Станислав Гроф, 14 страница

Вместе с этим приходят чувство ужаса, чувство тревоги и очень глубокое понимание страдания. Может возникать необычайно сильная симпатия к печали мира. Это не только страдание оттого, что в нашей жизни были болезненные вещи, или оттого, что приятные вещи исчезают, так что мы не можем их удержать, но и страдание оттого, что все, что мы создавали или любили, приходит к концу. Кажется, будто все, что бы ни было в мире наших чувств — члены нашей семьи, любимые нами люди, наше собственное тело, — все это будет утрачено.

В этой области ужаса иногда могут случаться периоды настоящей паранойи. На что бы мы ни смотрели — все вызывает страх. Если мы выходим за дверь, что-нибудь может появиться и переехать нас. Если мы пьем воду, мы думаем о том, что в ней есть микробы, от которых мы можем умереть. На определенных стадиях этой темной ночи все становится потенциальным источником смерти или разрушения.

В равной степени могут возникать периоды клаустрофобии и угнетенности. Мне бы не хотелось сейчас слишком вдаваться в детали, поскольку это не всегда происходит в точности одинаково. Я не хочу, чтобы люди думали, что это в точности то, что будет происходить с ними. Некоторые люди особенно сильно переживают какой-то один аспект; другие люди проскакивают этот этап или же вообще идут иным путем в своей практике. Но исчезновение материальности и надежности тела и мира, страх и чувство глубокого страдания являются общими переживаниями. В конечном счете они приводят к новому уровню очень глубокой невозмутимости и непривязанности.

Из всего этого возникает глубокое желание избавления. Мы говорим: “Я бы хотел относиться к этому миру по-другому, нежели я это делал раньше. Я хочу действительно найти свободу, которая не связана со зрением, слухом, обонянием, вкусом и осязанием или с этим отдельным чувством самого себя, тела и ума”.

На этой стадии может также возникать чувство того, насколько трудно отказаться от собственного “я”, именуемое “скатыванием с циновки”. Возникает ощущение, что мы не способны сделать это, что это слишком тяжело, что мир слишком сложен и что клубок наших отождествлений со всеми этими вещами слишком запутан. Нам кажется, что мы не можем найти какой-либо выход. Нам хочется только бросить все и уйти домой.

Эти стадии растворения и сильного страха весьма коварны, и с ними нелегко работать. Поэтому так важно иметь учителя; иначе мы застреваем в них, или теряемся, или испытываем подавленность, или бросаем практику. И если мы оставляем практику на любой их этих стадий — стадии страха или стадии клаустрофобии, — поскольку они затрагивают очень глубокий уровень сердца и бессознательного ума, они становятся как бы подводными течениями в нашем бессознательном и могут продолжаться месяцы и годы, пока мы не сделаем что-либо, чтобы вернуться на этот уровень и разрешить его проблемы.

То же самое может происходить с людьми во время ЛСД-путешествий, когда они могут иметь очень глубокие, но трудные переживания, которые оказываются незавершенными. Этот привкус незавершенности остается близко к поверхности и может быть причиной подавленности, страха или гнева на протяжении очень длительного времени. Таким людям обычно приходится с помощью глубинной терапии, медитации или психоделиков возвращаться, опускаясь до этого уровня, и приводить его к разрешению.

На этих стадиях очень важно работать с учителем, который понимает, что значит проходить через них. Проходить через них означает достигать такого места, где мы можем смотреть им прямо в глаза и говорить: “Это тоже пройдет”, не противясь им и не цепляясь за них. Мы смотрим на ужасы и радости с равно открытым сердцем и умом, и мы отказываемся от своих глубочайших привязанностей.

Когда мы наконец можем сделать это, возникает самая прекрасная и глубокая невозмутимость, где все, что появляется, поет одну и ту же песню — песню пустоты. В ней говорится: “Все это появляется само по себе, в этом не за что ухватиться, и ничто из этого не есть “я” или “мое”. Это просто мир феноменов, мир сознания, где происходит игра света и тьмы. В нем нет никакого чувства отдельности, никакого чувства самого себя”.

Это просто моменты видения, слышания, обоняния, вкуса, осязания и психических событий, ясно понимаемые как anicca, dukkha и anatta — непостоянные, неудовлетворительные и непостижимые. Мы не можем ухватиться за них и сказать: “Здесь я буду счастлив”. С этой точки зрения все движения тела и ума обладают изначально присущей им нереальностью и неудовлетворительностью.

