Большая биографическая энциклопедия

Большая биографическая энциклопедия

Сумароков, Александр Петрович

Автор статьи Ф. Борисов (Половцов)

«Утешительная надежда передать всю душу свою потомству и после смерти жить своим творением»

А. П. Сумароков

— известный писатель, родился в 1718 г., умер 1 октября 1777 г. в Москве.

О месте своего рождения С. говорит в стихах к герцогу Браганцу:

Где Вильманштранд, я там по близости рожден,

Как был Голицыным край Финский побежден.

Из предков С. известен Иван Богданович С., за спасение на охоте Царя

Алексея Михайловича от медведя прозванный "Орлом". Родным племянником его был отец поэта, Петр Панкратьевич (1692-1766), действительный

тайный советник. Мать С., Прасковья Ивановна, была из рода Приклонских. Из трех мальчиков в семье С. был средним.

От отца, человека для своего времени очень образованного, С. познакомился с грамматическими основаниями русского языка; "должен я за первые

основания в русском языке отцу моему", говорит об этом сам С. Это было

для будущего поэта чрезвычайно важно, ибо в училищах тогда мало занимались русским языком, считая, что каждый русский и без того его знает. В книге "Описание Петербурга", изданной в 1779 г. Рубаном, сказано: "в кадетском сухопутном корпусе обучают молодых шляхтичей военной экзерциции, инженерству, рисовальному искусству, математике, также по-немецки, по-французски, по-латыни и часть оратории, танцовать, на

рапирах биться и конной езде".

В 1732 г. 13-летний С. поступил в вышеупомянутый кадетский корпус,

тогда называвшийся также "рыцарской академией". Товарищами его

по корпусу оказались лица, впоследствии ставшие известными как деятели

на разных поприщах государственной и общественной жизни. Тут были

князь Репнин, победитель Юсуфа, граф П. И. Панин, покоритель Бендер,

граф М. Ф. Каменский, считавшийся со слов Фридриха II первым европейским тактиком, Херасков – творец "Россиады", Свистунов — переводчик, Мелисино, отважно метавший громы под Ларгою и под Кагулом, Елагин —

сочинитель "Опыта русской истории", Румянцев-Задунайский и др.

Товарищи по корпусу образовали "общество любителей русской

словесности", где в свободные часы читали друг другу свои произведения.

А. С. Суворов, будущий генералиссимус, тоже посещал кадетский корпус и водил знакомство со всем "обществом любителей русской словесности".

Между кадетами появились стихотворцы, пробовавшие свои силы над

русским стихом. От имени корпуса было передано несколько

поздравительных од Императрице Анне Иоанновне.

Что для одних было забавой, простым развлечением, то в С. пробудило

талант, указало ему на поприще, которого он и не оставлял до конца жизни. Он увлекся французскими сантиментальными песенками, в то время модными во всей Европе, и по образцу их стал слагать русские. Одна из песен,

напечатанных Новиковым в полном собрании сочинений С., относится, по-видимому, к корпусной жизни:

Благополучны дни

Нашими временами,

Веселы мы одни,

Хоть нет женщин с нами.

Честности здесь уставы,

Злобе, вражде конец,

Ищем единой славы

От чистоты сердец.

Гордость — источник бед,

Распрей к нам не приводит,

Споров меж нами нет,

Брань нам и в ум не входит.

Дружба, твои успехи

Увеселяют нас:

Вот наши утехи,

Благословен сей час.

Корпусное начальство не могло остаться в неведении относительно таланта своего питомца. Скоро песни сделались известны при Дворе, были положены на музыку и, наконец, перешли в гостиные придворных дам.

Знакомясь в кадетском корпусе со всеобщею историею, С.,

по собственному его свидетельству, «переселял события веков минувших» в свои первые стихотворческие опыты. Уж в этих опытах видна зрелая мысль и новый слог, им самим созданный. Вот что писал в 1736 г. юный кадет,

вспоминая о завоеваниях Александра Македонского:

Сын гордости, сует любитель!

Тебя мечта, побед ловитель,

В страны индийская звала;

Тебя, покоя разоритель,

Тщета в край света завела.

Когда бы смерть не опоздала

Скончать твой век, земля бы стала

Театром греческих темниц,

В порывах гордости ты вскоре

Пошел в пространнейшее море

Искать неведомых границ.

