МАРИЯ МАРКОВА. г. Вологда

МАРИЯ МАРКОВА

г. Вологда

Родилась в 1982 году, живёт в Вологде. Окончила филологический факультет ВГПУ. Дипломант международного литературного Волошинского конкурса. Финалист поэтического конкурса «Заблудившийся трамвай» имени Н.С. Гумилёва 2010 года. Лауреат премии Президента Российской Федерации для молодых деятелей культуры 2010 года с формулировкой «за вклад в развитие традиций российской поэзии». Лауреат фестиваля «Киевские лавры» за 2013 год. Член Союза российских писателей. В 2012 году вышла книга стихотворений «Соломинка», в 2017 – «Сердце для соловья» (Москва, изд-во «Воймега»). Публиковалась в «Литературной газете», в журналах «Дружба народов», «Знамя», «Новый мир», «Сибирские огни», «Новый берег» и др.

* * *

Пересыпать воспоминаний

мутнеющую чешую.

Вот гость из области изгнаний

снимает время, как свою

одежду, и под каждым слоем

он связан путами условий

и несвободен от меня.

У правильного горизонта

он снова пишет письма с Понта

при красном отсвете огня.

Покоя нет, и тени тянут

кривые плоские тела –

прильнут к живому и отпрянут

от мёртвого. Из-за стола

не встанешь, из своей же книги

не выйдешь при сюжетном сдвиге

в напрасных поисках тепла.

Зима. Крестьянин, торжествуя

нетленность, молча ждёт зимой

сухую розу поцелуя

в стихах, и долог путь домой.

Не попрощаться, не расстаться

в слепящей сини, в белизне

и по учебникам скитаться

в чужой неопытной слюне,

меняться, примерять личины

и на свои же сорочины

в сетях являться малышне.

* * *

Человек проходит девять

сетевых кругов,

в языках любви и гнева

сетевых богов

ищет.

Слово – свет. Сияет

голубой экран.

И на слово не влияет

избранный тиран.

Напишу в безлюдном чате

о своей тоске.

Ничего не отвечайте.

Это на песке

за мгновенье до прилива

разные слова.

Разве может быть тоскливо

в мире большинства?

Разве можно потеряться

на земных путях,

комментарием остаться

в кратких новостях?

И на нет сойти во гневе

спора не судьба.

Как поётся там в припеве?

О шазам-арба!

* * *

Вчера в дочерней простоте

открыла разум пустоте.

О мать моя, куда идём мы

в мычании, в смыканье губ

по улице пустой и тёмной,

вдоль заводских высоких труб?

Какой мозаики разбитой

предметы спящие лежат,

на этой улице забытой

какие яблони дрожат

от ветра? – где ты, ветер-ветер,

ответь мне в яме бытия,

в какие призрачные сети

попала музыка твоя

упрямая? – но облетели

былые света лепестки,

в корявом и трухлявом теле

стучат суставами жуки,

я слышу звуки заводские,

а где же голоса людские,

и что за тени, тихи, наги,

в колеблющемся полумраке

идут себе, бредут в мерцанье,

как металлические цапли –

здесь тень от тени высока, –

куда идут, когда река

встаёт и смотрит чёрным оком

зеркальным, и в её глубоком

пространстве ни одной звезды,

а только щедрое забвенье

в одном глотке её воды.

* * *

Как холодно, когда кому-то поверяешь

ещё не до конца растраченный секрет,

и окна в октябре на море отворяешь,

и достаёшь слезу из пачки сигарет.

Нет у меня теперь ни лепетавшей ивы,

ни тех собачьих роз, оборванных шпаной,

но в этой пустоте лишь прошлое ревниво –

как за одной из роз – всегда следит за мной.

Что говорят про стыд, про жалкое волненье,

про жадность и про то, о чём не говорят?

Как заключить свой страх в одно стихотворенье,

поставить боль и гнев в одной строке, подряд,

связав их навсегда, а нежность и прощенье

внезапно развести с упрёком по углам?

Как стыдно на свету – с осенним освещеньем,

с огнём небытия, бегущим по стволам,

по выцветшей траве. О нежности ли это:

от воздуха в крови – исчезновенье цвета

и сообщенье свойств прозрачности телам?