Этот уровень невозмутимости и уравновешенности приносит вид глубокого покоя, в котором ум становится подобным хрустальному кубку или небу, в котором все вещи уравновешены. Человек становится полностью прозрачным, как будто все явления просто проходят через ум и тело и человек оказывается пустым пространством. Вся тождественность смещается и раскрывает пустотную или подлинную природу ума перед тем, как мы оказываемся пойманными в теле и отождествляемся с ним, думая: “Это и есть я”, и затем начинаем бояться его потерять, беспокоиться о том, как оно выглядит и оказываемся вынужденными заботиться о нем, что бы мы ни делали.

Долгий и глубокий процесс духовного растворения и раскрытия приводит к тому, что в христианской мистической традиции называется “божественным равнодушием”. Это не отсутствие интереса и безразличие, это скорее подобно взгляду Бога, который видит созидание и разрушение, свет и тьму мира с сердцем, объемлющим все это, потому что он и есть все это. Мы видим, что мы — ничто и что мы — всё*.

Из этого места равновесия, где характеристики непостоянства, отсутствия “я” (selflessness) и неудовлетворительности становятся яснее, чем что бы то ни было в мире, наконец возникает возможность освобождения. Мы обретаем вкус того, что значит быть в мире, но не быть пойманным ни единой вещью в нем. Из этого состояния равновесия человек имеет доступ к экстраординарным состояниям ума, где он может войти в пустоту, в которой все вещи просто исчезают и затем снова появляются сами по себе. Вся вселенная приходит и уходит, точно так же, как ум и тело, зримое и слышимое. В этом состоянии человеку открывается понимание полноты и совершенства, изначально присущих всем вещам. Освобождение — это не изменение мира, а прикосновение к его истинной природе.

Это тот опыт, который многие люди обретают в глубокой медитации. Через него они приходят к открытию для себя искусства уравновешенности и величия, которые только возможны для человеческого сердца. Мы знаем, что значит быть свободными от жадности, ненависти, заблуждения, страха и отождествления. И даже если мы не всегда остаемся в этом состоянии, это подобно подъему на вершину горы. Мы почувствовали вкус того, что значит настоящее освобождение, и это оказывает формирующее влияние на всю нашу последующую жизнь. Мы уже никогда не сможем снова поверить, что являемся отдельными. Мы больше никогда не сможем по-настоящему бояться смерти, потому что мы уже умерли. Это называется “умирать прежде смерти”, и это приносит самый чудесный вид отрешенности и невозмутимости.

Тогда мы под конец возвращаемся к наиболее простому пониманию учений дхармы. Мы видим их снова и снова, с каждым разом все более глубоко. Мы видим со всей ясностью смысл Благородных Истин, которые открыл Будда: что в жизни существует страдание, что оно присуще самой ее природе и что причиной страдания для нас являются наши привязанности или отождествления. Когда мы обучаемся быть свободными от этого, нас больше ничто не может коснуться. Мы обнаруживаем, что существует подлинное освобождение, которое возможно для любого человеческого существа. Мы приходим к пониманию учений сердца и видим, что сердце способно открыться и вместить всю вселенную. Мы понимаем, что величие сердца таково, что каждая отдельная вещь в жизни, десять тысяч радостей и десять тысяч печалей все могут содержаться в целостности сердца.

Мы, наконец, начинаем понимать, что духовная практика в действительности очень проста — это путь самораскрытия и следования естественному ходу вещей, осознавания и непривязанности ни к одной вещи. Как говорил мой учитель Аачан Ча (Aachan Chah), “все учение очень просто. Когда я вижу, как кто-то теряется и сворачивает на правую обочину дороги или съезжает в канаву, я кричу: “Возьми левее!” Если тот же человек едет по дороге и вот-вот свернет на левую обочину или попадет в канаву, я кричу: Возьми правее!” Это все, что я делаю. Всякий раз, как вы к чему-либо привязываетесь, откажитесь от этого и возвращайтесь к центру, чтобы видеть движение жизни из того места, где есть ощущение грации, равновесия и открытости”.

