Килан Патрик Бёрк. ПРАВО ПОСЕЩЕНИЯ

Килан Патрик Бёрк

ПРАВО ПОСЕЩЕНИЯ

— Дети, вы уже поужинали? — спрашиваю я двух маленьких девочек в зеркало заднего вида. Зелёные огоньки приборной доски придают моему лицу вид вурдалака.

Изабель продолжает смотреть в окно на мелькающих сквозь снег запоздалых рождественских покупателей. Её руки скрещены на груди. Она не перестаёт дуться.

Кара на год младше сестры и, наверное, поэтому ещё недостаточно взрослая, чтобы полностью впитать всю силу материнской ненависти к её отцу. Она кивает, разглядывая вместе с сестрой заснеженные улицы и сверкающие разноцветными огнями магазины.

— Что ж, тогда я рад, что поставил индейку в духовку! — О том, что это блюдо для микроволновки им знать необязательно, хотя я уверен, что по вкусу можно будет догадаться. — Все голодные?

Ответа нет. У Изабель слёзы на глазах.

Моя улыбка в зеркале кажется слабой и безнадёжной.

Я возвращаюсь взглядом к дороге. Не стоило садиться за руль. Из-за снегопада лобовое стекло похоже на экран телевизора с плохим сигналом. Сквозь огни мимолётно проносятся согбенные фигуры, которые я не замечаю, как и они меня. Моё внимание сосредотачивается на дочках, которые принесли с собой в машину холод сочельника.

— Не терпится получит подарки?

Изабель снова молчит. Кара лишь моргнула.

Каким-то образом, мне без происшествий удаётся выехать из района магазинов. Пока я добираюсь до нашего, до моего района, праздничные огни и принадлежащее им оживление исчезают. Их сменили танцующие дервиши из снега, краснеющие в свете тормозных огней.

Здешние дома — скорчившиеся от холода, унылые размытые, темноглазые фигуры. Колёса машины немного скользят в талом снегу, но я удерживаю мою маленькую, битую Тойоту от удара о бордюр и предлагаю девочкам ободряющую улыбку, никем не замеченную.

Вот мой дом, который выглядит так же негостеприимно, как и все остальные, и я глушу двигатель. Некоторое время прислушиваюсь к постукивающему об лобовое стекло снегу, который пытается стереть мир снаружи. Прислушиваюсь к неровному дыханию изо рта Изабель, которая старается не заплакать. Прислушиваюсь к сопению Кары отважно сражающейся с холодом.

— Ну вот, девочки… мы добрались!

Сглатывая и открывая дверь, я прислушиваюсь неравномерному биение своего сердца.

* * *

— Чувствуйте себя как дома. Давайте. Снимайте куртки и ботинки, — говорю я девочкам, вешая свою куртку на вешалку возле входной двери.

Кажется, они не собираются этого делать. Они просто стоят, выглядя маленькими и жалкими и потерянными. Изабель всё ещё обижается, но как бы это не раздражало, лучше её не ругать. Эту привилегию, как и многие другие, я потерял с родительскими правами, и сейчас она могла лишь ухудшить положение вещей. Кара дрожит, несмотря на надоедливую жару в квартире. Здесь всегда тепло, но сегодня, зная, что со мной приедут дети, я установил температуру повыше. Кажется, я не подумал, что привезти их сюда займёт столько времени.

Я отряхиваю снег с обуви и ободряюще улыбаюсь, несмотря на то, что моему сердцу больно видеть, как они прижимаются друг к другу, словно в поисках спасения от какой-нибудь страшной опасности. Каждую ночь я вновь и вновь переживаю тёплые, дорогие воспоминания о том, как лица девочек загорались при виде меня, вернувшегося домой с работы, и особенно, на Рождество, когда мои руки были нагружены подарками, и я притворялся, что они не для них. Я помню их чистый запах, когда девочки обнимали меня, мягкость их губ на моей щеке, смех, веселье.

Любовь.

— Ну ладно, — я энергично потираю руки и прохожу мимо них на кухню. — Снимайте куртки, не то станете прожареннее, чем индейка. Я накрою ужин на стол, и мы поедим. А после этого — обменяемся подарками.

