НИКОЛАЙ КОЛЯДА. УСТАЛЫЙ КИПАРИС

НИКОЛАЙ КОЛЯДА

УСТАЛЫЙ КИПАРИС

Рассказ

Три года они прожили вместе – Наташа и Игорь.

Много это. Целых три года. Долго они были вместе. Всерьез всё было. Каждый день друг у друга на глазах, всё на виду, всё время, как челноки на ткацком станке сновали – рядышком, туда-сюда. И если встречались глазами, то всегда улыбались, но никогда никому у себя на работе, в банке, не показывали, что они – вместе, что они – в гнездышке, что они – одно целое. Только чуть-чуть, чиркнув взглядом друг по другу, надо было улыбнуться друг другу и всё. А потом дома - жаркие объятия и поцелуи, дома накидывались друг на друга, как соскучившиеся, будто давно не виделись.

Любовь была. Жуткая, жаркая, сильная, настоящая.

Целых три года.

На работе вместе – он кассир, а она в операционном зале. Банк приличный, зарплата хорошая, всё путём. Учились в разных городах и в разное время, а сошлись на одной работе и пошло-поехало.

У Игоря квартиры не было, а у Наташи была трехкомнатная. Наташа была старше Игоря на десять лет и успела встать на ноги, ипотеку взяла, въехала в новенькую квартиру, обустроила ее, привела в порядок, а тут и Игореша появился.

Жили все вместе, вчетвером, в одной квартире: сын Наташи от первого брака – ему было десять лет, Димочка, мама Наташи – ей было 82 годика, старенькая. Наташе было сорок, а Игорю – тридцать. Встретились они, когда ей было 37 года, а ему 27, соответственно.

Такая вот бухгалтерия, такие цифры, такая математика.

Еще цифры: Наташа была чуть выше Игоря ростом, сантиметров на пять. Ну и что? В постели все равны. К тому же у них была страстная любовь, все три года.

Когда они познакомились, то как-то быстро Игорь со своим невеликим скарбом перебрался в Наташину «трёшку», так же быстро подружился с сыном – в «танчики» вместе играли, и с котом Кузей нашел общий язык, и с говорящим попугаем Кешей, которого научил говорить целыми смешными предложениями – нет, не матерными.

Быстро и крепко залез он во все щели Наташиного дома: там что-то отремонтировал, тут чего-то подделал, там полочку прибил, тут лампочку вкрутил, тут подмазал, там подштукатурил. Даже балкон застеклил. Ну, не сам, конечно, а вызвал бригаду (Наташа оплатила), но ведь – застеклил. И теперь для Кузи – гуляй, не хочу. А для Кеши – летай, не вылетишь, тебе тут тюрьма.

Было всё нормально, всё как у людей. Жили, не тужили.

Деньги он ей отдавал. Кажется, не все, только чтоб на еду было – да как-то Наташа про это не думала. Зачем оно ей надо? Сколько есть, сколько дал, сколько в дом принес – и ладно.

В его счета, в его телефон, в его бумажник никогда она не забиралась.

Потому что она видела, что ее – любит. Что с ребенком возится. Что в квартире порядок соблюдает. Что вместе съездили на отдых в Турцию и в Таиланд и собирались в Египет, что на шашлыки в лес вместе с друзьями. Что смотрит на нее всегда с любовью или даже с уважением.

Ну да – десять лет, большой срок. Ну и что?

Одно было плохо, только одно.

Никак Игорь не мог наладить отношения с мамой Наташи.

Не заладилось, не сошлось, не сконнектились они с первого дня. И что надо было Татьяне Геннадьевне, чем не угодил, чем ко двору не пришелся Игорёша? Не понятно. Совсем не понятно. Дулась и дулась на него, огрызалась ему, смотрела исподлобья – с первой минуты, как Игорь порог квартиры переступил. Вот ведь какая, а?!

Наташа много и часто ругалась с матерью, когда Игоря не было дома.

- Мама! У ребенка отец должен быть! Ты пойми это! Поймешь или нет?! – кричала она, когда они вдвоем дома оставались, на кухне сидели: сын в школе, а Игорь где-то носился по делам.

- А он ему какой отец? – ворчала Татьяна Геннадьевна, разминала в руках сухое печенье, засовывала его в свой беззубый рот и запивала чаем эту муку.

- Ну как – какой?! Как – какой, мама?! – Наташа бегала по кухне и то пыль принималась стирать с полок, то цветок алоэ, который на окне стоял, снова и снова поливала, то принималась посуду мыть. – Такой, мама! Нормальный, мама! Мужик мужика воспитывает хотя бы, понимаешь?

- Да он на него и не смотрит, - продолжала бубнить своё старуха.

- Ему отец нужен!

- Я тебя без отца воспитывала. Вышло, видишь ли. Мужики – зло. Их всех надо вешать за яйца на тополях.

- Да на каких тополях, мама?! Да какие яйца, мама?

