Глава пятая.

Глава пятая.

Видимо, для тиранов минувшая ночь тоже не прошла даром. Когда они появились в конюшне, то обои едва стояли на ногах. Елень все так же висела посреди конюшни, едва касаясь ногами пола, дети смотрели зверьками на солдат из своего угла. Щуплый, распространяя вонь перегара, прошелся по конюшне, зачем-то заглянул в пустые стойла. А потом, так ничего и не найдя, бросил миску с водой детям, а сам вышел.

Пленники только перевели дух, как тот вернулся уже с миской риса. Он остановился перед Елень и стал есть из нее прямо у нее на глазах. Хванге судорожно сглотнул. Сонъи отвернулась. Мать молчала.

— Не хочешь накормить деток своих, а то того и гляди помрут с голодухи? — усмехнулся он.

— Мы не хотим есть! — хором провозгласили дети.

Елень, приподняв голову, просверлила его взглядом.

— Принеси им риса, — сказала она.

— А где же «пожалуйста»? — усмехнулся тот.

Елень с досады скрипнула зубами, но покорилась:

— Господин солдат, принесите, пожалуйста, чашку риса моим детям. Очень вас об этом прошу.

Тот расхохотался, плюясь рисом, и, обернувшись к детям, кивнул на их мать.

— Умеет, оказывается, просить, — усмехнулся он, — но ты ж знаешь, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Пой! Весели мое сердце, и я буду милостив.

Сонъи подскочила на ноги, хотела что-то сказать, но мать глянула на нее, и та осеклась, опустившись рядом с братом.

Елень покорно пела все утро. За это ее детей накормили, те, правда, решили, проявить гордость и отказаться от еды, но мать заявила, что для борьбы нужны силы, а откуда тем взяться, если дети не станут есть. Брат с сестрой ели, запивая рис собственными слезами. А Елень пела и ей начало казаться, что сегодняшний день пройдет более спокойно. Палачи вчера хорошо на ней отвели душу.

Горло заболело спустя несколько часов. Елень замолчала, было, но в дверях спустя мгновенье замаячил щуплый.

— А ну пой! — рявкнул он, вскинув вверх самострел.

Женщина просверлила его взглядом и вновь запела.

«Пес с ним, все лучше, чем опять бить бы стали», — подумала она.

Она перехватила глоток воды и продолжила петь.

Палачи скоро вернулись. Им было скучно. Было скучно просто сидеть и охранять. Зачем? Ведь есть прекрасная возможность провести время интересно, с наслаждением, да еще и отомстить за невинно убиенного родственничка. Такая сладость видеть страдания этой чужой бабы, которая ради своих детей любому глотку перегрызет, в прямом смысле этого слова! Вон народу сколько положила! Да здесь, доведись, убила бы и не задумалась бы! Вон как смотрит, просто дыры сверлит своими ведьмовскими глазами!

Сколько часов она уже поет без остановки? Казалось, что уже несколько дней. Голос был уже чуть слышен. Язык едва ворочался во рту, куда, казалось, насыпали песка, так неприятно царапал нёбо.

— Эй, ты спать надумала? — тычок чем-то острым привел ее в чувство.

Елень подняла тяжелую голову — палачи ухмылялись, тыча в нее древком копья.

— Воды, — кое-как проговорила она.

— Что? — взвизгнул щуплый, подставляя ухо. На нее пахнуло давно немытым телом и перегаром. Усилием воли она подавила тошноту и вновь сказала.

— Воды. У меня… пересохло горло…

Щуплый переглянулся с товарищем.

— Ну, принеси ей воды, что мы, звери что ли? — проговорил он вдруг миролюбиво. Красномордый хмыкнул и ушел.

— Благодарю, — проговорила женщина, опустив голову.

Ведро ледяной воды отбросило ее назад, с такой силой выплеснули содержимое. Кто-то рядом кричал, а Елень все никак не могла отдышаться. Вода стекала по ее порванной одежде, а ей вдруг почудилось, что вместе с ней слазит кожа: так сильно обожгло тело холодом. Жесткие пальцы опять больно вцепились в волосы, запрокидывая голову назад. Елень даже закричать не смогла: голос осип. Лишь застонала сквозь зубы.

— Ну, что испила водицы? — прошипел щуплый ей в лицо. — Пой давай!

