Финансовая революция»

«Финансы, география и истинные победители военных кампаний 1660-1815 годов»

1. «Финансовая революция»

Как отмечает Кеннеди в 3 главе своей книги «Взлеты и падения великих держав», самым мощным и продолжительным стимулятором «финансовой революции» в Европе была война.

Естественно расходы на войну в XVI веке могли исчисляться миллионами фунтов стерлингов, тогда как к концу XVII века это уже были десятки миллионов, а к концу войны с Наполеоном главные ее участники тратили на нее до ста миллионов фунтов стерлингов в год.

Очевидно, что даже самые процветающие и «современные» государства XVIII века были не способны финансировать свое участие в войне из одних лишь текущих доходов. Кроме того, резкое повышение налогов, даже при отлаженном механизме их сбора, могло спровоцировать внутренние волнения в стране, чего опасались все режимы без исключения.
Как следствие, отмечает Кеннеди, единственно возможным для правительства вариантом полноценного финансирования войны были заимствования. Это включало в себя продажу облигаций, должностей, а еще лучше — свободно обращающихся долгосрочных процентных ценных бумаг всем, кто готов был одолжить государству денег. Имея гарантированный приток средств, чиновники могли вовремя платить военным подрядчикам, поставщикам продовольствия, кораблестроителям, а также выплачивать денежное довольствие солдатам, матросам и офицерам. Во многих отношениях такого рода двусторонняя система привлечения и одновременного расходования огромных сумм действовала подобно кузнечным мехам, раздувавшим огонь, в котором выплавлялся западный капитализм и самое понятие «национальное государство».

Как лучший пример автор выделяет взаимосвязи финансовых возможностей и политического могущества двух непримиримых противника того времени — Великобритания и Франция.

Исход их конфликта влиял на баланс сил в Европе, поэтому следует поговорить об этом немного подробнее. Устоявшееся представление о том, что в XVIII веке Великобритания демонстрировала небывалые темпы роста как в сфере коммерции, так и промышленного производства, непоколебимый уровень доверия к себе как к заемщику, а также наличие гибкой системы «социальных лифтов», в отличие от старорежимной Франции со своим сомнительным военным превосходством, экономической отсталостью и закоснелой классовой системой, больше не кажется достоверным. В какой-то степени французская система налогообложения была менее регрессивной, чем британская. Французская экономика в XVIII веке также демонстрировала все признаки движения в сторону промышленной революции, даже несмотря на ограниченные запасы таких стратегически важных ресурсов, как уголь. В стране производилось значительное количество различного вооружения. Здесь трудилось множество искусных ремесленников. Были во Франции и свои яркие личности среди предпринимателей.

Франция была намного богаче своего островного соседа. Ни одно из западноевропейских государств не могло тягаться с ней

В итоге, глядя на противоположный берег Ла-Манша, британцы больше думали о слабых, чем о сильных сторонах своей страны. При всем при этом английская система обладала рядом значительных преимуществ в финансовой сфере, которые увеличивали возможности страны во время войны, а в мирное время способствовали поддержанию политической стабильности и экономическому росту в государстве. Несмотря на то что в общем и целом система налогообложения в Англии действительно выглядела более регрессивной, чем во Франции (она в большей степени опиралась на косвенные, чем на прямые налоги), некоторые особенности делали ее более привлекательной в глазах общественности.

К началу войны с Наполеоном, несмотря на вдвое меньшую численность населения, чем во Франции, Великобритания впервые начала получать доходы в виде ежегодных налоговых сборов (в абсолютном выражении) больше, чем ее сосед, который был значительно крупнее1. Однако сколь бы поразительном ни казалось такое достижение, его затмевают еще более значительные различия между британской и французской системами государственного кредитования. Исходя из того что во время большинства военных конфликтов XVIII века почти 75% всех дополнительно привлеченных денег для финансирования военных расходов составляли заемные средства, то здесь, как никогда, преимущества Великобритании были решающими. Прежде всего сыграло свою роль эволюционное развитие системы институтов, позволявшей эффективно привлекать долгосрочные займы и одновременно регулярно выплачивать проценты и основную сумму по старым долгам. Создание в 1694 году Банка Англии (что сначала рассматривалось лишь как временная необходимость военной ситуации), а чуть позже упорядочение государственного долга, с одной стороны, и процветание фондовой биржи и рост «провинциальных банков», с другой, повысили доступность денежных средств как для правительства, так и для предпринимателей. Рост объема бумажных денег без сильного разгона инфляции или снижения кредитного доверия стал большим благом для страны в эпоху нехватки металлических денег.