Со стороны формы и содержания наиболее характерно из написанного

в корпусе следующее стихотворное послание С. товарищу своему

M. Хераскову:

Среди игры, среди забавы

Среди благополучных дней,

Среди богатства, чести, славы

И в полной радости своей —

Что все, как дым, проходит,

Природа к смерти нас приводит:

Воспоминай, о человек!

Умрешь, хоть смерти ненавидишь

И все, что ты теперь ни видишь,

Исчезнет от тебя на век.

Во всем на свете перемена,

И все составлено из тлена.

Не зрим мы твердости ни в чем.

Несомненный поэтический размах сказался и в следующем отрывке

из оды С. "На победы Петра Великого":

Петр природу пременяет,

Новы души в нас влагает;

Строит войско, входит в Понт,

И во дни такой премены,

Мещет пламень, рушит стены

Рвет и движет горизонт.

Надо принять во внимание, что С. не имел предшественников

в тоническом стихосложении, если не считать Третьяковского, который

имеет значение в русской литературе только в качестве теоретика этого стихосложения. Впоследствии С. сам говорил об этой поре своего творчества:

"Я будто сквозь дремучий лес, сокрывающий от очей моих жилище муз, без проводника, проходил. Хотя я много должен Расину, но его я увидел уже

тогда, когда вышел из сего леса, и когда уже парнасская гора предъявилась

взору моему". A это случилось уже спустя несколько лет после выхода его из корпуса.

С кадетским сухопутным корпусом связано основание нового русского театра. Юные сотоварищи С., восхищенные его трагедиею "Хорев", задумали разыграть ее. Свистунов играл Оснельду, Мелисино — Кия, Бекетов —

Хорева. Узнала об этом Императрица Елизавета Петровна, и те же кадеты

несколько раз представляли "Хорева" во дворце. Трагедия имела большой

успех. "Хорев" явился первой пьесой нового русского театра, именно ее

поставили на сцену основатели его, Федор Волков и Дмитревский, сначала на подмостках кожевенного завода в Ярославле, а затем с громадным

успехом и в Петербурге, куда они были вызваны. "Подняли занавес, — рассказывает о первом представлении Ярославичами "Хорева"

в Петербурге племянник поэта, Павел Иванович С., — услышали

сладкозвучие стихов, борьбу страстей и тронулись разлукою, кончиною любовников. Зрители прослезились и знаками передавали взаимно удовольствия. Императрица утирала глаза платком, потребовала в свою ложу сочинителя, сняла с руки своей перстень, подарила ему и разговаривала с ним

милостиво".

Из корпуса С. вышел 22 лет в адъютанты к Головкину, а после к гр. Алексею Григорьевичу Разумовскому, при котором, по свидетельству митрополита Евгения, "дослужился до чина бригадирского, и наконец Екатериною II

пожалован действительным статским советником, кавалером св. Анны

и пенсионом более 200 рублей".

К этому времени относится его признание, что он любил балы и с увлечением предавался им; любил также женское общество, где блистал своими песнями, эклогами и идиллиями. Эклоги были модным видом стихотворений

в тогдашней европейской поэзии. Свои эклоги С. посвятил "прекрасному

российского народа женскому полу". Их содержание сам поэт определяет так — "дни златого века, когда едина нежность, только препровождаемая

жаром и верностью, была основанием любовного блаженства". В эклогах С. преобладает многословие, мечтательность и чувствительность, которую

впоследствии окрестили именем "ложной". На упрек, что в них много

"излишней любви", С. отвечает прекрасному полу: "Вам должно знать, что недостаточная любовь не была бы матерью поэзии".

Между службою, светскими развлечениями и стихотворством С.

находил время и для чтения, что видно из его философских компиляций

и критических статей, показывающих в нем значительную эрудицию.

С. изложил "О разумении человеческом" Локка, писал о Спинозе, "О летоисчислении", выказал довольно обширные познания в математике;

его "Эпистола о стихотворстве" обнаруживает знакомство автора с корифеями древней литературы и современной ему английской и французской. Тут

Анакреон, Аристофан, Вергилий, Гораций, Шекспир, Мильтон, Буало, Расин, Вольтер и др.

