Глава шестая.

Глава шестая.

Гаыль зарыдала в голос, увидев в каком состоянии ее госпожа. Доктор Хван уже ждал их. Слуги даже успели поставить на огонь воду. Сам доктор в своем рабочем фартуке, раскладывал инструменты. Комната наполнилась ароматом душистых трав.

Соджун сам лично занес Елень в бывшие покои своей супруги. Сам уложил на одеяло и вышел. Когда он вернулся, доктор, закрыв глаза, слушал пульс женщины. Соджун кашлянул у двери. Врач оглянулся. Гаыль поднялась и склонилась перед ним. Соджун кивнул ей на дверь, и девушка беспрекословно вышла.

Капитан подошел к доктору, поклонился в пол и положил перед ним золотую черепаху. Врач от удивления приподнял бровь.

— Доктор Хван, спасите ее! Умоляю! — попросил Соджун, опять поклонившись. — Если вы спасите ее, я вам дам еще одну такую же.

Врач отодвинул от себя дар и укоризненно покачал головой.

— Ах, капитан Ким, зачем же вы так обижаете меня, старика? — проговорил он.

Соджун смотрел, не понимая.

— Я от всего сердца…, — сказал было он.

— И я от всего, — усмехнулся доктор, отвернувшись к своим травам и засучив рукава, — неужто не помните? А я вот помню. Помню, как вы, будучи совсем юным мальчиком, прыгнули в воду за моим сыном, которого выбросило за борт во время шторма. Вы тогда спасли моего самого драгоценного человека.

Доктор опустил скрученную тряпицу в отвар и вновь оглянулся на мужчину.

— Глядя на вас, рискну поспорить, что эта женщина для вас значит… не меньше, — продолжал господин Хван.

Соджун почувствовал, как краснеет. Ему ничего другого не оставалось, как просто поклониться в знак признательности.

— Ступайте, капитан, мне нужно работать, — сказал врач, склоняясь над Елень.

И Соджун вышел. Гаыль тенью скользнула мимо него обратно в комнату, где лежала без сознания ее госпожа. Он же отдал распоряжения слугам по поводу детей. Тех выкупали, накормили и устроили в соседней с матерью комнате.

Сам же Соджун не находил себе места. Давно стемнело, а отца все не было…

Капитан знал все наперед. Отцу явно не понравится, что сын поселил Елень в покоях своей умершей жены. Больше того, это не понравится тестю, тот, как и прежде, приходит к ним. Но поселить ее в доме для рабов, пусть даже в отдельной комнате, он не мог. Женская половина в доме давно простаивает пустой. Отец не женился после смерти матери Соджуна, его сын спустя годы поступил так же.

Соджун, как ни старался, а не мог представить Елень рабыней. Знал, что не сможет ответить отцу на вопрос, в качестве кого отныне будет жить в их доме эта женщина.

«Самое главное, что она и дети живы, остальное приложиться», — думал он, меря шагами двор.

Он был так погружен в свои мысли, что не заметил, как к нему подошел Чжонку. Мальчишка, потрясенный увиденным сегодня, хотел и в то же время боялся поговорить с отцом. Тут Соджун заметил сына и нахмурился. Объяснять сложившуюся ситуацию ему не хотелось. Чжонку, заметив внимание отца, сделал шаг навстречу. Потом еще один, но тот, словно не видя этого, отвернулся, и мальчик остановился, не решаясь подойти. В душе Чжонку обзывал себя трусом. Но сегодня он впервые увидел своего отца таким… живым.

Конечно, он жил в этой стране, знал, какая слава ходит о Ким Соджуне. Знал, что отец входит в десятку лучших мечей Чосона. Знал, но не верил, не чувствовал этого. Это все равно, что знать, да, хурма вкусная, но при этом так никогда ее и не попробовать. Сегодня он, затаив дыхание, смотрел на своего отца с восхищением и гордостью, захлестнувшими сердце. Там, в этой пропитанной страданиями конюшне, юноша, наконец, увидел его.