Но даже после этого гигантского и просветляющего путешествия человек неизбежно возвращается обратно на землю. Очень часто, возвращаясь назад, он снова сталкивается со всеми трудностями путешествия, но он по крайней мере способен привнести в них большее чувство равновесия и неотождествления, непринужденность и мягкость сердца и ума.

В завершение приведу историю о старом китайском монахе, который решил уйти и заняться практикой на вершине горы, чтобы достичь просветления либо умереть. До того он много лет занимался спокойной медитацией в дзэнском монастыре, но так и не стал просветленным. Наконец он пришел к мастеру и сказал: “Могу ли я отправиться на вершину горы для завершения своей практики? Это все, что я сейчас хочу от жизни, — увидеть, что же такое просветление”. Мастер, зная, что монах уже созрел, дал ему свое разрешение.

На пути к вершине горы он встретил старика, который шел вниз с большим узлом. В действительности этот старик был бодхисатва Манчжушри. Говорят, что он является тем людям, которые готовы к достижению просветления. Обычно его изображают с мечом, которым он отсекает все заблуждения. Но здесь он был с узлом.

Этот старик спускается с горы и говорит: “Куда ты идешь, монах?” Монах отвечает: “Я иду на вершину горы со своей монашеской чашей и немногими вещами. Я собираюсь сидеть там и либо обрести просветление, либо умереть. Это все, чего я хочу. Я уже долгое время был монахом, и теперь я должен узнать, что же такое это освобождение”.

Так как старик выглядел очень мудрым, монах спросил его: “Скажи мне, старик, знаешь ли ты что-нибудь об этом просветлении?” Старик в ответ просто отпустил свой узел, и тот упал на землю. И, как во всех хороших дзэнских историях, в тот же момент наш монах достиг просветления! “Ты имеешь в виду, что это настолько просто — всего лишь освободиться в этот момент и ни за что не хвататься?”

Эту истину нам очень трудно понять, потому что наша привязанность к процессам тела и ума, к физическим и психическим событиям слишком сильна. Мы так сильно стараемся быть сами собой, что требуется целый глубокий процесс, который я описал, чтобы распутать и развязать узел нашего “я”. Большинству людей нужен действительно глубокий, систематический и дисциплинированный путь практики, чтобы разбить оковы внутреннего рабства.

В таком процессе человек проходит через все мыслимые области огня и разрушения, через бури и эмоции, через весь спектр искушений, трудностей и препятствий. И в конце мы все равно должны возвращаться. Поэтому, когда новопросветленный монах оборачивается к старику и спрашивает: “Что же теперь?”, тот в ответ наклоняется, снова подбирает свой узел и уходит в сторону города.

В этой дзэнской истории — оба аспекта практики. Она учит нас глубокому и естественному освобождению от наших страхов, привязанностей и отождествлений со всеми вещами. Она помогает нам прямо увидеть, что мы не являемся ни этим телом, ни чувствами и ни мыслями — мы просто временно арендуем этот дом. И коль скоро мы это поняли, она учит нас, что мы должны снова войти в мир с любящим сердцем, с вселенским состраданием и с огромным запасом уравновешенности и мудрости. Мы должны подобрать наш узел и нести его обратно в сферы форм, в мир людей. Но теперь мы можем путешествовать, как бодхисатва, — тот, кто пересек территорию жизни и смерти и понимает ее достаточно глубоко, чтобы быть свободным совершенно по-новому. И из этой свободы нести глубокую мудрость и сердечное понимание и сострадание миру, который столь сильно в них нуждается.

Рам Дасс

ОБЕЩАНИЯ И ЛОВУШКИ

ДУХОВНОГО ПУТИ

Друг, скажи, что делать мне с этим миром,

за который я держусь и продолжаю цепляться!

Я отказался от сшитой одежды и ношу рясу,

но однажды заметил, что она из слишком хорошей ткани.

Тогда я купил кусок мешковины, но по-прежнему

щегольски перекидываю его через левое плечо.

Я сдерживал свои сексуальные желания,

и теперь обнаруживаю, что сильно зол.

Я отказался от гнева, и теперь замечаю

что меня постоянно грызет алчность,

Я упорно работал, чтобы разрушить алчность,

и теперь я возгордился собой.

Когда ум хочет порвать свою связь с миром,

он все еще держится за что-то одно.