Он оттолкнул ее от себя, и женщину мотнуло на веревках. Ноги отказывались служить, не выдерживая вес тела. Кровь бежала по рукам от запястий, уже не впитываясь в благородный шелк. И в помещение кто-то кричал! Очень громко. Так громко, что звенело в ушах, но перед глазами все плыло, не разобрать.

— Ах, ты мерзкая дрянь! — процедил сквозь зубы щуплый, глядя на женщину. — А ну заткнись! — и он со всего маху, ударил Сонъи по лицу, потому как именно она кричала не в силах ничем помочь матери. Хванге, бросившийся на выручку сестре, тут же отлетел в угол, откуда смотрел на палачей злыми светлыми глазенками.

— Сейчас мы ей прочистим горло, — буркнул щуплый и вышел из конюшни.

Красномордый проводил его глазами, и рыкнул на детей, пригрозив пристрелить мать, если они не замолчат.

Мучитель вернулся нескоро. У него была довольная рожа, а в руках, обмотав тряпкой конец, он держал накаленный металлический прут. Сонъи и Хванге взвились на ноги и смотрели сквозь слезы, как этот страшный человек, ухмыляясь, приближается к их маме. Сонъи кинулась на него, но и ее, и брата перехватил красномордый и легко отшвырнул назад.

— Мама! Мама! Мама!!!! Очнитесь! — закричала девочка, что есть силы.

Елень кое-как приподняла голову и увидела щуплого, крадущегося к ней. Взгляд все никак не мог проясниться.

— Сейчас запоешь, громко запоешь! На весь Чосон будет слышно! — шипел он, улыбаясь.

Женщина тряхнула головой, чтоб немного прийти в себя. В голове тоненько запели молоточки, отчего окружающие звуки потонули в бездне, но взгляд прояснился, и она увидела прут. Ноги, видимо вспомнив последнюю пытку, вдруг обрели твердость, во всяком случае, не подгибались, а даже сделали шаг, чтоб быть дальше от ужасного орудия пытки. Елень не спускала глаз с ощерки солдата, понимая, что убежать ей не удастся. Может, хоть ударить его получится.

Мучителю надоело ходить кругами. Он кинулся на нее, и тут кое-что произошло. Солдат не дотянулся до нее какой-то пяди, его вдруг одернуло назад с такой силой, что ноги беспомощно взмахнули в воздухе. Он кубарем полетел в противоположную сторону. Шипение клинка, вырвавшегося из ножен, раздалось совсем рядом. Что-то темное и большое пронеслось мимо нее. Чей-то визг, смачный шлепок, как если бы что-то тяжелое приложили со всего маху о доски.

На самом краешке гаснущего сознания она переживала за детей, но отяжелевшие веки не давали ничего рассмотреть. Что-то темное металось туда-обратно по конюшне. Раздавались шлепки, какое-то рычание, бормотание.

«Собака, — лениво подумала она, — огромная собака».

Ладонь, горячая, шершавая из-за мозолей от рукояти меча, прикоснувшаяся к ее лицу, отрезвила лучше, чем ведро воды. Елень дернулась из-под нее, замычав от бессилия.

— Госпожа! Госпожа! — знакомый голос выдернул от поглощающего ее забытья. — Сейчас, сейчас!

Вновь шипение стали, короткий взмах, и руки тяжелыми бревнами упали вниз, и сама она полетела вниз. Все ниже и ниже, и почему-то ей совсем не было страшно. Сейчас из этой кромешной темноты выйдет Шиу и подхватит ее. Он не даст упасть своей любимой…

— Госпожа! Госпожа! Госпожа Елень!!! — кричал кто-то там, кто еще не знал, что она уже улетела.

— Мама! — голос Хванге хлестнул сознание. — Матушка!!!

Елень разлепила глаза. Она уже не висела. Она лежала на руках капитана Ким. Это его ладонь обожгла лицо. Эта ладонь и сейчас там лежит. Какая горячая! Почему капитан так смотрит на нее. Словно испугался. Такие же лица у детей.

— Госпожа, слышите меня? Я… простите, что так долго, — кое-как выдавил из себя мужчина.

