ЭКСЦЕНТРИЧНОЕ. СОЗДАНИЕ. УНИВЕРСУМА

ЭКСЦЕНТРИЧНОЕ

СОЗДАНИЕ

УНИВЕРСУМА

еклама никогда не имела бы столь внушительных достижений, если бы не антропологическая природа человека. Философское постижение человека натолкнулось на поразительный факт. Оказывается, человек — иррациональное создание. Как это возможно? Ведь он единственное творение, наделенное разумом. Если вынести за скобки человека, проблема рационального вообще утрачивает смысл. И все-таки нет оснований рассматривать человека как существо разумное, рациональное по определению.

Человек обладает необыкновенным даром. Он может вызвать в собственном воображении давно ушедшие миры. Он способен с предельным погружением войти в сферу собственных мыслей и критически воспринять их. Человек может рассуждать, познавать, оценивать. Выстраивать логически стройную последовательность умозаключений. В своей жизни люди доверятся не только инстинкту. Они могут поступать сознательно. Это поразительная, победоносная сила человека.

Тогда почему же этот самый человек во всеоружии собственного разума так легко становится поживой рекламы? Почему он не защищен от ее непритязательных интервенций? В середине XIX в. английский поэт Мартин Таппер выпустил в свет «Пословичную философию». Само название книги полемически заострено против усложненной литературы «для избранных». Поэт вознамерился «в стихах и прозе» изложить наиболее ценные мысли эпохи, не прибегая к абстрактному философскому «жаргону» и софистике. В результате его усилий на прилавках появилось уникальное по своей банальности собрание обывательской «мудрости». Однако «Пословичная философия» имела сенсационный успех: она выдержала 60 изданий и разошлась тиражом в миллион экземпляров, была переведена на французский и датский языки.

Подобные факты все чаще становились предметом горестных размышлений разных мыслителей. Английский философ, логик и экономист Дж. М. Миллъ (1806—1873) с презрением отозвался о людях, которые «предпочитают сладкую ватрушку чтению Вордсворта и Кольриджа». Датчанин С. Кьеркегор (1813—1855) сетовал на то, что ныне лишь немногие стремятся к истине. Большинство предпочитают отвернуться от суровой правды и погрузиться в стихию повседневности.

Примеры, говорящие о возрастающей профанации духовной культуры, требовали разъяснений. Почему господствующая реклама вместо «вечных истин» и художественных ценностей размножает филистерские прописи и литературные поделки? Почему массы, на которых просветители возлагали большие надежды в своих культурных программах, предпочитают «пословичную философию» подлинной, а плоские сентенции — глубокой философской рефлексии?

Чтобы ответить на эти вопросы, важно обратиться к философской антропологии, которая сделала немало головокружительных открытий. В XIX в. Ч. Дарвин (1809—1882) доказал, что человек как природное существо представляет собой завершение эволюционного развития и с этой точки зрения отличается от всех других живых созданий исключительным совершенством. Он наделен разумом, это последнее благоприобретение человека. Так, Дарвин уже на материале науки подтвердил религиозное воззрение о том, что человек есть «венец природы». Казалось бы, экспертиза науки внушительна, а философу остается только подвести теоретическую базу под это грандиозное открытие.

Но вот в том же веке рождается новая установка. Причем именно в философии. Сначала А. Шопенгауэр (1788—1860), а затем Ф. Ницше задумываются над странностью человека как живого существа. Путем чисто философского умозрения формулируется мысль о том, что человек, вероятно, выпадает из цепи природных «тварей». Он эксцентричен и вовсе не производит впечатления «венца творения». Напротив, если сделать, условно говоря, допущение, что человек — продукт природы, то ничего, кроме «халтуры природы», не получается: человек «не вписывается» в гармонию природы, он — катастрофичен.

И вот тогда вопреки научным фактам философы жизни (так называлось философское направление) выдвигают идею о том, что человек есть «еще не установившееся животное» (Ф. Ницше). Он не только не замыкает некую природную цепь, а попросту выпадает из ее звеньев. Все, что до этого оценивалось как приобретение человека, с новой точки зрения выглядело процессом его вырождения. Эти идеи радикально преобразили философскую антропологию.

Трудно вообразить, насколько мы были бы беднее в нашем столетии, если бы двумя веками раньше не родилось бы это абстрактное умозаключение.

