Задания школьного этапа. Всероссийской олимпиады школьников по литературе. в г. Оленегорске (2020/21 учебный год). Задание №1. Комплексный анализ текста. Выполните комплексный анализ ОДНОГО текста из двух предложенных.. Выполните целостный анализ стихотво

Задания школьного этапа

Всероссийской олимпиады школьников по литературе

в г. Оленегорске (2020/21 учебный год)

11 класс

Задание №1. Комплексный анализ текста

Выполните комплексный анализ ОДНОГО текста из двух предложенных.

Выполните целостный анализ стихотворения Т. Кибирова «Другу-филологу», приняв во внимание следующие аспекты его художественной организации: реминисцентный фон текста, особенности поэтической адресации, специфика синтаксической и строфической структуры текста, роль грамматических повторов.

Ваша работа должна представлять собой цельный, связный, завершенный текст.

Т. Кибиров

ДРУГУ- ФИЛОЛОГУ

Милый друг, иль ты не в курсе,

что все видимое нами,

даже если не по вкусу,

надо говорить словами.

Ведь пока его не скажешь,

милый друг мой, друг мой нежный,

будет все такая каша

безнадежно, неизбежно,

будет скучно беспредельно,

безобразно и безбожно.

Сделать жизнь членораздельной

только речь еще и может.

Так давай, пока не поздно,

помогать ей, бедолаге!..

Треплется язык бескостный

славным флагом на “Варяге”.

Выполните целостный анализ рассказа Н. Дашевской «Наушники» из сборника «Около музыки»[1], приняв во внимание следующие аспекты его художественной организации: речевой портрет рассказчика, особенности портретной характеристики персонажей и способов их именования, роль музыкальных мотивов в тексте, интертекстуальность.

Ваша работа должна представлять собой цельный, связный, завершенный текст.

Н. Дашевская

Наушники

Мы с Никитой совершенно разные. Мой папа как-то сказал про нас: «лед и пламень»; и я обиделся. Потому что понятно же, кто из нас пламень получается. А я, его родной сын, выходит, лед, что ли!

У нас общего – только замечания в дневнике. Количество. А качество разное. Мне пишут одно и то же: «Не слышит учителя!», «Витает в облаках», «На уроке присутствует чисто физически». Это, конечно, физичка написала. А потом географичка у нее собезьянничала: «Присутствует чисто географически». Я вот жду такого же остроумия от математика. С них станется – друг у друга списывать изо дня в день одно и то же. Мне иногда кажется, что они через мой дневник перемигиваются.

А вот у Никиты! «Принес в школу живого ужа», «Поджег библиотечную книгу»/…/

Ну вот. А еще мы ходим в музыкалку. Только я играю на виолончели, а Никита – ударник. Барабаны, значит, и ксилофон. Вот теперь вам, наверное, окончательно все ясно.

Мы учились в одном классе шесть лет и абсолютно не замечали друг друга. То есть это он меня не замечал, меня вообще мало кто замечает. А его! Он так устроен, что только заходишь в класс – и сразу видишь его. Его светлую растрепанную голову и какой-нибудь желтый свитер.

– Кукушкин!

– Я! – отвечает он и выходит к доске на руках.

И наша новенькая молоденькая физичка внимательно его слушает и, не моргнув глазом, ставит пятерку. И спрашивает еще:

– Тоже перевернутую ставить?

А про наш класс так говорят: «Седьмой „Б“? Это тот, в котором Никита Кукушкин?»

Так вот, однажды мы с музыкальной школой поехали на гастроли, с нашим оркестром. Настоящие гастроли! В Новгород. На три дня. И нас с Кукушкиным поселили в один номер. Все как-то договорились заранее, кто с кем будет жить, а я – нет. Мне было все равно. Потому что у меня никогда не было друга. А у Никиты – наоборот! Миллион друзей. И каждый подумал, что он будет с кем-то другим. Поэтому он тоже остался без соседа. Ну, нас и поселили вместе. Все-таки одноклассники.

– С кем ты? – спросила меня Лелька. Она тоже моя одноклассница, нас трое в оркестре из нашего класса. – Что?! С Никитосом?! Ну, ты попал!

И я вдруг обиделся.

Во-первых, почему это я попал? А во-вторых, за «Никитоса». Потому что мне нравилось слово «Никита». Простое и крепкое. Говоришь, будто орех перекатываешь за щекой: Ни-ки-та. Согласные, как сухие полешки. Как ксилофон. Ему подходит, он ударник. Никита Кукушкин, па-парам, там-тирам. Будто барабан и тарелочка. А у меня дурацкое имя. Будто вообще никакого нет.

