Полные тексты сообщений

Полные тексты сообщений

Republic.ru, Москва, 18 марта 2019

ПУСТОЕ СЛОВО. ОСТАЗИЯ И ОКЕАНИЯ ВСЕГДА ВОЕВАЛИ С ТЕРРОРИЗМОМ

Автор: Кашин Олег

Новозеландский расстрел как пример исчерпанности привычного политического языка

Брентон Таррант - еще не все выучили имя новозеландского стрелка наизусть, но это вопрос времени, Андерса Брейвика тоже запомнили не сразу, и этим именам уже всегда стоять в мировой истории рядом, через запятую - белых ультраправых террористов на свете мало, поэтому их пока получается знать по именам. Но имена есть, а на слове "террорист" спотыкаешься - слишком заезженное, слишком одиозное, слишком пустое.

Забыли "негра"

Когда в русский язык пришло слово "политкорректность" (лет двадцать назад?), звучало оно в подавляющем большинстве случаев как пересказ какого-то дурацкого анекдота - оказывается, теперь негров нужно называть афроамериканцами, что за бред; эпизод фильма "Брат-2", когда герой Сергея Бодрова рассуждает, что еще в детстве усвоил, что в Африке живут негры, можно считать, как и весь фильм, программным высказыванием России, покидавшей свои девяностые - мы уже не следуем слепо западным модам, мы смеемся над ними и имеем право на этот смех. Но время шло, и смех становился все тише.

Уже в 2004 году, когда после штурма в Беслане начальник осетинского управления ФСБ генерал Андреев сказал, что среди убитых боевиков обнаружены "девять арабов и негр", последнее слово коробило - за несколько лет оно стало почти неприличным и вымылось из языка, и если поначалу хорошим тоном считалось шутить, что в Америке-то, допустим, афроамериканцы (в какой-то момент над этим словом у нас перестали смеяться, признали его), а у нас что, афророссияне ? Сейчас об афророссиянах говорят всерьез, есть такое слово, а слово, например, "инвалид" тоже есть, но в сравнении с неполиткорректным прошлым оно серьезно ограничено в правах и, вероятно, рано или поздно проследует за "негром" или за "гомосексуалистом", который пока тоже остался в нашей речи, но с некоторых пор стал почти безошибочным признаком гомофобной риторики - гомосексуалистов можно только ругать, защищают - гомосексуалов.

Слово "хохол" с ⁠начала украинского ⁠конфликта имело ⁠очень неплохие шансы прижиться ⁠в русском (тут ⁠даже уместно сказать - российском; российский/русский, впрочем, тоже очень важная с точки уже сугубо отечественной политкорректности игра слов) политическом языке - вряд ли на уровне официальных лиц, но как ходовое словечко для телевидения и прессы - вполне. Не прижилось, и бесспорная заслуга в этом принадлежит исключительно модераторам русскоязычного Facebook, почему-то (считается, что среди них много украинцев) помешавшимся именно на этом слове и до сих пор беспощадно блокирующих за его использование даже в отвлеченных конструкциях типа топонимов и фамилий, и поскольку все пользуются Facebook, слова "хохол" сейчас вообще нет политической риторике, оно стало неприличным на наших глазах. А еще ведь есть феминитивы, и борьба за них тоже продолжается в реальном времени, и чем дольше эта борьба идет, - а ведь поначалу над ней тоже смеялись! - тем больше шансов у "авторок" и "режиссерок" остаться в языке навсегда.

Террорист - он как блогер

Меняются нравы на Западе, меняются у нас, процесс напряженный, но довольно быстрый, и естественно, что он отражается на языке. Человек конца двадцатого века, читая современный текст, в котором есть "особые дети", "цисгендерные мужчины" и прочее, просто не поймет, о чем речь. Словарь новых или изменившихся до неузнаваемости терминов уже огромен, но одно слово заслужило в нем отдельной главы - оно-то как раз знакомо людям из недавнего прошлого, и оно не меняло своего значения, но практика его использования и его абсолютизация привели к тому, что это слово заслуживает даже не главы, а отдельного словаря, в котором было бы только оно, особое слово, может быть, главное слово XXI века.

Это слово - "терроризм", и хотя его значение неизменно на протяжении, по крайней мере, целого века, метаморфоза этого слова уникальна и беспрецедентна. В те же годы, когда просвещенное человечество отказывалось от "гомосексуалистов" и "негров", "терроризм" твердел и бетонировался, становясь международным символом нового политического лицемерия.