* * *

В опустошении так много полноты,

что кажется – расширились кусты,

как лёгкие. Дыхание для воли,

а задыхание под зеркалом воды –

для боли. Если мне не снишься ты,

то снится что-то страшное, по жести

скребётся ветка, мечется листок,

но скоро проясняется восток,

как прошлое в одном прощальном жесте.

Так вот какая карта дня, – повсюду,

куда ни глянь, граница пустоты,

и я тебя, наверное, забуду,

как бабочка, от жаркой тесноты

освободившись, – где душе преграда?

При свете дня все призраки милы,

и ветер открывает клетки сада,

заглядывает в дальние углы –

со всех ветвей последнее сдувает,

и сердце ненароком задевает, –

так просто жить и вдруг не пережить

мгновения, потери – кто ты? где ты? –

Не в поисках ли ветер все предметы

стремится обнажить?

* * *

Возраст страха – странное ли дело –

не найти нигде

ни опоры, ни покоя. Тело –

корка на воде.

Расползутся трещины, и льдины

встанут на дыбы.

Старый бой любви и скарлатины.

Ножницы судьбы.

Лист с изнанки мягче и нежнее.

Человек – внутри.

С каждым годом кажется смешнее,

но всегда – внутри.

А снаружи зимние забавы,

санки и снежки,

серый лёд весенней переправы,

робкие шажки.

Лыжный путь – прямые по линейке –

прямо по реке –

вдруг пересекутся в этом веке

где-то вдалеке.

Нет, не обещание остаться,

не попытка быть,

с рифмой биться и внезапно сдаться –

видеть и забыть.

* * *

Письмо спешит, а получатель

лежит в бреду и выключатель

нашаривает на стене,

но темнота сбивает с толку,

и жизнь похожа на иголку,

на цепенеющий в огне

сосновый лес, о ужас, ужас,

мы долго жили без тепла,

ходили с холодом по свету,

и наша ненависть прошла,

она обуглилась, алея,

и испугалась майских рощ,

и вот уже идёт, жалея

и жалуясь, над пеплом дождь,

но не жалей, – и в лихорадке,

и в тусклой жажде – где вода? –

всё будет весело, в порядке,

опять, чудесно, как всегда.

* * *

Дитя, сегодня ты – дитя. О милое дитя,

не думай больше ни о чём, и день пройдёт шутя.

Серьёзный свет, серьёзный слог, – откуда пустота?

Я преподам тебе урок, что всё, чему подходит срок,

съедают травы и песок

и мучает вода.

Ты станешь чем-нибудь другим.

Что было сердцу дорогим, уже при жизни – дым.

Цветущей ивы жёлтый дым и разговора душный дым –

воспоминаний дым.

А «дым» совсем как слово «дом», но помню я с трудом,

что был и он. А вдруг не он, и повесть не о том.

О настоящем снеге речь ведут порой цветы,

что ничего не уберечь, не скрыть от темноты.

Кому, кому он белый свет? Холодная весна.

Прохожий, мой тебе совет, купи себе вина.

Оплакивать – не утолять ни боли, ни тоски.

Купи вина, ступай гулять по берегу реки.

* * *

Воробьи чирикают на вокзале,

и автобус подан уже, сказали.

Выбегает женщина молодая.

Пожилая женщина выбегает.

Как же громко. Нету на птиц управы.

Лица ожидающие суровы.

Все они свидетели птичьей славы.

Все они на выход всегда готовы.

Этот выход — металлоискателя рамка —

не высок, не низок — один на всех.

А за выходом не споткнись, там ямка.

Эта ямка тоже одна на всех.

* * *

Мнится: открою окно – просочится

море, хотя бы зернистым песком.

Стоит ли вечности первой учиться

или и думать не сметь о таком?

Ясная речь – колебание звука.

Сердца, пленённого ей, пустота.

Как невредимой из тесного круга

выйти, а главное – выйти куда?

Нет словаря, и чужой ненадёжен –

неназываемы, названы не –

всякий предмет существующий должен

вновь для меня зазвучать в тишине.