Кабир говорит: “Послушай, друг мой,

очень немногие находят путь!”

Кабир. “Книга Кабира”

В первой половине этого столетия духовный поиск и его испытания были интересны и важны лишь для узкого круга искателей. Массовая культура была всецело увлечена погоней за материальными ценностями и внешними целями. Эта ситуация начала очень быстро меняться в 60-х годах, которые принесли с собой волну интереса к духовности и эволюции сознания. Среди ее наиболее заметных проявлений были получившие широкое распространение и часто безответственные эксперименты с психоделическими веществами, бурное развитие разнообразных методов глубокого самоисследования, не связанных с наркотиками, наподобие экспириенциальных форм психотерапии и биологической обратной связи, а также новый энтузиазм по отношению к древним и восточным философским идеям и психологическим практикам.

Это время необычайного брожения умов и быстрых перемен дало немало ценных уроков для более глубокого понимания тяги к Запредельному и обещаний и ловушек духовного пути. Помимо широко известных курьезов и эксцессов в этом бурном процессе было немало случаев подлинного духовного пробуждения, ведущего к глубоким поискам и к жизни, наполненной служением. В менее драматическом и экзальтированном виде эта волна духовного брожения продолжается и поныне.

По-видимому, сегодня все большее число людей переживает постепенное духовное пробуждение, равно как и более драматические формы кризиса трансформации. Для рассказа об уроках этого бурного периода трудно было бы найти человека более знающего и умеющего отчетливо выражать свои мысли, чем психолог, исследователь сознания и духовный искатель Ричард Алперт (Рам Дасс).

Алперт получил докторскую степень (Ph.D.) по психологии* в Стэнфордском университете и затем преподавал в Гарвардском, Стэнфордском и Калифорнийском университетах. В 60-х годах он был одним из пионеров психоделических исследований. Это пробудило в нем глубокий интерес к эволюции сознания и к великим духовным философиям Востока. В это время он опубликовал вместе с Тимоти Лири и Ральфом Метцнером книгу “Психоделический опыт: руководство, основанное на тибетской “Книге Мертвых” **.

В 1967 г. его личный и профессиональный интерес к духовности побудил его предпринять паломничество в Индию. В небольшой деревушке в Гималаях он нашел своего гуру — Ним Кароли Баба, который дал ему имя Рам Дасс, или Слуга Бога. С тех пор Рам Дасс исследовал широкий спектр духовных практик, включая дзэн-медитацию, суфийские техники, буддизм Тхеравады и Махаяны и различные системы йоги или пути к единству с Богом: через эмоциональную преданность (бхакти-йога), служение (карма-йога), психологическое самопознание (раджа-йога) и активацию внутренней энергии (Кундалини-йога).

Рам Дасс внес большой вклад в интеграцию восточной философии и западной мысли. С необычайной прямотой и великолепным чувством юмора описав все успехи и ошибки собственного поиска, он стал учителем и образцом для подражания. Он щедро делился опытом и информацией в публичных беседах, на лекциях и профессиональных конференциях, записал несколько аудио— и видеокассет и опубликовал ряд книг.

Рам Дасс — автор многочисленных статей и книг: “Будь здесь и теперь” (Be Here Now), “Это только танец”, “Зерно на мельницу”, “Путешествие пробуждения”*** и “Чудеса любви” (Miracles of Love). Вместе с Полом Гормэном он является автором уникальной книги “Чем я могу помочь” (How Can I Help?), предназначенной для тех, кто помогает людям в кризисных ситуациях. Она написана с духовной точки зрения и дает много ценной информации профессионалам, добровольцам, друзьям и родным. Многие из найденных в ней решений применимы к работе с духовными кризисами.

Рам Дасс многие годы своей жизни посвятил служению людям, которое он считает своей главной йогой, или средством духовного освобождения. В 1973 г. он основал Фонд Священной Обезьяны (Hanuman Foundation) — организацию для помощи духовному пробуждению на Западе и проявления сострадания в действии. В числе направлений деятельности этой организации — проект “Тюрьма-Ашрам”, побуждающий заключенных в тюрьмах использовать проводимое там время для духовной практики, и проект “Жизнь и Умирание”, а также Центр Умирания, где людей учат сознательно подходить к смерти и умиранию. Рам Дасс также оказывал важную помощь в работе “SEVA Foundation”, некоммерческой организации, призванной проявлять сострадание в действии в глобальном масштабе. Она помогает создавать и распределять денежные фонды и персонал для различных проектов духовного служения по всему миру.

