никто не

пользуется ею действительно как наукой, увлекающей нас к бытию. ...

Кое-что в наших восприятиях не побуждает наше мышление к дальнейшему

исследованию, потому что достаточно определяется самим ощущением; но кое-что

решительно требует такого исследования, поскольку ощущение не дает ничего

надежного. ...

Не побуждает к исследованию то, что не вызывает одновременно

противоположного ощущения, а то, что вызывает такое ощущение, я считаю

побуждающим к исследованию, поскольку ощущение обнаруживает одно нисколько

не больше, чем другое, ему противоположное, все равно, относится ли это

ощущение к предметам, находящимся вблизи или к далеким.

Естественно, что при таких обстоятельствах душа привлекает себе на

помощь рассуждение и размышление и прежде всего пытается разобраться, об

одном ли предмете или о двух разных предметах сообщает ей в том или ином

случае ощущение.

Ведь зрение, утверждаем мы, воспринимает большое и малое не раздельно,

а как нечто слитное, не правда ли?

Для выяснения этого мышление в свою очередь вынуждено рассмотреть

большое и малое, но не в их слитности, а в их раздельности: тут полная

противоположность зрению. ... Так вот, не из-за этого ли и возникает у нас

прежде всего вопрос: что же это, собственно, такое - большое и малое? ... И

таким образом, одно мы называем умопостигаемым, а другое - зримым. ...

Так вот как раз это я и пытался теперь сказать: кое-что побуждает

рассудок к деятельности, а кое-что - нет. То, что воздействует на ощущения

одновременно со своей противоположностью, я определил как побуждающее, а что

таким образом не воздействует, то и не будит мысль.

Значит, они принадлежат к тем познаниям, которые мы искали. Воину

необходимо их усвоить для войскового строя, а философу - для постижения

сущности всякий раз, как он вынырнет из области становящегося, иначе ему

никогда не стать мыслителем.

Действительно, теперь, после разбора искусства счета, я понимаю, как

оно точно и во многом полезно нам для нашей цели, если заниматься им ради

познания, а не по-торгашески. ...

...Оно усиленно влечет душу ввысь и заставляет рассуждать о числах

самих по себе, ни в коем случае не допуская, чтобы кто-нибудь подменял их

имеющими число видимыми и осязаемыми телами.

Вот ты и видишь, мой друг, что нам и в самом деле необходима эта наука,

раз оказывается, что она заставляет душу пользоваться самим мышлением ради

истины.

Приходилось ли тебе наблюдать, как люди с природными способностями к

счету бывают восприимчивы, можно сказать, ко всем наукам? Даже все те, кто

туго соображают, если они обучаются этому и упражняются, то, хотя бы они не

извлекали из этого для себя никакой иной пользы, все же становятся более

восприимчивыми, чем были раньше. ...

Право, я думаю, ты нелегко и не много найдешь таких предметов, которые

представляли бы для обучающегося, даже усердно, больше трудностей, чем этот.

И ради всего этого нельзя оставлять в стороне такую науку, напротив,

именно с ее помощью надо воспитывать людей, имеющих прекрасные природные

задатки. ...

Стало быть, пусть это будет у нас первая наука. Рассмотрим же и вторую,

связанную, впрочем, с первой: подходит ли она нам?

Но кто хоть немного знает толк в геометрии, не будет оспаривать, что

наука эта полностью противоположна тем словесным выражениям, которые в ходу

у занимающихся ею. ...

Они выражаются как-то очень забавно и принужденно. Словно они заняты

практическим делом и имеют в виду интересы этого дела, они употребляют

выражения "построим" четырехугольник, "проведем" линию, "произведем

наложение" и так далее, все это так и сыплется из их уст. А между тем это

ведь наука, которой занимаются ради познания. ...

Это наука, которой занимаются ради познания вечного бытия, а не того,

что возникает и гибнет. ...

Значит, милый мой, она влечет душу к истине и воздействует на

философскую мысль, стремя ее ввысь, между тем как теперь она у нас низменна

вопреки должному. ...

Значит, надо по возможности строже предписать, чтобы граждане

Прекрасного города ни в коем случае не оставляли геометрию, ведь немаловажно

даже побочное ее применение.

Что же? Третьим предметом будет у нас астрономия, как по-твоему?

- По-моему, да, потому что внимательные наблюдения за сменой времен

года, месяцев и лет пригодны не только для земледелия и мореплавания, но не

меньше и для руководства военными действиями.

- Это у тебя приятная черта: ты, видно, боишься, как бы большинству не

показалось, будто ты предписываешь бесполезные науки. Между тем вот что

очень важно, хотя поверить этому трудно: в науках этих очищается и вновь

оживает некое орудие души каждого человека, которое другие занятия губят и

делают слепым, а между тем сохранить его в целости более ценно, чем иметь

тысячу глаз, ведь только при его помощи можно увидеть истину.

После плоскостей мы взялись за объемные тела, находящиеся в движении, а

надо бы раньше изучить их самих по себе, ведь правильнее было бы после

второго измерения рассмотреть третье: оно касается кубов и всего того, что

имеет глубину.