Иррациональность человека, его эксцентричность проявляется, прежде всего, в том, что он является «дезертиром природы». О каждом живом существе на нашей планете в принципе можно сказать: оно сложилось окончательно. Животное действует так, как записано в его инстинктуальной программе: пауки безошибочно мастерят орудия лова; птицы совершают дальние перелеты без навигационных приборов; пчелы строят соты, не подозревая о необходимости предварительного архитектурного проекта.

Жесткая генетическая запрограммированность приводит к тому, что на многие поступки, которые легко совершает человек, животное просто не способно. Они не совершают преступлений, убийств, которые предваряются расчетом, выгодой. Нет в животном мире заказных убийств. Специалисты отмечают: животное не совершает подлых поступков. Хочется возразить: а львица, которая ждет в засаде антилопу? Разве это не низость? Нет же, львица — хищник, который добывает себе пропитание. Это совсем не то, что. убийство за деньги.

Нет среди животных такого понятия, как изнасилование. Не станет особь мучить или истязать свою жертву. В то же время человеческое выражение о сексе «ну прямо как звери» не во всем точно. У животных существует ритуал ухаживания. Подчас очень сложный.

Наконец, среди животных, судя по всему, есть сердечное томление, тоска.

Погибает лебедь — и его подруга складывает крылья и бросается наземь, чтобы разбиться... Волк (!), потеряв волчицу, остается вдовцом.

Лишь люди действуют по свободной программе. Многие их инстинкты природны и в то же время парадоксально неорганичны. Об этом писал И. Кант. «В крике новорожденного, — отмечал он, — звучит не жалоба, а возмущение и гневное негодование: он кричит не от боли, от недовольства, вероятно, потому что хочет двигаться и воспринимает свою неспособность к этому как скованность, лишающую его свободы». И далее философ подчеркивает: «Какова же могла быть цель природы в том, что ребенок появляется на свет с громким криком? Ведь в грубом, естественном состоянии это было бы чрезвычайно опасно для ребенка и его матери. Волк, даже кабан, привлеченный криком, могли бы, пользуясь отсутствием матери или ее слабостью после родов, сожрать его. Ни одно животное, кроме человека (в его теперешнем состоянии), не возвещает громко при появлении на свет о своем существовании, это, по-видимому, предусмотрено мудростью природы, чтобы сохранить вид».

Кант откровенно заявляет, что не знает, как это получилось. Он лишь предполагает, что в раннюю пору развития природы детеныши не кричали. Потом же, когда появилась культура, такое поведение человеческого чада оказалось возможным. Произошел, следовательно, некий природный катаклизм. Философ не допускает мысли, что человек всегда был иноприродной особью...

У животного все отправления тела и психологические реакции на окружающий мир нормальны и естественны. Оно ищет пищу или бежит от опасности. Слабая укорененность человека в природе может быть прослежена на примере любого инстинкта. Возьмем, к примеру, инстинкт потребления пищи. Животное знает меру.

Человек не только переедает. Он потребляет множество вредных продуктов. Более того, существует теория, что человек стал самим собой только благодаря потреблению того, что не следовало потреблять. Путешествия наиболее отважных людей на земле к отдаленным верховьям Амазонки, мимолетный взгляд на ритуалы Вити Габона и Заира, полевые наблюдения за пищевыми привычками впадающих в транс обезьян помогли современному этноботанику Т. Макенне создать концепцию истории сознания. Макенна привлекает обширный по охвату материал из антропологии, истории древнейших культур, ботаники, психологии, психофармакологии, культурологии и многих других областей знания. Он тщательно перерабатывает гипотезу о возможной весомой роли психоактивных веществ в истории человечества, происхождения шаманизма, мировых религий, современной техники и технологии.

Как отмечает Макенна, миф нашей культуры начинается с райского сада, с поедания плодов древа познания. Задолго до этого наши предшественники-приматы обнаружили, что некоторые растения подавляют аппетит, уменьшают боль, вызывают неожиданные вспышки энергии, усиливают иммунитет к патогенным воздействиям и стимулируют творчество. От таинственного индоевропейского культа сомы до дионисийских откровений и элевсинских мистерий греков жрецы использовали в ритуальных целях магические грибы, снадобья и травы, чтобы слиться с живой тайной природы и Бога.