Особенное внимание уделял С. изучению русского языка.

Литературный язык был в то время в периоде зарождения; приходилось вести борьбу с теми писателями, которые, за отсутствием многих русских слов для вновь возникших понятий, обращались без нужды к иностранным языкам.

Против этих отрицательных явлений и ополчился С. Он обратился

к изучению русской истории, что видно из его статей "Московская летопись" и "Стрелецкий бунт"; он обратил внимание на русские песни, что видно,

например, из его плясовой песни: "В роще девки гуляли: калина моя, малина моя"; исследовал русские слова сравнительно с иностранными наречиями

(его статья "О происхождении русского народа по сходству наречий");

написал статью "Российское духовное красноречие", затем рассуждение

"О коренных русских словах".

Вся эта теоретическая деятельность подкреплялась им практически —

созданием соответствующих образцов русской речи, которая, по его мнению, должна удовлетворять следующим трем условиям: язык должен быть прост, правилен и чист от лишних иноземных слов.

С каким трудом доставалось С. создание таких образцов, показывает

собственное признание его, что он несколько лет жег свои стихи,

как неудачные опыты. "На что нам вводить чужие слова, — говорит С.

о чистоте языка. — Чужие слова всегда странны будут и знаменования их

будут недостаточны; следственно введут слабость и безобразие в

сильный и прекрасный наш язык. А то еще страннее,

когда мы называем или пишем чужими странными словами то, чему у нас

есть свои точные названия... У нас есть свой древний и несмешанный язык; на что же портить его словами из новых и смешанных наречий".

С. видел особую красоту и прелесть в звукоподражательности многих

слов русского языка. "У нас, — говорит он,— слово дождь выражает

точный шум раздробленно льющихся из воздуха вод; когда мы произносим

слово журчание, то мы как будто слышим струящуюся воду, потоки

мелких струй; в слове гром как бы слышатся треск сталкивающих

воздушных волн" и т. д.

По поводу простоты хорошей речи С. говорит: "По моему мнению,

пропади то великолепие слога, в котором нет ясности. Многие пишут,

что проповеди архиепископа Феофана потому не хороши, что они просты.

Но что похвальнее простоты, искусством очищенной, и что глупее тех людей, которые, вне естественности слога, ищут какой-то хитрой

кудрявости".

Что касается правильности речи, то он говорит: "Нельзя, чтоб тот себя

письмом своим прославил, кто грамматических не знает свойств и правил". Но этим требованием С. отнюдь не думал ставить в зависимость язык народа от правил грамматики, ибо, говорит он, "люди говорят и пишут,

не справляясь непрестанно с грамматикою", наоборот — самую грамматику, т. е. ряд известных правил, выводил он из строя речи, создающегося в горниле исторической жизни народа.

Мы переходим к самой зрелой поре литературной деятельности С.,

когда он обратился "к Мельпомене и, взяв у нее кинжал, пустился к

театру". В 1756 г. последовал указ "о бытии российского театра", и С.

определен директором.

В театрах в царствование Елисаветы Петровны ставились иностранными труппами комедии Мольера, трагедии Корнеля, Расина, Вольтера.

По условию с директором Сериньи, труппа обязывалась играть

на придворном театре раз в неделю комедии и трагедии; французские

представления обыкновенно назначались по понедельникам; итальянские же и балетные — по четвергам. Здесь-то С. и увлекся "трагическою музою";

эти блестящие представления внушили ему желание по изученным ложно-классическим образцам написать русскую трагедию.

Были особые условия, почему С. за образцами обратился к ложно-классической трагедии, несмотря на то, что ему был известен Шекспир,

с нашей, современной, точки зрения стоящий выше. Между тем С. очень

гордился, когда его величали "северным Расиным", и считал нужным

оправдываться, когда его упрекали в подражании Шекспиру. По поводу

переделки им шекспировского "Гамлета" он писал: "Гамлет мой, — кроме монолога в кончании 3-го действия и Клавдиева на колени падения,

на шекспирову трагедию едва-едва походит". Не только С., но и другие

современные ему писатели высоко ставили подражания ложно-классикам. Этот род литературы имел большой успех и у публики.