— Вы… пришли…, — одними губами промолвила женщина, а он, чтобы расслышать, наклонился над ней так низко, что бусины гыткыма коснулись ее лица.

— Да, сейчас, сейчас, — зачастил он, распутывая запястья.

— Дети… мои дети…

— Мы здесь, матушка, мы здесь, — в разнобой ответили родные голоса.

Елень не чувствовала запястий, не чувствовала прикосновений к ним жесткой мужской руки.

«Он пришел, он пришел, чтобы спасти нас», — лениво скользнуло в сознании. Женщина улыбнулась, вздохнула с облегчением и, закрыв усталые глаза, полетела навстречу любимому Шиу. Он уже шел ей навстречу и улыбался…

Соджун спешил. Спешил сделать все так быстро, насколько это было возможно. Но всю прошлую ночь ему вместе с остальными капитанами и начальником Син Мёном пришлось провести в Бёнгване, одном из самых дорогостоящих домов кисэн Хансона, где праздновалась победа над предателями и изменниками.

Вспоминая минувшую ночь, кусок в горло не лез, но вина пригубить пришлось. Ему, во что бы то ни стало, нужно было увидеться с отцом. Но отец сейчас весь в делах и заботах, причем сугубо государственных. Когда был выпит не один кувшин вина, воины заговорили о наградах, которые хотели бы получить из рук короля, ими спасенного. Толкнули в бок мрачного Соджуна, но тот промолчал, лишь сделал еще глоток. Кисэн, сидящая с ним по левую руку, наигранно улыбалась, и вся эта встреча, это напускное веселье, ему казались театром абсурда. Да, не в его правилах задавать вопросы и сомневаться в правоте принятых решений свыше, но в то, что Пак Шиу — предатель и изменник, он не верил. И потому самый лакомый кусок застревал в горле, и потому вино казалось отравой.

На рассвете он ждал старика возле его покоев, и лишь едва политик открыл глаза, сын напросился на разговор.

Надевая ханбок государственного служащего, отец едва смерил сына взглядом. Вид у него был весьма недовольный.

— Уделите мне, пожалуйста, время. Я не займу вас надолго, — проговорил Соджун, поклонившись.

— Так много дел мне нужно уладить, или ты забыл об этом? — проворчал старик.

— Нет, но мне необходимо… кое-что сделать, — признался тот, — боюсь, без вашей помощи это займет куда больше времени.

Политик, польщенный словами отпрыска, улыбнулся и сел, пригласив Соджуна присесть.

— Ну, о чем речь?

Перед встречей капитан долго и тщательно обдумывал каждое слово, что скажет отцу. Ошибка могла обернуться непоправимой катастрофой. Ведь он знал, что старик мог попрекнуть его непослушанием и еще Бог знает чем. Поэтому изложил свою просьбу лаконично. Отец ухмыльнулся, и по его лицу Соджун понял — ничего не выйдет.

— То есть ты хочешь получить бирки на Елень и ее детей? Что ж, я не могу тебе в этом помочь, сын, мне жаль, — сказал старик и поднялся.

У Соджуна оборвалось сердце. Он поднялся следом, все еще не веря услышанному.

— Отец…

— Даже не начинай! — оборвал его старик. — Я тебе говорил, я тебя предупреждал, чтоб ты не заводил дружбы с этим человеком! Я ведь предупреждал, что этим ты сделаешь только хуже! Ты не стал меня слушать. Что ж, я и пальцем ради этого дела не пошевелю!

Это был приговор. Соджун хорошо знал своего отца, и если уж тот упирался, то решения своего не менял. Оставалось искать иные варианты, а их как назло не было.

Старику надлежало быть сегодня во дворце, сын ехал рядом с носилками отца и думал. Он больше не заикнулся о своей просьбе.

Перед воротами дворца они повстречали принца Суяна. Тот был счастлив и не скрывал этого. Капитан не раз слышал об этом человеке, но вживую видел впервые. Принц подождал, когда отец Соджуна спуститься со своих носилок и поклонится ему. Отец тут же представил его.

Второй сын Великого короля Сечжона улыбнулся Соджуну:

— Так это и есть ваш драгоценный наследник, министр Ким?

— Да, Ваше Высочество, — ответил с поклоном старик.

— Я наслышан о нем. Рад, что в таком непростом деле, как поимка предателей, ваш сын сыграл не последнюю роль. Он достоин высокой награды.