- На таких.

- Ты уже бредишь, мама! Ты с ума сходишь! Сама не жила, как следует, и сейчас не живешь, дак дай другим пожить!

- Он на него и не смотрит, говорю.

- Кто?!

- Придурок этот лагерный на сына твоего и не смотрит.

- Ну, как не смотрит, мама?! Ты в своей комнате сидишь, ты в нашей жизни не участвуешь, ты сразу уходишь, как он появляется, ты не любишь его!

- Не люблю. Говнюк поганый.

- Нет, мама, не говнюк!

- Сказала – говнюк. Значит – говнюк.

- Мама, ну как ты можешь?! – Наташа начинала плакать. – Я ведь не старуха еще, мне ведь тоже нужен мужчина!

- Зачем?

- Да затем, мама!

- Хабазина какая, - старуха жевала печеньки своим беззубым ртом и продолжала: - Ты еще поплачешь от него, поплачешь! Ой, попомни, Наташка. Впустила зло на ходулях в дом в свой. Он тебе потолок-то говном измажет …

- Вот Витька был – отец, - всегда повторяла Татьяна Геннадьевна. – А этот? На голове шляпа, а под шляпой – полова.

- Да хватит тебе с половой! – кричала Наташа.

- Я сказала – полова! Витька был – ого-го. А это? Хабазина какая-то …

- Он не хабазина!

- А я говорю – хабазина!

Виктора, первого мужа Наташи, Татьяна Геннадьевна очень любила. Она его ей и сосватала. Виктор работал простым шофером, в такси, хотя у него и было какое-то там образование, но по специальности дня не рабливал.

- Он был алкаш и бабник, твой Виктор! – кричала Наташа.

- И что? – всё так же спокойно, без ора, говорила Татьяна Геннадьевна, сидя в той же позе, за тем же столом на кухне, и всё потирала свои натруженные руки с шишками на стыке костяшек. – Все мужики такие. Твой папочка был не алкаш? Еще тот был блядун. Ты маленькая была. Чего ты понимала тогда? А он таскался, с кем ни попадя. А я терпела. И что? Дотаскался, допился, что в сорок лет подох.

- Ну вот, зачем ты так про него, мама? Он же твой муж был, а мне он – отец! Ну, начинается джугирда какая-то! – пылила Наташа.

- Ничего не джигурда!

И вот так вот: Наташа - слово, а Татьяна Геннадьевна - десять.

- Нет, не все мужики такие должны быть! И что ты этого Витю своего защищаешь?! Он – где? Растворился! Он ребенку хоть рубль алиментов прислал? И чем он тебе этот не хорош? Ты знаешь, что хороших мужиков еще щенками разбирают?

- Пустой разговор, - махнув рукой на дочь, говорила Татьяна Геннадьевна и так заканчивались эти споры.

И такой бессмысленный разговор повторялся целый год.

Потом, когда мать поняла, что дочь будет, как скала, не сдвинуть, на своем будет стоять – Татьяна Геннадьевна замолчала. Перестала советовать. Толку не было. Наташа была упрямая – в мать.

Тогда Татьяна Геннадьевна обозлилась на весь мир и засела в своей комнате. Замок даже в дверь врезала.

В квартире только ее комната была с отдельным входом, а две другие были «распашонкой», смежные. У Татьяны Геннадьевны был там свой мир, деревенский, посконный, домотканный, так сказать. Да, даже половики домотканные на полу, и икона в углу, и кровать с панцирной сеткой, а еще – старомодные ящички, тумбочки с коробками от лекарств – всё своё, отдельное.

А у молодых в двух комнатках было свое – современное, сегодняшнее.

Короче – два мира, два Шапиро, как говорится.

И не выходила Татьяна Геннадьевна из комнаты. Там сидела, телевизор смотрела. Только иногда вдруг, как привидение, появлялась на пороге, когда никого в доме кроме нее и Наташи не было, и громко говорила ей:

- Погоди, выльешь ты еще слезы от него, не одно ведро выльешь!

Наташа перестала вступать в пререкания – жила, как хотела, на мать внимания не обращала. Хотя страшно обидно было, что мать, лучшая подружка вообще-то, должна была ее и поддержать, и подбодрить, мол – доченька, всё хорошо, живи давай, всё нормально. И поговорить-то Наташе было особо так вот, по-женски, не с кем. Подружек не было.

Сидела она иногда вечерами на кухне одна, когда никого дома не было, слушала звуки телевизора из комнаты матери, свет не включала, смотрела в темное окно – у них десятый этаж был - не видно было людей, только небо в окне было. Вот так сидела и плакала, злясь на мать, на самого родного человека на земле, который не может и не хочет ее понять …

Наташа с Игорем и с Димочкой ездили, как все нормальные люди, в отпуск и в Турцию, и в Таиланд – они зарабатывали хорошо, могли себе позволить. А потом, когда зима приходила, сидели все вместе, втроем, на диване и рассматривали фотки и видео из отпуска, вспоминая в тысячный раз приятные мелочи, вроде той, как медуза ошпарила Димке ногу однажды, или как им в Таиланде дали еду, а они съели всё, было вкусно, а выяснилось потом, что это была собака – и как их полоскало потом. Сидели, вспоминали такое и так хохотали жутко, так весело им было …

Потому что всё это, в их жизни, было смешно и радостно.

