День нежности

День нежности

Курт Франц, 14 января 2020 г.

С вами Курт Франц.

Сегодня всё было нежно.

Она спустилась.

“Ну прости меня…”

“За что?” – удивился я.

“Ну как, я тебе травмы наносила…”

“Я заслужил”, - уверенно сказал я.

(Я ещё не видел от неё ранений не по поводу).

“Ну ладно”.

“Забыли?”

“Угу”.

Она уже весело сидела на мне.

Я подумал, что и правда злоупотребил ею.

Извинения были не совсем к месту.

“Я бы хотел начать новую жизнь.

Где не будет столько насилия по отношения друг к другу”.

Она покивала.

“Только что хотела предложить.

Но, Франц.

Больше не обманывай меня с Эрикой”.

Я хотел, было, возмутиться – я уже давно не с ней.

Острый палец нежно пригвоздил меня к земле.

“Тс-с.

Не начинай с того, что мы опять будем ссориться.

Знаешь же, кто сильнее?

Я тебя так раскатаю, что из моего живота только ноги твои будут торчать.

На смех остальным”.

Я послушно кивнул.

“Итак, - сказала она, гладя меня по груди и касаясь своими, большими и налитыми, -

Новая жизнь?”

“Да”. – Я завёлся.

Нащупал членом её глубины.

Она с нетерпением насадилась.

Трахались мы долго.

“Ну что ж, - сказала она, - раз уж мы не можем рвать друг друга, надо подогнать побольше евреев”.

“Я могу”, - внезапно подумал я, но, столкнувшись с полыхнувшим взглядом оранжевых глаз, вынужден был остаться на месте.

“Что же с тобой не так…” – подумала она.

Вышла.

…Я застыл.

Я мог читать её мысли.

Наконец, поспешил за ней.

Она уже набрала толпу евреев.

“Вот эти все, - сказала она, уже нетерпеливо хрустя телом одного из них, -

Побегут кросс.

И если хоть один из них упадёт…” - она таинственно заурчала.

Я перевёл взгляд на её живот.

Она его гладила и рассматривала.

Меня охватил ужас пополам с восхищением.

“…Разделят участь вот этого, - она подняла над собой остаток головы на позвоночном столбе. –

Отправятся в моё брюхо.

Я их поглощу и переварю.

И высру всем на обозрение.

Я буду их расчленять и запихивать внутрь себя их кишки.

А потом они станут говном.

Удобрят почву”.

Она выставила вперёд ногу.

“Так что не дай вам ваш еврейский Бог отстать”.

…Гонка была воистину смертельной.

Все евреи прекрасно понимали, что их ждёт.

Давили друг друга – открылось второе дыхание.

Мне казалось, что и третье.

Наконец, Эльфрида, плотоядно усмехаясь (ей не терпелось), отдала распоряжение:

“Увеличить темп!”

…Сколько бы ни было третьих дыханий у евреев, постепенно старики начали выдыхаться.

Они были, с её точки зрения, жестковаты, но обещание она держала.

Сцапав первого, она с удовольствием, по-богомольи, распялив чёрный рот, начала откусывать от него маленькие кусочки, пожирая со скоростью конвейера.

Потом ещё одного.

Её брюхо не знало ни устали, ни пощады.

Она хищно поглядывала на бегущий круг, в центре которого стояла она и ещё пара парней, и с урчанием ела.

…Евреи старались на неё не смотреть.

Они не могли выдержать ужасного зрелища.

Я же заинтересовался.

Но не мог проникнуть к ней из-за толпы бегущих.

…В ответ на мой взгляд её соски встали.

Она подмигнула мне.

“Потерпи, Франц. – Её передача была почти беззвучной. –

Скоро мы сольёмся…”

Я ждал этого.

Пока же любовался на зрелище.

От этого у меня тоже вставал не по-детски.

Она чуть не сорвалась ко мне, но она помнила об игре и взяла себя в руки.

“Ну а теперь, - сказала она, -

Ещё ускорим темп!

У нас настолько хорошие бегуны, ну или с такой хорошей мотивацией – правда, ведь не каждому хочется попасть ко мне в животик, -

Что проигравших почти нет!

Но мой ненасытный желудок хочет жрать. –

Она выпятила перед толпой свой уже значительно набитый живот. –

Именно поэтому, и ни почему другому, мы будем продолжать состязание, пока не выбудет четверть”.