Соджун склонил голову.

— Мне не нужна награда, Ваше Высочество, — произнес он с благоговеньем. — Я рад послужить Отечеству и Его Величеству.

— Скромность украшает мужчину, но за оказанную вами услугу положена награда, — произнес принц Суян, и уже собрался было уходить, как капитан его остановил.

— Могу ли я тогда попросить об одном? — проговорил он, чувствуя, как отчаянно бьется сердце. Ладони мгновенно взмокли, но в этот миг Соджун понимал — другого шанса не будет.

Принц Суян остановился на ступеньках и посмотрел на него. Министр финансов хотел было что-то сказать, но коронованная особа, подняв руку, его остановила.

— Только что отказывался от награды, а теперь уже просишь? — усмехнулся он.

Соджун, склонившись, протянул на вытянутых руках свой меч в ножнах принцу Суяну.

— Простите мне мою наглость. Вот моя голова и меч, казните меня, Ваше Высочество, — твердо заявил он.

Принц Суян засмеялся. Этот храбрый капитан ему пришелся по душе.

— Ну, что там у тебя? — спросил он.

— Мне не нужна награда Вашей милости, но я хотел бы получить нескольких… рабов, — признался мужчина, едва выговорив последнее слово.

— Всего-то? — удивился дядя молодого короля.

— Да, — сказал Соджун и опять поклонился.

— Скольких рабов ты хочешь получить?

— Четверых.

— И только-то? Этот вопрос ты мог бы решить с отцом.

Старик тут же помрачнел и отвел глаза.

— Министр финансов — мой отец, Ваше Высочество. Просить его — это все равно, что залезть в карман Его Величества. Не хочу, чтоб он пользовался своим служебным положением ради исполнения моего желания, — вступился Соджун.

Принц Суян хмыкнул.

— И то верно, — сказал он, — вы правильно воспитали своего сына, министр Ким.

Старик на это поклонился в знак благодарности.

— Подождите, капитан, вам принесут разрешение на четверых рабов, — милостиво махнул рукой принц Суян.

Соджун горячо поблагодарил венценосную особу и ушел в помещение стражников. А день был длинным-предлинным, и порой казалось, что ему не будет конца, тянулся и тянулся, как тонкая нить из шелкопряда. Был момент, когда капитан решил, что принц Суян про него забыл. Но вечером, наконец, в стражницу явился один из молодых евнухов и вручил свиток, где подтверждались права владения. Оставалось вписать имена и получить бирки, что Соджун тут же и сделал. В Палате Населения попросили подождать до завтра, но капитан настоял. Получив четыре бирки, он тут же забрал из тюрьмы Гаыль, личную служанку Елень, — ей ведь потребуется служанка — затем поехал домой. Как в последнюю их встречу выглядела чужестранка, он помнил хорошо. Нужна была одежда, не везти же их потом через весь город только в нижних окровавленных сорочках.

Прихватив сына и несколько плащей, он оставил Гаыль и поехал за своей любимой.

Ворота усадьбы были сорваны с петель. Той злополучной ночью Соджун этого не заметил. Днем он видел капитана Сон, на попечение которого оставил госпожу Елень и детей, и тот сказал, что ее держат в конюшне. Именно туда сейчас и направилась повозка. Верный слуга Анпё, подаренный Соджуну еще в детстве, вел в поводу лошадь.

— Отец, — прошептал Чжонку, как только они въехали в разоренный двор.

— Молчи, — отрезал Соджун, и юноша, вздохнув, замолчал.

Обойдя хозяйский дом, они услышали детские крики, отчаянно зовущие мать.

— Госпожа, — прошептал Соджун и бросился бежать. Чжонку за ним.

Картина, открывшаяся перед ними в конюшне, ужаснула. Елень, подвешенная за запястья, едва стоящая на ногах, пыталась убежать от раскаленного прута, а неподалеку от нее, видя все это, кричали дети.

Капитан еще не до конца отметил все краски на представленном холсте, а рука уже сама схватила солдата за шиворот, да с такой силой отшвырнула от несчастной женщины, что тот, пролетев метров пять, напоследок сокрушил собой перегородку между стойлами. Но Соджун не смотрел ему вслед — в прыжке настиг второго и с разгону ударом ноги отбросил назад. Тот неудачно приложился всем телом о доски, послушался хруст костей. Красномордый завопил от захлестнувшей боли, но в то же мгновение смолк: капитан ребром ладони ударил его в шею.