Так, потребности человека не заданы всецело инстинктом. Он свободен в выборе пищи. И платит за это подчас гибелью. В целом разрушение органики человека связано, судя по всему, с разрастанием искусственных потребностей. Следовательно, культура человека не имеет четких внутренних ориентиров. Человек может двинуться к природным истокам. Но возможен и иной вариант — все больший отход от натуры, искажение потребностей, разрушение естественных истоков и связей.

Почуяв опасность, животное убегает. Иногда ничто реальное ему не грозит. Однако оно поднимается с места: мало ли по какому поводу хрустнула ветка! Человек также стремится предугадать угрозу. Однако в отличие от других созданий он может испытывать страх и абсолютно беспричинно. Более того, он способен культивировать его в себе. Очевидно, страх у него вырастает из некоей страсти. Она — нечто, к чему неодолимо тянется душа, без чего бытие неполно.

Но правомерно ли назвать страх глубинным, трудноутолимым побуждением человека? Неужели, преодолевая его, человек сам бессознательно устремляется к нему? Какие тайны человеческого естества открываются при этом? Ф. Ницше отмечал: упорядоченное общество пытается усыпить страсти. Напротив, самые сильные и злые умы стараются воспламенить эти могучие импульсы. Без них, по мнению немецкого философа, человечество не может развиваться. И едва ли не во всех цивилизациях обнаруживается специфическая философия страха. Причем люди не пытаются отогнать это переживание; они хотят изведать его в полной мере.

В патриархальных, языческих культурах существовали особые культы страха. Древние мистерии предлагали участникам испытать ужас символических событий прошлого. Так почему же люди хотели еще раз пережить то, что безвозвратно ушло? Почему они испытывали подъем (катарсис), став зрителем драмы, в которой гибнет герой и одна сцена жестокости и насилия сменяет другую?

По мнению Ницше, античного грека особо привлекал «чудовищный ужас, который охватывает человека»¹.

Затаенная тяга к страху не растворилась в архаических культуpax. Она отчетливо прослеживается и в христианстве. Не случайно, по-видимому, понятие грехопадения вызвало к жизни многочисленные варианты исторических описаний и всемирно-исторических перспектив — от «Града Божия» Августина Блаженного (354—430) до трудов современных теологов.

Христианство стремится разбудить в людях страх перед собственными прегрешениями, делая особый акцент на покаянии. Христианин буквально загипнотизирован ужасами ада, всесилием демонических сил и эсхатологическими перспективами. Райское блаженство обретает смысл только на фоне адских мучений.

Да и у многих современных мыслителей, ученых, писателей отмечается тяга к эсхатологическим темам, мотивам вселенской катастрофы и гибели человечества. Страх испытывают все живые существа. Однако трудно себе представить животное, которое намеренно пробегает мимо хищника, чтобы почувствовать повышенный адреналин. Люди намеренно предаются страху. Но что это за причуда? Какая неприродная потребность рождает столь всепроникающее влечение? Человек способен культивировать в себе страх, переживать такое состояние, когда реальной причины для беспамятства нет. Страх как фантазия, как обыкновенное состояние души — это, строго говоря, что-то неприродное...

Возьмем далее инстинкт самосохранения. У человека он в значительной степени порушен. Многие люди осознанно ищут экстремальных ситуаций, которые угрожают их жизни. Или пушкинское «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю...». Возьмем, для примера, инстинкт агрессивности. Как любое живое существо, человек готов обороняться. Однако разрушительное начало, заложенное в нем, отнюдь не исчерпывается потребностью в защите. Он терзает природу, демонстрирует разрушительные импульсы и тягу к тотальному уничтожению.

¹Ницше Ф. Рождение трагедии, или Эллинство и пессимизм // Ницше Ф. Соч.: В 2т. - М., 1990.-Т. 1. -С. 61.

Многие европейские философы и психооги писали о колоссальном уровне разрушительных тенденций, обнаруживаемых повсюду в истории, хотя чаще всего они не осознаются таковыми.

В древней архаической истории известны этнографические иллюстрации так называемых ритуальных войн. Речь идет о том, что враждующие племена вставали друг против друга, выкрикивали воинственные лозунги, потрясали оружием. Однако кровопролития не было. Но постепенно этот обычай исчез. В истории люди неоднократно пытались уничтожить целые народы, страны. Они демонстрировали национальный, религиозный фанатизм. Обнаруживали поразительную жестокость. Философы полагали, что этот синдром жестокости в человеке можно изжить, если цивилизация будет развиваться. Однако история постоянно развеивала эти иллюзии.