- Это так, Сократ, но здесь, кажется, ничего еще не открыли.

- Причина тут двоякая: нет такого государства, где наука эта была бы в

почете, а исследуют ее слабо, так как она трудна. Исследователи нуждаются в

руководителе, без него им не сделать открытий. Прежде всего трудно ожидать,

чтобы такой руководитель появился, а если даже он и появится, то при

нынешнем положении вещей те, кто исследует эти вещи, не стали бы его

слушать, так как они слишком высокого мнения о себе. Если бы все государство

в целом уважало такие занятия и содействовало им, исследователи подчинились

бы, и их непрерывные усиленные поиски раскрыли бы свойства изучаемого

предмета.

Итак, четвертым предметом познания мы назовем астрономию, в настоящее

время она как-то забыта, но она воспрянет, если ею займется государство.

- Естественно. Ты недавно упрекнул меня, Сократ, что моя похвала

астрономии была пошлой, так вот, теперь я произнесу ей похвалу в твоем духе:

ведь, по-моему, всякому ясно, что она заставляет душу взирать ввысь и ведет

ее туда, прочь ото всего здешнего.

- Возможно, что всякому это ясно, кроме меня, мне-то кажется, что это

не так.

Пожалуй, ты еще скажешь, будто если кто-нибудь, запрокинув голову,

разглядывает узоры на потолке и при этом кое-что распознает, то он видит это

при помощи мышления, а не глазами. - Глядит ли кто, разинув рот, вверх или

же, прищурившись, вниз, когда пытается с помощью ощущений что-либо

распознать, все равно, утверждаю я, он никогда этого не постигнет, потому

что для подобного рода вещей не существует познания и душа человека при этом

смотрит не вверх, а вниз, хотя бы он даже лежал навзничь на земле или плыл

по морю на спине.

Эти узоры на небе, украшающие область видимого, надо признать самыми

прекрасными и совершенными из подобного рода вещей, но все же они сильно

уступают вещам истинным с их перемещениями друг относительно друга,

происходящими с подлинными быстротой и медленностью, согласно истинному

числу и во всевозможных истинных формах, причем перемещается все содержимое.

Это постигается разумом и рассудком, но не зрением.

Значит, небесным узором надо пользоваться как пособием для изучения

подлинного бытия...

Значит, мы будем изучать астрономию так же, как геометрию, с

применением общих положений, а то, что на небе, оставим в стороне...

Пожалуй, как глаза наши устремлены к астрономии, так уши - к движению

стройных созвучий; эти две науки - словно родные сестры... Так же, как

астрономы, люди трудятся там бесплодно: они измеряют и сравнивают

воспринимаемые на слух созвучия и звуки.

...Они ищут числа в воспринимаемых на слух созвучиях, но не подымаются

до рассмотрения общих вопросов и не выясняют, какие числа созвучны, а какие

нет и почему.

Я по крайней мере думаю, что если изучение всех разобранных нами

предметов доходит до установления их общности и родства и приводит к выводу

относительно того, в каком именно отношении они друг к другу близки, то оно

будет способствовать достижению поставленной нами цели, так что труд этот

окажется небесполезным.

Так вот, Главкон, это и есть тот самый напев, который выводит

диалектика. Он умопостигаем... Когда же кто-нибудь делает попытку

рассуждать, он, минуя ощущения, посредством одного лишь разума устремляется

к сущности любого предмета и не отступает, пока при помощи самого мышления

не постигнет сущности блага. Так он оказывается на вершине умопостигаемого,

подобно тому как другой взошел на вершину зримого.

Не назовешь ли ты этот путь диалектическим?

Взятое в целом, занятие теми науками, о которых мы говорили, дает эту

возможность и ведет прекраснейшее начало нашей души ввысь, к созерцанию

самого совершенного в существующем...

Никто не докажет нам, будто можно сделать попытку каким-нибудь иным

путем последовательно охватить все, то есть сущность любой вещи, ведь все

другие способы исследования либо имеют отношение к человеческим мнениям и

вожделениям, либо направлены на возникновение и сочетание вещей или же

целиком на поддержание того, что растет и сочетается.

Значит, в этом отношении один лишь диалектический метод придерживается

правильного пути: отбрасывая предположения, он подходит к первоначалу с

целью его обосновать; он потихоньку высвобождает, словно из какой-то

варварской грязи, зарывшийся туда взор нашей души и направляет его ввысь,

пользуясь в качестве помощников и попутчиков теми искусствами, которые мы

разобрали.

Тогда нас удовлетворят, как и раньше, следующие названия: первый раздел

- познание, второй - размышление, третий - вера, четвертый - уподобление.

Оба последних, вместе взятые, составляют мнение, оба первых - мышление. И

как сущность относится к становлению, так мышление - к мнению. А как

мышление относится к мнению, так познание относится к вере, а рассуждение к

уподоблению.

Конечно, ты называешь диалектиком того, кому доступно доказательство

сущности каждой вещи.

Кто не в силах в помощью доказательства определить идею блага, выделив

ее из всего остального; кто не идет, словно на поле битвы, сквозь все

препятствия, стремясь к опровержению, основанному не на мнении, а на

понимании сущности... Такой человек проводит нынешнюю свою жизнь в спячке и

сновидениях, и, прежде чем он здесь пробудится, он, придя в Аид,

окончательно погрузится в сон.