Её глаза горели.

Она урчала.

Она приказала всем построиться и одела им колючие колодки на ноги.

(Вроде обуви, режущее приспособление с металлическими зубцами для пыток).

…Терепь они побежали медленнее.

Хромали.

Она смотрела на это заворожённо, грудь и живот её вздымались.

Наконец, один упал и не смог подняться.

Это был мужчина в расцвете сил.

Работать он мог, но если желудок Эльфриды говорит “хочу”, нам остаётся только выпрямиться и ответить: “Есть!”

По правилам, он выбыл.

Он ей настолько понравился, что перед пожиранием она его ещё и “членом” изнасиловала.

“Ой, я увлеклась, - смущённо сказала она, вытирая кровь с губ. –

Франц.

Посторожи пока этих евреев.

Мне надо в туалет.

Выбывших - мне”.

…Она не стеснялась.

Итак, пока она отходила, я гонял их вполсилы.

Но уже у многих были как следует порезаны ноги.

Падало всё больше.

Я с тоской подумал, что из-за этих резаков придётся менять эту толпу целиком.

…Она вернулась.

С удовольствием поурчала, увидев уже троих выбывших.

Вгрызлась в плоть…

…Доев, снова встала в центр.

Мне это начинало надоедать.

Я хотел приказать свернуть это разлечение.

Доставляло удовольствие оно, похоже, ей одной.

“Только попробуй, - беззвучно прошипела она. –

Тут я командую”.

Я развёл руками и сел.

Потребности этого желудка – закон.

…Она всё сильнее истекала влагой – я видел капли, текущие по её ногам.

Плечи, грудь, живот её были сплошь окровавлены.

Но я догадывался, что евреев больше всего смущают эти струи из влагалища.

Она заводилась всё больше.

В дьявольском угаре жрала уже по несколько.

…Толпа истаяла больше, чем наполовину.

С огромным брюхом она разлеглась посередине и вяло махнула рукой.

“Уводите”.

…Толпу остановили.

Дав короткую речь о том, что они “молодцы”, но что “это не конец”, я приказал снять колодки с их ног, отправить в барак и подлечить.

Она туманно смотрела на меня.

“Франц.

Ты, кажется, хотел меня трахать…”

Я был настолько возбуждён, что готов был взять её даже в виде этой икающей горы.

“Я опять не рассчитала”, - губами улыбнулась она.

Я вошёл.

Приложил ухо к её животу.

Живых там уже не было.

“Я жрала их по кускам, - напомнила она. –

Ещё, Франц.

Сильнее”.

“Это будет хорошим назиданием рабочим евреям”, - возбуждённо прошептал ей я на ухо.

“O, ja”.

Она выгнулась.

Я схватил её за грудь.

Долго лизал сосок.

…Когда мы хорошенько натрахались, она, полежав немного, лениво поднялась, и, сходив облегчиться, вернулась.

Страшная, вновь голодная, похудевшая до своего обычного размера.

…Меня уже чем-то начала привлекать та фаза.

Я смутно фантазировал, что могу оказаться внутри неё.

Она смотрела на меня внимательно.

“Да, да, договор”, - вяло подумал я.

Иногда меня заводило оказаться в её кишках.

Она отвернулась.

“Что ты там говорил про бутылки?”

“Какие бутылки?

А.”

Я показал ей, как засовывать бутылки еврейкам в кишки и лопать их, сильно ударив сапогом сверху.

Она предпочла мужчин.

Немного так поразвлекалась.

“Скукота.

Мне надо что-то с пожиранием”.

Я развёл руками.

“Ну не знаю…”

(Эльфрида всегда оставалась Эльфридой).

Она подозрительно глянула на меня.

Я вздохнул.

“В тебя хочу”…

“Ну давай попробуем”.

Она проглотила меня.

Держала внутри нежно.

Даже слишком.

Я вышел.

“Мало…”

“Я знаю, что тебе надо”, - таинственно прошептала она.

И… засадила мне в задницу член.

С рёвом.

Со всего размаха.

“Тебе нравится, - сказала она, - когда я тебя мучаю.

Будь собой.

И не жалуйся больше”.

Я понял.

Молча терпел.

Её “член” наполнял меня, и в чём-то я даже начал различать в этом удовольствие.