В общем, Никита взял карточку-ключ от комнаты и пошел себе вверх по лестнице. Хорошо ему – палочки барабанные в рюкзак, и вперед! А я тащусь со своей виолончелью… В общем, он первым открыл дверь. И сразу, прямо в кроссовках, рухнул на кровать. И заорал:

– Темницы рухнут, и свобода! Нас! Примет! Радостно! У входа!!!

– И братья ключ нам отдадут, – пробормотал я.

– Чего? – удивился Никита.

– Ничего. Ключ отдай, карточку, без нее свет не включается!

Никита вскочил с кровати, как-то подпрыгнув спиной, будто пружинка. И спросил:

– Ты откуда это знаешь?

Я почему-то смутился.

– Ну… Не знаю. Стихи. Дома книжка есть.

– Слушай, Оська, а ты, похоже, ничего чел!

Оська. Вот оно, мое имя. Мой ужас. Одна согласная, и та какая-то никакая. Приходится обязательно добавлять «к». Но тут я как-то забыл, что у меня некрасивое имя.

Никита вставил карточку, и стало светло.

В общем, мы проболтали с ним всю ночь. Его ждали в семи разных местах – играть в карты, травить анекдоты, ходить по гостинице и подсовывать нашим под дверь дурацкие записки… Но опять вышло то же самое – каждый думал, что он с кем-то другим. И за ним никто не зашел.

И хорошо, что не зашли.

Только я сам не понял… Как можно было вот этому человеку… Вот этому лохматому Никите-барабанщику рассказать то, чего я раньше никому не рассказывал. Я вроде бы никогда и не хотел про это рассказывать, а оказалось, что хотел. Очень. Причем всякую ерунду.

Что мы дружили до школы с Лелькой Погореловой, которая сейчас и не здоровается со мной никогда. Хотя мы соседи. Что мы с ней копали вместе червяков и ловили жуков. Теперь, конечно, странно представить, что длинную Лельку в вечных «уггах» с какими-то блестящими штуками когда-то интересовали червяки.

– Что, прямо так в руки брала?! – восхищался Никита.

– Ну да… Она первая и брала! И в карманах домой таскала!

– Ух ты… Лелька? Надо же!

Ну и Никита мне рассказал то, что никому никогда не рассказывал. Про ту же самую Лельку. Я обещал, конечно, что – никому. Ну и вам поэтому тоже не расскажу. Надо же – Лелька. Вот бы никогда не подумал.

А еще я показал ему свои стихи. Тоже не думал, что кому-то когда-нибудь покажу.

И он… В общем, я знал, что он не будет смеяться. Сразу понял. Но что он прочтет и скажет: «А ведь не ужасные стихи… Ты, Оська, похоже, прямо поэт». Этого я никак от него не ожидал.

Утром мы проспали завтрак. И нас разбудил звонок валторниста Кольки Солнцева:

– Вы чего! С ума сошли! Выезд на репетицию через пять минут!

Ну, я ноги в джинсы сунул, и мы помчались. Никита вообще спал не раздеваясь.

И я думал: «Что, что теперь будет?! Посмеется он надо мной или нет? Над моими стихами и вообще… Скажет другим? Не скажет?»

У автобуса толпа ребят:

– Кукушаныч, садись с нами!

– Никитос, к нам давай! Ты где вообще тусил вчера?…

А Никита спокойно шлепнул каждому по ладони и вдруг сказал:

– Не, я с Оськой сяду.

Так у меня появился друг.

И я неожиданно оказался с ним во всех его компаниях и с удивлением обнаружил, что мне с людьми как-то хорошо. А я всегда думал, что мне, кроме книжек, никто не нужен.

И мне не жаль было даже новой куртки, которую прожгли сигаретой. Плевать, конечно, на куртку. Но мама потом плакала, говорила, что я весь пропах дымом. Что вот дедушка дымил как паровоз и умер молодым. И не верила мне, что я не курил (хотя это правда).

А вот Никите сразу поверила. Я, честно говоря, был уверен, что наша дружба – на три дня. Только на эту поездку. Потому что так не бывает. Что уж такого во мне интересного, чтобы Никита Кукушкин стал со мной дружить. Ему вон всех всегда мало. А я… Что во мне такого особенного, чтобы ему не надоесть. Приедем домой из поездки – и привет.