Конечно, отец брал его в магистрат, где служил и где сам Чжонку не раз наблюдал за учебным боем. Но все это было таким… ненастоящим. Искусственным, бесцветным. Именно поэтому Чжонку так относился к воинскому делу. Он не видел в нем главного — души. Искренне считал, что махать мечом может каждый дурак. Лишать людей жизни — сомнительное удовольствие!

Сегодня же он понял: мужчина должен владеть мечом, чтоб в нужный момент защитить свою женщину. Движения отца, словно прыжки тигра, преследующего добычу, вызвали в душе юноши восторг и… зависть. Да, отец никого не зарубил, он даже не убил этих солдат, которые довели госпожу Елень до такого состояния. Но, взглянув на своего родителя, мальчик понимал, что тому было просто некогда. Счёт шел на секунды. Стоило ли их тратить на наматывание кишок на меч? Куда эти солдаты денутся-то? Чжонку готов был отдать голову на отсечение, что отец точно не забыл лиц этих воинов, обязательно найдет их и покарает. Он их убьет. Совсем. До смерти.

А еще сегодня он испытал страх. Не тот придуманный страх, дескать, что сделают старшие, если поймают его во хмеле, или пожалуется учитель, которому Чжонку поджег подушку? Эти страхи сейчас казались детскими и … ненастоящими. Сегодня Чжонку впервые столкнулся со смертью. Мать Сонъи была жива, когда они с отцом влетели в конюшню, но потом она умерла. Она не дышала.

Воспоминания об этом вогнали мальчишку в краску. Он никогда не видел женщину в нижнем белье. В их доме полно женщин, и все они — рабыни, но даже они всегда выходили из дома одетыми. Однажды он с друзьями прокрался в Бёнгван, подсматривал за молоденькими кисэн. Увидеть, правда, так ничего и не увидел. Благо, хоть юноши спаслись вовремя, их не успели заметить, а то вот был бы стыд!

Увидев госпожу Елень, Чжонку растерялся. Та вся была в крови, и он решил, что та сильно изранена. Когда же отец разрубил веревки, и женщина упала, Чжонку стыдливо отвел глаза.

«Так нельзя… нельзя вот так обращаться с женщиной», — решил он в ту секунду для себя и тут увидел красавицу Сонъи…

Юное тоненькое тело то там, то здесь просвечивало сквозь прорехи в одежде. И, заметив это, Чжонку впервые в своей жизни испытал жгучую ненависть. Такую острую, что дышать вдруг стало больно. И пока отец пытался вдохнуть в госпожу жизнь, Чжонку набросил на голые плечи девочки один из плащей, что они захватили из дома. Она глянула на него заплаканными глазами снизу вверх и, кутаясь в плащ, опустила стыдливо взгляд.

А потом госпожа вновь начала дышать, и Чжонку увидел лицо отца. Страх медленно отпускал его, и мальчик готов был поклясться: в данный момент тот благодарит Небеса…

— Зайди в дом, — сказал отец.

Чжонку поднял на него глаза. Оказывается, тот подошел и уже довольно долго смотрит на своего задумавшегося ребенка.

— Отец…

— Чжонку, я не хочу об этом говорить, — вдруг перебил отец, — во всяком случае, сейчас.

Юноша неожиданно для самого Соджуна закивал головой, соглашаясь.

— Я просто хотел сказать, вернее, попросить, — проговорил мальчик, сделав еще несколько шагов навстречу.

— О чем?

Сын поднял на него блестящие глаза.

— Научите меня биться, как вы! — восторженно заявил он.

Соджун усмехнулся, а усмешка вышла горькая и кривая.

— Зачем? Не ты ли говорил, что владеть мечом бесполезное занятие, и что главное оружие мужчины — ум?

Чжонку покраснел и виновато поклонился.

— Извините меня, отец, за столь нерадивые речи, — сказал он учтиво, — я по глупости то сказал.

Соджун вздохнул.

— Уже поздно, и я устал. Иди спать, завтра договорим, — произнес он.

Чжонку поклонился на прощание и ушел.

«Однако, какой послушный сегодня», — скользнула мысль в голове. Но тут из комнаты госпожи Елень вышел доктор Хван. Соджун поспешил ему навстречу.