…Она вынула.

Плюнула себе на руку.

И грубо стала насиловать меня кулаком.

…Честно говоря, я испытал оргазм.

Мужчине я бы не дался.

Но в объятиях Эльфриды почему-то был спокоен.

…Она распялила меня.

Разорвала на мясо.

И, открыв тёплый чёрный рот, уселась и начала поглощать.

Она кайфовала.

Я чуял, будто мне вернули что-то недостающее.

Она хлопала себя по животу.

Я был внутри…

***

Я летел по воронке.

Евреи, которых она проглотила, уже, похоже, давно превратились в кал.

Во всяком случае, в прелестном животике моей камерадин я их не встретил.

…Её кишка с удовольствием вытягивала из меня все соки.

Я сжался.

За день я восстановился – даже слишком.

Я подумал о её роли Кали и о том, что она всё-таки богомолиха.

Ей нужно было питание от партнёра.

Соответственно, партнёр должен был быть устроен так, чтобы ей его радостно давать.

Меня осенило.

Я вновь почувствовал себя Шивой.

Чуть не забылся…

…Она меня исторгла.

Я лежал у неё на руке и действительно был маленьким Шивой.

Её волосы шли в пространство световыми волнами, на лице был красный язык.

“В виде Курта Франца ты мне нравишься больше”, - сказала она.

Я трансформировался.

Она снова была Эльфридой.

Вокруг нас сгустилась Треблинка.

“Вот так”.

“Не кажется ли тебе, что ты слишком сгущаешь мир?” – спросил я.

Она недоумённо огляделась.

“Да нет”.

“С этим могут быть проблемы.

Это Эберль тебе дал привыкнуть…”

“Ох этот Эберль!”

Она чуть было не кинулась за ним.

“Тс-с. – Я всё ещё лежал у неё в ладони. –

Займись лучше мной”.

Она кивнула.

Я “вырос”.

Стал ждать, что она преподнесёт.

Она снова “вкусно” засадила в мои кишки член.

И лишь постанывала.

“Будь собой”, - прорычал я.

(Я уже не срывался в попытке убежать).

“Ах, та-а-ак!”

Она распялила груди по моей спине.

Трахала меня жёстко.

И всё же – если бы я сейчас не ощущал этой дубины в своих кишках, я был бы менее доволен.

Я чувствовал себя распяленным в пыточной машине, именуемой “механический богомол”.

Меня трахал собственный лагерь.

Я настолько ощущал единение и что-то странное, что она в меня вливала, что ни на какие возмущения меня уже давно не тянуло.

…Она покивала.

Отпустила меня.

“Вот видишь, Франц.

Ты стал старше”.

Повернулась ко мне передом, и, выпятив, показала живот.

(Член растаял).

“Ну что, а теперь сюда?

Готов?”

“Готов”.

Она переварила меня жестоко.

В какой-то момент я готов был сорваться… но понял, что не могу.

Меня просто мучили.

Мне было реально больно.

Я раскрыл рот в беззвучном крике – всё вышло из-под контроля.

…Высрав меня наружу, она с интересом оглядела меня дырами глаз.

В ней я чувствовал нечто такое бездонное, что сжался.

Страшная опасность – единственная опасность в мире для меня, Абаддона.

“Я переборщила, - сказала она. –

Я пробовала варить тебя, как еврея”.

“Жутко”.

“Больше так не буду”.

“Ну а я-то тебя…”

“Ты не знал”.

“Долги должны быть уплачены, королева”.

Она задумалась и кивнула.

Притащила аккумулятор.

Долго пытала меня током.

Потом перевернула.

Пихала мне в задницу какое-то битое стекло.

Травила хлороводородом (очень едкая вещь).

Под конец вырвала хвост – не совсем, наполовину.

“Ну, кажется, как-то так”.

Я лежал пластом, хрипя и блюя кровью на песок.

Я знал, за что мне это.

Я был не против.

Она должна была вернуть себе долг.

…Потыкав меня сапогом, она скинула мой полутруп в яму.

Ушла…

…Меня потом доставали.

“Ну, понял?”

Она стояла надо мной.

Взгляд её был мягок.

“Более, чем понял, королева.

Позволь, и я кое-что скажу.

Ты сильно задолжала Эберлю.

Отданное тобой тогда – это не всё”.