И все же сама по себе «финансовая революция» едва ли была бы успешной, если бы не готовность парламента гарантировать исполнение государством своих обязательств.

И безусловно, не было бы никакой «финансовой революции», если бы не устойчивый, а на ряде рынков существенный рост производства и торговли, сопровождаемый увеличением доходов от таможенных пошлин и акцизных сборов. Даже начавшаяся война не смогла скорректировать этот рост — королевский флот надежно защищал государственную внешнюю торговлю от посягательств врага.

Проведение такой политики не только сформировало устойчивую тенденцию к снижению процентных ставок2, но и привело к повышению привлекательности британских государственных ценных бумаг среди иностранных, особенно голландских, инвесторов. Регулярные операции с этими бумагами на амстердамском рынке стали важным связующим звеном во взаимоотношениях между Англией и Нидерландами в сфере коммерции и финансов, оказывавших значительное влияние на экономику обеих стран.

Наихудшие последствия незрелости финансовой системы Франции проявились во время войны, когда сухопутные и морские силы были ослаблены2. Неэффективность и ненадежность системы стали причиной увеличения времени поставок, скажем, кораблестроительных материалов. Французским подрядчикам требовалось больше времени для выполнения контракта, чем в случае с британскими и голландскими адмиралтействами.

И если даже три самых богатых государства Европы — Франция, Нидерланды и Великобритания — с трудом справлялись со столь тяжелым финансовым бременем, то чего можно было ожидать от намного более бедных стран? Ответ прост: ничего. Даже Фридрих Великий, король Пруссии, который получал большую часть своих доходов от обширных и хорошо возделываемых королевских земель и монополий, не мог таким образом покрыть всех огромных расходов на Войну за австрийское наследство и Семилетнюю войну без использования трех «дополнительных» источников прибыли: доходов от снижения содержания драгоценных металлов в монетах, разграбления соседних государств (Саксонии, Мекленбурга и пр.) и, начиная с 1757 года, существенных субсидий от богатого союзника в лице Великобритании. Для менее эффективно организованной и более децентрализованной Габсбургской империи найти деньги на войну было огромной проблемой. Нечего и думать, что лучше могли обстоять здесь дела у России и Испании, у которых особых возможностей сбора необходимых денежных средств — кроме как дальше выжимать последнее у крестьян и нарождающегося среднего класса — больше не было. На фоне большого количества требований освобождения от налогов со стороны определенных слоев общества (например, венгерского дворянства, испанского духовенства) на основании своей древности даже изобретение тщательно продуманных косвенных налогов, снижение доли драгоценных металлов в монетах, ввод в обращение бумажных денег вряд ли могли покрыть все расходы на содержание сильной армии и королевского двора в мирное время.

Однако нельзя сказать, что именно финансовая составляющая всегда играла решающую роль в исходе войн XVIII века. Амстердам на протяжении большей части столетия был крупнейшим мировым финансовым центром, но в итоге Соединенные провинции потеряли свое положение одной из ведущих европейских держав. И наоборот, Россия была экономически отсталой, ее правительство постоянно нуждалось в средствах, однако это не мешало росту влияния страны и активности ее участия в делах Европы. И чтобы объяснить кажущееся противоречие, необходимо в равной степени учитывать и второй важный обусловливающий фактор — влияние географического положения на национальную стратегию.

2. Геополитика

Прочитав положение в 3 главе Кеннеди о геополитике, мы понимаем, что тайные сговоры и «дипломатические революции» делали объединения весьма неустойчивыми, а это в свою очередь довольно часто приводило к нарушению равновесия в Европе в военном отношении как на суше, так и на море. Естественно, что многое зависело от опытности дипломатов той или иной страны, не говоря уже об уровне подготовленности армии, но кроме всего прочего важную роль играл и географический фактор. Здесь имеется в виду не только климатическая зона, в которой расположена страна; наличие сырья, уровень плодородности сельхозугодий, доступ к торговым путям — все это в большей степени имеет отношение к общему уровню благосостояния. Речь идет о более важной составляющей — о стратегическом расположении во время этих многосторонних войн.