За последние двадцать пять лет Рам Дасс стал культурным архетипом подлинного духовного искателя, посвящающего все свое время практике и служению. Ниже приводится адаптированный текст беседы об обещаниях и ловушках духовного пути, которую Рам Дасс провел на 10-й Международной трансперсональной конференции в Санта-Розе (Калифорния), в октябре 1988 г. В ней он рассказал о своем собственном глубоком опыте, а также о работе со множеством людей в Соединенных Штатах и за границей.

В 1960-х годах мы претерпели кардинальный сдвиг в сторону от абсолютной реальности. Мы поняли, что все, что мы видели и понимали, было только одним видом реальности и что существуют иные реальности. За много лет до этого Вильям Джеймс писал, что “наше обычное бодрствующее сознание — не более чем один из типов сознания, в то время как рядом с ним, отделенные от него тончайшей из перегородок, находятся потенциальные формы совершенно иного сознания. Мы можем жить, не подозревая об их существовании, но приложи мы соответствующие усилия — и они тут как тут во всей своей полноте”.

Вплоть до 1960-х годов главными носителями духовности и нравственных норм в нашей культуре были организованные религии. Эти организации побуждали людей к моральному поведению посредством страха и интернализованного супер-эго. Священник был посредником между вами и Богом. И именно 60-е годы — сначала с помощью психоделиков — нанесли этой системе сокрушительный удар. Эта эра снова сделала отношения с Богом непосредственным переживанием индивидуума. Конечно, у квакеров, равно как и у других традиций, уже был опыт таких переживаний. Но с точки зрения основного течения культуры в нее пришли новые понятия, духовные по своей сути, но не связанные с формальной религиозностью*.

Большую часть времени до 60-х годов мистический опыт в нашей культуре преимущественно отрицался или же считался “отклонением”. Будучи ученым-социологом, я также относился к нему пренебрежительно. Райнер Мария Рильке говорил об этом времени:

“Единственная храбрость, которая от нас требуется, — это храбрость по отношению к самому странному, самому необычному, самому необъяснимому из того, с чем мы можем столкнуться. В этом смысле человечество всегда было трусливым и наносило жизни бесконечный ущерб. Переживания, именуемые видениями, весь так называемый мир духов, смерть — все эти вещи, так близко родственные нам, в результате ежедневной “счистки” настолько вытеснены из нашей жизни, что чувства, которыми мы могли бы их постичь, отмирают — не говоря уже о Боге”.

Но в 60-х годах многие из нас осознавали внутри себя нечто, доселе неведомое. Мы ощущали ту часть нашего существа, которая не была отделена от космоса, и увидели, сколь многое в нашем поведении было основано на желании облегчить боль, происходящую от нашей собственной отдельности. В первый раз многие из нас вырывались из того отчуждения, которое только и знали на протяжении всей своей взрослой жизни. Мы начинали признавать здоровое начало нашего интуитивного сердечного сострадания, которое затерялось за пеленой нашего рассудка и тех искусственных построений, которые мы создали для объяснения того, кто мы такие. Мы выходили за пределы дуализма и переживали свое природное единство со всеми вещами.

Но интересно, насколько эти идеи вошли в основное русло общественного сознания за прошедшие с тех пор двадцать пять лет. Когда в те дни я проводил лекции, я обращался к аудитории в возрасте от 15 до 25 лет, искателям того времени. Эти лекции напоминали собрание клуба исследователей, и мы сравнивали карты и маршруты наших путешествий. Сегодня, когда я провожу беседы в таких местах, как Де-Мойн, штат Айова, на них приходят пятьсот человек, и я говорю примерно те же вещи, что и двадцать пять лет назад. Я бы сказал, что от семидесяти до восьмидесяти процентов этих людей никогда не курили травку, никогда не принимали психоделики, никогда не изучали восточный мистицизм, но все они согласно кивают. Откуда им знать? Конечно же, причина, по которой они воспринимают подобные вещи, состоит в том, что эти ценности, — связанные со сдвигом от нашего узкого видения реальности по направлению к относительности всей реальности, — вошли сейчас в плоть культуры. Сегодня у нас гораздо больший выбор реальностей, что находит отражение во многих новых видах общественных образовательных организаций.