Значит, счет, геометрию и разного рода другие предварительные познания,

которые должны предшествовать диалектике, надо преподавать нашим стражам еще

в детстве, не делая, однако, принудительной форму обучения. ...

Свободнорожденному человеку ни одну науку не следует изучать рабски.

...

Поэтому, друг мой, питай своих детей науками не насильно, а играючи,

чтобы ты лучше мог наблюдать природные наклонности каждого.

По истечении этого срока юноши, отобранные из числа двадцатилетних,

будут пользоваться большим почетом сравнительно с остальными, а наукам,

порознь преподававшимся им, когда они были детьми, должен быть сделан общий

обзор, чтобы показать их сродство между собою и с природой бытия. ...

И это самая главная проверка, имеются ли у человека природные данные

для занятий диалектикой или нет. Кто способен все обозреть, тот - диалектик,

кому же это не под силу, тот - нет. ...

Вот тебе и придется подмечать, кто наиболее отличится в этом, кто будет

стойким в науках, на войне и во всем том, что предписано законом. Из этих

юношей, когда им исполнится тридцать лет, надо будет опять-таки произвести

отбор, окружить их еще большим почетом и подвергнуть испытанию их

способность к диалектике, наблюдая, кто из них умеет, не обращая внимания на

зрительные и остальные ощущения, подняться до истинного бытия. Но здесь

требуется величайшая осторожность, мой друг.

- А собственно, почему?

- Разве ты не замечаешь зла, связанного в наше время с умением

рассуждать, - насколько оно распространилось.

- В чем же оно состоит?

- Люди, занимающиеся этим, преисполнены беззакония.

- И в очень сильной степени.

- ...Относительно того, что справедливо и хорошо, у нас с детских лет

имеются взгляды, в которых мы воспитаны под воздействием наших родителей, -

мы подчиняемся им и их почитаем.

Когда перед человеком, находящемся в таком положении, встанет Вопрос,

вопрошая: "Что такое прекрасное?" - человек ответит так, как привычно усвоил

от законодателя, однако дальнейшее рассуждение это опровергнет. После частых

и всевозможных опровержений человек этот падет так низко, что будет

придерживаться мнения, будто прекрасное ничуть не более прекрасно, чем

безобразное. Так же случится и со справедливостью, с благом и со всем тем,

что он особенно почитал. После этого что, по-твоему, станется с его

почтительностью и послушанием?

- У него неизбежно уже не будет такого почтения и послушания.

- Если же он перестанет считать все это ценным и дорогим, как бывало, а

истину найти будет не в состоянии, то, спрашивается, к такому же иному

образу жизни ему естественно обратиться, как не к тому, который ему будет

лестен?

- Все другое исключено.

- Так окажется, что он стал нарушителем законов, хотя раньше соблюдал

их предписания. ...

Значит, чтобы люди тридцатилетнего возраста не вызывали у тебя

подобного сожаления, надо со всевозможными предосторожностями приступать к

рассуждениям. ...

Разве не будет одной из постоянных мер предосторожности не допускать,

чтобы вкус к рассуждениям проявлялся смолоду? Я думаю, от тебя не укрылось,

что подростки, едва вкусив о таких рассуждений, злоупотребляют ими ради

забавы, увлекаясь противоречиями и подражая тем, кто их опровергает, да и

сами берутся опровергать других, испытывая удовольствие от того, что своими

доводами они, словно щенки, тащат и рвут на части всех, кто им подвернется.

- Да, в этом они не знают удержу.

- После того как они сами опровергнут многих и многие опровергнут их,

они вскорости склоняются к полному отрицанию прежних своих утверждений, а

это опорочивает в глазах других людей и их самих да заодно и весь предмет

философии.

Разве не относится к мерам предосторожности все то, о чем мы говорили

раньше: допускать к отвлеченным рассуждениям лишь упорядоченные и стойкие

натуры, а не так, как теперь, когда за это берется кто попало, в том числе

совсем неподходящие люди?

А когда им будет пятьдесят, то тех из них, кто уцелел и всячески

отличился, - как на деле, так и в познаниях - пора будет привести к

окончательной цели - заставить их устремить ввысь свой духовный взор и

взглянуть на то самое, что всему дает свет, а увидев благо само по себе,

взять его за образец и упорядочить и государство, и частных лиц, а также

самих себя - каждого в свой черед - на весь остаток своей жизни. Большую

часть времени они станут проводить в философствовании, а когда наступит

черед, будут трудиться над гражданским устройством, занимать государственные

должности - не потому, что это нечто прекрасное, а потому, что так

необходимо ради государства. Таким образом, они постоянно будут воспитывать

людей, подобных им самим, и ставить их стражами государства взамен себя, а

сами отойдут на Острова блаженных, чтобы там обитать. Государство на

общественный счет соорудит им памятники и будет приносить жертвы как

божествам, если это подтвердит Пифия, а если нет, то как счастливым и

божественным людям.

12 Следующая ⇒