Фанатическое истребление всех, кто мыслит или чувствует не так, как надлежит. Костры инквизиции... Но вот австрийский писатель С. Цвейг (1881—1942) замечает: «Средневековье вряд ли можно назвать жестоким. Палач, прежде чем отрубить голову у приговоренного, просил у него прощения. Демонстрировал милосердие, угодное Богу, но топор все-таки вздымал». Такое выходило раздвоение мысли и поступка.

Фрейд все еще верил в живительную силу истории. Она, возможно, создаст более человеческие условия жизни. Потеснится и жестокость. Он еще не оценивал разрушительное как тайну. Фрейд склонялся к мысли, что деструктивное — это результат непрожитой жизни. Иначе говоря, те тенденции, которые могли бы реализоваться в реальности, оставшись без воплощения, рождают огромную энергию уничтожения. Человечество, в принципе, может спастись от гибели. Однако, возможно, пройдет тысяча лет, прежде чем человек перерастет свою дочеловеческую историю.

Итак, нужно преодолеть животность человека, заложенные в нем разрушительные природные инстинкты. Но вот последователь Фрейда Э. Фромм (1900—1980) делает поразительное открытие. Оказывается, человеку вовсе нет нужды перерастать из дочеловеческой истории. Он ни в коей мере не является разрушителем по самой своей природе. Присущая ему жестокость — это благоприобретенное явление. Именно история совратила человека, породив в нем погромные и погибельные страсти. Комплекс разрушительности не выражает человеческую природу без остатка.

Когда ученые сравнивают психику человека и животного, они приходят к выводу: человек в некотором роде аномальное существо. С первого взгляда видно — в нем нарушен какой-то баланс. Трудно представить себе природную особь, которая испытывала бы блаженство от того, что ее терзают, мучают. Конечно, можно полагать, что в природном мире есть нечто близкое «человеческому» поведению. Как тут не вспомнить бессмертного Н.А. Некрасова (1821— 1877/78):

Люди холопского звания Сущие псы иногда: Чем им сильней

наказания, Тем им милей господа.

Однако такого рода чувства обычны для определенного числа людей. Особенно это очевидно, когда видишь толпы демонстрантов с портретами жестоких тиранов былых времен.

Маленькая трагедия Д.С. Пушкина «Скупой рыцарь» завершается горьким возгласом: «Ужасный век, ужасные сердца!» И в самом деле есть от чего содрогнуться. Сын поднимает руку на отца. Угодничество заглядывает в чужие очи, вычитывая в них безжалостную волю. Люди готовы служить богатству, как «алжирский раб, как пес цепной». Страшное, не ведающее милосердия корыстолюбие. Сердце, обросшее мхом. Распад человеческого достоинства.

Какой век оказался ужасным? Тот средневековый, с турниром? Или последующий, вписавший в историю жуткие страницы первоначального капиталистического накопления? А истребление целых народов — негров, индейцев, арабов, сопутствующее колонизации? А может быть, «ужасные сердца» — это про прошлый век? Ведь это мы взметнули к небу грибовидное облако атомной бомбы. Мы довели исстрадавшуюся природу до кровоточащих ран. Это нам в глаза смотрит обнаженная женщина из документального фильма Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм». Святая прошлого века, она прикрывает груди руками перед мигом казни.

А может быть — это про нас? Про шахидок с «черным поясом», которые превращают летающие корабли в кровавое месиво тел и металла?

Стало модным морализировать по поводу каждодневной свирепости нравов. Некая молодая женщина, проходя мимо питейного заведения, зашла опохмелиться. Затем она вышла, забыв на буфетной стойке урну с прахом своей матери. Другая особа, веселясь в компании, почувствовала родовые схватки. Она удалилась в соседнюю комнату, произвела на свет дитя, выбросила его в мусоропровод и вернулась к собутыльникам. Сын, обидевшись на мать, до смерти забил ее ногами. Выродки или обыкновенные персонификации человеческого зла?

