Крылов Николай Иванович 4 страница

В группу Коваленко вошли также, став ее авангардом, 35-я гвардейская стрелковая дивизия и 169-я танковая бригада, которые двое суток назад были включены в нашу армию и сразу же оказались отрезанными от нас. Но они все-таки к нам пробились! В ночь на 24 августа мы с капитаном Велькиным из оперативного отдела встретили гвардейцев 35-й стрелковой дивизии в степи у речки Россошка. Поддерживаемая танкистами, дивизия с боем вышла на тот участок среднего обвода, куда мы рассчитывали какие-нибудь сутки тому назад вывести ее без всяких осложнений.

Прибыла дивизия "налегке": без артиллерии, которой не имела (кроме полковой), и без своих тылов, оставшихся за коридором. И это было понятно: наша дивизия пробивалась с севера на юг, а немцы в том же месте - с запада на восток, и каждый стремился задержать другого.

Та ночь показала, что отрезать от остальной армии Паулюса ее войска, оказавшиеся у Волги, труднее, чем представлялось вначале. Противник, не имея сплошного фронта, проявлял большую мобильность, быстро выдвигал на выгодные позиции артиллерию. Поэтому основные силы группы Коваленко до нас дойти не смогли. С нашей стороны содействовать им в перекрытии коридора и перехвате подкреплений, которые немцы проталкивали по нему к Волге, кроме 35-й гвардейской могли бы только два полка дивизии Казарцева. Однако за истекшие сутки она перестала быть той силой, какой ее еще считали в штабе фронта. Но об этом - немного позже.

С комдивом 35-й гвардии генерал-майором Василием Андреевичем Глазковым мне хотелось, конечно, познакомиться поближе. Однако времени на это не было, и говорили мы только о состоянии дивизии, о ближайшей боевой задаче. Кто думал, что наша короткая первая встреча станет и последней!..

Генерал Глазков доложил мне показания захваченного той же ночью пленного - насколько помню, из 76-й пехотной дивизии. Он заявил, что есть приказ взять Сталинград 25 августа.

Опять, значит, нацелились на двадцать пятое - не июля, так августа... Между первым, сорвавшимся сроком и новым прошел целый месяц. Это говорило само за себя. Но и новый срок тоже срывался. Он перестал быть реальным уже потому, что ни прорыв фашистских танков к окраине Сталинграда, ни неистовые бомбежки не вызвали смятения и паники, на которые наверняка делал ставку враг, рассчитывая за двое суток овладеть городом.

Однако если такой приказ действительно существовал, следовало ожидать, что гитлеровцы, пытаясь его выполнить, будут сегодня и завтра нажимать как только смогут. Показания пленного я немедленно переправил на армейский КП, откуда они должны были быстро дойти до командования фронта.

Глазков успел познакомить меня со своим заместителем полковником В. П. Дубянским, недавним начальником штаба воздушно-десантного корпуса, на основе которого формировалась эта дивизия. Дубянский был значительно старше комдива, он участвовал" - это, впрочем, я узнал уже после - и в гражданской войне, и в первой мировой.

А бойцы 35-й гвардейской навсегда запомнились мне такими, какими увидел их той ночью. Даже покрытые степной пылью, только что вышедшие из боя, они выглядели щеголевато. На оставленных им голубых петлицах поблескивали серебристые "птички", на поясных ремнях - десантные ножи со светлыми рукоятками. У каждого - значок парашютиста...

Их готовили к борьбе в тылу врага, к ближнему бою в самых необычных и неожиданных условиях, к большой самостоятельности, к дерзким действиям мелкими группами и в одиночку. И все это понадобилось, все пригодилось потом в Сталинграде!