Чтобы понять, что происходило с нами двадцать пять лет назад, мы начали искать карты, и лучшими из тех, что были доступны для нас в то время, оказались восточные карты, в частности, буддизм и индуизм. В большинстве ближневосточных религий карты непосредственных мистических переживаний были частью эзотерических, а не открытых учений и тщательно охранялись. Каббала и хасидизм не были столь популярны, как теперь. Поэтому в те ранние дни мы обращались к тибетской “Книге Мертвых”, к “Упанишадам” и “Бхагавадгите”. Мы обращались к различным практикам, чтобы обрести новые переживания или интегрировать свой опыт, полученный в психоделических сеансах.

В начале 1960-х Тим Лири и я повесили на нашей стене в Милбруке схему, геометрическую кривую, показывающую, как скоро все люди достигнут просветления. Правда, эта схема предполагала внесение ЛСД в систему водоснабжения, но в остальном ситуация не представлялась нам слишком драматической. Мощь психоделических переживаний была такова, что коллективное просветление казалось неизбежным и необратимым. Мы окружили себя другими людьми, пережившими трансформацию, и скоро в Гарварде нас стали считать культом, главным образом оттого, что люди, не пережившие такого рода прорыв, больше не могли с нами общаться. Прохождение через переживания на другую сторону изменило наш язык, тем самым создав непреодолимый разрыв.

На еще одном уровне было своего рода наивное ожидание, что процесс трансформации должен немедленно завершиться. Это ожидание опровергалось тем, что мы читали, но нам казалось, что психоделики могут сработать там, где буддизм и индуизм не работали.

Когда Будда, говоря о перевоплощениях, описывал, как долго человечество находится в своем путешествии, он приводил в пример гору в шесть миль высотой, шесть миль длиной и шесть миль шириной. Каждые сто лет прилетает птица с шелковым шарфом в клюве и один раз проводит им по горе. Время, нужное для того, чтобы шарф стер всю гору, и есть то время, которое вы уже находитесь на пути. Если приложить это к собственной жизни, начинаешь понимать, что она короче мгновения ока и каждое рождение — всего лишь момент, подобный застывшей фотографии. С таким пониманием временной перспективы можно расслабиться и убрать схему со стены.

Но в то же время в большинстве духовных учений говорится о безотлагательности*. Будда говорил: “Работайте как можно усерднее”. Кабир писал:

“Друг, жди гостя, пока ты жив.

Бросайся в переживание, пока ты жив...

То, что ты называешь “спасением”, относится ко времени до смерти.

Если ты не разорвешь путы, пока ты жив, думаешь ли ты, что духи сделают это потом за тебя?

Идея о том, что душа воссоединится с экстатическим бытием, лишь потому, что тело бренно, — чистая фантазия.

То, что есть теперь, есть и тогда.

Если ты не находишь ничего сейчас, ты просто кончишь жилищем в городе мертвых.

Если ты занимаешься любовью с Божественным теперь, в следующей жизни на твоем лице будет выражение удовлетворенного желания.

Так погружайся в истину, узнай, кто учитель,

Верь в великий звук!”

Так что у нас было желание продолжать то, что мы интерпретировали как обретение духовного пути и превращение его в путь достижения. Есть прекрасная дзэнская притча о парне, который пришел к Мастеру дзэн и сказал: “Мастер, я знаю, у тебя много учеников, но если я буду учиться упорнее всех, сколько времени понадобится мне, чтобы достичь просветления?” Мастер ответил: “Десять лет”. Парень сказал: “Хорошо, а если я буду работать день и ночь и удвою усилия, сколько мне понадобится времени?” “Двадцать лет”, — сказал Мастер. Парень еще что-то сказал об усилиях и достижении, и тогда Мастер ответил: “Тридцать лет”. Тогда парень спросил: “Почему ты все время добавляешь время?” — “Потому что если ты одним глазом удерживаешь цель, то для работы остается лишь второй глаз, и она безмерно замедляется”, — ответил Мастер.