После гастролей я заболел, конечно. Сразу же. Я вообще очень легко заболеваю, и даже с удовольствием. Лежал себе и читал с планшета все подряд.

А вечером в дверь раздался звонок. И я услышал неожиданное:

– А Оська дома?…

Никто раньше так не спрашивал. Я вообще-то далеко живу от школы, семь остановок ехать на троллейбусе.

А Никита приехал.

– Адрес? У Погореловой спросил, конечно! Ты же сказал, вы соседи. Да ну, совсем рядом, десять минут! – И он поставил в угол свои ролики.

А потом пошел на кухню очаровывать мою маму. И мама очаровалась.

– Надо же, Оська. Вот не думала, что ты можешь подружиться с таким интересным мальчиком.

Не думала она. Думала, что ее сын – так, аппарат для поглощения пельменей.

* * *

А потом мы с ним придумали группу. Когда он узнал, что у меня гитара есть и что я немного играю.

– О, камрад!!! Давай! Забацаем что-нибудь. А, Оська? Перевернем умы. Зажжем! Чего ты, давай!

И мы дали. Я за неделю научился довольно неплохо играть. А Никита, оказалось, играет на клавишах очень прилично. Он раздобыл синтезатор, ему даром отдали какие-то друзья отца. Жуткий зверь, а не синтезатор. У этого престарелого мастодонта не работало несколько клавиш, но Никита как-то обходился без них. И музыку к нашим песням писал он. Оказалось, к моим стихам можно музыку… Что из них можно – песни. И что… что от музыки, Никитиной музыки, они не станут хуже. Даже, может, и получше.

Мама, конечно, немного переживала, что я забросил виолончель. Но Никита заверил ее, что игра на гитаре «очень развивает гармоническое мышление».

К тому же в одну песню мы вставили виолончель. То есть я там бросаю свою гитару и устраиваю такой виолончельный запил… Самому нравится, я такого на виолончели никогда не играл и не слышал ни у кого. А Никита там только подыгрывает мне тихонько на тарелочке. Пока на синтезаторной, а потом будет на настоящей. Здорово так – моя виолончель и его тарелочка.

Это моя любимая песня, про «Летчика Экзюпери». Я долго боялся эти стихи Никите показывать, думал, он смеяться будет. Ну и вообще, не хотелось, чтобы он его трогал, Летчика моего, музыку там сочинял. Казалось, испортит. А Никита прямо им заболел. И потом примчался ко мне – и, не снимая куртки, сразу за клавиши. И показал. И оказалось – вообще. Сумасшедше здорово! Не думал, что из моих стихов можно такое сделать, настоящее. Ну и соло виолончельное там отличное получилось. Никита считал, что «Летчик Экзюпери» будет самая наша хитовая песня. «Бомба», – говорил.

А потом произошла и вовсе невозможная вещь. Я вышел за хлебом, а когда вернулся, услышал на кухне Никитин голос. Мама все восхищалась, что он, ударник, так здорово на синтезаторе играет.

– Да что вы, в самом деле. Ваш Оська в сто раз талантливее меня. Что там я, просто знаю несколько аккордов. И перебираю их. За полгода можно выучиться. А вот Оська… Вы хоть стихи его видели? Да вы что! Такие стихи – вообще!!!

И тут он увидел меня. Мои широко раскрытые от ужаса глаза. И он улыбнулся широко и сказал:

– Ой, камрад… Похоже, я тебя заложил… Извини.

Знаете, что в этом невозможного? Что я на него не обиделся. Вообще. Не могу на него обижаться. То есть… То есть я тогда думал, что не могу.

* * *

Есть у нас в классе такой человек – Гиреев. Человек этот… Если честно, я бы хотел, чтобы его вовсе не было. Вообще – таких, как он. Особенно когда я увидел, как он Мансура ткнул головой о батарею.

– Не стой здесь, – сказал ему Гиреев.

И добавил такое слово, которое я не хочу повторять. В общем, в том смысле, что Мансур нерусский. Поэтому нечего ему стоять здесь, где Гирееву пройти надо.

У меня прямо все внутри опустилось. Холодно стало внутри. Потому что человек, нормальный человек – я же нормальный? – должен был… должен был что-то сделать. Не знаю что… А я в этот момент очень некстати вспомнил, что я, в общем, тоже не очень русский. И что Гиреев меня выше на голову и толще раза в полтора. И что мне… что мне руки надо беречь. И на всякий случай голову еще.