Мать, выносившая ребенка, его же и убивает. Какая тварь способна на такое? Нет ли здесь вывихов психики, упущений воспитания, грозных симптомов палачества? Первая мысль о противоестественности самого поступка. Однако разве достаточно здесь осудительного слова? Неужели тюремная кара устрашит, вразумит? Было бы легкомыслием видеть в приведенных фактах повод для причитаний, а само детоубийство оценивать как единичное отклонение от нормы. Мать надевает на младенца целлофановый пакет и терпеливо ждет, когда он задохнется. Разрушен инстинкт, на котором зиждется вся природа... Маргиналии жизни. Но ведь в самих фактах, о которых идет речь, прослеживаются и другие мотивы (несчастная любовь), социальные мотивы (нежелание воспитывать ребенка).

Может быть, именно эти факторы пересиливают инстинкт, создавая невидимую для нас драму огромного накала? Ведь разглядели же античные драматурги трагедию Медеи, которая убила своих детей, дабы показать Язону безмерную подлость его поступка... Однако если рассуждать о Медее, ее случай — иной. Героиня античной трагедии не заражена ненавистью или равнодушием к собственным отпрыскам. К чудовищному поступку она идет мучительно, исчерпав все другие человеческие ресурсы. В наши же дни детоубийство оказывается делом рутинным, повседневным, не сопряженным с трагедией духа.

Не убий... Во все времена, у всех народов убийство ближнего считалось тяжким грехом. Убийцу предавали анафеме, отлучали от церкви. Бог даровал человеку жизнь, и только он вправе отнять ее. Хотя во все времена находились женщины, поднявшие руку на своего ребенка, но ни у кого этому преступлению не было оправдания. Как это случилось, что в нашем обществе детоубийство стало явлением обыденным?

Тем, кто способен убить собственное чадо, общество вряд ли чем-нибудь может помочь. Однако разрастающийся синдром истребления жизни важно осознать. Сегодня феноменология жестокости волнует специалистов разных профилей — танатологов, психологов, психоаналитиков, культурологов, социологов и философов. Проблема, несомненно, имеет антропологические, психологические, социальные аспекты.

Известно ли вам, что среди людей есть биофилы и некрофилы? Наиболее полно эта типология представлена именно у Фромма. Биофил — определенная психологическая характеристика.

Простейшая форма этой ориентации выражается в стремлении всех живых организмов к жизни. Фромм возражает Фрейду, который полагал «инстинкт смерти» определяющим в выявлении мотивов поведения людей. По мнению американского исследователя, врожденным стремлением всех живых существ является тяга к жизни, интенсивное побуждение сохранить свое существование.

Понятие «биофил» у американского философа не тождественно характеристике жизнелюба, воссозданного, скажем, художественной литературой. Оптимизм, наслаждение жизнью — доминирующие психологические штрихи в образе Фальстафа или Дон Жуана. Био-фильство же, как оно трактовано американским исследователем, — это глубокая жизненная ориентация, которая пронизывает все существо человека. Биофил же, в отличие от некрофила, не способен к тому, чтобы «разъять» действительность, увидеть ее в одном измерении. Принимая ее целокупно, ощущая всю сложность течения жизни, он ориентирован на все, что противостоит смерти.

Черты биофила мы обнаруживаем у многих актеров, ведущих, тележурналистов. Проиллюстрируем... Анджей Вайда работает над кинофильмом «Дантон». Режиссеру, как он сам рассказывал о своем замысле, было интересно уловить момент, когда цели революции предаются забвению и начинается борьба за власть под лозунгом: революция может победить лишь в том случае, если у нее есть вождь. И вот Робеспьер, у которого тысяча неотложных государственных проблем, всю свою энергию начинает вкладывать в борьбу с Дантоном. Вайде хочется, чтобы в фильме было показано, насколько противоестественна эта игра со смертью. Итак, нужен актер на роль Дантона. Предоставим слово режиссеру: «Так или иначе, вопрос решался согласием Жерара Депардье сниматься у меня. Я видел его в театре и сказал себе: вот актер, с которым я должен работать. Это необыкновенно яркая личность, в нем просто фантастические жизненные силы. Я пригласил его на Дантона, потому что подумал: такого, как он, стоит убить на экране — сразу возникает (ощущение противоестественности происходящего».

Добавим на языке психологов. Депардье — прекрасное воплощение биофила. Режиссер обращается к нашему психологическому миру, путем тонкой персонификации он стремится оттенить неестественность событий. Неужели борьба за власть так зашоривает творцов революции, делает их ограниченными, что они перестают понимать суть происходящего? Это замысел фильма, реализованный через образ биофила.

