О. М. Гусев 4 страница

Одного не учли ни Роман с митрополитом Никифором, ни три западных монарха – того, что россичи по своей натуре государственники и не мыслили они Отечество на этакую распродажу чужестранцам. Потому и восстали они против Романа, отрядив одновременно послов в Суздаль к Всеволоду Большое Гнездо: мы-де отдались под руку деда твоего Владимира Мономаха, русича, призванного на золотой стол в Киев русичами, когда помер последний из восьми княживших в Киеве хазаринов, тот крестившийся в Святополка мздоимец, коим самим правила иудейская его прелюбодейка Дебора, пририсовавшая ему на великокняжеской печати ангельские крылья (см. рис. – А. И.), а ты, Всеволоде, ноне старший из Мономаховичей, то на тебя и падёт вина за раздробление Руси средь чужинцев, если не возьмёшь и ты, как дед твой, под свою руку Поросье; и Канев просится, иначе быть ему под уграми: митрополит Никифор выгоду ищет в соседстве с олатинившимся лядским Казимиром, а брат твой, Рюрик Ростиславович мегкотел, на поводке краснобайства Никифоровогоходит.

Да собрали подарки богатые – князю Всеволоде особо и на случай, ежели Роман или Рюрик Ростиславоич за Поросье и волость Каневскую откупную востребует, – тоже особо: двенадцать возов майна (добра) всякого, да кожаный мешок гривен золотых, да три сорока сороков выверец (горностаев), да кун (куниц) три же сорока сороков. Ещё обязались на свой кошт поставить в городах Поросья храмы православные, ежепи князю Всеволоду то угодно будет и службу в тех храмах по отеческому чину проводить станут, как Мономах старый указывал, а не по византийскому противному русичам и для государства вредному, который Владимиром-хазариным был насаждён; в Каневе же храм таковой прежде возвели. А дань за крепкую руку княжескую россичи и каневцы платить согласны, какую князь Всеволод назначит, и посадников его содержать также согласны, ежели те посадники своевольничать не вздумают да на учение россичей посягать не станут, кроме как кто из россичей сам доброхотно в христианы крестится пожелает, и грамотой княжеской то всё надобно закрепить.

Так Поросье с Каневщиной стали в 1195 году частью будущей Великороссии, за исключением города Торчска, который великий князь Всеволод Юрьевич своей волей зятю своему Ростиславу отписал, сыну Рюрика, а тот, Ростислав, также своей волей Торчск в Белую Церковь переименовал и храм там православный по желанию отца своего Рюрика Ростиславовича и митрополита Никифора воздвиг.

Вот как оно было в действительности. Не Рюрик Ростиславович продал россичей Всеволоду Большое Гнездо, а сами россичи с каневцами выкупили себя, отдавшись под руку Всеволода и тем обеспечив себе вольность, Богуславщина – более чем на пять веков, не считая 135 лет противоборства с ряжеными хазаринами от Владимира Первого до Святополка Изяславовича. Потому ей, Богуславщине, и Переяславская рада была ни к чему, незачем ей было воссоединяться с Русью, ибо никогда она из неё не выходила. И память её предшествующих четырёх тысячелетий сберегла. Только нашим историкам, видно, рассказывать об этом никак не с руки, ибо многое в их храминах исторических рухнет тогда, как песочные крепостицы, которые ребятишки, играя на пляжах, сооружают.

Грамоту Всеволода Большое Гнездо, дарованную россичам, подтверждали затем и сыновья его Григорий, Константин, второй Григорий, и Юрий, тоже бывшие великими князьями владимирскими и суздальскими. А после, в 1239 году, на Киевскую Русь батыева орда пришла, разорившая почти все города дотла, только Богуслав и устоял против ордынцев, как Новгород в Северной Руси. Потом, в 1320 году, южные русичи, побратавшись с литовцами, прогнали ордынцев под верховенством князя литовского Гедемина, который и положил конец Киевской Руси, образовав великое княжество Литовское, поглотившее вместе с кривичами и Лядской землёй и всю Южную Русь, кроме Богуславщины. Не покорился Богуслав Гедемину, так как не считал себя обязанным ему ничем. Но это не помешало богуславчанам в 1380 году войти в согласие с его обрусевшим внуком князем Дмитрием Боброк-Волынским, изъявившим желание идти на подмогу московскому князю Дмитрию Ивановичу против орды Мамая, для чего сему Дмитрию Боброк-Волынскому полк свой 10- тысячный дал с воеводою Родославом Щупиком, велев ему, однако, у Боброк-Волынского подвоеводою быть, поскольку тот князь. Когда же на Куликовом Мамая побили, Великий князь Дмитрий Иванович, прозванный теперь Донским, стем Родославом Щупиком новую грамоту богуславчанам прислал, в точности подтверждавшую первоначальные грамоты Всеволода Большое Гнездо и его сыновей, за исключением того, что прочие города Поросья с Каневом отпали ещё при Гедемине.