Трагедии С. трогали зрителей до слез; пьеса "Дмитрий Самозванец", имела такой успех, что трудно было найти свободное место, когда она ставилась; эта же пьеса держалась на провинциальных театрах еще в 20х годах XIX в.,

всегда собирая многочисленных зрителей.

Должно также обратить внимание на распространенность сочинений С.: после издания им самим отдельных своих стихотворений вскоре

понадобилось новое издание (Новиковское), которое через 6 лет было

повторено. Все это свидетельствует о том, что не каприз и не случайность

вызвали перенесение в русскую литературу образцов ложно-классической

трагедии. Было, следовательно, в последней нечто, что отвечало запросам

времени.

И действительно, если обратиться к состоянию литературы и общества

ко времени выступления С. на литературное поприще, то неизбежность

перенесения на русскую почву образцов ложно классической трагедии станет ясной. В литературе С. застал так называемые "духовные драмы",

мистерии; общество в то время переживало переход от московских

к петербургским условиям жизни, и эти два момента и определили форму

и содержание трагедии С.

В качестве образца "духовной драмы" возьмем самую известную из них — мистерию св. Димитрия Ростовского: "Рождество Христово" или "Рождественская драма". Она состоит из антипролога, пролога, 18 явлений и эпилога; действующими лицами в ней выступают исключительно олицетворения таких отвлеченных понятий, как натура человеческая, надежда, мир, любовь, кротость, незлобие, радость, рассуждение, железный век, брань, ненависть, ярость, злоба, зависть, плач, смерть, жизнь, земля, небо и т. д.; действие в ней тянется на протяжении от сотворения мира до Рождества Христова; события разделены между разными местами, между собой не связанными (небо, земля, Вифлеем и др.); изображается не одно какое-либо действие в его развитии,

а ряд разнообразных, не согласованных между собой.

Ложно-классическая трагедия являлась резким контрастом

духовным драмам по своей простоте, выражавшейся в строгой теории "трех единств", по которой требовалось сосредоточить внимание зрителя на изображения одного какого-либо действия,совершающегося

в одном месте и по возможности в течение одного дня.

В "Эпистоле о стихотворстве" С. по поводу этих трех единств пишет:

Не представляй двух действий к смешению мне дум:

К предмету одному стремится ум.

Старайся мне в игре часы часами мерить,

Чтоб я, забывшися, возмог тебе поверить,

Что будто не игра то действие твое,

Ho самое тогда случившееся бытие.

Не сделай трудности и местом мне своим,

Чтобы тогда, как ты мне представляешь Рим,

Не полететь в Москву, а из Москвы к Пекину...

Круг драматического действия суживался, но зато получалась большая

яркость впечатления. Вот этот-то литературный тип и был взят за образец С.,

который таким образом был для своего времени реформатором, создателем

новой для России литературной формы — ложно-классической[1].

Вторым моментом, определившим неизбежность перехода к ложно-классической трагедии, является изменившееся с Петра Великого

содержание русской общественной жизни: до него просвещение сосредоточивалось в монастырях, в семинариях, и носило церковный характер; с Петра

же оно перешло в светские учебные заведения приобрело светский характер; влияние на все стороны жизни перешло от церкви к государству, к светской власти. Образовался петербургский Двор, сконцентрировавший около себя все проявления общественной жизни. Из разных медвежьих уголков были

привлечены ко двору люди "земли"— дворянство, отличавшееся угловатыми

манерами и не знавшее даже, как должно себя держать в обществе.

Необходимо было эту разношерстную массу вышлифовать. Для нее были

созданы "ассамблеи", был выработан кодекс приличий в книге "Юности честное зерцало", — руководстве, имевшем целью приблизить молодого

дворянина к типу "придворного человека" и научить его обхождению в свете. И в соответствии с новыми требованиями придворной и салонной жизни

создавался и лоск ложно-классической трагедии.