Как-то так легко и счастливо им жилось. Иногда Наташа даже пугалась, что у них всё так хорошо и ладно получается, и не рассказывала никому про свою жизнь, боялась, что сглазят, да и рассказывать особо некому было.

Потому что подружки, как узнали, что она нашла себе мужика на десять лет моложе, стали ее сторониться. Ну, от зависти, конечно же, хотя себе они говорили, оправдывая отношение к Наташе, что, мол, она развратная баба, с мальчишкой живет – ну и прочую ересь, злую, на какую только бабьи языки способны

Наталья привыкла к заведенному распорядку: работа – дом, а суббота и воскресенье – торговый центр, покупки. Ей нравилась такая жизнь.

Дома она всегда готовила что-то вкусное, она умела и любила вкусно приготовить. Радовалась, видя, как Игорёша уплетает и нахваливает ее еду – всегда приятно видеть, как приготовленное тобою едят и нахваливают.

Она любила смотреть, как он ест.

Еще бабушка ей говорила, когда она маленькая была:

- Наташка, ты вот мужика корми и смотри, как он ест. Нравится, как он ест, как плямкотит – выходи за него замуж. А не нравится – не вздумай!

Наташе так нравилось смотреть на ямочки на щеках у Игоря, и ямочка у него была на подбородке – такие милые ямочки, будто точеные, будто их расшпилем выпилили, выточили на мраморном, таком красивом, таком беленьком личике Игореши. Он был очень смазливенький. Миленький. Симпатулька.

Сидит, жует, ямочки прыгают. Красота просто.

Татьяна Геннадьевна никогда с ними не ела. Так вот букой и жила. И на кухню выходила только, когда Игоря дома не было. Словно чужая соседка в коммуналке – чужой человек. Так вот себя она поставила.

И что, почему, зачем, отчего – не понятно. Глупо даже было как-то. Стала на старости лет такой злобной затворницей, старухой, старушенцией, старухой Шапокляк.

Не взлюбила дикой ненавистью Игоря. Не взлюбила и всё.

Игорь поначалу пытался с ней как-то состыковаться, что-то ей дарил даже, чулки какие-то, что ли, но она перед его носом захлопывала дверь молча, подарков не принимала.

Так вот за три года лет десять раз, может быть, и сталкивались в коридоре по утру, когда в туалет или из ванной шли. И всё.

Такая вот жизнь.

Но молодые к такому порядку привыкли быстро и старуху не дергали.

Так и жили: две комнаты – молодые и счастливые люди и их жизнь с интернетом, а иногда – и с бутылочкой вина на ночь, с веселыми всякими делами. У Димы была своя комнатка, самая дальняя, а Наташа с Игорем в этой большой, в гостиной.

Тут был их диван, тут был балкон, на балконе росли цветы, даже маленькие помидорчики летом вызревали и все они втроем радовались этому.

Тут ходил Кузя, старенький котик, и иногда лапкой поигрывал с гуттаперчевым шариком или с китайской пищащей мышкой.

Тут попугай Кеша ходил то по жердочке в своей клетке, то, когда его выпускали, летал по комнате и всё приговаривал голосом Игоря:

- Кеша хорроший … Кеша умный … Кеша красивый … Не трогай! Иди чай пить. Идешь чай пить? Иди чай пить … Кеша умный … Дима, сюда! Наташа красивая …

Кеша был умный. Правда, нахватался глупых словечек и болтал всякое, но веселил всех тем, что был озабочен, непонятно какой ерундой: он всё время свои ветки в клетке перекладывал и мячики Кузи всё переносил с места на место, и при этом бормотал, бормотал чего-то.

А рядом, за стенкой был угрюмый старушечий быт. Оттуда из-за двери доносились голоса каких-то российских сериалов или политических ток-шоу, или вдруг врубался звон колоколов канала «Спас», или молитвы завывали с того же канала …

Там жила Татьяна Геннадьевна. У нее был свой мир, там не было никаких попугаев, никаких кошек, да и никаких интернетов у нее не было, и не надо ей было это. Не любила она новую, молодую жизнь и не хотела полюбить.

И потому никто к ней не лез: ни Игорь, ни Наташа, ни Дима, ни Кеша, ни Мурзик. Как будто ее и не было в квартире.

Только иногда, если они смеялись, веселились, подушками кидались, вдруг вскрипывала дверь комнаты Татьяны Геннадьевны и слышны были ее шорки тапочек по ламинату, она в туалет или в ванную шла – то тут все замирала, замолкали, будто пойманные за нехорошим преступники.