С той поры Богуслав опять сам по себе своею управою жил, а посадников-князей и царей московских держали, абы ляхи на Богуславщину не покушались.

Этим, кстати, и объясняется то обстоятельство, может быть, на первый глаз удивительное, почему во время освободительной войны украинского народа под предводительством Богдана Хмельницкого Богуслав нейтральным оставался. А удивительного ничего нет. Во-первых, политика Хмельницкого долго не вполне ясной была. Будто просился под руку царя Алексея Михайловича, а сам между тем в союз с крымчаками вступал и с турками да шведами переговоры вёл. И царь вёл себя неопределённо, пока ляхи польской короной его соблазняли. С другой стороны, Богдан, очевидно, и не хотел богуславчан в войну втягивать, нейтральный Богуслав ему больше подходил как город, на который ляхи поднять оружие не осмеливались из-за опасений московского царя, а его, Богдана, принимали здесь охотно, в трудный момент здесь отсидеться было возможно и с силами собраться.

Именно как убежищем Хмельницкий и воспользовался Богуславом в 1651 году, когда, заподозренный в измене, едва не лишился жизни от своих же казаков.

Во второй раз он приезжал сюда в начале 1654 года для встречи с патриархом антиохийским Макарием, который направлялся в Москву и останавливался в Богуславе, чтобы освятить давно готовый к тому времени обещанный Всеволоду Большое Гнездо православны храм, так как высшие киевские иерархи знаться с богопротивными богуславчанами не желали, а патриарху Всея Руси Никону ехать в Богуслав, видно, было недосуг, либо донесли ему, что на далёкой от Москвы Богуславщине вести о его нововведениях вызывали ропот.

В большинстве своём «язычников», богуславчан, казалось бы, патриаршьи реформы Никона, послужившие причиной церковного раскола, не должны были волновать. Однако я говорил уже, что россичи по природе своей государственники, а Никон посягал как раз надела государственные, сначала отменив реформированное Владимиром Мономахом ромейское христианство в отечественное православие, патриотическое по своему содержанию и потому отвечавшее интересам Руси, а затем по византийскому примеру объявив, что «священство выше царства». Это и вызвало на Богуславщине ропот. В Богуславе недоумевали, как это царь Алексей Михайлович, находясь в здравом расположении ума, не видит, что сей мордвин Никита Минов, став патриархом Никоном, вознамерился подмять под себя всю Русь.

Хмельницкий же, встретившись в Богуславе с патриархом антиохийским Макарием, отрядил вмести с ним в Москву послов отдельно к царю и отдельно к Никону, чем вызвал у богуславчан немалое подозрение в своём двоедушии, а стало быть и неискренности, чему спустя год суждено было подтвердиться самым неожиданным для богуславчан образом.

Не вдаваясь в подробности, официальные хроники скупо сообщают, что в третий раз Богдан Хмельницкий посетил Богуслав в 1655 году и приписал его к Корсунскому полку. Так с упованием на беспамятство людское и фальсифицируется история. Для этого необязательно врать напрямую, достаточно умолчания и некоторой корректировки информации.

На самом деле после освобождения от польской шляхты русско-украинскими войсками Галичины под командованием Богдана Хмельницкого и бывшего царского посла на Переяславской Раде Василия Васильевича Бутурлина Хмельницкий явился в 1655 году в