В первой трагедии С. "Хорев" действующие лица делятся на "героев" (Кий — князь киевский, Хорев — его брат, наследник престола, Оснельда — дочь бывшего владетельного князя Киева, Завлох — отец Оснельды, боярин Сталверх) и на "подлый народ". Первые — люди долга, сильных чувств, благородных манер, вторые — почти не люди: они лишены самостоятельного

существования — не будь их, ход трагедии нисколько не изменился бы. Хорев и Оснельда любят друг друга, но должны стать выше своих чувств, ибо они связаны кровными узами с лицами, враждующими между собой из-за престола, Кием и Завлохом. На почве этой коллизии долга с чувством и происходит борьба, кончающаяся трагически для обоих влюбленных. По тому же типу составлены и все остальные трагедии С. "Синав и Трувор", "Семира", "Ярополк и Димиза", "Вышеслав", "Дмитрий Самозванец"

и некоторые другие, менее известные. Во всех этих трагедиях, даже в тех из

них, которые написаны на "русские темы", которые имеют своим

содержанием изображение событий из русской истории, — русского было

очень мало: по псевдо-классической пиитике скроенные, они и дух свой,

и сущность своего содержания черпали из французских образцов, лишь

внешностью да именами героев (тоже нередко офранцуженными) давая

подобие русского содержания.

Несмотря на очевидные, с современной нам точки зрения, недостатки

ложно-классических трагедий С., последние были для своего времени шагом

вперед. Как ни мало отражали "герои" С. реальность жизни, все же они были ближе к действительности, чем отвлеченные образы драм Дмитрия Ростовского и других творцов "духовных драм". Кроме того, упорядоченная форма

ложно-классической трагедии с ее малым числом действующих

лиц и концентрацией внимания на ограниченном временем и пространством круге явлений делала удобной постановку ее на сцене. Действуя через

посредство игры на зрение и слух, трагедия С. создавала связь литературы

с обществом, возвышая последнее до вопросов общего порядка.

Кроме трагедий С. написал много комедий и басен, но успеха у

современников эти произведения не имели: в них мало художественности — в баснях очень слаба аллегория, в комедиях — типичность. Комедия, конечно, по сущности своей должна была ближе держаться предметов из русской

жизни. Но и здесь у С. постоянно дают себя чувствовать иностранные

образцы, особенно в первых им написанных, в которых фигурируют

не только подлинные типы французской комедии с их именами

(Пасквин, Леандр, Кристен и т. п.), но сохраняется даже обстановка, а весь

центр действия вертится зачастую на субретке или плутоватом слуге.

Но зато в комедиях и баснях много "стихотворной остроты", "издевки", сатирического гнева. О назначении комедии С. говорит:

"Свойство комедии издевкой править нрав, смешить и пользовать — прямой ее устав", а что должно быть предметом осмеяния, указано у него так:

Представь бездушного подьячего в приказе,

Судью, что не поймет, что писано в указе.

Представь мне щеголя, кто тем вздымает нос,

Что целый мыслит век о красоте волос,

Который родился, как мнит он, для амуру,

Чтобы где-нибудь к себе склонить такую ж дуру.

Представь латынщика на диспуте его,

Который не соврет без "ergo" ничего;

Представь мне гордого, раздута как лягушку,

Скупого, чтоготов в удавку за полушку.

Лучшей комедией является "Опекун", в которой тем больше желчи, что она написана по личному поводу. В главном действующем лице комедии,

ростовщике Чужехватове, выведен зять С., у которого последний имел

несчастие задолжаться. В прошении, поданном Императрице, С. так рисует

своего зятя, изображенного в лице Чужехватова: "Человек праздный,

прибыткожадный, непросвещенный и кроме часовника ничего не читавший

и кроме сребролюбия ни о Боге, ни о прямой дороге не имущий понятия;

ростовщик, он берет по десяти рублей со ста и еще по два рубля в ящик

собирает на жалованье своим людям, которых он почти никогда не кормит,

приказывая им пищу добывать самим; дров им не дает, приказывая, чтобы

они дрова сами в Москве-реке добывали, следственно приказывает он им

дрова красть. Жалости и человеколюбия в нем нет никакого, обыкновенное

наименование людям: "вы мои злодеи"... Науки он называет календарем,

стихотворство лихою болестью; воспитательный дом — непристойным

именем... Считает деньги и бьет ими слуг, и у него только 4 наказания:

четками, под бока кулаками, кошками и вечные кандалы". Мщение со

стороны зятя, узнавшего себя в Чужехвате, причинило впоследствии С.

немало горя и побудило его обратиться непосредственно к Императрице.