Такими вот удальцами командовал и гвардии старший лейтенант Рубен Ибаррури - сын Долорес Ибаррури. В 35-й дивизии он был командиром пулеметной роты учебного батальона, действовавшего в качестве передового отряда. Под хутором Власовка южнее станции Котлубань этому подразделению пришлось принять на себя яростный натиск врага. Курсанты выстояли, отбив не одну атаку и уложив немало гитлеровцев. Старший лейтенант Ибаррури заменил в бою погибшего комбата, а затем сам был тяжело ранен. Его доставили в госпиталь, но рана оказалась смертельной...

Об этом, как, впрочем, и о том, что Рубен Ибаррури сражался, хоть и недолго, в рядах 62-й армии, я узнал не в ту же ночь, а позже, когда мне было поручено выяснить обстоятельства гибели сына Пассионарии.

Убедившись, что генерал Глазков уяснил свою новую задачу - наступать вместе с танковой бригадой в направлении Вертячего (мыслилось, что с помощью группы Коваленко армия вернет прежние позиции на внешнем обводе), я поспешил к Казарцеву. После вчерашних событий положение его полков было неясным, связь со штабом дивизии отсутствовала. Найти его помог капитан Велькин, отлично знавший местность и обладавший, как выяснилось, прекрасной интуицией.

Рано утром 24 августа мы обнаружили временный КП 87-й стрелковой дивизии, развернутый в районе хутора Ново-Алексеевский, у степной балки, почему-то называвшейся Золотой. Здесь находились полковник Александр Игнатьевич Казарцев и часть работников штаба. Однако исчерпывающе доложить о состоянии дивизии комдив не мог. И я понял - бывают такие положения! - что не могу сейчас от него этого потребовать.

Прошло немногим более суток с тех пор, как дивизии Казарцева было приказано выдвинуться к Вертячему, где готовился контрудар по неприятельскому плацдарму на левом берегу Дона. Бросок сосредоточившегося на плацдарме немецкого танкового корпуса упредил наши действия. И дивизия, снявшаяся с прежних позиций, находясь на марше в армейских тылах, оказалась на пути прорвавшихся вражеских танков. А перед тем она еще подверглась массированному налету бомбардировщиков, расчищавших путь своим танкам.

Словом, в бой ей пришлось вступить в условиях, хуже которых не придумаешь, - там, где не было никакого оборудованного рубежа, где никто не ждал появления противника. Казарцев рассказывал:

- Когда в степной дали увидели какие-то бугорки, их приняли в первый момент за копны убранного хлеба. Однако бугорки двигались, и стало ясно, что это танки, хотя и было еще непонятно, откуда они взялись. Кто-то начал их считать, досчитал до девяноста и бросил: лишний десяток уже ничего не менял.

Подразделения 87-й стрелковой приняли неравный бой, не имея времени к нему подготовиться. Люди сознавали, что этот внезапный прорыв нацелен прямо на Сталинград. Но остановить врага застигнутая на марше дивизия не могла. А на нее вновь и вновь обрушивала бомбовые удары авиация, не давая как следует окопаться, умножая потери.

По коридору, пробитому фашистскими танками, двинулась мотопехота. Противник рассек дивизию Казарцева надвое. Сколько его людей находится по ту сторону коридора, сколько пало в бою, комдив не знал. Но было уже известно, что ни артиллерии, ни 120-миллиметровых минометов дивизия больше не имеет, как и батальона связи со всеми его рациями. Тяжелые потери понесли стрелковые полки и приданный курсантский. А если бы не марш в расчлененных порядках, потери наверняка были бы еще большими.

При мне подтвердилось, что погиб, подрывая гранатами танк, командир стрелкового полка майор Зайцев. "Самый геройский полковой командир, самый грамотный!.." - сказал о нем Казарцев. Начальник штаба дивизии полковник В. Г. Янов докладывал, где и сколько собрано бойцов, наносил на карту комдива новые данные о батальонах и сводных отрядах, занявших в разных местах круговую оборону.