У врача было озадаченное и хмурое лицо. По нему скользили какие-то тени, которые молодому господину разгадать не удавалось.

— Говорите все без утайки, — прошептал Соджун, а горло перехватило.

Доктор глянул на него, вздохнул.

— Ее били, долго били. У нее все тело в синяках. Просто живого места нет. А еще пытали…

— Пытали? — выдохнул Соджун, чувствуя, как слабеют колени.

— Да, щиколотки прижгли, ходить она еще долго не сможет. Как и говорить, — вздохнул доктор.

— Говорить?

— Я уже спросил у ее дочери… эти… солдаты ее петь заставили.

— Петь? — ужаснулся капитан, а рука сама зашарила в поисках меча.

Доктор закивал.

— Я все понимаю, измена, предатели, но она женщина! Ей просто хотелось спасти детей, как и любой другой матери, — проговорил господин Хван, сокрушенно качая головой.

— Вы … многого не знаете.

Доктор вскинул на него удивленные глаза.

— И это стоило таких мучений? У нее руки даже ложку держать не могут! И еще долго не смогут! — зашипел он разъяренно и стал обуваться, а молодой господин придержал его за рукав.

— Не поймите неправильно, я не одобряю действия солдат, ни в коей мере, — заговорил он твердо, — после всего того, что они натворили… после того, что с ней сделали, им нельзя жить! Они этого не достойны.

Доктор Хван посмотрел на перекошенное от гнева лицо мужчины и тихо сказал:

— Я вас не слышал, господин капитан. Вы ничего не говорили, а я ничего не слышал. Совсем ничего. Я приду завтра. Рабыня посмотрит сегодня ночью за ней. Пусть спит. Я дал ей опия. Он облегчит боль. О, ваш отец прибыл. Прощайте, капитан Ким.

Они раскланялись, и старик забрался на носилки.

— Почему у нас был господин Хван? Кто-то заболел? Чжонку? — спросил министр финансов.

— Нет, отец. Я… я забрал госпожу Елень с детьми, — ответил Соджун.

Отец смерил его взглядом, потом окинул двор и сказал:

— Пойдем внутрь.

Сын шел за ним и понимал, что ничего хорошего не услышит.

Старый политик расположился за своим столиком и посмотрел на сидящего напротив него Соджуна.

— Так зачем к нам приходил доктор Хван? — начал свой допрос отец.

— Из-за госпожи Елень.

— Что с ней не так?

— Ее … ее пытали.

— Ну, она жена предателя, — флегматично пожал плечами политик.

— Даже если так…, — сдерживая гнев, процедил сквозь зубы Соджун, — даже если так, она не заслужила этого.

— Как ты можешь судить: заслужила — не заслужила? Ты забыл, кто ты есть? Чужие полномочия уже на себя примеряешь?

Сын молчал, глядя в глаза отцу.

— Сам подумай, ты пригласил фамильного врача к простой рабыне!

— Она не рабыня! — тихо, но твердо сказал капитан.

— Что?

— Она не рабыня! И ее дети тоже!

— Сопляк, ты как говоришь с отцом? — брызжа слюной, взвизгнул старик.

— Отец, я всегда вас уважал, но в этот раз по-вашему не будет! — сказал, поднявшись, Соджун.

— Что???

— Она не рабыня и никогда ею не станет, — проговорил молодой мужчина, и отец оторопел. А ведь и правда, этот мальчишка верит в то, что говорит. Вон глаза какие!

– Во всяком случае, пока я жив, — закончил тот и, поклонившись, вышел. Старик от злости ударил несколько раз по резному столику кулаком.

«В волю вошел мальчишка! Пора подрезать крылышки! А то того и гляди самого из дома выставят! Это ж срам какой!!! — ярился про себя старик. Он хорошо знал своего сына. Знал, что тот давно сохнет по жене предателя Пак Шиу. — Ведьма! Как есть ведьма! Околдовала мальчишку!»

Старый интриган задумался над тем, что происходило у него дома.