Противоположностью биофила оказывается некрофил, тоже выражающий эксцентричность человеческой природы. Некрофил, напротив, любит смерть.

. Некрофил — антипод жизни. Его неудержимо влечет ко всему, что не растет, не меняется, ко всему механическому. Но движет его поведением не только тяга к омертвелому, а и стремление разрушить зеленеющее, жизнеспособное. Поэтому все жизненные процессы, чувства, побуждения он хотел бы опредметить, превратить в вещи. Жизнь с ее внутренней неконтролируемостью, ибо в ней нет механического устройства, пугает и даже страшит некрофила. Он скорее расстанется с жизнью, нежели с вещами, поскольку последние обладают для него наивысшей ценностью.

Так как же распознать некрофила? Э. Фромм разъясняет: некрофила влекут к себе тьма и бездна. В мифологии и в поэзии его внимание приковано к пещерам, пучинам океана, подземельям, жутким тайнам и образам слепых людей. Глубокое интимное побуждение некрофила — вернуться к ночи первоздания, или к праисторическому состоянию, к неорганическому миру. Он, как подчеркивает американский философ, в сущности, ориентирован на прошлое, а не на будущее, которое ненавистно ему и пугает его. Но жизнь никогда не является предопределенной, ее невозможно с точностью предсказать и проконтролировать. Чтобы сделать жизненное управляемым, подконтрольным, его надо умертвить...

В самом существовании некрофила заложено мучительное противоречие. Он живет, но тяготится жизнеспособным, развивается, как все биологическое, но тоскует по разрушению, ощущает богатство жизни, ее творческое начало, но глухо враждебен всякому творению. Лозунг его жизни — «Да здравствует смерть!». В сновидениях некрофилу предстают жуткие картины, насилие, гибель и омертвление... И в телевизионном зрелище ему тоже созвучны картины смерти, траура, истязаний.

Фромм выделяет людей особого склада, из которых вербуются палачи, террористы, истязатели, надсмотрщики, надзиратели. Их немало. В истории нашей страны в период репрессий постоянно создавался образ недремлющего и коварного врага. «Персонификации зла» возникают и в сегодняшней реальности. Идеологи объединения «Память» объясняют причины некоторых явлений в прошлом злыми кознями «жидов и масонов», зараженных, как они считают, некрофильскими комплексами. Именно поэтому они повсюду выискивают подтверждающую символику, подстрекают к расправе над «злодеями». Вот цитата из одного выступления: «Война уже идет, жестокая, незримая война. Если я войду к вам в дом, наплюю на пол, оскверню его, надругаюсь над вашими домашними, как вы поступите со мной? Разорвете на куски и выбросите в форточку! Доколе же терпеть нам, братья и сестры!» Расплывчатость формулировок, эмоциональная исступленность не случайны. Речь адресована лицам, которые считают себя обделенными, жаждут удовлетворения. Рациональные доводы здесь не нужны.

Плохо, когда нарушается естественный баланс жизнелюбивых и разрушительных тенденций во внутреннем мире человека. Кособочится вся психологическая структура личности. Образы зла могут отвращать, но могут притягивать. Итальянский режиссер Бернардо Бертолуччи снял фильм, в котором воспроизведен крестьянский ритуал закалывания кабана. Нет, вовсе не для того, чтобы ублажить некрофилов. Эти кадры накладывались в фильме на сцены войны во Вьетнаме. Убийство - это убийство. Жестокий, но потрясающий получился видеоклип.

На нашем экране есть замечательный мастер персонификации зла. Это народный артист РСФСР Георгий Францевич Милляр. Он играл Бабу-Ягу во всех знаменитых фильмах-сказках. Он играл и Кощея Бессмертного, и чертей, и леших, и водяных. А, кроме того, разных злодеев, причем не только мужского, но и женского пола. Будучи мастером гротеска, он всегда считал, что «чем страшней — тем лучше». Актера часто спрашивают, почему он стал играть чертей. По мнению Милляра, очеловеченные черти лучше, чем очертенелые люди. Да к тому же уродство оттеняет, подчеркивает красоту, прелесть. В Средние века, как известно, складывалась даже эстетика безобразного. И к ней обнаруживали интерес и Дюрер, и Кранах... При чем тут эстетика безобразного? При том, что каждый ребенок уже в детстве проходит через «круг людификаций». Это выражение принадлежит поэту Андрею Белому. Вспоминая свои игры в возрасте восьми-девяти лет, он, по его собственным словам, был Гераклом, Кожаным Чулком Купера, Фингалом и инженером, заведующим системой плотин в Голландии. Поэт воображал себя Суворовым, грозой ирокезов, деятелем в римском сенате.