Бельишко свое Татьяна Геннадьевна стирала раз в месяц, когда уж совсем никого дома не было. Телефона у нее не было. Подружек – вообще не было. Как она так жила – не понятно. Но она сама себе выбрала такую жизнь, такое вот почти монашеское затворничество.

Но в тот день, когда начался скандал, дверь ее комнаты раскрылась.

Даже скрип двери в тот день был какой-то другой: какой-то торжествующий, звенящий, радостный, счастливый будто, пронзительный такой, будто пилочка чиркнула по железу.

Встала Татьяна Геннадьевна на пороге комнаты молодых, встала торжествующе, будто в раме портрета она была, будто картина маслом она была, картина под названием: «Я же говорила!».

Да, именно так называлась эта картина. Или, может, лучше: «Я же предупреждала!». Или: «Но теперь я вырвалась из плена!».

А случилось вот что.

За месяц до того торжественного выхода Татьяны Геннадьевны из заточения стала Наташа что-то такое нехорошее подозревать. Как-то стала себя ловить на том, что она ревнует Игоря, что ли. Или, может, недовольна стала Игорем, или еще чего.

Такого ни разу не было за три года.

Ну, не поссорились они ни разу, даже из-за пустяков. То ли она терпела, то ли он себя так вел, что всё гасилось, всё растворялось как-то удивительным образом – все хи-хи да ха-ха. Ни разу никто даже голоса не повысил друг на друга. Идеальная пара была просто, идеальная.

А тут вдруг, видит Наташа: всё он чего-то то улыбнется, в свой телефон глядя - и всё тычет, тычет в него, и тут же уберет его, если Наташа спросит: «Что там?»; то чего-то сидит и думает о чем-то. А попросит если его Наташа чего по дому сделать – мусор вынести, или у кота в лотке прибрать, или клетку Кеши почистить – то он с такой неохотой, через такое «нехочу» давай всё делать.

Как подменили его будто.

А что произошло – не понятно.

И тут сказала Наташе подружка на работе, что видела недавно Игоря на улице с какой-то женщиной. Мол, шли они и смеялись. И смеялись не как просто знакомые, а как любовники. Бабы такие психологи – они всё видят. И эта подружка увидела вот это.

Добрая она была, сучка эта, Ленка. Прыщавая такая и завистливая. Никого у нее никогда не было, да и кто мог на такую крокодилину с красными капиллярными пятнами на роже позариться? Разве только кто по большой пьяни. Но другие коллеги, так сказать, коллеги в банке говорили, шептались, что она, эта Ленка, из ночных клубов не вылезает и что она вообще на пилоне танцует и вообще, что она девушка развратная. Очень даже такая развратная.

Так вот эта самая Ленка эдак между прочим вдруг сказала Наташе в подсобке, где они переодевались с ехидной улыбочкой:

- Ты будь со своим поосторожнее …

- А что такое? – Наташа удивилась.

- А ничего такого. Он тебе изменяет, вот чего. А ты, дурочка с переулочка, ему веришь. А не надо ему верить, - сказала, как отрезала, Ленка.

- Чего?! – всё больше поражалась Наташа.

- А того, - и вдруг Ленка добавила: - Медведь, медведь, научи меня пердеть. Если не научишь, то по башке получишь. Ясно?

И ушла.

К чему она про медведя этого задвинула – вообще не понятно.

Наташа целый день и думала в ступоре: о чем это она?

Но человек она была прямой, к тому же чего ей было с мужем цацкаться, церемониться - вот в тот же вечер она спросила Игоря:

- Игорь, а мне Ленка Истомина сказала, что видела тебя вчера позавчера в центре. На улице. Что ты шел с какой-то бабой под ручку. Это правда? Прям мне интересно стало: а с кем это ты там гуляешь? – тут Наташа засмеялась, ожидая, что и Игорь засмеется и замнет всё это дело.

Но что дальше началось – туши свет, мрак, ужас просто. Буря, ураган, крышеснос.

Наташа даже представить не могла, что из-за такого простого вопроса вдруг небо её жизни обрушится на землю.

А оно обрушилось.

Игорь лежал на диване с книжкой, но тут вдруг вскочил, книжку в угол как кинул и как заорал:

- Не с бабой я был, а с девушкой! Слова выбирай, идиотка! Думай, что говоришь, дебилка! С девушкой, говорят тебе, дура, идиотка долбаная! С девушкой я гулял, да, с девушкой, а не с бабой!

Первым на этот крик Игоря отреагировал Кеша. Кеша на жердочке сидел и тут чуть не упал: как давай вертеться, вниз головой повис и сказал громко голосом Игоря:

- Кеша хорроший … Кеша умный … Кеша красивый … Не трогай! Иди чай пить. Идёшь чай пить? Иди чай пить … Кеша умный … Дима, сюда! Наташа красивая …

Вторым по сообразительности оказался в этой ситуации Кузя: он дико заорал, замяукал и кинулся вон, забился в угол на кухне.