Например, политика меркантилизма, проводимая кромвелевской Англией и Францией времен Кольбера, сильно ударила по позициям голландцев в мировой торговле и на рынке морских перевозок. Несмотря на все старания таких гениев тактики, как адмиралы Тромп и де Рюйтер, голландские коммерсанты во время морских противостояний с Англией были вынуждены либо прорываться через враждебный пролив Ла-Манш, либо плыть более длинным и штормовым курсом вокруг Шотландии, открытым в районе Северного моря для нападений (которым подвергался и сельдевой промысел); преобладающие там западные ветра давали английским адмиралам в сражении неоспоримые преимущества, а мелководье у берегов Нидерландов, не позволяя голландским военным кораблям иметь высокую осадку, в конечном счете ограничивало их размер и оснащение. Подобно тому как действия британского флота ставили под удар успешную торговлю Нидерландов с обеими Америками и Вест-Индией, шведы и прочие конкуренты лишили голландцев возможности зарабатывать на балтийском транзите грузову который в прошлом составлял одну из основ процветания нации. Голландцы хоть и могли на какое-то время обезопасить то или иное направление, использовав весь свой внушительный военный флот, однако у них не было возможности постоянно отстаивать свои интересы далеко за пределами страны.

В XVIII веке Франция, бывшая гибридным государством, разрывавшимся мел^у своими целями на континенте и реализацией своих морских и колониальных амбиций. В первые годы правления Людовика XIV подобная стратегическая двойственность еще не проявилась в полной мере. Франция опиралась исключительно на собственные ресурсы: большую и относительно однородную территорию, сельское хозяйство, удовлетворявшее все потребности страны, а также порядка 20 млн населения, что позволило Людовику XIV увеличить свою армию с 30 тыс. в 1659 году до 97 тыс. в 1666-м и довести до колоссального размера в 350 тыс. человек в 1710 году. Внешняя политика «короля-солнце» также ограничивалась сушей и носила традиционный характер: дальнейшее ослабление позиций династии Габсбургов посредством походов на юг против Испании и на восток и север против таких достаточно уязвимых территорий габсбургской Испании и Германии, как Франш Конте, Лотарингия, Эльзас, Люксембург и южная часть Нидерландов.

Главная стратегическая проблема Франции заключалась в том, что, несмотря на отличные оборонительные возможности, страна в меньшей степени была готова вести решительные наступательные кампании: в каждом из направлений существовали барьеры отчасти географического плана, отчасти политического — наличие у других великих держав интересов в том или ином регионе.

Кроме того, любая война с морской державой отвлекала силы и внимание Франции от континента, что ставило под вопрос успешность наземных операций. Разрываясь между войной во Фландрии, Германии и Северной Италии, с одной стороны, и кампаниями в проливе Ла-Манш, Вест-Индии, Нижней Канаде, Индийском океане, с другой, Франция не раз оказывалась «меж двух стульев». Несмотря на то что она никогда не стремилась, используя все свои финансовые ресурсы, лишить английский флот достигнутого на море превосходства1, сменявшие друг друга правительства страны все же выделяли достаточно средств на строительство и поддержание своих флотилий, которые, учитывая, что Франция считалась исключительно сухопутной державой, использовались в основном как средство поддержки армии.

Кроме того, любая война с морской державой отвлекала силы и внимание Франции от континента, что ставило под вопрос успешность наземных операций. Разрываясь между войной во Фландрии, Германии и Северной Италии, с одной стороны, и кампаниями в проливе Ла-Манш, Вест-Индии, Нижней Канаде, Индийском океане, с другой, Франция не раз оказывалась «меж двух стульев». Несмотря на то что она никогда не стремилась, используя все свои финансовые ресурсы, лишить английский флот достигнутого на море превосходства, сменявшие друг друга правительства страны все же выделяли достаточно средств на строительство и поддержание своих флотилий, которые, учитывая, что Франция считалась исключительно сухопутной державой, использовались в основном как средство поддержки армии.