А некрофильские персонификации? Волнуют ли они воображение зрителей? Несомненно. Но сначала о журналистке Кристин Чаббак. Она поступила на работу в филиал телевизионной компании Эй-Би-Си во Флориде. Ее обязанность состояла в том, чтобы готовить репортажи об уличных происшествиях — драках, перестрелках полицейских с бандитами, грабежах и изнасилованиях.

Директор телестанции постоянно требовал от репортеров кровавых подробностей, мотивируя это тем, что зрители в душе садисты и убийцы. И вот однажды разразилась незапланированная сенсация. Кристин прервала репортаж и обратилась к телезрителям: «В соответствии с нашим пристрастием демонстрировать пролитую кровь в ее натуральном цвете вы сейчас увидите первоклассные кадры». Она приставила к виску кольт и спустила курок. Кровавые сцены на экране не новость. Но речь-то идет не просто о чудачествах истерички, о трудно преодолимом влечения к смерти, которое, как полагает Фромм, постоянно искушает человека. Мотивы самоубийства тоже важны. Стало быть, можно говорить о специфической ситуации, когда потребность в эффектном зрелище дороже самой жизни.

Некрофильская персонификация обладает не меньшим воздействием на сознание людей, нежели иная, скажем, биофильская. Нужны доказательства? Вспомним-ка «Страдания молодого Вертера». Сколько молодых людей свели счеты с жизнью по рецепту юного романтика... А в наши дни? Ну хотя бы апокалипсические пророчества. «Существует апокалипсическая культура», — писал Томас Манн в романе «Доктор Фаустус». Если это было вчера, то тем более очевидно сегодня.

Нередко рекламные ленты рисуют картины универсальной катастрофы. Выжженная земля. Внезапно прерванные жизни. Адовы муки. И вот что примечательно — после сцен жуткой расправы некрофилов пророки предвещают идиллию. Грешники будут уничтожены, наступит миллениум — тысячелетнее царство. Но счастье немыслимо без воздаяния. Воскрешение и вкушение полных радостей невозможно без предварительного кровопускания.

Теоретики телевидения подсказывают: оказывается, можно легко использовать внутреннее смятение человека, его скрытые тревоги. Демоны, теснящиеся в бессознательном, могут быть выпущены. Надо только ощутить природу теснимых страхов и придать им желаемый облик. Почему же картины страшной мести не отпугивают зрителей, а, наоборот, согревают их сердца? К этому зрелищу, мы знаем сегодня, тянутся некрофилы...

На философском конгрессе в Монреале один канадский докладчик делал доклад о разумности человека. Ему задали вопрос «Чего больше в человеке — рационального или иррационального? Он ответил: «Пожалуй, «фифти-фифти», т.е. наполовину». Но это как раз и неверно. Человек по определению существо иррациональное. Многие миллионы лет человек пользовался только одним правым — полушарием, заведующим эмоциональной жизнью чело века. И лишь сравнительно недавно, возможно, всего несколько тысячелетий назад человек развил еще одно полушарие — левое. Иначе говоря, обрел сознание. Получается, что поведение человека в целом иррационально, но человек обладает парадоксальной способностью осознавать это и, может быть, корректировать.

Эксцентричность человека проявляется именно в том, что он по природе своей иррационален. Но, будучи таковым, обладает даром сознания. Отсюда и разорванность человеческого поведения, поразительная непоследовательность его поступков. Несомненно, обычный индивид, еще не смешавшись с толпой, тоже плохо различает грезу и действительность. Это, можно сказать, его антропологическое свойство.

Свежий пример. В идущем на британских экранах телесериале изображается жизнь обыкновенный семьи. Сценаристы предложили интересное развитие событий. У молодоженов рождается ребенок. Сколь естественно и трогательно! Однако продюсеры отвергли замысел, по крайней мере, его реализацию. Мотивы? В штате нет пока дополнительной сотрудницы... Кто же станет принимать шерстяные шапочки, которые растроганные телеманы будут посылать малютке?