И только до Наташи, как до утки, долго доходило, что – всё рушится в один момент, в секунду, вдруг и сразу. И она всё стояла, не двигаясь, окаменев, посреди комнаты и пораженно смотрела на визжащего, прыгающего по дивану Игоря.

А тот всё орал:

- Да, с девушкой! И не смей со мной так разговаривать ты, идиотка, чумичка херова, дебилка, старпень долбаная!

Невиданное дело.

Никогда, никогда, ни разу он такого Наташе не говорил. Ни разу он не вопил так на Наташу. За три года – ни разу голос не повышал. Не было такого.

А тут вдруг стал вести себя, как истеричная, грязная и вонючая базарная баба, или как старуха в автобусе – ей место не уступили, не уважили и она завизжала. Так и Игорь вдруг завизжал.

Красный стоит на диване, потный, визжит, высоким сразу таким стал, а Наташа внизу стояла, на полу, а он над ней – прям как статуя Свободы.

- Я просто спросила, - сказала Наташа и вдруг до нее стало доходить, что лучше бы она не спрашивала. Лучше бы она свою прямоту в задницу засунула и помалкивала. Лучше бы она понаблюдала бы за Игорем – что и как, а уж дальше придумывала бы какие-то решения. Или при удобном случае выпытала бы, что там такое, что там за баба или что там за девушка? Ну, какого хрена она полезла со своими вопросами?!

- Я ведь не против … - она всё пыталась утихомирить Игоря. – Я ведь просто спросила, а что ты так сразу …

- Она спросила! Она спросила! Идиотка! – визжал Игорь.

- Кеша хорроший … - Кеша продолжал по-прежнему своё долдонить и вертеться на жердочке. - Кеша умный … Кеша красивый … Не трогай! Иди чай пить. Идёшь чай пить? Иди чай пить … Кеша умный … Дима, сюда! Наташа красивая …

- Ну да … Я просто спросила, - Наташа от удивления принялась мочку уха теребить. Она стояла перед Игорем в кроссовках и в сиреневом спортивном костюме «Адидас» - хотела перед сном пробежаться вокруг дома, пару кружков сделать, для здоровья. Хотя не раз ей весело говорил Игорь, что вредно на ночь заниматься физкультурой вокруг дома, а вот ночью на диване – полезно.

Она стояла и стояла, и всё дергала себя за ухо - она всегда так делала, когда хотела себя успокоить, с детства. Ей потом кто-то сказал, что, наверное, в ней это китайская кровь говорит, потому что это из китайской медицины – дергать за ухо себя или иголки в мочку уха втыкать. Потому что все нервные окончания у человека в ухе и на пятках, и что ей надо сделать тест на ДНК и провериться – есть ли в ней китайская кровь, ведь все люди, на самом деле, братья …

Кровь.

Какая китайская кровь?!

Почему в этот момент, когда Игорь вопил, она про эту чушь какую-то дремучую подумала, почему это вспомнила? Почему?

На улице был май, цвели яблони, лепестки их лежали на асфальте. Пришло тепло и они собирались в июле поехать в отпуск в Египет – потому что в Таиланде были, а Турции были, а теперь, третий год, третье лето – надо, как все нормальные люди – скататься в Египет …

Какой Египет?!

И почему-то сейчас в уме Наташи пролетело искрой это: совсем недавно они лежали на диване вечером, смотрели телевизор, ели чипсы, залезая в один пакет руками, лежали, обнявшись, листали туристический справочник, и мечтали о Египте … Совсем недавно это было и вот, вдруг, всё рушится, абсолютно всё …

- Ты спросила?! – кричал Игорь. – Нет! Ты не спросила! Ты меня опять меня словно подловила! Ты меня всё время ловишь! Ты ведь ловишь меня, да? Как покемонов ловят, да? Ты следишь меня, то есть, за мной, да? У меня же нет личного пространства, да? Конечно, нет! Кто я тут, в этом доме? Я примак! Приняли за ради Христа меня тут! У меня своей личной жизни нет, всё у вас, всё моё у вас, твари, суки, мерзавцы, у вас на виду!

Тут как раз в комнате Татьяны Геннадьевны и замолк телевизор, тут и возникла в проеме молодежных дверей фигура Татьяны Геннадьевны.

Она встала на пороге, вперилась в Игоря, каменное лицо у нее было – ну, прям боярыня Морозова перед расстрелом, короче говоря.

Так вот она встала и, не вмешиваясь, наблюдала: что будет? Хотя своим присутствием она уже вмешалась, она уже была в скандал вовлечена, она уже была третьей, она была тут. Хорошо, что Димки дома не было, он катался на велолсипедах где-то по улице, с друганами, и не видел, не слышал этого кошмара и ужаса …

- Ты снова и снова меня упрекаешь! – продолжал Игорь визгливо – никто даже и не думал, что он может таким тенором, петушком таким говорить, что у него такой голос вдруг окажется. – Меня все в этом доме держат за придурка! Все!