Богуслав с полусотней казаков и несколькими старшинами, чтобы объявить всю Богуславщину своей личной вотчиной, то есть всех богуславчан и жителей 30 сёл Богуславщины сделать своими крепостными. При этом он ссылался на так называемые Мартовские Статьи, подписанные в Москве 23 марта – 6 апреля 1654 года, по которым за Украиной закреплялась полная автономия и определялось ей 60 тысяч реестровых, то есть военнослужащих и потому вольных казаков. А поскольку на Богуславщине таковых не имелось, то Хмельницкий и решил приписать её к своему преторианскому Корсунскому полку как собственных холопьев. Но в таком случае в Мартовских Статьях относительно Богуславщины должна была быть хотя бы какая-то оговорка, отменяющая грамоту царя Алексея Михайловича, которой он при восшествии на престол в 1645 году подтвердил, как и все его предшественники, статус Богуславщины, дарованной ей великим князем владимиро-суздальским Всеволодом Юрьевичем Большое Гнездо на основании расписки великого князя, тоже великого, Рюрика Ростиславовича, что он-де получил от великого князя владимиро-суздальского Всеволода III Юрьевича означенную сумму золотыми гривнами, выверицами, кунами и прочим майном в выкуп за Поросье и Каневщину, почему и обязуется, что он сам и наследники его, за которых он настоящим ручательствует, впредь на упомянутые волости не претендовать, а считать их принадлежащими княжеству Владимирско-Суздальскому.

Никаких оговорок, однако, в Мартовских Статьях предъявить богуславчанам Богдан Хмельницкий не смог, и те из города его со всей гетманской свитой попросту выгнали, произнося и выкрикивая при том слова, которые приводить здесь не годится. Догадливый читатель и так поймёт.

Но всё же верно говорится: пришла беда – отворяй ворота, может, и не сразу настежь.

Теперь все признают Богдана Хмельницкого гениальным полководцем, сравнивая его только с Александром Македонским. Ни Ганнибал, ни Наполеон ему не ровня. В нём одном воплотился гений всего запорожского казачества. А те неприятеля не считали. Пусть числом своим и в десятеро превосходил их, пусть весь в латы закован был, а они, голопузые, с пистолями, да с кривыми турецкими ятаганами всё равно в атаку шли и непременно побеждали. При Жёлтых Водах в 1648 году польско-немецкие латники, пожалуй, и более чем в десятеро превосходили их, если учесть к тому же громадное количество пушек у тех против казацких пукалок, а всё же жалкая горсточка ляхов уцелела, те, которые в плен поспешили сдаться. И с наёмными их германцами то же самое произошло. В том же году так и под Корсунем да Пилявой повторилось, а затем и во многих других битвах. И хотя пьянством загульным запорожцы тоже славились, но они же перед походом или битвой за пьянство смертью карали. В зимних походах водкой только коней поили, чтобы меньше корма на них навьючивать, водка-то калорийнее овса, и лошадь на морозе, когда спит, не мёрзнет.

В пух и прах казалась разбитой чванная Речь Посполитая, все продиктованные ей условия для мира приняла, но умер в 1657 году Хмель и, возможно, от одного сознания этого факта воспряла шляхта, посунула вновь на Украину с Россией. Десять лет с переменным успехом продолжались баталии, однако понял царь Алексей Михайлович: не одолеть ему гонористых ляхов. Пришлось в 1667 году заключить так называемое Андрусское перемирие на тринадцать с половиною лет, по которому за Россией оставался Смоленск и Северская земля, которых издавна добивалась Речь Посполитая, а Украину поделили по Днепру, к Польше отошло всё Правобережье, кроме Киева. Для Богуславщины, к сожалению, такого «кроме» сделано не было. Впервые за последние 372 года Богуслав утратил, как бы теперь сказали, статус подмандатной территории Северо- Восточной Руси, а вместе с ним и свою вольность. Обидно, но богуславчане царя Алексея Михайловича понимали, на его месте всякий здравый человек так бы и поступил, ежели смотреть на вещи с позиций государственных интересов: Смоленск – ворота к Москве, Северская же земля граничит со Смоленщиной. А что Богуславщина? Тут выбор ясен, царь в его положение принял решение единственно верное. И то спасибо, выторговал для Правобережной Украины наказное гетманство со своим реестровым казачеством, а это уже надежду подавало, и не малую, тем более, что в наказные гетманы казакам удалось протащить Самийла Ивановича Самуся, дед которого когда-то из Богуслава в Переявлавль переселился, однако характером Самуси оставались богуславчанами, такими же гордыми духом государственниками. Не случайно Самийло Иванович своей резиденцией сразу же избрал Богуслав. И дружка своего закадычного с собой привёл.