“Я запомню”, - пробурчала она.

Села надо мной, чтобы я лизал ей зад.

Я сделал это с удовольствием.

Потом пошла к Эберлю…

…Что делала там – не знаю.

Похоже, отдавала часть долга кровью.

Да так увлеклась, что отдала лишнее.

…Эберлю тоже пришлось терпеть изнасилование с булавками в печень.

Он орал.

Так страшно, что сбежались все.

Она рвала ему зад, и, похлопывая живот, ревела.

Руки у него уже не было.

Глаз был вырван.

Она кончала в полубезжизненное тело Эберля, периодически, с рёвом и удовольствием, вырывая ему что-то и запихивая в свою адскую пасть.

Она реально выглядела демоницей.

Она заворожила меня.

Я бы взял её сзади, но…

…Она быстро глянула на меня.

Разрешила.

Страшно, бурно кончила между нами обоими.

Почти исторгнув огонь…

…Я уже больше ничего не хотел.

Я был счастлив.

***

Она сидела над похолодевшим телом Эберля и ковыряла останки палочкой.

Он был ещё жив – куда ему, бессмертному, деться.

Но температура заметно спала.

Жизнь заморозилась.

Он смотрел на меня полумёртвым выпуклым глазом на полностью истерзанном лице.

Хрусталик глаза, выделяющийся среди кучи лохмотьев мяса, заволакивало плёнкой.

“Помоги”, - прочитал я.

Я сплюнул.

Это было избавление.

“Проработай его как следует, - сказал я Эльфриде. –

Пусть прокрутится в твоей мясорубке в фарш”.

Она удивлённо глянула на меня.

“Я знаю”.

…Потом, видимо, не удовлетворившись, она снова устроила между евреев “спорт”.

Раненые бегали отдельно (она настояла, чтобы бегали), группа вновь отобранных ею здоровых – отдельно.

“Так у них будет шанс”, - сказала она.

“Ты так мне быстро израсходуешь рабочих”.

“Ой, да брось, - она поморщилась. –

Новых наберёшь”.

…Я так не делал.

Она подошла ко мне, сексуально виляя бёдрами.

“Разве ты откажешь вот ей, - она выпятила передо мной своё маленькое милое пузико, - в небольшом удовольствии?”

Я смотрел, прикованный, словно остолбенев.

“Да, да, конечно”, - пробормотал я, немного очнувшись.

Я ещё не вполне осознал, что это было.

“Вот и чудно. – Она хлопнула в ладоши. –

Принести кнут!”

Некоторое время она сама, вместе с другими, гоняла их длинным, очень тяжёлым кнутом.

Потом передала его мне.

“Попробуй”.

Я погонял их, но тоже быстро выдохся.

“Обычная нагайка привычнее”.

“Ладно”.

Мы немного побили их обычными кнутами, а потом, внезапно, её очень привлёк ребёнок лет шестнадцати, бегущий со всеми.

Её взгляд моментально сделался невероятно хищным.

Она теперь старалась двигаться рядом с ним по внешнему периметру круга и жестоко хлестала его.

“Облюбовала блюдо”, - подумал я.

…Мальчик всё никак не хотел отставать от толпы.

Он был здоров.

…Уже отсеялись многие.

Она рассеянно, хрустя костями, их съела, и, довольная, с набитым животом и в крови, обернулась к уже остановленной тем временем, шокированной толпе.

Евреи были в такой стадии, что “уже больше ничего не хотели”.

Она сделала из них тряпки за очень короткий срок.

Профессионализм.

Я подумал, что она легко может забрать себе мои лавры, как коменданта.

Вопрос был в её желании делать ту или иную работу.

…Итак, она повернулась к толпе.

Откровенно мастурбируя и поглядывая на мальчика, как на бутерброд.

“Итак, - сказала она, - вы все сегодня поработали хорошо.

Вы молодцы.

Но один из вас отличился особо.

Я хотела бы его вознаградить.

Он пойдёт как царское блюдо на мой праздничный стол.

И пусть это не уронит вашей надежды: пойти лично на обед к самой Кали – великая честь и вечное освобождение”.

Она окончила свою речь и обняла меня.

…Пока парня готовили (особым образом, живьём, смачивая уксусом), она провела время, трахая меня.

Она сидела на мне нежно, но я чувствовал гибкую змею.