- Да кто тебя держит, успокойся, – встряла Наташа, пытаясь как-то его урезонить, утишить, но - катушка была сорвана, тормоза отказали ...

Он всё бегал, ходил, прыгал, скакал, орал, визжал, плевался, носился по всей квартире. То вбегал на кухню, то потом в комнату Димы, потом вбежал даже в комнату к Татьяне Геннадьевне, что уж совсем было за гранью и немыслимо: он словно нелегально границу перешел из России в Китай, это недопустимо было. Он еще и Кузю пнул, еще и клетку с Кешей толкнул, он еще и на балкон вышел, и там орал, так что, поди, даже соседи скандал услышали.

Припадок у него какой-то начался, паническая атака какая-то просто.

- Меня в этом доме все упрекают! Меня в этом доме все попрекают! Меня в этом доме все зажимают, меня тут все ненавидят, за мной следят, меня высматривают, мной помыкают, мной потакают! Ну, понятно, я же говно, со мной можно так, я же пришел к вам, у меня своей квартиры нет, это только ваш дом, не мой! Меня каждый день тут насилуют, вот что! Тут моего ничего нет! Я тут лишний!

- Да кто тебя насилует? – спросила Наташа.

- Наташа, вызвать милицию? – спросила Татьяна Геннадьевна в паузе, когда Игорь задохнулся и присел на диван – он начал снимать с себя куртку, потом снова ее одел, потом брюки стал стягивать зачем-то, потом снова их натянул.

Милицию вызывать не надо было пока, он пока не дрался, не рукоприкладствовал, не бил никого. Но всё шло к тому, что еще секунда – и Игорь треснет по башке и бабушке, и своей девушке, обеих покалечит …

Тут пришел Дима с улицы, встал у порога, рядом с бабушкой. Он был в наушниках, но тут же снял их и стал разглядывать всех, не задавая вопросов. Потому что и без вопросов было видно, что тут что-то не то, пахнет жареным и сейчас всем и каждому по полной отломится.

Дима не сказать, чтобы сильно любил или уважал Игоря, но любил маму и потому терпел этого парня в своей квартире и позволял ему с ним заигрывать, общаться, делал вид, что ему с ним интересно и что он его уважает. Папой он его никогда не называл, да тот и не просил, ну так были – обыкновенные соседи по квартире, доброжелательные, во всяком случае.

А потом – у Димы была своя жизнь, школа, друзья на улице, был интернет и игрушки, и можно было в своей комнаты отгородиться от всех, что он чаще всего и делал.

Тем более, что к планшету его мать приучила с колыбели: чтоб дитя не выло, не прыгало, не скакало, как сейчас вот Игорь, Наташа совала ему в руки планшет, и он сидел, тыкал пальчиками, смотрел своих Фуксиков-Пиксиков или как там они называются. Уходя всё больше и больше в тот мир, заэкранье, Димочка становился замкнутым и угрюмым, и только изредка отрывал глазки от экрана компьютера или какого-то своего гаджета: тут всё было противно, а там, в интернете, была интересная, прекрасная жизнь.

Димочки был уже 13 годик, у него над губой стали пробиваться усики, и он всё чаще закрывался в своей комнатке, потому что интересовался сайтами для взрослых.

Игорь увидел Диму на пороге комнаты и словно пошел на второй виток, начал визжать снова:

- Ну, что вы все вылупились? Что вы стоите, дебилы? Так знайте же, вот вам правда, наконец: я ненавижу тебя, тебя и тебя и всегда вас ненавидел, все эти страшные три года я ненавидел вас!

Кеша сказал вовремя и на реплику:

- Кеша умный … Кеша красивый … Не трогай! Иди чай пить. Идёшь чай пить? Иди чай пить … Кеша умный … Дима, сюда! Наташа красивая …

- И тебя, тварь, ненавижу! – крикнул ему Игорь. – И как я жил с тобой три года целых – я не знаю!

Сказал он это Наташе, но Кеша принял это на свой счет и замолк.

Но Наташа поняла, кому это было сказано.

- Я ненавижу тебя! – кричал Игорь. – И всегда ненавидел! Не знала? Так знай же! Как я три года жил с тобой – я не знаю! Каждый день с тобой, тут, в этой берлоге были для меня мукой! Каторга! Тюрьма! Так знай же – ты омерзительная, гнусная тварь! Я смотреть на тебя не могу, не то, что трахать! Ты уродина последняя! Ты посмотри на себя в зеркало, идиотка! Что такое у тебя на башке, что там такое ты придумала, как ты дошла до такого, что за мрак на башке у тебя?!

- Это я покрасилась вчера, - Наташа от испуга стала с улыбкой оправдываться, словно должна была оправдываться. – Это цвет такой, Игорь … Цвет волос такой … Называется «Усталый кипарис» …

Игорь принялся хохотать.