В итоге Франция во времена старого режима по размеру территории, численности населения и финансовому состоянию по-прежнему оставалась одним из могущественных государств Европы, однако не дотягивала до того, чтобы считаться «сверхдержавой». Зажатая со всех сторон на суше и вынужденная отвлекать ресурсы на свое присутствие на море, она была не способна в одиночку противостоять целой коалиции стран-соперниц, которым не давали покоя растущие французские амбиции. Действия Франции скорее подтверждали, чем нарушали плюрализм сил в Европе. Лишь на короткое время после свершившейся революции, когда Наполеону удалось блестяще использовать национальный подъем в стране, Франция смогла навязать свои идеи на континенте. Но даже в этом случае успех был кратковременным, и никакой военный гений не мог обеспечить постоянный контроль Франции над Германией, Италией и Испанией, не говоря уже о России и Великобритании.

Геостратегическую проблему Франции, заключавшуюся в необходимости противостоять сразу нескольким потенциальным противникам на разных фронтах, нельзя было назвать уникальной, дальше страна еще больше усугубила свое положение неоднократными проявлениями агрессии по отношению к другим государствам и хроническим отсутствием единой стратегии. Двум могучим государствам Германии того периода — Габсбургской империи и Бранденбург-Пруссии — из-за своего географического положения суждено было столкнуться с той же проблемой.

3. Истинные победители военных кампаний 1660-1763 годов

В первые годы своего правления Людовику было проще всего попытаться «скруглить» границы Франции — во многом благодаря ухудшению англо-голландских отношений, переросших к 1665 году в открытый военный конфликт (вторая англо-голландская война).

Хотя Франция и обязалась поддержать Соединенные провинции, но фактически не принимала активного участия в морских кампаниях, зато готовилась к вторжению в южную часть Нидерландов, до сих пор принадлежавшую слабеющей Испании, которое она наконец предприняла в мае 1667 года, быстро захватывая город за городом. То, что произошло дальше, является одним из первых примеров быстрой смены дипломатического вектора в этот период истории. Англичане и голландцы, вымотанные войной, невыгодной для обеих сторон, опасаясь слишком больших аппетитов французов, уже в июле заключили Бредское соглашение о мире и вместе со шведами решили стать «посредниками» во франко-испанском конфликте и тем самым уменьшить возможные выгоды Людовика.

Ахенский мирный договор 1668 года позволил достичь поставленной цели, но привел в бешенство французского короля, в конечном счете собравшегося отомстить Соединенным провинциям, которые, по его мнению, были главным препятствием на пути реализации его планов.

В течение следующих нескольких лет на фоне тарифной войны, которую вел Кольбер с голландцами, французская армия и флот продолжали наращивать свою мощь. Благодаря эффективной тайной дипломатии Англия и Швеция вышли из альянса с Соединенными провинциями, а австрийцы и германские государства перестали бояться амбициозных планов Франции. К 1672 году французская военная машина, обладая поддержкой английского флота на море, была готова к нападению.

Хотя именно Лондон первым объявил войну Соединенным провинциям, результаты его усилий в третьей англо-голландской войне (1672-1674) были минимальными.

В итоге политика правительства Карла II подверглась жесткой критике внутри страны: очевидность политического двурушничества и неумелого управления финансами, а также сильное нежелание связываться с такой автократической католической державой, как Франция, сделали войну непопулярной и вынудили правительство выйти из нее в 1674 году. В ретроспективном плане это свидетельство того, насколько незрелыми и сомнительными были политические, финансовые и административные основы правления в Англии при последних Стюартах1. Однако смена политического вектора Лондоном имела важное международное значение, отчасти здесь отразилась и широко распространившаяся по всей Европе тревога относительно проектов Людовика XIV. Уже на следующий год правильная голландская дипломатия и обещанные субсидии сделали свое дело — нашлось немало стран, готовых бросить вызов Франции. К союзу присоединились германские княжества, Бранденбург (чья армия в 1675 году разбила под Фербеллином войска Швеции, последнего партнера Франции), Дания, Испания и Габсбургская империя. Нельзя сказать, что у подобного рода коалиции было достаточно сил, чтобы сокрушить Францию: большинство стран-участниц имели сравнительно небольшие армии и почти у каждой был тлеющий конфликт на собственных границах, поэтому центром антифранцузского союза по-прежнему оставались Соединенные провинции во главе с Вильгельмом Оранским.