Густые, грубые краски, наложенные на Чужехвата, делают его личность карикатурной, что приближает пьесу скорее к сатире, чем к комедии.

В другой комедии С., "Лихоимец", повторяется мольеровский "Скупой";

в комедии "Трессотиниус" осмеивается ученый педантизм Третьяковского и Ломоносова, выведенных в лице Трессотиниуса и Бомбембиуса. Образчиком этого осмеиваемого С. педантизма является спор о букве "твердо", в котором одно из действующих лиц утверждает, "что твердо об одной ноге

правильнее, ибо у греков... оно об одной ноге, а треножное твердо есть некакий урод", а другое казуистически возражает: "Мое твердо о трех ногах и для того стоит твердо, ergo оно твердо; а твое твердо нетвердо, ergo оно не твердо; твое твердо слабое, ненадежное, а потому презрительное, гнусное, позорное, скаредное". Положительной стороной комедий и басен С. является их разговорный язык, — бойкий, живой, чуждый искусственности,

свойственной некоторым его трагедиям.

Сатирические статьи С. касаются главным образом таких распространенных в его время пороков, как лихоимство, взяточничество, ябеда, бессмысленное подражание иностранцам, затем невежество, щегольство, барская спесь. Интересны две сатирические песни С.; одна иронически оплакивает судьбу взяточника: "Саввушка грешен, Савва повешен; Больше не падки мысли на

взятки" и т. д. Другая сатирическая песня называется "Хор к превращенному свету", из которой вышла народная песня: "За морем синичка не пышно жила". В "Хоре к превращенному свету" изображается, чего плохого нет за границей из того, что имеется в России, и что там есть хорошего, чего у нас нет:

За морем подьячие честны,

За морем в подрядах не крадут

За морем почетные люди

Шеи назад не загибают;

Денег в землю за морем не прячут,

Деревень в карты там не ставят,

Людьми там не торгуют...

Как первый пример в деле издания журналов, следует указать на издававшийся С. в 1759 г. на его собственные средства журнал "Трудолюбивая Пчела". Он печатался в академической типографии в количестве 1200 экземпляров, но через год должен был прекратиться за отсутствием подписки и

вследствие столкновений с академической канцелярией. В журнале, кроме

статей и стихотворений самого С., помещались произведения Третьяковского, Дмитревского, Козицкого, Нартова, Мотониса, Полетики и др. Журнал

велся настолько интересно и содержательно, что в 1780 г., следовательно,

уже по смерти С., был вторично издан академией.

В 1762 г. произошло замечательное в истории русской печати событие. Как свидетельствует митрополит Евгений, Екатерина II, вступив на престол, "на три дня во всех московских типографиях допустила свободу

печатания".

Одним из первых этой свободой воспользовался С., представив свои замечательные для того времени соображения, во-первых, о необходимости

издания Свода Законов и, во-вторых, об учреждении государственного

совета. "Как член общества я желаю, чтобы законы исправлены

были. На что нет закона или неясен, на то сочинен бы был новый, ясный, положительный... Судьи не боги и не цари, а мы не тварь их и не подданные. Осуждать должны законы, а не они, если суд праведен; а если суд неправеден, то осуждают нас не судьи, а беззаконники... Прежде всего повели, — обращается С. к Императрице, — собрать для нового здания вещи

и основать училища готовящимся соблюдать предначертанные

премудростью твоею законы. Повели перед писцами разогнуть книгу

естественной грамматики, которой многие писцы и по имени не знают.

Повели им изображать дела ясно и мыслить обстоятельно, чтобы знало

общество, "что написано".

Представляя идеальное общество, С. говорит: "Там (существует)

Государственный Совет, которому принадлежит обозрение государственных узаконений и прочих оснований; а книга тамошних законов не более календаря". Известно, что четырьмя годами позже, в Наказе Екатерины II,

повторяется эта мысль относительно общедоступности законов: "а уложение, все законы в себе содержащее, должно быть книгою весьма употребительною и которую бы за малую цену достать можно было на подобие букваря".