А дружил Симайло Самусь со знаменитым Семёном Палием, который воинскими талантами едва ли не самому Хмелю был под-стать. Потому эта дружба сильно и обеспокоила ляхов. Придраться к нему Палий повода им пока не давал, так их послы при московском дворе ухитрились как-то оболгать его перед царевной Софьей Алексеевной, будто он крамолу какую-то против России замышлял. Правительница-царевна и вызвала Семёна в Москву да, не пожелав и выслушать его, приказала ни в чём не повинного перед Россией сослать в Сибирь. Заступиться же за него Самусь никак не смог, не захотела сестрица будущего императора Петра I даже принять его, когда он нарочно по этому делу приехал в Москву. И остался Самусь таким образом без надёжнейшего соратника. А сам он в военном деле не больно мастаком был, и то сознавал.

Потом в 1699 году Польша заключила мир с Туреччиной, воспользовавшись которым польский сейм принял решение о ликвидации украинского казачества в Киевском и Брацлавском воеводствах, а значит, ликвидации подлежало и наказное гетманство. Все клейноды – булаву, бунчук и печать – у Самуся не замедлили отобрать. Но говорю же я, хоть и родился Самийло Иванович в Переяславле и крещёным был, но богуславский дух из него и в третьем колене не выветрился.

По веками выработанным мировым нормам в случае необходимости в армию может быть мобилизовано десять процентов от общего населения страны. Значит, согласно ревизным книгам того времени, Богуславщина могла выставить около 20 тысяч воинов. Но обычно она обходилась полком численностью в 10 тысяч, как полностью укомплектованная дивизия времён Великой Отечественной войны. Однако надо учесть, что это были богуславчане, пращуров которых не смогла одолеть орда Батыя, и тогда арифметика получится совсем иная. Хотя постоянную воинскую службу в мирное время в теперешнем понимании этого слова никто не нёс, все жили по домам и собирались в известном месте с оружием, которое всегда было наготове по первому зову старшин.

Лишившись гетманской булавы, Самусь предложил богуславчанам свои услуги в качестве полковника. Долго объяснять свои намерения ему не пришлось. Сейчас, когда Богуславщина формально к Московскому царству не принадлежала и потому не обязана была придерживаться его перемирия с Речью Посполитой, начать восстание против польской шляхты ей ничто не мешало и сделать это более организованно, чем она, имевшая около четырёх веков самоуправления и в общей сложности почти три века самообороны, никто иной не мог. А в том, что её поддержит вся Правобережная Украина, сомневаться не приходилось. После упразднения казачества в Киевском и Брацлавском воеводствах ненависть к польской шляхте стала безмерной, ибо это значило, что испокон веков вольные казаки отныне должны превратиться в крепостных холопьев.

Самусь не ошибся. К Богуславу немедленно присоединились Корсунь и Лысянка, а затем и вся остальная Правобережная Украина. Началась новая освободительная война украинского народа, известная в истории как первая Колиивщина. Но я не к тому веду.

В это самое время шла также русско-шведская война, и похоже было, что Карл XII брал верх, а гетман Левобережной Украины, входившей в состав российского государства, Иван Мазепа в помощи Петру I вдруг отказал, нейтралитет объявил. Но что значит нейтралитет в подобной обстановке? Явная измена тому, кто осыпал его царскими милостями и даже безвинную голову Кочубея на плаху ему отдал.

Пишу эти строки, наперёд зная, что сегодня на Украине они многим не понравятся, поскольку Мазепа теперь по всем статьям реабилитирован и возведён в ранг чуть ли не большего народного героя, чем прежде Богдан Хмельницкий. Печатаются и его сентиментальные вирши, которые выдаются за образцы поэтической лирики, как присной памяти китайского Мао. Но это уже по-нашему, по-украински, мы без крайностей никак не можем, особенно когда на дворе такой «гуляй-не-хочу» плюрализм. Вчерашний корыстолюбец и натуральнейший предатель враз обожаемым героем делается, а на которого молилися вчера, как на икону, – наоборот. Не пойму только что-то, как при этаком вольномыслии до сих пор остаются преславными два иудея Александр Корнейчук и Микола Бажан, загубившие сотни жизней лучших украинских деятелей науки, литературы и искусства, обрушив на них в 1947 году, когда Лазарь Каганович во второй раз стал первым секретарём ЦК Компартии Украины, свои смертоносные дубины украинского «буржуазного национализма», несмотря на то, что во всей нашей стране, в том числе и на Украине, к тому времени со всякой буржуазией давно было покончено. Хоть бери да публикуй их, то есть Корнейчука и Бажана, доносы в МГБ СССР.