Поворотной точкой можно было бы считать 11 сентября 2001 года, но в российских условиях это превращение случилось двумя годами ранее, с началом второй чеченской войны, главная победа в которой была одержана, конечно, не на полях сражений, а в медийном пространстве - вместо военного противника, вместо армии врага противостоящей стороной войны был объявлен терроризм, и никто не удивился (вероятно, настолько силен был эффект от взрывов жилых домов). На Кавказе воевали между собой две армии; да, одна старая-добрая-известная-знакомая, бывшая Советская, с понятными солдатами, офицерами и генералами, другая - любительская, разношерстная, непонятно кем укомплектованная, но все же тоже армия, с бойцами, командирами, операциями, тактикой, оружием, тылом - но контртеррористическая терминология, то есть слова и только слова, переводили войну в совсем другой регистр. Противостояние двух армий укладывается в обычаи и традиции войны, складывавшиеся веками - всем ясно, что такое военные преступления, кто такие пленные, с кем вести переговоры о капитуляции и так далее. Контртеррористическая операция - в ней армия играет роль полиции, ведущей не войну, но скорее облаву на очень большую банду, и вместо врага, то есть вместо, в общем, равного, того, с которым в других условиях можно будет и помириться, и даже дружить, противная сторона оказывается абсолютным злом, а война с абсолютным злом, в свою очередь, становится неиссякаемым источником политических индульгенций в тылу - это искусство достигло совершенства, вероятно, после того же Беслана, когда под предлогом террористической угрозы в России была проведена, возможно, фатальная политическая реформа, превратившая прежний довольно мягкий авторитаризм в полноценную автократию.

И тут уже стоит иметь в виду крайне благоприятную международную конъюнктуру, сложившуюся как раз после 11 сентября, когда слово "терроризм" стало самым актуальным политическим термином уже для США и их союзников, и Путин с Бушем разговаривали тогда буквально на одном языке, пусть и имея в виду скорее несхожие вещи. Этот язык остался общим, даже когда отношения испортились - и Россия, и Запад вели каждый свою сирийскую кампанию с разными целями, разными союзниками и разными врагами, но и те, и другие всегда настаивали, что воюют именно с терроризмом. Особым символом эпохи стало (запрещенное в России - и об этом тоже особый разговор; представьте себе формулировку "запрещенная в Великобритании РСФСР" в английских газетах до признания британской стороной советской власти де-юре) Исламское государство. Эпизодов, когда во время войны какие-то местные игроки на отвоеванной земле провозглашают свое государство, в истории было множество, и многие из таких государств со временем стали вполне полноценными членами мирового сообщества, и то, что такие государства можно целиком помещать в пространство одного-единственного слова "терроризм" - это открытие именно XXI века, и до какой степени оно абсурдно, можно было убедиться на географически (и не только) близком к нам примере, когда официальная Украина объявила террористами пророссийских сепаратистов Донбасса, и украинские СМИ до сих пор, не смущаясь, пишут, как террористы открыли отопительный сезон или провели последние звонки в донецких школах.

Для этого явления нужен какой-то новый модный термин - террористшейминг? Само слово "терроризм" за эти годы дискредитировано до такой степени, что от него, по справедливости, нужно или отказаться всему человечеству, или разрешить им пользоваться одному Израилю - пожалуй, единственной в мире стране, где терроризм и как явление, и как слово сохранилось в прежнем, классическом, правильном значении. Но понятно, что от этого слова никто не откажется - оно само давно стало не только выгодным политическим термином, но и важнейшим инструментом как раз политкорректности. Слово "терроризм" позволяет избегать самых неприятных и, вероятно, неразрешимых вопросов, связанных с межрелигиозными и межэтническими отношениями в западных странах.

Может быть, странное сравнение, но что-то похожее, пусть и в несравнимом масштабе, случилось со словом "блогер". Блог может вести человек какой угодно профессии, и, называя кого-нибудь блогером, мы запутываем сами себя, потому что непонятно, кто это - эксперт, описывающий в онлайн-дневнике сферу своей компетенции, или путешественник, посвятивший свой блог любимому увлечению, или же пиарщик, зарабатывающий тем, что он выдает себя за эксперта, путешественника или еще кого-нибудь. Такие вещи нужно уточнять, слово "блогер" ничего не объясняет. Ничего не объясняет и слово "террорист", и право же, если водитель грузовика, давящий людей на очередном европейском тротуаре, кричит "Аллах акбар", слово "террорист" не может быть исчерпывающим его описанием, более того, даже в сочетании с религиозным эпитетом точности оно не прибавит - исламскими террористами за эти годы кого только не называли, в том числе и бойцов регулярных армий (по России сейчас возят выставку отбитых у них вооружений), и просто пиарщиков того же Исламского государства. Случившееся в Крайстчерче тоже называют терактом, уравнивая "штучного" Тарранта с множеством безымянных шахидов, полевых командиров и водителей, давивших толпу. Языка, позволяющего описать противостояние хоть политическое, хоть религиозное, хоть межэтническое, нет - вся существующая терминология направлена на запутывание, и ничего не остается, кроме как поместить новозеландский расстрел в общее пространство частью реального, а частью выдуманного мирового зла - абстрактного терроризма, с которым, как известно, всегда воевали и Остазия, и Океания.

Олег Кашин Журналист

https://republic.ru/posts/93304

К дайджесту сообщений