Её рот был открыт, на грудь мне капали капли слюны.

“Я хочу его, - прошептала она. –

О, это нежное блюдо затмит все предыдущие…”

Если она чего-то хотела, не дать ей этого было невозможно.

…Наконец, он был готов.

Она повязала себе на грудь салфетку, и, вооружившись ножом и вилкой, начала есть.

(Нам не давала).

…Наконец, возбудившись, отбросила глупые условности, и стала жрать прямо так, с урчанием и рыком.

Я очень был рад за неё.

Наконец-то её живот нашёл для себя что-то особо вкусное.

По-моему, она даже трахала свою жертву, начинённую лаврушкой и горошинами перца – куда-то под мясо.

Я вдруг со смехом подумал, каково еврею, когда в его живое мясо впилась соль.

Наконец, она его съела.

С урчанием дохрумкав последние органы, она отложила в сторону вилку и нож, содрала салфетку и объявила:

“Франц!

Я хочу тебя”.

…Сами понимаете, против этого “хочу” возразить невозможно.

Я трахал её.

Только что я тоже съел еврейку, и был довольно бодр.

Даже очень.

Она смеялась.

Но продолжала меня принимать.

Ей просто нужно было, чтобы кто-нибудь её трахнул – “по вкусу” ей для этого подходил я.

Наконец, она обвила меня руками и заснула.

Я чувствовал урчание этого живота – так близко, рядом…

Я любил её.

Наконец, она проснулась.

“Франц!

Какой приятный сюрприз”.

(Я не уходил).

Она поурчала и потёрлась об меня.

“Накорми меня.

Младенцами…”

Я кормил её прямо в ротик.

Она была жутко благодарна.

Она так мило кушала, что я даже умилился.

Подставила мне влагалище.

Я кормил её туда…

“В кишку выдержишь?”

Её глаза сверкнули.

“Ох”.

Пересилив себя, я кормил малышами её задницу.

Самый страшный отсек.

Она урчала, и всё быстрее, словно разгоняющаяся конвейерная лента, глотала их.

“О-ох”.

Я был ей уже не нужен.

Ненасытное отверстие втянуло в себя целый эшелон.

Я испугался.

Я увидел, какая она голодная.

Сразу приказал пригнать ещё.

“Да не боись, - она развязно похлопала меня по плечу. –

Не съем.

Смотри, сколько деточек…”

Почему-то она вдруг напомнила русскую “зэчку”.

Я видел таких в ГУЛАГе.

Она рассмеялась.

“Ну что, хорошая у меня мимикрия?”

“Охуеть”.

Ничего другого мне в голову не пришло.

Нажравшись как следует, она томно посмотрела на меня.

“Ну, трахни свою “зэчку”.

Свою госпожу…”

Она была толще обычного.

Ох уж эти её имитации.

Я был на ней.

Это было отвратительно.

Я не мог ей об этом сказать.

Она посмеивалась и гладила меня.

“Отлижи”.

Я переместился ниже.

Она продемонстрировала мне всё самое отвратительное, на что была способна.

Радуясь, что мне некуда бежать.

…Потом, внезапно, снова стала прекрасной.

Эльфридой.

“Вот так, - она гладила меня сверху богомольим когтем. –

А теперь подумай насчёт моего обличия там.

Какая я и что у меня внутри”.

Я понял.

Я очень ориентировался на внешность.

Понимаете, в давние времена она была прямым показателем.

…Королева прошла все опыты.

Исказилась донельзя.

И всё же, ядром, осталась собой.

“Прости меня!”

“За что?” – удивилась она.

“За эти штуки с внешностью.

Я повёлся…”

“Проехали”.

Она поднялась.

Её чёрный хвост выделялся в сумерках.

“Если ты думаешь, что я навсегда останусь зэчкой, то нет.

Я издевалась”.

“Я уж понял”.

Она вздохнула.

“Сама не пойму.

Врлде красивая, а внезапно вылезет где-нибудь уродство…

То там, то сям”.

“Это опыт, - сказал я. –

Он необходим тебе, как воздух, как еда”.

“Да”.

На этом она проснулась.

Пишем здесь.

Комендант лагеря смерти Треблинка

Курт Франц.

P. S. И если кто-нибудь ещё придерётся ко внешности Эльфриды, глотку вырву.