- Это додуматься только надо, а?! Это какую дырявую голову надо иметь на плечах, чтобы такое придумать, а?! «Усталый кипарис», да? А почему не «Солнце Вьетнама»? А почему не «Морской бриз»? А почему не «Бедро испуганной нимфы»? Ну, давай, давай, придуряй дальше, ты же дура полная, идиотка! Ты же думаешь, что та безвкусица, которую ты носишь на себя – что это фирма, что это загадочно и красиво, и дорого, а? Словно никто не видит, что это с Кировского рынка …

- С Таганского, - сказала Наташа. – Но мы же всегда с тобой туда ездили и всё покупали там и мне, и тебе, и Диме, а ты сейчас …

- Заткнись! – еще громче крикнул Игорь. – Я туда ездил, потому что ты меня таскала, как собачёшку какую на поводке за собой! Ты все делала, чтобы я делал только то, что тебе надо делать, ведь так? Ты меня растоптала за эти годы! У меня никакого достоинства не осталось!

- Вызывай милицию, Наташа. Или «Скорую» - сказала Татьяна Геннадьевна.

Ну, тут пришел ее черед.

Лучше бы она молчала, потому что Игорь почти вцепился в старуху, начал возле нее прыгать, махать руками и кричать:

- А ты что, дура больная?! До седых волос дожила, а ума не набралась, идиотка? Ты тварь последняя, сука, чудовище, уродина больная! Сидит там, Баба-Яга, в своем вонючем углу, в своей берлоге, в норе крысиной. Сидит там в гнилом своем царстве, флюиды ненависти распространяет! Что, не так? Так! Еще как так!

- Ну, я ж тебе говорила, Наташа, - сказала с улыбкой Татьяна Геннадьевна и собралась уйти к себе, развернулась, но тут Игорь схватил ее за руку, заорал:

- Стоять, падла! Куда пошла?! Я еще не всё сказала! Я вам всё скажу сегодня! Слушать меня, никто не двигается с места!

Наташа смотрела на него, беснующегося, визжащего, заходящегося от ненависти и поверить глазам не могла: это он, ее любящий муж Игорь, который сегодня утром перед работой поцеловал ее, после завтрака и сказал, что счастлив, что любит её …

Это был он или кто другой?

А Игорь подскочил к Диме, сорвал с его шеи наушники, кинул их в угол и теперь начал доставать мальчишку:

- А это что за чудовище морское?! Ты, онанист херов, дрочит и дрочит с утра до ночи, стучит в стенку локтем, а вы делаете вид, что не слышите ничего! Волосы на ладонях вырастут, ты, крысёныш, ненавижу тебя больше всех, вонючка немытая! Сраный онанист, уродец прыщавый, будто я не видел, как ты порнуху качаешь и смотришь …

Наташа думала, что такие страсти она видела только в кино, да и то в индийском.

Да не может быть, что это он, Игорь Сергеев, он, тот, с кем она три дня назад ходила в кинотеатр, там они сидели рядом, шептали, целовались, когда свет погас, как школьники, сбежавшие в кино с уроков, вместе ели кукурузу из одного бачка, и он одной рукой залезал в этот большой бумажный стакан, а другой рукой он сжимал ее ладонь весь сеанс – нет, нет, это не он, не может быть!

- И попугай ваш дебил, и кот вонючка, и всё тут омерзительно! - Игорь еще кричал бы и кричал, но тут Наташа сказала вдруг:

- Хватит. Всё ясно. Хватит. Пошел вон.

После этого Игорь, словно испугавшись – они втроем стояли, рядком, против него одного – вытащил чемодан, начал кидать туда свои вещи, продолжая бормотать:

- Ты старая собака, теща любименькая, сучка поганая, гнида, как я ненавидел тебя всегда, если бы знала! Я твое гнилое дыхание за стенкой в соседней комнате слышал каждый день, как ты там шебуршишь, ходишь, слышал, и меня передергивало от отвращения! Сука старая! Чтобы ты сдохла скорее! Старая тварь!

- Вызывай милицию, - снова сказала Татьяна Геннадьевна.

- Убирайся вон, всё ясно, - зыркнув на Татьяну Геннадьевну, сказала Наташа, всё так же не двигаясь с места.

Они втроем стояли и не двигались. Как картина «Три богатыря». Только Игорь бегал, а они стояли, словно «богатыри» на распутье, стояли и не знали: налево пойдешь, направо пойдешь или прямо пойдешь.

Идти-то было некуда вообще. Стой и не двигайся, а то еще и получишь с ноги от него, от зятя, от мужа, от папы этого придурошного, которого какой-то сумасшедший комар сегодня вдруг укусил.

Игорь собрал вещи, встал напротив.

Стояли, молчали, смотрели друг на друга.

Это было так странно, и страшно, и так неожиданно.