Комдив и начштаба были кадровыми военными, у которых длительная служба выработала умение сдерживать свои чувства при любых обстоятельствах. Но я представлял, чего стоила им эта сдержанность, когда приходилось собирать по крупицам то, что осталось от дивизии, имевшей сутки назад почти полный штатный состав.

Александр Игнатьевич Казарцев долго служил на Дальнем Востоке (там мы с ним не встречались, по в масштабах тех просторных краев были, можно сказать, соседями). Там же формировал он и эту дивизию. Полковник Казарцев уберег ее, когда фашистская авиация пыталась перехватывать следовавшие к Сталинграду железнодорожные эшелоны: выгрузил полки в Поворине и повел дальше в пешем строю, решив, что так будет надежнее. А теперь вот... Чувствовалось, он не перестает мысленно задавать себе мучительный вопрос: может быть, все-таки чего-то не учел, не предусмотрел?..

Нет, казнить себя комдиву было не за что. Выполняя приказ, он ничего от него зависящего не упустил. Только вряд ли это могло его утешить.

А в тот день нам с Казарцевым пришлось пережить еще немало горьких минут.

Наблюдатели доложили о показавшейся в степи колонне автомашин. Мы поднялись на бугор и увидели их сами. Различимые невооруженным глазом, машины шли в стороне от нас к Волге - Паулюс посылал туда подкрепления...

Казарцев смотрел, стиснув зубы. Сжимались кулаки у стоявшего рядом военкома дивизии полкового комиссара Тимофея Николаевича Антонова. У дивизии не осталось ни артиллерии, ни крупнокалиберных минометов, чтобы ударить по проходившему мимо врагу. И я, заместитель командарма, был не в состоянии немедленно помочь им, не располагал резервами, которые можно было бы быстро перебросить на этот участок, не обнажив другие.

Сколько ни испытал тяжелого за войну, мало с чем сравнишь то, чем наказала меня судьба в тот день, - своими глазами видеть, как фашисты катят по донской степи на машинах к моей родной Волге, и не иметь возможности сейчас же этому помешать.

За первой колонной грузовиков двигались следующие. Машины с солдатами сопровождались танками, прикрывались группами "мессершмиттов". Хотелось верить, что эти колонны все же кто-то задержит - до Волги и Сталинграда оставалось еще около сорока километров, а о движении немецких войск по коридору командованию фронта было известно. В этом убеждали действия нашей авиации.

Сперва мы услышали разрывы бомб и эрэсов справа, где скрылась первая колонна фашистских машин. Затем увидели, как девятка "илов" пронеслась на малой высоте над другой колонной. Бойцы и командиры, стоявшие у дивизионного КП, кричали от восторга "ура". Там, где пролетели штурмовики, все скрылось в клубах дыма и вспышках огня. Но "илам" тоже досталось, когда на них навалилось вдвое больше "мессеров"...

"Илы" прилетали еще не раз. Однако их было недостаточно, чтобы остановить переброску неприятельских подкреплений. Слишком уж мало штурмовиков имел тогда Сталинградский фронт, и требовались они, конечно, не только тут.

Я уехал от Казарцева, определив, какой рубеж он должен занять и удерживать наличными силами, установив локтевую связь с дивизией Глазкова. Между прочим, выяснилось, что Глазков и Казарцев давным-давно знакомы когда-то командовали взводами в одном полку.

Не зная точно обстановки непосредственно у Сталинграда, мы исходили, однако, из того, что пробитый противником коридор удастся в конце концов перекрыть. Ответственность за это остро сознавали не только командиры соединений, но и бойцы, которые, оказавшись отрезанными от своих частей, действовали изолированными группами и оценивали положение самостоятельно.

Не о том ли свидетельствует подвиг тридцати трех воинов 1379-го стрелкового полка 87-й дивизии?