В сущности, это именно то затруднение, в котором мы оказались. Мы стали так привязаны к тому, куда мы идем, что у нас было мало времени для углубления практики, необходимой, чтобы туда попасть. Но с годами мы вырастали. Мы выработали терпение и в результате перестали высчитывать время. Это само по себе представляет огромный рост для западной культуры. Я занимаюсь своей духовной практикой просто потому, что я ей занимаюсь; что случится, то случится. Достигну я свободы и просветления сейчас или через десять тысяч рождений, это меня не касается. Какая разница? Что мне еще делать?! В любом случае я не могу остановиться, так что для меня это не имеет значения. Единственная забота — следить за тем, чтобы не попасться в ловушку собственных ожиданий относительно результатов практики.

Есть прекрасная история о Насреддине, суфийском мистике, лодыре и разгильдяе. Насреддин зашел к соседу одолжить большой котел для приготовления пищи. Сосед сказал ему: “Насреддин, ты знаешь, что ты совершенно безответственный человек, а я очень дорожу своим котлом. Я не могу тебе его дать”. Но Насреддин настаивал: “Собирается вся моя семья. Мне он действительно нужен. Завтра же я отдам его тебе”. В конце концов сосед нехотя дал ему котел. Насреддин очень бережно понес его домой и на следующий день стоял у дверей соседа с котлом. Сосед был обрадован и сказал: “Насреддин, это замечательно!” Он взял котел и внутри его обнаружил еще один маленький котелок. Он спросил: “Что это?” Насреддин ответил: “У большого котла родилось дитя”. Сосед, конечно, остался очень доволен. Через неделю Насреддин опять пришел к соседу и сказал: “Я бы хотел одолжить твой котел. У меня опять гости”. “Конечно, Насреддин, бери”, — ответил сосед. Насреддин взял котел, но не появился ни на следующий день, ни через день. В конце концов сосед сам пошел к Насреддину и спросил: “Насреддин, где мой котел?” Тот ответил: “Он умер”. Смотрите, как легко ваш собственный ум может вас обмануть.

Начиная с 1960-х годов на Западе один за другим начали появляться восточные духовные учителя. Я помню, как ездил в танцзал Авалон в компании Суфи Сэма, чтобы услышать, как Аллан Гинзберг будет представлять А.С. Бхактиведанту, который собирался читать эту дикую мантру, именуемую “Харе Кришна”. “Битлз” путешествовали на самолете вместе с Махариши Махеш Йоги. Однажды я вместе с группой хиппи из Хэйт Эшбери* ездил на встречу со старейшинами индейцев хопи в Хота Виллу. Мы хотели устроить совместный сбор хопи и хиппи в Большом каньоне. Мы оказывали им почести, как своим старейшинам, но я не думаю, чтобы они действительно хотели нашего почитания. Потому что, когда мы ездили туда, мы совершали ужасные ошибки — мы давали перья детям, а некоторые из нас занимались любовью на глазах у всех. Мы не умели как следует уважать традиции.

С годами мы научились уважать традиции благодаря нашей связи с восточными учениями. Проблемы с традициями проистекали из вопроса о том, сколь многое из них брать непосредственно и до какой степени их модифицировать. Однако традицию следует менять изнутри, а не снаружи. Но многие люди Запада начали делать нечто иное — они брали традицию из буддизма Махаяны и говорили: “Это хорошо для тибетских буддистов, но в действительности нам следует...” Мы испробовали много таких модификаций, прежде чем полностью поняли практику из глубочайшего источника — и в нас самих и в традиции. Карл Юнг писал нечто подобное о Рихарде Вильгельме в своем предисловии к “И Цзин”. Он называл Вильгельма “гностическим посредником”, говоря, что Вильгельм впитал китайский дух в свою плоть и кровь. Вильгельм преобразовал самого себя так, как было необходимо для понимания традиции.

Но многие из нас столь горячо рвались вперед, что совершали насилие над множеством традиций. Мы отправлялись на Восток и приносили их оттуда, но постоянно приспосабливали их для своего собственного удобства и комфорта. У нас на Западе культ Эго. Мы больше всего озабочены тем, что “Я хочу”, “Я желаю”, в чем “Я нуждаюсь”. Эта позиция не является в равной степени верной для восточных культур. Многие восточные духовные практики не сосредоточены на личности и потому не могут быть непосредственно перенесены на Запад.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 151617 18 19 20 Следующая ⇒