Я повторю, передам без утайки

дальше, – как будто нужны словари!

…как на волне поднимаются чайки,

как поднимаются, ты посмотри.

* * *

В подробностях ноябрьский хваткий сон.

Оцепененье сосен и осин.

Вернуться и приблизиться к лесам,

прервать их сон.

Шестнадцать лет я шла к себе домой,

теперь стою, последний поворот,

и жизнь не та, и дом уже не мой,

возможен ли возврат.

За рабицей чернеет огород

и виден ряд оград.

У землеройки норка, у жука

дуга листка,

и если бросить, мимо проходя,

неравнодушный взгляд,

то виден свет, идущий от земли –

за облака.

Он иссякает, он почти исчез.

Моргну – и света нет.

Обратная дорога через лес.

Дороги тоже нет.

* * *

Голыши-окатыши, блёстки кварца.

Воздух, выдуваемый из песка.

Только чистой праздности предаваться,

за собой, забытым, издалека

наблюдать. По берегу ли фигурки,

отдавая морю свои следы,

по границе ли к первой идут развилке,

по странице ли с гладким письмом воды,

остаются ли, отдаляясь, смеются ли, –

спрашивать, вернувшись без языка,

что есть общего между морем и улицами,

кроме камня, воздуха и песка,

спрашивать, онемев, не спрашивать,

как им – на границе Коцита и сна:

весело вам, не страшно вам,

линия перехода ясна?..

* * *

Мне кажется, в угольном доме

лежу я на чёрной соломе.

За хлипкой дощатою стенкой

рассеянно падает снег.

Мы были на той переменке

в столовке, и с улицы долго –

насмешливо, пристально, колко –

за нами следил человек.

Он тоже в реальности этой

и видит пейзаж неизменным,

его чёрно-белое лето,

и прямоугольник окна,

и серая пена сирени,

и пепельная ариетта

Снегурочки, а перемена –

такая большая – одна.

Узнать бы любовь по затылку, –

она ли стоит у витрины

за маковой булочкой, между

бетонных китовых усов,

но день зеленеет в бутылке,

и нет от него половины,

а всё, что на вырост — одежда,

и кантик на ней бирюзов.

* * *

Стоит думать не шире, а тише.

Иногда в тишине не заснуть.

Ветер ходит ночами по крыше,

и его невозможно спугнуть.

Говорю: отправляйся к равнине

и гуляй там, пока холода,

пусть поёт твоё чистое имя

на весу дождевая вода.

Повседневность – такая чудачка,

не притронувшись, выбрала всех,

и овсянки последняя пачка

вызывает лишь слёзы, как смех.

Что сломалось, а что сохранилось –

неполадок порядки милы.

Прояви к умилившимся милость

и смягчи до удара углы.

Достаётся ли быт как награда

или сходит на нас как одно

сновидение с призраком сада,

веткой сливы стучащим в окно,

но всего не представить, наверно.

У кого-то и слива в цвету.

У меня же обычная верба

поверяет слова в пустоту.

* * *

Если точка опоры нигде,

расстояния власть незаметна.

Бедный житель по шею в воде

зеленеет от сущности медной.

У него не хватает души,

только тела поющая дудка.

Что ты видишь сквозь воду, скажи,

расставаясь с остатком рассудка?

Тайной жизни течение, сон

приобщённых к потоку покоя.

Утонувший как будто спасён,

но спасение это – другое.

Это холод парадных и кровь

проплывающих роз и тюльпанов,

это замкнутый воздух хоров,

это хищные звуки пеанов.

Дня рабочего прочная сеть,

сердца сжатого кроткие слёзы,

астматический узкий корсет,

мимолётная сладость глюкозы.

Части вывесок, текста куски,

разговоров воздушные связки –

неразборчиво, гул – адрески,

номера телефонов – подсказки.

Если следовать им в полусне,

то увидишь внезапно за ними,

кто стоит в параллельном окне

или мире, не в силах с другими

поменяться местами, тайком

повторяя открытие это

за неполным своим двойником –

за тобой в окружении света.