Этот подвиг совершили шесть связистов во главе с младшим лейтенантом Г. А. Стрелковым и младшим политруком А. Г. Евтифеевым, пятнадцать полковых разведчиков под командованием замполитрука Л. И. Ковалева и двенадцать автоматчиков старшины Д. И. Пуказова. Не имея в тот момент возможности пробиться к своему полку, они заняли оборону на выгодно расположенной высотке и сделали все, чтобы фашистские танки здесь не прошли. Закрепившаяся на высотке группа бойцов имела одно-единственное противотанковое ружье.

В течение дня на этом участке пыталось прорваться до семидесяти немецких танков. Однако ни один из них не прошел. Двадцать семь танков были подбиты и сожжены гранатами, бутылками с зажигательной смесью, расчетливыми выстрелами из единственного ПТР. Кроме танков те же бойцы уничтожили около полутораста гитлеровцев.

Отрадным был и другой итог этого упорного и длительного, многократно возобновлявшегося боя: нанеся врагу весомый урон, группа наших бойцов никаких потерь не понесла. Два или три дня спустя все тридцать три защитника высоты 77,6 предстали перед своим командиром дивизии осунувшиеся, обожженные (пытаясь выбить их с позиции, гитлеровцы использовали и огнемет), но живые! Редко бывает так при подобных обстоятельствах.

Все они вскоре получили боевые награды. О подвиге тридцати трех узнала вся 62-я армия. Особую известность приобрел красноармеец Семен Калита, подорвавший три вражеских танка.

Не могу не отметить еще вот что: бой, который вели эти воины, был для них, в сущности, первой встречей с врагом лицом к лицу. Об этом я упоминаю не только для того, чтобы отдать должное полковнику Казарцеву, другим командирам и политработникам 87-й стрелковой дивизии, сумевшим подготовить своих людей к испытаниям войны.

Подвиг тридцати трех говорил о большем. Он отразил, мне кажется, самое характерное в тогдашнем состоянии духа многих тысяч бойцов нашей армии, нашего фронта: обострившееся понимание того, что за спиной у них такой рубеж, отдать который врагу просто немыслимо, и растущее сознание собственной силы.

* * *

Еще в течение нескольких дней мы надеялись, что положение на правом фланге армии, существовавшее до 23 августа, когда образовался неприятельский коридор, будет скоро восстановлено. Не сразу стала известна и численность прорвавшихся к Волге неприятельских сил.

Между тем вслед за 16-й танковой дивизией противника - авангардом корпуса фон Виттерсгейма (самого его Паулюс сместил) на восток продвинулась 60-я моторизованная дивизия. Отрезать эти вражеские войска от остальной армии Паулюса не удавалось.

Из этого не следует, что упорные контратаки группы генерала К. А. Коваленко и усилия армий, действовавших севернее - и на левом берегу Дона, и на задонских плацдармах, были напрасными. Пусть их удары по врагу не всегда могли быть хорошо подготовлены и не всегда давали желаемые результаты, но неприятельских сил они сковывали немало. Без этой поддержки 62-й армии пришлось бы еще тяжелее.

В коридоре, появившемся 23 августа, гитлеровцы сумели-таки закрепиться. И пришлось наконец признать как непреложный факт, что от остальных армий Сталинградского фронта мы оказались отрезанными.

Это повлекло за собой передачу - с 29 августа - нашей армии в состав Юго-Восточного фронта. Командующий у нас остался прежний: оба фронта продолжал возглавлять генерал-полковник А. И. Еременко. А по штабной линии начальник стал новый - генерал-майор Г. Ф. Захаров. Было известно, что штабист он опытный и занимал еще до войны высокие посты. Мы были наслышаны также о его исключительно твердом характере, жесткой требовательности. Однако резкость и вспыльчивость Г. Ф. Захарова подчас удивляли даже в той напряженной обстановке. Впрочем, общение с ним сводилось лично для меня к не столь уж частым разговорам по телефону. Многие вопросы решались с заместителем начальника штаба Н. Я. Прихидько, человеком совсем иного склада.