И хотя Неймегенский мир, заключенный в 1678-1679 годах, положил конец открытому противостоянию, неприкрытое желание Людовика XIV «скруглить» северные границы Франции, его стремление стать «властителем Европы» и тот тревожный факт, что в мирное время он содержал 200-тысячную армию, не могли не беспокоить как немцев, голландцев, испанцев, так и англичан.

Вместе с тем начиная с 1685 года ситуация в Европе начала складываться для Франции не лучшим образом. Преследование гугенотов потрясло всю протестантскую Европу. В последующие два года турки были разгромлены и выгнаны из окрестностей Вены, а император Леопольд, овеянный славой и обладающий достаточными военными ресурсами, мог наконец обратить внимание на запад. В сентябре 1688 года обеспокоенный французский король решил вторгнуться в Германию, превратив тем самым европейскую «холодную» войну в «горячую».

Таким образом, к концу 1689 года Франция оказалась один на один с Соединенными провинциями, Англией, Габсбургской империей, Испанией, Савойей и крупнейшими германскими государствами. Но этот альянс на самом деле не был таким уже грозным, как может показаться на первый взгляд. Его ядром являлись англо-голландские силы и армии германских государств. Несмотря на определенную несоизмеримость данной группировки, она обладала достаточной решимостью, финансовыми ресурсами, сухопутными и морскими вооруженными силами, достаточными для противостояния Франции эпохи правления «королясолнце».

Начиная с 1692 года конфликт на море превратился в тихую, изнуряющую и губительную для всех сторон войну, направленную на разрушение внешней торговли.

В результате Рисвикский мирный договор (1697) хотя и оставлял за Людовиком XIV ряд его завоеваний, в общем и целом вернул все на довоенный уровень. Тем не менее итоги этой Девятилетней войны (1689-1697) не были столь уж незначительными, как представляли себе ее современники. Вне всякого сомнения, война охладила пыл Франции относительно расширения своих владений на суше, а также ослабила ее влияние на море. В 1688 году произошла «Славная революция», Англия обезопасила свои ирландские рубежи, упрочила свое финансовое положение и модернизировала армию и флот. Установился неписаный англо-голландско-германский закон по защите Фландрии и Рейнской области от захвата Францией. Хоть и высокой ценой.

Подписание Утрехского (1713) и Раштаттского (1714) мирных договоров положило конец Войне за испанское наследство. Если рассматривать мирные договоренности в целом, очевидно, что в самом выгодном положении оказалась Великобритания.

Даже получив Гибралтар, Менорку, Новую Шотландию, Ньюфаундленд и Гудзонов залив, а также торговые концессии в испанском Новом Свете, она не смогла нарушить баланс сил в Европе. Действительнр, комплекс из одиннадцати отдельных соглашений, составлявших договоренности 1713-1714 годов, в достаточной степени укрепил равновесие на континенте. Французскому и испанскому королевствам суждено было навсегда остаться разделенными, а в Великобритании было формально утверждено протестантское наследство.

Габсбургская империя, потерпев неудачу в Испании, получила южные Нидерланды и Милан (нанеся таким образом еще один удар по могуществу Франции), а также Неаполь и Сардинию. Голландцы сохранили независимость, но Соединенные провинции лишились прежнего влияния на море и в коммерции и теперь были вынуждены сосредоточиться на укреплении своих южных границ.

Кроме того, Людовик XIV окончательно потерял возможность реализовать свои династические и территориальные амбиции, а само французское государство было «наказано» семикратным увеличением госдолга, к чему привели среди прочего непомерные траты на войну. Но если на суше существовал баланс сил, то на море безраздельно правила Великобритания.