«Уж я найду, как показать, кто в доме хозяин», — решил он, усмехнувшись. У него всегда был запрятан козырь. Нужно только дождаться момента. А ждать старик всегда умел…

Соджун долго ходил под окнами, где спала Елень. Там горел светец, Гаыль сидела, склонив голову над госпожой. Закрывая глаза, он вновь видел ее висящей на веревках. Кулаки сжались сами собой. И все же он решился. Неслышно ступая, он подошел и открыл дверь в комнату. Тут отчетливо пахло лекарствами и какими-то благовониями. Рабыня спала, приткнувшись к столику, а Елень лежала укрытой одеялом до плеч. Гаыль ее вымыла и причесала. Тяжелая темная коса змеей покоилась рядом.

Соджун опустился на одно колено и поправил на любимой одеяло. Взгляд скользнул по дорогому осунувшемуся лицу. Темные круги лежали под глазами, один синяк был на скуле, второй — на подбородке. И нижняя губа припухла. Еще днем он касался этих губ губами…

Это воспоминание было совсем некстати. Желание горячей волной начало подниматься в нем. Во рту тут же пересохло.

«Вот ведь», — подумал он, разозлившись.

Он поправил одеяло, повернул светец, придвинув к нему чашку с водой, и вышел, оглянувшись еще раз на пороге. Одеяло едва заметно поднималось на груди, но любовь всей его жизни была жива. Для него это было самым важным на данный момент. С остальным он справится. Он в это верил.

Дети Елень пообвыкли в доме, шмыгали мышками по двору: не видно, не слышно их. Чжонку несколько раз сталкивался с Сонъи. Та замирала на месте, низко кланялась и убегала, не поднимая глаз. Ей было неловко, ему тоже. Хванге смотрел затравленно по сторонам. Слуги их не трогали. Старый политик молчал, и Соджуна это настораживало.

Госпожа очнулась через два дня. Тело казалось тяжелым, чужим и не слушалось. Взгляд скользнул по светлому потолку, по незнакомым стенам. В комнате пахло травами. За окном кто-то напевал. Было слышно, как тихо постукивает пест по дну горшка.

«Растирают что-то», — лениво подумала Елень и попыталась сесть. Тело, не желая повиноваться, заныло, казалось, всеми косточками. Руки и вовсе были чужими, не обопрешься. Женщина кое-как, сжав зубы, приподнялась и едва не упала назад — чья-то сильная горячая ладонь, легшая между лопаток, поддержала. Она — эта ладонь — принадлежала мужчине. Елень чувствовала его рядом: ее правое плечо упиралось в широкую грудь, гыткым из лиловых и белых бусин аметиста коснулся щеки; она видела колено и вторую руку, такую загорелую, лежащую поверх него…

«На ней мозоли от меча… старые мозоли, которые уже никогда не сойдут», — подумала женщина.

— Вам … нельзя вставать, — глубокий голос нарушил молчание. Соджун видимо понял, что от нее он так ничего и не услышит. Она даже головы не подняла. Даже одним глазком не взглянула. Замерла, словно кролик перед тигром. Видно только, как дрожат ресницы.

— Я… я устала лежать, — едва слышно произнесла она.

— Все равно сидеть вы сейчас не сможете.

— Отпустите… меня… пожалуйста, — прозвучало глухо.

Соджун смотрел на макушку, а женщина опять попыталась освободиться из его рук, поведя плечом.

Мужчина вздохнул, но ладонь со спины послушно убрал. Елень сидела молча, головы все так же не поднимала. Он сидел так близко. Рукава его ханбока касались ее рук. Гыткым все так же маячил перед глазами, а она не знала, как из комнаты прогнать хозяина дома.

— Сонъи! Долго еще толочь? — вдруг раздался голос Хванге за окном.

Елень вздрогнула, резко обернулась к окну, и прежде, чем поняла это, стала заваливаться на бок. Прямо на Соджуна. Тот ее подхватил. Она, выставив вперед забинтованные по пальцы руки, пыталась оттолкнуть его от себя.

— Мама! — крикнула за спиной Соджуна Сонъи. — Вы очнулись?!

Мужчина уложил Елень обратно на одеяло и отошел. Дочь подскочила к матери, та поцеловала ее несколько раз, обняв. На крики сестры в комнату заглянул Хванге.