Командный пункт армии был перенесен из Карповки в Дубовую балку - ближе к Сталинграду.

Кажется, совсем не было у меня времени привыкнуть к степному селу, где застал управление армии и провел считанные дни, да и то урывками, наездами. Но сниматься из Карповки, хоть и не сомневался в необходимости этого, оказалось нелегко. Оперативная группа штаба уже находилась на новом КП, все свертывалось, а я мерил и мерил шагами тополевую аллейку на школьном участке, где столько передумал в первую свою ночь под Сталинградом. Было такое ощущение, будто должен еще что-то осмыслить, понять, прежде чем сяду в машину, которая увезет еще ближе к Волге - к самому последнему рубежу...

* * *

В результате образования неприятельского коридора между Доном и Волгой наш передний край, увеличившись на десятки километров и приняв Г-образную конфигурацию, прошел на севере по недавним армейским тылам на всю их глубину. Появления противника можно было ожидать также с юга - на левом фланге - или даже с востока - если бы ему удалось отрезать нас от Волги, чего тоже нельзя было исключить. А наши наличные силы не обеспечивали надежного прикрытия всех опасных участков и направлений.

К концу августа в армии числилось свыше десяти дивизий и бригад. Однако во многих из них не набралось бы людей и на один полк. Пять дивизий имели меньше чем по пятьсот штыков, а 87-я стрелковая полковника А. И. Казарцева всего двести двадцать (не считая, конечно, подразделений, оставшихся по ту сторону коридора, в полосе другой армии и другого фронта). И каждому из таких номинальных соединений, а фактически - уже совсем небольших частей, ставились ответственные боевые задачи.

399-я стрелковая дивизия полковника Н. Г. Травникова (вернее, то, что осталось от нее), державшая круговую оборону под Большой Россошкой, имела приказ не допускать прорыва противника к дороге Карповка - Воропоново. Из подразделений 112-й дивизии подполковника И. Е. Ермолкина создавались противотанковые узлы сопротивления - опять-таки с круговой обороной, потому что между ними не было сплошного фронта.

А в районе Калача, где гитлеровцам 25 августа в конце концов удалось форсировать Дон, вела тяжелые бои 20-я мотострелковая бригада полковника Петра Сысоевича Ильина. Усилить, поддержать ее мы могли лишь одним бронепоездом. Ильин и не просил подкреплений, очевидно понимая, что их послали бы ему без всяких просьб, будь на то возможность.

Участок 20-й бригады, оставлявший, как я уже говорил, впечатление высокой подготовленности к отражению вражеских ударов, действительно стал для гитлеровцев серьезной преградой. Только благодаря своему многократному численному перевесу противник смог ворваться в Калач и занять около половины города. Однако не надолго. Несмотря на то что и у Ильина потери были немалые, его поредевшие батальоны выбили фашистов из захваченных ими кварталов и вернулись на прежние позиции. Вновь и вновь разрушалась наводимая немцами переправа.

После трех дней боев за Калач гитлеровское командование вряд ли поверило бы, что его обороняют уже менее четырехсот бойцов. В это время немцы, подключившись где-то к телефонным проводам, соединявшим подразделения бригады с ее штабом, надумали вступить в переговоры с защитниками почти окруженного городка, и чей-то голос попросил позвать к аппарату "командующего группой советских войск"... А у Ильина в окопах находились не только комендантский взвод, связисты, разведчики, по и большая часть штабистов.

После перенесения армейского КП из Карповки мы на некоторое время потеряли связь с 20-й мотострелковой бригадой (в те дни связь нередко прерывалась и с другими частями). Положение в районе Калача стало неясным. Разведотдельцы склонялись к тому, что этот город - в руках противника.