Распахнув холодильник, я поморщился. Использование слова «обменяемся» было данью привычке. Конечно же, у них не было для меня подарков, да и не ждал я ничего. Я обещал им подарки на прошлое Рождество и на их Дни Рождения, но каждый раз забывал, благодаря самосожалению и бутылке с мужским именем на этикетке. Поэтому я ждал настороженности и нерешительности. Я ждал неловкости. И как бы там ни было, я не рассчитывал на страх, холодность и недоверие.

— Я хотел сказать, — вытаскиваю из холодильника три замороженных обеда и закрываю дверь коленом. — Вы, девочки, сможете развернуть подарки, которые я вам приготовил. — Холод от коробок, как бальзам на моих израненных пальцах. Кладу обеды возле микроволновки и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на дочек. — Давайте заходите. Садитесь! Я не кусаюсь.

Они не двигаются с места. Просто продолжают смотреть на меня, их глаза увлажнились. При этом я замечаю, что они придвинулись друг к другу поближе. Руки Изабель в перчатках и засунуты в карманы. Рука Кары проникла в изгиб руки её сестры. Обе всё ещё не стянули капюшоны.

Возвращаюсь к еде. Может быть, запах ужина соблазнит их присоединиться ко мне.

— Не так здорово, как обеды которые готовит ваша мама, — объясняю я, устанавливая таймер, — но, думаю вам понравится. Секрет — в большом количестве подливки. — Я усмехаюсь сам себе, чтобы не зарыдать.

Прошло больше года с тех пор, как я виделся с детьми. Достаточное время, чтобы быть представленным в ложном свете бывшей женой, которая тебя ненавидит. И она имеет полное право ненавидеть меня. Я был пьяницей, драчуном и, да, я не раз делал ей больно. Иногда — эмоционально. Частенько — физически. Но я никогда не обижал наших детей. Я их любил, и меня злит зрелище того, что она с ними сделала.

Снова поворачиваюсь лицом к девочкам. Они всё ещё стоят там, всё ещё наблюдают.

— Девочки, я хочу, чтобы вы вошли. Я хочу, чтобы вы вошли и сели за стол.

Они не двигаются.

Пытаюсь сдерживать тон, но это становилось всё сложнее. Они смотрят на меня, как на какое-то чудовище. Может я и был им когда-то, но никогда для них. Никогда. Она не имеет права заставлять девочек так думать обо мне, а они не имеют права этому верить.

— Изабель… Кара… Я не буду просить ещё раз. Будьте добры, заходите и садитесь, чтобы я мог с вами поговорить. Не очень хорошо с вашей стороны, обращаться со мой подобным образом.

У Кары трясётся нижняя губа.

По щеке Изабель скатывается слеза.

Меня начинает трясти.

— Изабель… почему ты плачешь? Я же не сделал тебе ничего, так ведь? Я хочу, чтобы мы просто немного побыли вместе на Рождество. Я думал, что у нас будет милый Рождественский ужин и…

— Я хочу к маме, — хнычет Кара, теперь она тоже плачет.

— Что? — понимаю, что она сказала, но слышать этого не хочу. Это как кусок льда на моём сердце, как сжатый кулак в горле. Я не хочу, чтобы они хотели к матери. Я хочу, чтобы они желали остаться со мной, хотя бы раз, хотя бы ненадолго.

На окнах снежные узоры. В ивах стонет ветер. Симфония одиночества у которой никогда не будет причины меняться.

— Ладно, ладно, — я вскидываю руки. Выдавливаю улыбку. — Сначала подарки, потом ужин, а затем я отвезу вас домой, что скажете? — Направляюсь в гостиную и, проходя мимо девочек, борюсь с желанием схватить их и вытрясти мысли, которыми мать их заразила.

— Мы не хотим подарков, — всхлипывает Изабель. — Мы хотим вернуться к мамочке.

Возле плохонькой ёлки, которую я тайком спас из кучи брака на задах «Рождественских ёлок Карсона» я чувствую, как мои мышцы напряглись и сглатываю, чтобы прочистить горло.

— Не глупите. Все дети любят подарки. Просто подождите, пока не увидите, что я вам приго…

— Мы хотим к Мамочке, сейчас же. Отвези нас домой, — говорит Изабель. — Ты не должен был привозить нас сюда. Ты не должен был нас забирать.