Вдруг день летний за окном перестал быть солнечным, и вдруг дождь пошел, застучал по крыше дома, в стекла балкона, который стеклил Игорь. Совсем недавно застеклил. Словно собирался жить тут долго и счастливо, вместе со всеми. Там на балконе даже целая комната образовалась, там котик любил сидеть, там попугаю сделали жердочку, там стояло два кресла и столик, за которым они вдвоем, Игорь и Наташа, любили вечерами сидеть, свечку зажечь и выпить бутылочку вина. Была ночь, а они сидели, а за окном стоял дом большой, на котором мигала надпись: «Связь-Банк», и так уютно это было всегда, каждый вечер …

И вот – и вот вдруг всё рухнуло, в один миг …

Игорь решил закончить всё, пошел по второму кругу оскорблений и сказал Диме:

- А ты, выродок, знай, что я о тебе думаю. Посмотрите, а? Ведь растет чудовище какое-то, а? Угрёбище ты! Я тебя всегда ненавидел, знай. Вот ведь какую вы гниль обе две вырастили. Фу, мерзость! Иди уже на улицу, да трахайся там, что ты Буратину свою строгаешь?! Усталый кипарис, ага. Это я – усталый кипарис. Я устал! Я устал от вас, свиньи поганые … Будьте прокляты!

Он оттолкнул всех, вышел в прихожую, начал обуваться, никак не мог найти лопаточку для обуви, и тогда пальцами как-то смог натянуть ботинки.

Потом плащ накинул свой белый, он любил белое носить, и штанцы белые, и рубашечки белые. Он говорил всегда, что «белое освежает», и Наташа с радостью покупала ему белое, всё белое, и даже трусики только белые покупала ему. А рубашки его она любила гладить – рубашек белых было много, в банке заставляли каждый день ходить только в рубашке, в костюме и в галстуке.

Он зонтик взял, не забыл и, повернувшись, поставил точку:

- Сдохните вы все, три урода. Как я мучался с вами три года. А главное – зачем, почему, отчего – не знаю! Как я терпел всё это – я сам не знаю!

Он передохнул, словно воздуха набрал в легкие, и уже дверь на лестничную клетку открыл, но вернулся и снова продолжил: всё зудел, как пила, пилил и пилил воздух своими резкими словами и звуком голоса своего, каким-то отвратным звуком, словно из живота его доставал.

- Как я мог прожить тут три года в ненависти, как я мог сдерживать себя, чтобы не переудушивать всю вашу поганую команду – я не знаю, как я смог! Ненавижу вас! На, забери всё!

Он кинул ключи от квартиры на пол в прихожей и вышел, хлопнув дверью.

Все помолчали.

Только Кеша усугубил всё, сказав громко:

- Кеша умный … Кеша красивый … Не трогай! Иди чай пить. Идешь чай пить? Иди чай пить … Кеша умный … Дима, иди сюда! Наташа красивая …

Вот ведь странно было.

Игорь ушел, а голос его остался. Кеша его голосом, его интонациями говорил.

Дом был с тонкими стенками, в один кирпич его гастарбайтеры построили, слышно было как Игорь протопал к лифту, как лифт приехал, как двери открылись, закрылись и как лифт поехал вниз, всё тише и тише становился звук его: уезжал в преисподнюю лифт с Игорем, растворялся звук, исчезал …

Дима повернулся, ушел к себе в комнату и не хлопнул дверью, а тихо притворил ее.

Наташа не смотрела на мать, стояла в ступоре, не веря, что так легко и быстро может всё в жизни поменяться, повернуться на сто восемьдесят или на триста шестьдесят градусов.

А вот – оказывается, может повернуться.

В одну минуту.

Всё может разрушиться в один миг.

Наташа посмотрела на мать.

Татьяна Геннадьевна молчала.

Ей было жалко дочку.

Хотя она три года мечтала, чтобы этот паренек поганый, грибочек-поганка этот, чтобы он не появлялся в ее доме, чтобы исчез.

Но тут он ушел, и вдруг ей стало жалко, что ушел. Дочку жалко. Кого она теперь найдет себе для забавы на старости лет?

Наташа посмотрела на мать.

Татьяна Геннадьевна молчала.

Если бы сейчас она сказала хоть слово, если бы она сказала сейчас: - Я же говорила! – то, наверное, Наташа вцепилась бы ей в волосы и быть крови.

Но мать стояла и молчала. Дышала тяжело.

Сердце не болело, но дыхание перехватывало от всего от этого.

- Мама, что мне делать? – спросила Наташа.

- Ничего, - сказала Татьяна Геннадьевна просто и ушла к себе, затворила дверь.

Вышел из кухни Кузя, дождавшись тишины, и понюхал кроссовки Наташи, а потом пошел и лег на диван, начал стучать хвостом по новеньким простыням.

КОНЕЦ

21 апреля 2020 года

город Екатеринбург