И вот поздно вечером 28 августа полковника Камынина вызвали с заседания Военного совета в соседнее помещение - к рации. Вернувшись через две-три минуты, Сергей Михайлович, радостно возбужденный, произнес:

- Я разговаривал с командиром двадцатой бригады. Полковник Ильин докладывает, что по-прежнему удерживает Калач и контролирует переправу. Командный пункт Ильина на старом месте. Но людей у него, как я понял, осталось немного. Разговор не закончен. Что передать товарищу Ильину?

- Прежде всего - что весь Военный совет крепко жмет ему руку! - первым откликнулся дивизионный комиссар Гуров.

И Калач продолжал держаться. Теперь, много лет спустя, оборона старинного казачьего городка на Дону в августе сорок второго года, бои вокруг него и на его улицах, где шла борьба за каждый дом, представляются мне еще более значимыми. Они явились как бы прологом к боям в самом Сталинграде, которых мы тогда все еще надеялись избежать. Прологом в том смысле, что особая стойкость (ее хочется назвать сталинградской), возраставшая в войсках вопреки крайне неблагоприятному для нас развитию событий, стойкость, сочетавшаяся с высокой боевой активностью и сорвавшая в конечном счете все планы врага, проявилась под Калачом с очень большой силой.

Калач - ближайший к Сталинграду с запада населенный пункт городского типа, его донской форпост. Но никаких укреплений, кроме обычных полевых, там не существовало. Гитлеровцы наверняка рассчитывали овладеть Калачом с ходу и сразу же оседлать дорогу, ведущую от него к Волге. Однако простой районный центр, обороняемый малочисленной частью, оказался для врага крепким орешком, "разгрызать" который пришлось не один день.

Стойкая оборона Калача облегчила перегруппировки наших частей, позволившие, хотя и ненадолго, задержать продвижение врага на других участках. А в Сталинград тем временем переправлялись с левого берега Волги свежие стрелковые бригады - 124-я отдельная полковника С. Ф. Горохова, 149-я отдельная подполковника В. А. Болвинова...

Бригады предназначались для нашей армии. Но первые боевые задачи им ставило непосредственно командование фронта, образовавшее 28 августа Северную группу войск во главе с полковником Гороховым. Северную - потому, что эти свежие части прямо от переправы направлялись через разрушенный бомбежками и еще горящий город к Тракторному заводу, за Мечетку.

Под командованием полковника Горохова были объединены также и формирования, действовавшие там раньше, - танкисты Житнева, рабочие отряды, полк НКВД, батальон моряков. Сколачиванием оперативной группы руководил остававшийся в Сталинграде начальник автобронетанкового управления Красной Армии генерал-лейтенант Я. Н. Федоренко. Группа Горохова сразу проявила себя как боевая сила, нацеленная на активные, наступательные действия. Решительными контратаками она выбила гитлеровцев из поселков Спартановка и Рынок, оттеснив их от города на несколько километров - примерно туда, где ныне начинается плотина Волгоградской ГЭС.

Еще не приняв новые бригады, не успев познакомиться с ними, мы в штабе армии почувствовали, что на северном участке появилось крепкое, высокобоеспособное соединение, возглавляемое опытным командиром. Потом узнали, что 149-я бригада - это сибиряки, а в 124-й половина бойцов дальневосточники. Бригады были молодые, сформированы недавно, но почти весь командный состав, уже прошел школу войны. А полковник Сергей Федорович Горохов оказался бывшим начальником штаба знаменитой 99-й стрелковой дивизии, которая в июне сорок первого отбила у гитлеровцев Перемышль и затем геройски его обороняла.

За северное направление стало на время спокойнее. Но на западе и юго-западе, хотя фронт тут проходил гораздо дальше от города, обстановка после короткого, на какие-нибудь сутки, затишья, когда атаки врага приостановились, вновь стала резко осложняться. Прорыв неприятельской ударной группировки у Гавриловки и станции Тундутово - в полосе 64-й армии создал реальную угрозу и ее и нашим тылам.

30 августа последовал приказ командующего фронтом об отводе обеих армий на средний оборонительный обвод.