А вот что касается первой и второй действительно преславных колиивщины, тут, как и в прежние времена, наблюдается во всех взглядах поразительное единообразие. Никогда не писалось официально и не произносилось вслух прилюдно, что оба восстания начинали и составляли их основную силу богуславчане. О двух героях второй колиивщины, Иване Гонте и Максиме Железняке, говорится и пишется много, хорошо и звучно, а вот Славомира Грача, прозванного Щуляком, то есть Коршуном, который после гибели Гонты и Железняка ещё двенадцать лет наводил ужас на польских панов, оставаясь со своими молодцами неуловимым, вроде бы и вовсе не было, ибо опять-таки из тех же богуславчан, еретиков и злостных сепаратистов, не пожелавших гуртом со всем народом в Великое княжество Литовское войти, будто их Владимиро-Суздальщина ещё не под ордынцами тогда была... Чу, теперь Славомира Щуляка вспомнят обязательно, скажут, вот, мол, своим пра-пра-прадедом выхваляется.

Я, конечно, не виноват, что Шуляк тот мне в прямом смысле пращуром приходится, как нет никакой моей заслуги и в том, что он вправду славнейшим народным мстителем был. Это понятно, но таков уж наш украинский характер: если с какого-то боку свой, тем более родич, лучше помалкивать о нём, иначе-де «кырпу гнэш», то бишь нос задираешь.

Но это так, чтобы понятней были некоторые наши национальные особенности. Как говорил Шиллер: «О своём народе я знаю всё и всё скажу, но, чужестранец, не приведи тебя Господь повторить мне те мои слова». За то и люб мне Шиллер, как наши Пушкин и Шевченко, другими словами, но то же сказавшие о том же.

Узнав о нашествии Шведов в самый разгар сражения с ляхами под Винницей, богуславский полк взволновался. Самусь погнал хлопцев с письмом к царю Петру. Был, мол, такой Семён Палий, вояка знатный, которого сестрица твоя, государь, Софья Алексеевна, по наговору послов лядских безвинно в Сибирь упекла. А про лучшего прорывщика передовых неприятельских линий, по совести говоря, и думать непристойно. Так ты, государь, будь любезен, распорядись сыскать его, коли жив ещё, доброго командира нам дашь. А мы тут ляхов малось саблями пока пощекочем, потом, когда Палий сыщется, скорым маршем к тебе. Карла шведский, слышно, для генерального сражения к Полтаве направляется, так и мы там с тобой встретимся. В сю пору нас здесь 10 тысяч, но придём с двадцатью, удвоим полк богуславский. Может слыхал о таком от батюшки своего Алексея Михайловича? Токо насчёт Семёна Палия уж расстарайся, не пожалеешь, разобьём Карлу всенепременно. А после и с ляхами управимся, никуда эти не денутся, соседи или гости, до крайности оголтевшие, хозяевами себя в чужом дому возомня, – без кухля хотя бы пива не разберёшь.

И, как полагается, руку к сему приложил полковник богуславский Самусь.

Дальше даю слово свидетелю Полтавской битвы архиепископу белорусскому Георгию Конисскому – автору «Истории руссов или Малой России». Цитирую по украинскому академическому изданию «Украiська лiтература XVIII ст.», Киев, 1983, стр. 620–621:

«Обе армии собрались в Полтаве в июне месяце и расположились одна в виду другой, укрепив себя шанцами и другими нужными окопами. Армия российская состояла из 76 000 и в том числе малороссийских отборных войск, оставшихся от командирования прочих к прикрытию границ, было 20 000 под командою генеральных старшин и прежде бывшего наказного гетмана Заднепровского, Семёна Палия, сысканного из сибирского заточения, который, быв отлично искусен в наездах и разорвании соединённых фронтов, много поспособствовал к победе. Шведская армия немногим превосходила 20 000 да и Мазепинских войск, собравшихся к нему из расквартированных компанейцев и сердюков не более одной тысячи; но они с самим Мазепою во всякое время оставались при обозах своих и шведских, уклонялись всегда от сражений с россиянами и содержа против них самый строгий нейтралитет, выговоренный Мазепою у короля шведского и объявленный в декларациях его во всей Малороссии... Наконец, в 27 день июня 1709 года совершилось то сражение, которое решило судьбу России и Швеции, удивило Европу и сделало перелом в политике держав и в жребии королей. Сражение сие начали шведы на самом рассвете и конницею своею напали на регулярную конницу российскую и прогнали её за шансы. Но начальник козацкий Палий, с козаками своими, напав тогда на шведов в тыл и на флангах их фронтов и прорвавшись в интервалы, сделал великое им поражение копьями и из ружьев, отчего они, смешавшись, побежали к своим шансам и потеряли генерала своего Шлипенбаха, взятого в плен. Козаки, преследуя шведов до их шанцев, провели позади себя сильную колонну пехоты российской под командою генерала Меньшикова, и она, напав на шанцы шведские и сделав сильный залп из пушек и ружьев, увалилась в них штыками и погнала шведов во все стороны. Таким образом обовладели шанцами и взяли в плен командовавшего ими генерала Розена со многими офицерами и рядовыми. Шведы после сего собрались и построились вновь между шанцами и обозами своими на открытом поле и ожидали нападения россиян. Государь выстроил и свои войска против шведских, поставив в середине пехоту и артиллерию, а по флангам конницу. Сражение возобновилось: пальба продолжалась с обеих сторон более трёх часов; наконец шведы, не имев артиллерии и претерпев от россиян великий урон, показали во фланге своём многие интервалы или пустоту, а Палий, сие приметя, тотчас ворвался в них козаками и произвёл всеобщее замешательство в неприятеле...».

Замечу здесь между прочим, что приписанная Петру Первому и разыгранная затем в кино по существу постыдная для россиян сцена, когда российский император всерьёз благодарит шведов за науку воевать, продиктована, видимо, соображениями и чувствами так называемых «западников», взиравших и поныне взирающих из России на Россию либо с Эйфелевой башни, либо с той стороны Атлантического океана. По свидетельству очевидца, Пётр действительно принял пленных шведских военачальников любезно, однако никаких благодарственных слов им не высказывал. Да и невозможно себе представить, чтобы император России, знавший Александра Невского и Дмитрия Донского, при всех своих несомненных симпатиях к Европе вдруг воспылал благодарностью за военную науку к шведам. Из войны с ними он, разумеется, извлёк определённые уроки, но для преклонения перед поверженным противником у него не было никакого повода. И не таков он был, чтобы, разгромив «непобедимого» Карла XII, враз умом повредиться, забыть о собственном достоинстве, а значит, и своей державы, кою он воплощал в себе.

Столь же нелепое соображение навязали и навязывают нам те самые «западники», будто Пётр «прорубил окно в Европу». Русь многими нитями была связана со всем миром, не исключая и Европу, издревле, о чём красноречиво говорит дипломатия всех предшественников Петра и хотя бы такой, к примеру, любопытный, но не освещаемый нашими историками факт, что в большинстве европейских армий до Петра военными хирургами и лекарями служили россияне. Или такая ещё небезынтересная деталь, никак не попадающая в поле зрения наших историков: перенимать опыт по выведению племенного скота, гибридизации и акклиматизации теплолюбивых растений на сельскохозяйственную ферму царя Алексея Михайловича приезжали в подмосковное Измайлово специалисты из большинства стран Европы, в том числе из Англии, Италии и Франции.

Другое дело, что после своей продолжительной поездки в Европу Пётр с психологически вполне объяснимым юношеским пылом многое в России принялся корёжить на европейский лад. Но все его великие реформы, которым неизменно сопутствовали великие же жестокости и самодурство, отнюдь не доказывают, что отечественный путь развития страны и её самобытность, бережно хранимая отцом молодого реформатора Алексеем Михайловичем, никуда не годились. Каким же тогда, спрашивается, манером Россия, пребывавшая якобы в этакой закостенелости и невежестве, задолго до Петра взошла на берега Восточного океана?

...Начав отвечать на вопрос о добровольно взятом на себя долге, я сказал, что личностно-добровольно взятые на себя обязанности выбираются не произвольно, не в одном согласии с «я так хочу»; они зависят от твоего духовного содержания, а оно формируется не тобой только, а с твоим лишь участием.