В договоренностях 1762-1763 годов самую большую выгоду вновь получила Великобритания. Даже вернув Франции и Испании захваченные территории, она уже закрепилась в Вест-Индии и западной Африке, фактически лишила французов влияния в Индии и контролировала большую часть североамериканского континента. Таким образом, Великобритания получила доступ к намного более значительным и потенциально богатым территориям, чем Лотарингия, Силезия и прочие области, за которые так жестоко боролись европейские государства. Ко всему прочему, это помогло сдержать реализацию дипломатических и военных амбиций Франции в Европе и, таким образом, сохранило общий баланс сил.

Для сравнения отметим: Франция не только потеряла свои владения за границей, но также, в отличие от 1748 года, потерпела неудачу и в Европе; ее отнюдь не блестящая военная кампания продемонстрировала, что центр тяжести стал плавно перемещаться с запада Европы на восток, что фактически подтвердило и общее игнорирование пожеланий Франции во время первого раздела Польши в 1772 году. Все это прекрасно подходило британским политическим кругам, которым было вполне достаточно контролировать все процессы за пределами Европы и которые при этом не стремились взваливать на себя соответствующие обязательства на континенте.

4. Истинные победители военных кампаний 1763-1815 годов

Семилетняя война так подорвала налоговую систему и общественные структуры великих держав, что большинство ее лидеров ушли в оппозицию столь смелой внешней политики. Самоанализ и реформы стали главными на повестке дня. Военные потери Пруссии (полмиллиона погибших, включая 180 тыс. солдат) потрясли Фридриха, который теперь предпочитал вести более тихую и скромную жизнь.

В Великобритании и Франции на повестке дня также стояли сугубо внутренние дела. Ужасающий рост государственного долга в обеих странах вынудил их искать новые источники дохода, а проводимые административные реформы, порождавшие многочисленные споры, все больше и больше портили уже натянутые отношения между Георгом III и оппозицией в Лондоне и между королевским двором и парламентами в Париже.

Все это неизбежно делало британскую внешнюю политику в Европе еще более непоследовательной и интроспективной, чем она была во времена Питта. Тенденция усиливалась по мере нарастания конфликта с американскими колонистами по вопросам налогообложения и исполнения законов о торговле и навигации. У французов, однако, внутренние проблемы не затмили полностью вопросы внешней политики. Шуазель и его преемники, тяжело переживавшие поражение 1763 года, делали все возможное, чтобы укрепить положение Франции в будущем.

За прошедшие годы ослабли две важные опоры британского могущества — экономика и флот. Экспорт, пережив бум во время Семилетней войны, стагнировал, а в 1770-х годах начал уменьшаться, отчасти из-за бойкота, объявленного колонистами, а затем и вследствие разгорающегося конфликта с Францией, Испанией и Нидерландами. За пятнадцать лет мира британский флот понемногу сдал свои позиции. Некоторым из английских адмиралов не хватало «зрелости», как и древесине, которая шла на строительство новых линейных кораблей. Отказ от стратегии ближней блокады после присоединения Франции к войне в 1778 году, возможно, спас британские суда от большего износа, но при этом в действительности лишил Великобританию господства на море: вспомогательные экспедиции на Гибралтар, в Вест-Индию и на североамериканское побережье в данном случае не стали полноценной заменой для эффективного контроля западных подступов французского побережья, способного предотвратить отправку вражеских флотилий на удаленные театры военных действий.

Но даже если бы флот имел лучшее оснащение, а система управления государством была эффективнее, в конфликте 1776-1783 годов перед Великобританией все равно стояли бы две стратегические проблемы, с которыми она не сталкивалась ни в одной другой войне в XVIII веке.

Завоевать и удержать все восточные территории Америки было бы затруднительно даже для Великой армии Наполеона, не говоря уже о британской армии образца 1770-х годов. Значительные расстояния и связанные с этим трудности коммуникации не только препятствовали эффективному стратегическому управлению военными действиями из Лондона или даже из Нью-Йорка, но также усугубляли проблемы снабжения: «каждый бисквит, солдат и пуля, необходимые британским войскам в Америке, должны были прежде преодолеть три тысячи миль по океану».

Во время Семилетней войны французский флот ежегодно получал из казны всего 30 млн ливров, что составляло лишь одну четвертую средств, направляемых на поддержание французской армии, и одну пятую часть ежегодного финансирования королевского флота Великобритании.