Поэтому я подождал, пока Гиреев уйдет, а потом подошел к Мансуру. Он сидел у батареи и трогал лоб.

– Больно?

– Отстань, – сказал Мансур.

И я отстал. Но теперь каждый раз, когда я видел Мансура, у меня что-то ухало внутри. Вниз. А когда я видел Гиреева… В общем, я предпочитал его не видеть.

Он сам меня нашел. Ну, а я сам был виноват – нарвался. В тот день никто не сделал английский, кроме меня. Тема была сложная. А я не знал, что она сложная, у меня мама преподает английский в университете. И я не понимаю, что для всех остальных сложно, а что – нет.

В общем, Гиреев молча забрал мою тетрадь и пошел что-то оттуда перерисовывать. Я немного постоял и посмотрел на крошечную ручку в его огромном кулаке и отполз тихонько в сторону буфета.

А потом вернулся и увидел Никиту. Он стоял ко мне спиной, и вокруг него, конечно, толпился народ. А потом к нему подошел Гиреев. Я стоял за таким выступом, вроде колонны, и Гиреев меня не видел.

Он подошел к Никите и ткнул в него моей тетрадкой.

– На, – сказал он. – Жиду своему отдай.

И Никита… Никита кивнул. Просто кивнул, и все.

У меня подогнулись колени. И кончился воздух. И я… пошел тихонько. Тихонько-тихонько. И дошел так до самого дома. Семь остановок, безо всякого троллейбуса. Зашел. Лег на диван. И перестал думать. Мысли кончились.

А потом в дверь позвонили. И я не открыл. И позвонили еще раз. И я опять не открыл.

Никита зашел еще раз, ближе к вечеру. Мама уже вернулась с работы, и он говорил с ней.

– Что случилось? – спросил он.

Я спрятался на балконе.

– Не знаю, – растерянно ответила мама и взяла у него мою сумку. – Вышел, наверное, куда-то… Только что здесь был…

Я не ходил в школу три дня. А потом пошел.

– Оськ… Ты что? – спросил меня Никита.

Я не ответил. И получил свое: «Присутствует на уроке чисто биологически».

Он, конечно, не знал, что я слышал. Но что… что он – вот так… ему это нормально? Что «жид»? Да? И… он хотя бы должен был сказать мне. И у него теперь при виде меня ничего там не ухает? Вниз?

И… я не понимаю. Ведь он не боится Гиреева. Тогда, с Мансуром… я рассказал ему. И Никита тихо подошел к этому недоумку и сказал ему несколько слов. Очень тихо. И Мансура больше никто не трогал.

А я?!!

Я подумал, что мне нужно пережить как-то всего один год. Потом, за девятый, сдам экстерном.

Все равно как, хоть на трояки. И пойду в музучилище. Там будут новые люди. Таких, как Гиреев, там точно не будет, в музыкальном таких не может быть.

И дружить я там ни с кем не буду. Хватит с меня. Надружился.

Хотя Никита, конечно, еще зайдет. Синтезатор-то у меня. А его надо отдавать. Жаль, что не вышло у нас группы. По-настоящему жаль. Могло бы выйти дело.

* * *

У меня все крутилась наша песня одна, смешная, про людоеда, который терзался выбором – съесть принцессу или нет. И одному скучно, и кушать хочется. Съел, конечно. Голод не тетка. И не дядька.

Слопал, значит, их высочество,

И рычит от одино-очества-а-а…

Здорово это Никита пел, смешно. В этом месте он должен был бросать свой синтезатор и бежать к барабанам. Пока мы дома репетировали, он взял у мамы разные кастрюльки и лупил по донышкам ладонями, не громко, но так здорово, ух!

Рычит, значит, от одиночества. На самом деле все это ерунда. По-настоящему мне только Летчика жалко, больше всего. Летчика моего Экзюпери. Что его не будет, никогда. Песни этой. И соло моего виолончельного тоже не будет.

Просто окно открой

И смотри, смотри

Видишь, машет тебе рукой

Летчик Экзюпери.

С неба – машет тебе рукой…

Ты ведь тоже,

Тоже видишь его?…

Не может Никита это петь. Не видит он моего Летчика, если вот так просто может кивнуть Гирееву, и все. Если ему это нормально, что меня – таким словом. Ну и пусть, и пусть.

Черт с ней, с дружбой этой. Жил как-то раньше и теперь проживу. А вот Летчика жаль, что не будет.