Тем не менее, С. был противником освобождения крестьян. В числе лиц, которым был дан для прочтения "Наказ" еще до собрания Комиссии, был и С., который представил свои замечания. "Сделать русских крепостных людей

вольными нельзя, — писал он в этих замечаниях: — Скудные люди

ни повара, ни кучера, ни лакея иметь не будут, и будут ласкать слуг своих,

пропуская им многие бездельства, дабы не остаться без слуг и без

повинующихся им крестьян; и будет ужасное несогласие между помещиками и крестьянами, ради усмирения которых потребны многие полки;

и непрестанная будет в государстве междоусобная брань, и вместо того, что ныне помещики живут покойно в вотчинах, вотчины их превратятся

в опаснейшие им жилища... A это примечено, что помещики крестьян,

а крестьяне помещиков очень любят, а наш низкий народ никаких

благородных чувствий еще не имеет...".

Замечания С. не понравились Екатерине. На полях рукописи ее рукою

против разных мест приписаны возражения, а в заключение дана такая характеристика поэту: "Господин Сумароков хороший поэт, но слишком скоро

думает. Чтобы быть хорошим законодавцем, он связи довольной в мыслях не имеет... Изображение (т. е. воображение) в поэте работает, а связи в мыслях

понять ему тяжело...".

В мыслях "О старой и новой славе" С. говорит, что счастье народов заключается не в расширении границ, а во многом другом, между прочим, в "дешевизне нужных вещей". По этому поводу им написано политико-экономическое рассуждение "О всегдашней равности в товарах", где говорится: "Много или мало вывоза товаров, пошлина ни убавляется, ни прибавляется, и сбор государственный в казне с них равен. Много или мало сожнется в России хлеба, но люди к пропитанию своему требуют равной меры. Равна пошлина, равна мера пропитания; равна должна быть и цена во всякое время, хотя много, хотя мало вывезено товаров, или много или мало сжато хлеба. В случае неурожая помогает ли возвышение на него цены народу? Она помогает только злочестивым продавцам, обогащающимся несчастием человеческим. Зло это отвращено будет тогда, когда учредятся у нас хлебные магазины, что легко может быть в России, столь обширной и столь изобильной"...

Последние годы своей жизни С. пришлось провести в Москве, и это

обстоятельство, как это ни странно на первый взгляд, оказалось для него роковым. Здесь слава "отца русского театра", "Северного Расина" потерпела

крушение. Здесь имели успех "слезные, мещанские драмы". Кто-то

из московских чиновников перевел одну из таких драм Бомарше: "Евгения". Пьеса была поставлена и имела громадный успех. С. почувствовал себя

уязвленным в своем самолюбии, написал резкую статью по поводу падения

вкуса московской публики; среди последней образовались две партии,

причем партия С. оказалась в плачевном меньшинстве.

Характерные для С. и нравов времени перипетии этой борьбы

следующие. За разрешением литературного спора о сравнительных

достоинствах ложно-классической и "мещанской" драм С. обратился

к Вольтеру. Получив ответное письмо, C. торжествовал. "Какому-то подьячему (так он называет переводчика пьесы Бомарше), - пишет С., - препоручили превознести до небес "Евгению". Подьячий — утвердитель вкуса в Москве, конечно, скоро будет светопреставление. Но неужели Москва более поверит подьячему, нежели Вольтеру и мне?" С. всем давал читать

письмо Вольтера, думая его авторитетом изменить вкус самобытных

москвичей. Против С. составился, во главе с содержателем московского

театра Бельмонти, заговор с целью сорвать какую-либо пьесу С.

Московскому градоначальнику, графу Салтыкову, внушили мысль, что весь

большой московский свет с нетерпением ждет представления трагедии С.

Узнав о кознях против него, С. протестовал против постановки на сцену

его трагедии, но пьеса все же была поставлена. Едва поднялся занавес, как начался гул, шум, свистки. "В креслах то грызли орехи, то забегали в ложи,

чтобы пустыми рассказами умножить шум. Такой же содом кипел и вне театра: там раздавался крик кучеров и там бушевала над ними расправа конюшенная".

С. заболел и больной написал письмо Бельмонти: "Я принял сегодня

лекарство, прописанное мне врачом, который велел мне не сердиться.