Начиная с середины 1770-х годов бюджет военно-морского флота Франции устойчиво рос. К 1780 году он составлял уже порядка 150 млн ливров, а к 1782 году достиг фантастического уровня в 200 млн1. На начало войны Франция имела 52 линейных корабля, многие из которых были больше британских, и вскоре их число увеличилось до 66 судов. Следует также добавить, что испанский флот состоял из 58 линейных кораблей, а голландский в 1780 году насчитывал не более 20 судов. И хотя британский флот сохранял свое превосходство над другими морскими державами (66 линейных кораблей в 1778 году, 90 — в 1779-м), теперь он часто сталкивался с противником, который превосходил его по численности. В 1779 году Великобритания потеряла контроль над Ла-Маншем, и вторжение франко-испанских войск стало более чем реальным. В 1781 году в устье Чесапикского залива сошлись английская флотилия адмирала Грейвза и французская под командованием де Грасса.

Численное превосходство французов заставило англичан отказаться от выхода из залива и, таким образом, привело к капитуляции Корнуоллиса в Йорктауне и к окончанию американской кампании.

Даже после того как королевский флот увеличился в размерах (в 1782 году он насчитывал уже 94 линейных корабля), а флот противников, наоборот, уменьшился (у Франции до 73 линейных кораблей, у Испании — до 54, у Соединенных провинций — до 19), разница все равно оставалась слишком ничтожной, чтобы решить все стоящие перед страной задачи: защитить североатлантические караваны, время от времени освобождать Гибралтар, охранять выход из Балтийского моря, направлять эскадры в Индийский океан и поддерживать военные операции в Карибском море.

К 1782 году финансовое напряжение, вызванное необходимостью содержания огромного морского флота, поразило французскую экономику и вынудило правительство пойти на ограничения в обеспечении судов.

В Восточной Европе, наоборот, стратегический баланс сил не пережил особых изменений в связи с маневрами трех больших монархий в течение нескольких десятилетий начиная с 1763 года1. Основной причиной такой стабильности являлась трехсторонняя природа отношений: ни Берлин, ни особенно Вена, ни даже более решительно настроенный Санкт-Петербург не хотели провоцировать друг друга на создание враждебного союза или включение в борьбу в рамках Семилетней войны.

Структура международных отношений в течение почти десятилетия вплоть до 1792 года не обнаруживала ни малейших попыток изменить картину мира. По большей части случайные ссоры между основными игроками не были связаны с региональным притязаниями, поэтому никакой угрозы нарушения общего равновесия сил не виделось.

Если будущее Польши и Османской империи занимало ведущие государства Восточной Европы, то внимание западных держав было традиционно приковано к решению судьбы исторических Нидерландов и выяснению отношений между «конкурирующими торговыми империями». Инцидент англичан и испанцев в заливе Нутка (1790) поставил обе страны на грань войны, и это состояние длилось, пока Испания пусть неохотно, но уступила сопернику. И хотя отношения между Великобританией и Францией были менее острыми (в первую очередь из-за ресурсного истощения обоих государств после 1783 года), они все же продолжали оставаться непримиримыми соперниками на коммерческом фронте.

Их взаимные подозрения не замедлили проявиться во время внутреннего кризиса в Нидерландах в 1787-1788 годах, когда профранцузская партия «Патриот» была отстранена от управления страной прусскими войсками, направляемыми агрессивно настроенным Питтом-младшим.

Но все же самой явной причиной, по которой в Европе в тот период не разразился большой конфликт, по всей вероятности, было ослабление Франции. В течение нескольких лет после победы в 1783 году она сохраняла сильные позиции на мировой политической арене, а ее экономика, как и внешняя торговля с Вест-Индией и Левантом, росла большими темпами. Тем не менее война 1778-1783 годов обошлась Франции дороже, чем предыдущие три вместе взятые, а отказ от реформирования национальной финансовой системы на фоне роста политического недовольства, экономического кризиса и целого букета социальных болезней дискредитировал старый режим. С 1787 года по мере нарастания внутреннего кризиса Франция казалась еще менее способной играть решающую роль во внешней политике.