На Елень было страшно смотреть. Растрепанная, едва стоящая на ногах, в оборванной мокрой одежде женщина висела посреди конюшни, не поднимая головы.

«Обливали», — подумал он с горечью, и прикоснулся к ее щеке.

Она вздрогнула, замычав, и попыталась бежать. Бечёвка, крепко держащая ее, противно скрипнула над головой капитана. Один взмах меча, и женщина рухнула тяжелым кулем ему на руки. Дети кричали рядом, у Чжонку было вытянутое совершенно белое лицо, а Соджун не видел ничего вокруг. Злость заполнила все его существо. Ничего не осталось. Лишь где-то там, на кромке сознания, еще жил страх за жизнь единственной женщины в его судьбе.

Он почувствовал это кожей: она не дышала. Ее уже не было здесь. Всем своим существом он вдруг понял, что она уходит.

— А ну молчать! — рявкнул капитан.

В конюшне в ту же секунду стих гвалт и повисла тишина. А он, сорвав с головы чжонрип, припал ухом к груди.

«Сердце не бьется», — ошарашенная мысль молнией обожгла сознание.

— Госпожа! Госпожа Елень!!! — позвал он, тряхнув женщину. Голова беспомощно запрокинулась назад.

И в этот момент, в этот самый страшный миг, он почувствовал течение времени. Он словно видел секунды, ускользающие от него. Раз, два, три — и с каждой секундой Елень уходила все дальше и дальше. Разум солдата сработал быстрее, чем любящее сердце мужчины осознало весь ужас происходящего. Соджун опустил Елень на пол и несколько раз надавил на ее грудь сложенными одна на другую ладонями, а потом, коснувшись искусанных губ губами, вдохнул в нее воздух. Лет пять назад он видел, как один монах спас таким образом человека.

«Ну же, ну же, — твердил он про себя, нажимая на грудь. Рядом, затаив дыхание, стояли близкие. А он их не видел, не видел ничего и никого, кроме нее, — ну же, ну же…»

Анпё тронул его за плечо.

— Господин Соджун, давайте я помогу, — сказал он нерешительно.

— Я сам! — рыкнул хозяин, склоняясь над ней.

«Ненавидь меня. Проклинай меня. Презирай, если хочешь. Если тебе от этого будет легче. Если так тебе будет проще. Не смотри на меня. Не говори со мной. Но… живи. Живи. Дыши. Просто живи!!!» — думал он с отчаяньем.

— Господин, — тихо позвал Анпё.

— Отстань!

— Господин, она…

Но договорить он не успел. Елень, выгнувшись дугой, тяжело вобрала в себя воздух, сжав кулаки, и Соджун в изнеможении уселся на пол. А ведь всего на мгновенье он уж было подумал…

Он слушал, как тяжело, с каким-то свистом и хрипом, она дышит, и эти звуки делали его счастливым. Настолько счастлив он не был даже тогда, когда услышал первый крик своего новорожденного сына.

Елень приоткрыла глаза.

— Матушка, — кое-как проговорила Сонъи, обнимая ее. Хванге всхлипывал рядом.

Соджун смотрел на них и понимал, что больше никогда и ничего не будет в их отношениях, как раньше. Для этой семьи отныне и впредь время разделилось на «до» и «после». И он отчасти в том виновен.

Закутав женщину в плащ, Соджун уложил ее в повозку, усадил рядом детей и поспешил домой.

— Чжонку, быстрее привези к нам доктора Хвана, — наказал он сыну; тот, кивнув, хлестнул лошадь и ускакал.

Сам Соджун уселся в седло и поехал рядом с повозкой. Он больше смотрел на нее, чем по сторонам. Ехал шагом и вглядывался в осунувшееся лицо любимой женщины. В наступающих сумерках она казалась еще бледней, чем была на самом деле. В уголке губ запеклась кровь. Он эту кровь почувствовал, когда касался губ. Рука сама сжалась в кулак.

«Убью их», — решил Соджун, и эта мысль его успокоила.