Хочу добавить к этому, что девственный мозг четырёх-пятилетнего ребёнка способен, как я убедился на личном опыте, впитывать столько разнообразной и сложнейшей по своему содержанию информации, для осмысления и достаточно ясного понимания которой человеку потом нужны долгие десятилетия. Неудержимая погоня за всё новыми знаниями и впечатлениями, естественно, все эти десятилетия продолжается, но озарения ума в зрелом возрасте приходят всё же с возвращением к своим первоистокам, с переосмыслением всего того, что последовательно ты вбирал в себя, начиная с зорьки своей жизни. Конечно, я сужу, повторяю, по себе, во мне нет самонадеянной прыти обобщать всё на свете глобально и кому- то предписывать свои рецепты.

Начав заниматься со мной в четыре года, мне кажется, мой Учитель Зоран должен был приложить больше усердия к тому, чтобы подготовить меня к первой встрече с нашей дохристианской книгой, чем давать затем сами знания. Неподготовленного сельского мальчонку, ещё не видевшего немого кино с титрами, та книга могла ой как напугать. Даже и взрослый человек, наделённый такими же, как у меня особенностями биоэнергетики, но не имеющий представления, что это такое, наверняка бы оторопел, если бы, открыв книгу, увидел перед собой во всём объёме живого человека. Он сидит, склонив голову, словно в зеркале. Белая рубаха, как у Зорана, вышита на груди двумя рядочками вальковых восьмиконечных звёздочек. Ниспадающие до плеч светло-русые волосы на лбу прихвачены ремешком-полоской. В левой мочке уха золотая серьга треугольником, нижний угол которой заканчивается будто подвешенной к нему на тонкой ножке бульбочкой.

Худой, длиннолицый, костистый прямой нос, на правой скуле красноватая выпуклая родинка с торчащими из неё тремя рыжими волосинками. А усы и борода, как и волосы, светло-русые. Полудужья бровей белесые. Глаза в обрамлении таких же белесых век голубые с прозеленью, с прицельным прищуром смотрят вниз. В тонких пальцах правой руки зажато гусиное, а может, лебединое перо, искристо белое.

Человек чертит с напряжённым вниманием, не пишет, а именно чертит. И в то же время уже готовый алый чертёж словно висит в воздухе между ним и тобой – два круга один над другим. В верхнем – равносторонний треугольник с вписанными в него тремя кружочками, два рядом, а третий – по центру над ними. В нижнем круге – пятиконечная звезда.

Позже Зоран объяснит мне значение этого чертежа, вернее двух небольших чертёжиков: Согласие мироздания да будет в человеке, и да будет человек в ауре животворящего духа, как мироздание в коле, создавшей и удерживающей его Согласие силы.

Потом я всё пойму, но когда он впервые открыл передо мной большущую книгу, я помню, как по всему моему телу пробежали колкие мурашки, и я ошалело застыл, а моя двумя годиками старшая сестрёнка Верочка стояла рядом совершенно спокойная. Оказалось, она не видела ничего, кроме тех двух плоских чертёжиков, которые помещены на первой странице этой моей книги.

Верочка видела только глазами, а не всеми клетками тела, как я.

Обладавшая удивительными для непосвящённого свойствами книга, открытая передо мной Зораном, была одной из наших обычных дохристианских книг, которые крестившие Русь христиане сжигали как дьявольское «чернокнижие», хотя никакого отношения к чертовщине они не имели. Весь их секрет заключался в умении наших пращуров пользоваться биоэнергетикой.

Пергамент для них изготовлялся из кожи трёх-четырёхнедельных жеребят-сосунков. Мездровая её сторона выделывалась под мелковолокнистую замшу, обратная сторона – гладкая. Затем готовая кожа резалась на листы по длине в три четверти аршина (53,34 см) и 2,5 пяди (42 см) в ширину. С гладкой стороны листы, а также их торцы покрывались тонким слоем замешанного на яичном желтке порошка из обожжённой белой глины, которая теперь идёт на производства фарфора и фаянса. Из неё делаются также те белые чашечки, какие вы видите на всех столбах электролиний, – они обладают качеством диэлектрика и служат изоляторами.

Покрытая глиняным порошком сторона листов просушивалась на медных как бы противинях над слабым огнём в закрытом помещении, после чего листы переворачивались и в этих же медных противинях выставлялись на жаркое солнце, чтобы замшевая сторона пергамента напиталась солнечной энергией. Но замша вбирает в себя не всю энергию нашего светила, а только те его излучения, которые свойственны также биоэнергии. Теперь они заново не так давно открыты и названы Z-лучами.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