С приходом к власти Наполеона мы видим его новую систему управления. Не беря во внимание достоинства и недостатки революции в самой Франции, страна, объявляющая свободу, братство и равенство, теперь под руководством своего императора занималась порабощением населения соседних территорий, размещая на них свои войска, конфискуя их товары, нарушая торговлю, налагая огромные контрибуции, взимая непомерные налоги и забирая в армию местную молодежь1. Негодование росло по мере ужесточения условий.

Мы видим, как Нант и Бордо, Амстердам, Гамбург, Триест несли огромные убытки из-за экономической войны, которую вел Наполеон против Великобритании. Но немногие решались на открытое вооруженное выступление, как испанцы, или просто на выход из губительной континентальной системы, как русские в декабре 1810 года.

Однако уже после того, как Великая армия Наполеона была разгромлена в московских кампаниях, а его испанская армия оттеснена к Пиренеям, появилась возможность положить конец французской гегемонии. Все, что нужно было пруссакам, русским, шведам, австрийцам и прочим союзникам, так это оружие и снаряжение (деньги, разумеется, тоже), которые уже в достаточном количестве поступали от британцев португальцам и испанцам. Таким образом, безопасность Британских островов и ее относительное процветание, с одной стороны, и изнуряющая и все более алчная природа французского правления, с другой, наконец сошлись, чтобы в итоге уничтожить империю Наполеона. Такому общему анализу экономических и геополитических факторов неизбежно свойственно преуменьшение роли тех или иных аспектов личного характера — например, прогрессирующей апатичности и самообольщения Наполеона.

Возможна также недооценка неустойчивого военного равновесия практически вплоть до последнего года войны: французы даже тогда обладали достаточными ресурсами, чтобы построить огромный флот, будь у них такое стремление.

На фоне этих эпических событий англо-американская война 1812— 1814 годов носила хотя и стратегический, но все же второстепенный характер1. С экономической точки зрения, возможно, она могла бы нанести более ощутимый удар по интересам Великобритании, если бы не совпала с крахом континентальной системы и если бы Новая Англия, благополучие которой в значительной степени зависело от англо-американской торговли, не проявляла энтузиазма в поддержании конфликта.

Последняя кампания Наполеона с марта по июнь 1815 года, которую, безусловно, нельзя считать второстепенным событием, стала стратегическим «примечанием» к прошедшей большой войне в Европе3. Его внезапное возвращение во Францию из изгнания прервало споры победителей относительно будущего Польши, Саксонии и других земель, но не разрушило коалицию. Даже если бы впопыхах собранная новая французская армия не была разбита войсками Веллингтона и Блюхера при Ватерлоо, трудно себе представить, как бы она смогла одолеть армии других участников коалиции, спешивших на помощь союзникам в Бельгию. Тем более труднее представить, как Франция могла бы чисто экономически выдержать еще одну продолжительную войну.

Вместе с тем, можно проанализировать, что последняя авантюра Наполеона была важна с политической точки зрения. Она усилила позиции Великобритании в Европе и укрепила союзников во мнении, что Францию в будущем необходимо окружить кольцом из сильных «буферных государств». Пруссия практически вернула свою военную мощь после поражения под Йеной, и, таким образом, равновесие в Восточной Европе было отчасти восстановлено. Это заставило Вену забыть о старых разногласиях ради достижения мира и сохранения общего баланса сил1. После двух десятилетий почти не прекращавшихся военных действий и столетия с лишним напряженных отношений и конфликтов между великими державами наконец выстроилась система европейских государств, гарантировавшая относительное равновесие.

В последствии, как мы видим, итоговые Венские соглашения 1815 года не привели, как предлагала Пруссия, к разделению Франции. Их результатом стало окружение владений Людовика XVIII достаточно мощными территориальными образованиями — королевством Нидерландов на севере, расширенным Сардинским королевством (Пьемонт) на юго-востоке и Пруссией в Рейнланде; в то время как Испании, возвращенной Бурбонам, ведущие державы Европы гарантировали сохранение ее целостности.

Хотя уже в восточной части после горячих споров между победителями также удалось найти баланс сил. Сильные возражения Венского двора не позволи