* * *

И в этот раз дверь открыла мама. И я услышал непривычное:

– А Иосиф? Дома?

Иосиф. Как странно. Я подписывал этим именем свои тетради, слышал его от взрослых. А сейчас кажется – услышал первый раз.

– Проходи, Никита, – сказала мама, – тапочки надевай, холодно у нас!

– Спасибо, – отозвался он, – я в школе уже поел…

– Никита, – засмеялась мама, – вытащи, наконец, свои наушники! Никого не слышишь…

И я понял. Вдруг. Сел на пол и чуть не заплакал, как маленький. Все-таки какой он псих, вечно не слышит ничего в своих наушниках…

* * *

– Знаешь, Оська, мне всегда казалось – такое дурацкое имя у меня. У всех нормальные, а у меня на «а» кончается почему-то. И не сократить никак. Какое-то рабоче-крестьянское. А вот у тебя!!! Балдеж прямо. Иосиф. Библейское. Прямо чувствуешь связь времен. И-о-сиф. С ума сойти…

Задание №2.

Вам предлагается попробовать себя в роли создателя «баттл»-текста от лица двух литературных героев-соперников, представляющих ценности и мироощущение определенной культурно-исторической эпохи.

«Баттл» – явление современной молодежной городской субкультуры, своеобразное соревнование, конкурс, смысл которого – не только победить, отстояв собственную точку зрения, но и выявить слабые стороны в позиции противника. Несмотря на короткое время «бытования» слова «баттл» в русском языке (конец 2000-х гг.), жанры, в основе которых лежит идея соперничества, утверждения превосходства собственных убеждений, были давно известны мировой культуре. Это диспут и полемический трактат, эпистола и «разговор», история которого связана с традициями античных «диалогов».

Перед Вами несколько пар литературных героев, имеющих, благодаря создателям, вполне самостоятельное представление о жизни, о себе, о мире, в котором существуют. Ваша задача заключается в том, чтобы выбранные Вами для творческой работы персонажи вступили в диалог. Их «баттл», спор должен касаться каких-то важных вопросов, связанных с мировоззрением этих героев. Выбирая стратегию спора-диалога, Вы можете опираться на ключевые понятия, предложенные в заданиях. Помните, что позиции героев могут в чем-то совпадать, а могут быть прямо противоположны, интонация их реплик может быть убедительной, критической, вопросительной, восторженной, сатирической, но – главное – всегда корректной, что столь важно для победы в «баттле». Подумайте, кто, по Вашему мнению, ее должен одержать? Свой ответ обоснуйте.

Задание не предполагает жесткую закрепленность за каждым героем именно того оппонента, который предложен изначально. Выбранный Вами персонаж может бросить вызов любому другому сопернику из названных ниже.

Внимание! Творческое задание пишется прозой. Перед тем, как приступить к работе, продумайте ее стиль и композицию. Не забывайте, что при обрисовке каждого персонажа нужно опираться на авторскую позицию, на идейный мир произведения, которому принадлежит литературный герой.

Григорий Мелехов – Юрий Живаго(революция, неординарная личность и эпоха, смысл человеческого бытия и смысл истории, христианские ценности, любовь, брак, семейные связи, вписанность в традицию и разрыв с ней);

Юрий Живаго – Мастер(творческая самореализация личности, истинный / ложный талант, оригинальность и ординарность, художник и власть, художник и общество, художник и история, творец и его творение, творческое бессмертие);

Константин Сатин – Иешуа Га-Ноцри(смирение и гордыня, сила и слабость, отношение к окружающим, сверхчеловеческое / человеческое / недочеловеческое / внечеловеческое в героях);

Андрей Болконский – Петя Трофимов(служба отчизне, идеальное общественное устройство, гражданский долг, идеология, деловые качества, тщеславие и амбициозность);

Евгений Базаров – Родион Раскольников(взгляды на труд, любовь, искусство; личные качества, жизненные «теории», воспитание, жизненные принципы);

Лара – Маргарита(любовь как творчество, верность и предательство, интуитивное постижение реальности, рациональное и эмоциональное, отношение к социальным конвенциям, свобода, греховность, поиск «граней дозволенного»);

Старуха Изергиль – Аксинья Астахова(ценность семьи, любви, родовых связей, поиски личного счастья, страсти и разум, эгоизм и альтруизм, способ решения сложных жизненных вопросов).

[1] Сборник рассказов Н. Дашевской «Около музыки» выиграл конкурс «Новая детская книга», а также «Книгуру» в 2014 г.