Омываемый кислотным свечением дешёвой гирлянды, которой я как попало обмотал паралитичные ветки ёлки, прикусив губу, я опускаюсь на колени. Здесь лишь два подарка, но они олицетворяют цену трёх недель переработки и, хуже того, трёх месяцев трезвости.

— Просто подождите, пока не увидите…

— Мы не хотим твои дурацкие подарки, — кричит Изабель и топает ногой по полу, заставив меня вздрогнуть. — Мы хотим домой к Мамочке, сейчас.

Не могу пошевелиться. Я стою на коленях — руки замерли над её подарком — и не могу пошевелиться. Чувствую себя так, словно мои внутренности превратились в глыбу льда, а мозги запылали. Дрожь усилилась. Я хочу ударить мою маленькую девочку по лицу, и сказать ей не говорить больше со мной таким тоном. Помоги мне, Господь. Если бы Изабель понимала, что значит жить в этой дерьмовой квартирке, в которой нет ни её, ни Кары, не их матери, ни любви, которую они мне дарили, то она простила бы мои прегрешения и поспешила бы меня обнять. Ей бы было не всё равно. Она бы с радостью приняла подарок, который я ей купил. Она бы с радостью ещё раз приняла меня, как часть своей жизни.

Я беззвучно рыдаю, разворачивая подарок. Прячу его от взгляда Изабель, поэтому она не видит, что там. Но теперь это уже не важно, не так ли? Это могла быть пони, машинка, миллион долларов, и это уже не важно. Всё, чего она хочет — свою мамочку.

— Это мобильный телефон, — шепчу, пробегая пальцами по маленькой прямоугольной коробочке. — Дорогой. Я купил его… — Моё горло смыкается, перехватывая всхлип. Жду. Пробую ещё раз. — …я купил его и внёс свой номер, чтобы ты, даже если не захочешь разговаривать… могла иногда отправлять мне сообщения. — Затем нахлынули рыдания, они прокатываются сквозь меня волна за волной пока я, оттолкнув подарок Изабель, тянусь к подарку для Кары. Едва вижу его сквозь уродливо оранжевый и ослепительно белый калейдоскоп слёз из моих глаз. Яростно моргая, я срываю обёрточную бумагу и небрежно отбрасываю в сторону.

— Тебе, Кара, милая. — Поднимаю коробку, чтобы показать. Я воодушевлён, услышав, как девочка тихонько ахнула. — Кукла «Модная Сара». Продавец в магазине сказал, что они сейчас самые крутые. — Желая, чтобы Кара взяла подарок, я продолжаю держать игрушку и жду. Когда этого не случилось, я уронил куклу на пол и встал; мои колени болезненно щёлкнули.

Мы — живописная сцена боли, страдания и страха.

Я смотрю на девочек в поисках малейшего намёка на любовь на их личиках.

И не нахожу ничего.

— Ну, ладно, — говорю я. — Давайте отвезу вас домой. Вы всё ещё можете забрать подарки, если хотите.

Конечно же, они их не берут.

* * *

По дороге обратно к матери, девочки не говорят ни слова, даже, когда я извиняюсь за то, что напугал; даже, когда говорю им слова, которые повторял в своей унылой квартире каждую ночь в течение года. Даже, когда я открываю для них дверцу машины и говорю, что надеюсь, мы как-нибудь попробуем ещё раз.

Им нечего сказать и этого достаточно.

Освещённый светом фар, наш путь по уставленному крестами холму безрадостен.

— Счастливого Рождества, — шепчу я Изабель, укладывая её тело обратно в могилу.

Ветер замораживает мои слёзы.

— Счастливого Рождества, — шепчу я Каре и опускаю обратно в яму, которая из-за бесконечного снегопада уже не так глубока, как когда я её выкопал.

Возвращаюсь к машине и вытаскиваю лопату; кривлюсь, когда черенок бередит мои израненные руки.

Пока я засыпаю могилы моих детей, мой взгляд отклоняется к надгробию стоящему рядом, к могиле моей жены, и задаюсь вопросами: простит ли она меня когда-нибудь? может, было бы мудрее начать именно с этого? Может быть, когда-нибудь она даст мне ещё один шанс?

Надежда — опасная штука, но что у нас есть кроме неё?

Я позволяю себе небольшую улыбку.

Посмотрим.

Скоро день Святого Валентина.