Неужели человек, находясь в здравом уме, не соображает, что чадо родилось в воображении сценаристов. Косвенный ответ на этот вопрос есть у французского психолога С. Московичи. Толпа трактуется у него обобщенно. Это вовсе не только сборище на площади. Это человек у экрана, в политическом клубе, на конкурсе красоты, в избирательном марафоне... Толпа там, где есть синдром мистификации. Однако правомерен вопрос: «Где же тогда отыскать суверенного, автономного индивида?»

Литература

Губин Е., Некрасова Е. Философская антропология. — М., 2000.

Гуревич П.С. Проблема целостности человека. — М., 2004.

Гуревич П.С. Философская антропология. — М., 2001.

Страх. Страсти человеческие. — М., 1998.

Фромм Э. Психоанализ и этика. — М., 1998.

Вопросы по теме

1. Как проявляется иноприродность человека?

2. Кто такие биофилы?

3. Кто такие некрофилы?

4. Почему человек «едва ли не самое эксцентричное создание универсума»?

Тема 6

ЧЕЛОВЕК ИРРАЦИОНАЛЕН

спрашиваю свою пациентку, жив ли ее отец.

Она отвечает: «Не знаю. Он ушел из семьи, когда я была совсем маленькая».

—Но что вам известно о нем?

—По сути дела, ничего. Знаю, что он живет в Москве...

—И вы никогда не пытались разыскать его?

—Нет, а зачем? Мама прекрасно воспитала меня одна...

—Можете ли вы описать его облик по ранним детским воспоминаниям?

Он был высокий, сутулый, плотный... Похож на французского актера Депардье. У меня потом все любовники были похожи на этого француза.

Подумайте, какая поразительная раздвоенность суждений. На уровне сознания женщина сообщает мне, что она никогда не искала отца и не нуждается в нем. А на уровне подсознательного показывает, что искала отца в каждом мужчине... Отчего так? Человек -своеобразное создание...

Прежде всего, важно уяснить огромный вклад 3. Фрейда (1856-1939) в изучение человеческой природы. Когда он начинал свою исследовательскую деятельность, существовала так называемая просветительская модель человека. Фрейд во многом сохранил верность этой модели, как она сложилась в XVIII в., но, с другой стороны, и поколебал представление о человеке, существовавшее в то время. Под человеческой природой просветители понимали совокупность стойких неизменных черт, общих задатков и свойств, выражающих особенности человека как живого существа и присущ; человеку разумному во все времена независимо от биологической эволюции и исторического процесса. Раскрыть эти признаки -значит понять человеческую природу.

Просветительскую модель человека можно описать с помощью трех основных положений. Во-первых, просветители создали культ разума как основного достижения человека. Человек обладает необыкновенным даром. Он может вызвать в собственном воображении давно ушедшие миры. Он способен с предельным погружением [войти в сферу собственных мыслей и критически воспринять их. Человек может рассуждать, познавать, оценивать, выстраивать логически стройную последовательность умозаключений. Разум — огромная сила, которая помогает человеку принимать решения, осмысливать социальные процессы¹.

Традиции классического Просвещения отводили огромную роль способностям личности проявлять несомненную критическую настроенность, готовность отличать истинное знание от ложного.

Просветительская реакция на религиозное мировоззрение заключалась именно в подчеркивании и даже абсолютизации разума, в преувеличенной оценке

1Гуревич П.С. Теория и практика психоанализа. — М., 2000. — С. 121.

рационально-критических возможностей сознания как такового в борьбе против традиционных догм и идолов.

Первоначальные либерально-просветительские представления о неисчерпаемых возможностях разума были связаны с идеалом независимой и критической личности. Эпоха Просвещения породила культ «автономного человека», способного трезво и глубоко оценивать явления, идеи, нравственные поступки и их следствия. Рационализм и критицизм объявлялись универсальной характеристикой человека.

Пафос разума, знания и основанного на них прогресса выразился в идеологии Просвещения наиболее полно и отчетливо. Вневременная, внеисторически понятая, всегда тождественная себе разумность в противоположность «заблуждениям», «страстям», «таинствам» рассматривалась просветителями и как универсальное средство совершенствования общества. Прогресс осмыслялся ими как результат распространения истинных идей, которые постепенно устраняют, гадки и чудеса мира, пропитывая его светом разумности.

Ко

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