— Мама! — крикнул радостно мальчуган и бросился к ней. В этот момент, обнимая своих — живых! — детей, женщина чувствовала себя абсолютно счастливой. Кошмар, что случился с ними в конюшне, был позади.

— Сонъи, — позвал тихо Соджун, девочка в тот час оторвалась от матери, встала, вытерла слезы и поклонилась ему.

— Да, господин.

— Сонъи, не давай маме вставать, — проговорил он, выходя из комнаты, — доктор Хван сказал, что она должна лежать.

— Да, господин, я поняла, — проговорила та, кланяясь, — благодарю вас, господин Ким.

Соджун, не глядя на Елень, вышел. Сонъи тут же бросилась к матери. Та гладила по тугой косе дочь, заглядывала в ясные глаза Хванге и нарадоваться не могла.

— Живы, птенчики мои, — шептала она. И руки, обнимавшие детей, уже не казались такими тяжелыми и непослушными. Им — рукам — тоже было в радость.

Присутствие Гаыль удивило Елень. Сонъи с Хванге на пару, перебивая друг друга, рассказали об их спасении. Рассказали даже, как господин капитан вернул маму с того света. Елень молчала. Она плохо помнила это. Последнее яркое воспоминание о конюшне — зверские глаза солдата и раскаленный прут. Все остальное как в тумане или дурном сне… Значит, он все-таки вытащил ее и детей из черного рабства. Даже Гаыль забрал. Значит, сдержал слово.

«Это ничего не меняет, совсем ничего», — подвела итог Елень для себя.

А еще через пару дней она смогла встать. Правда, ноги не держали тяжелого тела, да и ходить им совсем не хотелось. Но Елень заставила себя пройтись по комнате. Потом еще и еще. Она упрямо ходила от окна до стены, от входной двери к столику на резных ножках. Капитан Ким заглядывал в комнату, где сидела Елень, встречался с ней глазами и уходил. Порога комнаты он не пересекал и совсем ничего не говорил. Что было нужно, передавал через Хванге, Сонъи или Гаыль.

Старого министра она ни разу за это время не увидела. Лишь раз мельком, проходя по двору, он скользнул взглядом по окнам комнаты жены предателя — Елень бросило в жар! Его она боялась. Боялась, как чего-то неизбежного. В его холодных глазах читала ненависть к себе, к своим детям. Этот человек ненавидел ее так сильно, что хотел убить. Женщина уже знала, что комната, в которой она жила, ранее принадлежала покойной матери Чжонку и что после ее кончины никто никогда не жил здесь. Женская половина дома пустовала на протяжении многих лет. Она так же знала, что ее присутствие внесло разлад между отцом и сыном.

А еще Елень не отпускала мысль о том, что же случилось с телами ее мужа и старших сыновей. Но у кого она могла спросить об этом?

— Гаыль, ты же можешь выйти за ворота, узнай, что случилось с телами казненных, — попросила она свою служанку. Та потупила взор и вздохнула.

— Я уж узнавала, госпожа.

У Елень замерло сердце.

— Не томи! — приказала она.

— Им… им… им отрубили головы и… выставили на всеобщее обозрение. А тела…, — но тут Гаыль, закусила губу и замолчала.

— Ну, — обмершим голосом настаивала госпожа.

— А тела бросили за городом, говорят, что их уже давно съели звери…

Елень отвернулась и прикрыла от бессилия глаза. Память тут же нарисовала такие одинаковые и в то же время такие разные лица сыновей. Улыбка Шиу, словно луч солнца, скользнула перед взором. Как же это? Как же так все могло измениться? За что так жестоко наказали мужа и мальчиков? Даже после смерти нет им успокоения…

А через три дня она смогла дойти до ворот. Вот только покинуть усадьбу ни ей, ни детям не позволили. Слуги преградили дорогу, и она молча повернула обратно. Душа терзалась.

— Госпожа, как же вы их искать собираетесь? — упрашивала Гаыль. — Столько времени прошло…

Елень все понимала. Все знала. Но сердце было не на месте. Детям она и полусловом не обмолвилась, но думала об этом беспрестанно.