Ho вы умышленно довели до моего сведения объявление о том, что мои

трагедии будут играны вопреки воле моей. Вы будете за это отвечать перед

лицом правосудия и вы расплатитесь со мною кошельком, если захочу. Вы

обманули меня и честь. Вы ее утратили, нарушив честное слово. Скажете

ли, что исполняете приказание фельдмаршала? На это отвечаю, что и он

под законами, а не свыше закона. Он первый вельможа в Москве, но он не

начальник над музами; честь ваша уже не честь. Мои трагедии — моя с

обственность. Если хотите, покажите письмо мое фельдмаршалу;

и уважаю его как знаменитого градоначальника древней столицы, а не как властелина моей музы — она не зависит от него. Итак, по месту, им

занимаемому, я его почитаю, но на поприще поэзии я ставлю себя выше его. А милостей его отнюдь не домогаюсь".

Прибегнул С. к посредничеству Императрицы, но сочувствия не встретил. Государыня ему ответила: "Вам бы следовало сообразоваться с желанием первого правительственного сановника в Москве; и если ему заблагорассудилось приказать, чтобы трагедия была играна, то надлежало его волю

исполнить беcпрекословно. Я думаю, что вы лучше всех знаете, какого

уважения достойны люди, служившие со славою и убеленные сединами.

Вот почему советую вам избегать впредь подобных пререканий. Таким

образом вы сохраните спокойствие души, необходимое для произведений вашего пера; а мне всегда приятнее будет видеть представление страстей

в ваших драмах, нежели в ваших письмах".

К крушению славы присоединилось еще унижение. Его колкие статьи

против приказных ("крапивное семя") и ябедников давно восстановили последних против него. Случай отомстить С. представился, когда он заложил свой дом и в срок не уплатил долга. Описали имущество С. и стали гнать его

из родительского дома. Он обратился за помощью к князю Потемкину. "Меня, - пишет С., - выгоняют из дома. Правда, я должен, но я извещаю

вас, что за занятые деньги я заложил табакерку, подаренную мне Императрицей Елисаветой Петровной. Ее оценили в 12000, а на мне всего долга тысяч до восьми. Ябеде не дом мой нужен, ей (ему) нужно подвергнуть меня

посмеянию и надругаться надо мною. Она (он) мстит мне. Придирки и козни ябед сводят меня и, вероятно, сведут с ума. Я человек. У меня пылали и

пылают страсти. А у гонителей моих ледяные перья приказные: им любо

будет, если я умру с голода или с холода".

Все эти невзгоды действительно повлияли самым удручающим образом на писателя; преследуемый, беззащитный, он пристрастился к спиртным

напиткам, пагубно повлиявшим на его здоровье и ускорившим его смерть.

С. был высокого мнения о роли писателя в жизни народа; современное же С. общество смотрело иначе. Даже лучшая часть этого общества допускала

лишь меценатское, а не равноправное отношение к писателю. Человек

с невысоким чином должен был, по понятиям того времени, и держать себя

соответственным образом. С. же никогда не умел подлаживаться к сильным мира сего. Он умер, добившись от современников мало уважения к себе, как писателю, но зато тем в лучшем свете вырастает его фигура в глазах

потомства. Что составляет истинную награду писателю, спрашивает С.,

и отвечает следующими словами, которые могут служить эпиграфом к его

биографии: "Утешительная надежда передать всю душу свою потомству и после смерти жить своим творением".

I. Издание собраний сочинений С.: В 1769 г. самим С. в Петербурге издано в двух книжках "Собрание стихотворений духовных, од торжественных, элегий и эклог". — "Полное собрание всех сочинений в стихах и прозе покойного действ. ст. сов... Александра Петровича Сумарокова", издано Н. Новиковым в 1787 г. в Москве. — В 1909 г. Академия Наук приступила к собранию всех материалов, касающихся С., и к изданию всех его сочинений. Издание поручено профессору Шляпкину.

II. Отдельные монографии и журнальные статьи о С.: Н. Булич, "Сумароков и современная ему критика", СПб., 1854 г. (отзывы и дополнения в статьях: Михайлова, "Библ. для Чтения", 1854 г., № 5; Галахова, "Отеч. Записки", 1854 г., № 6; Гаевского, "Журнал Мин. Народ. Просв.", 1854 г., ч. 83; А. Пыпина, "СПб. Ведом.", 1854 г., №№ 83, 84; Бестужева-Рюмина, "Моск. В