Решение об этом отводе расценивается теперь военными историками как запоздалое. Таким оно, наверное, и было. Сокращение фронта в сталинградской "подкове" становилось необходимым из-за недостатка сил. Для организации обороны на новом рубеже требовалось какое-то время, но теперь его в нашем распоряжении не оказалось. Противник упредил нас дальнейшими опасными вклиниваниями, и через двое суток пришлось отходить со среднего обвода на внутренний.

* * *

Много времени спустя мне стало известно, что решение об отводе войск 62-й и 64-й армий на рубежи среднего обвода первоначально принималось в Ставке Верховного Главнокомандования еще 25 августа. Причем к принятию такого решения, а затем к отмене его, или, точнее, к объявлению его необязательным, имели отношение действия нашего командарма Лопатина. Чтобы объяснить это, надо вернуться немного назад.

Когда в ночь на 25 августа я прибыл на армейский КП из дивизий Глазкова и Казарцева, Антон Иванович Лопатин молча протянул мне телеграмму, которая была послана им днем в два адреса - начальнику Генерального штаба и командующему фронтом. В телеграмме он докладывал об обстановке, сложившейся в результате прорыва противника на нашем правом фланге, и просил разрешить ему, в целях сохранения сил и техники и более выгодной группировки войск армии, отвести три дивизии левого фланга (399, 131 и 112-ю), а также 20-ю мотострелковую бригаду на рубеж Ново-Алексеевский, Синеоковский, Гавриловка, то есть на средний оборонительный обвод.

Прочитав телеграмму, я не сразу нашелся что сказать. Кажется, такой же была и первая реакция Гурова, Пожарского, Камынина, с которыми Лопатин советовался еще до того, как телеграмма была составлена.

Решиться на то, что через несколько дней стало неизбежным, тогда было еще не так просто. Уйти самим с донского рубежа? Оставить Калач, где стойко держалась бригада Ильина?.. Но нельзя было закрывать глаза на то, что теперь противник угрожает нашим войскам, остающимся у Дона, не столько с фронта, сколько с фланга, а может обойти их и с тыла. Возможна ли устойчивая оборона армии в целом, если ее правое крыло, оттесненное от Дона, останется на среднем обводе, а левое - на внешнем, донском, и резервов, чтобы надежно перекрыть разрыв между ними, по-прежнему не будет? Предложение Лопатина означало, что на центральном участке фронт приблизился бы к Сталинграду километров на тридцать. Но не означало ли оно также единственную возможность стабилизировать фронт обороны на тех рубежах, где это в сложившейся обстановке было реальным?

Поразмыслив над всем этим, я сказал командующему, что с содержанием телеграммы согласен. Его предложения представлялись разумными, дальновидными. К такому же мнению пришли Гуров, Пожарский, Камынин.

Но командующий фронтом уже ответил на просьбу об отводе нашего левого фланга отказом, потребовав продолжать активные действия по восстановлению положения на правом. В Ставке же посмотрели на дело иначе. Оттуда поступила в Сталинград утром 25 августа телеграмма (до армии она не дошла, поскольку нам и не предназначалась), где говорилось: "...Следовало бы отвести Лопатина на следующий обвод, восточнее Дона, а также и 64-ю армию, отвод надо произвести скрытно и в полном порядке, чтобы он не превратился в бегство. Надо организовать арьергарды, способные драться до смерти, чтобы дать отойти частям армий..."{2}

Тем временем до Москвы дошло донесение Лопатина, в котором излагалось решение, принятое во исполнение требований командующего фронтом о наступательных действиях правофланговыми дивизиями - 87-й и 35-й гвардейской (принятое, добавлю, еще до того, как командарм узнал из моего доклада, что от 87-й дивизии Казарцева, рассеченной прорывавшимся противником надвое, в полосе нашей армии остался один малочисленный полк).

Не знаю, могло ли это донесение быть понято как отказ от просьбы разрешить отвод левого фланга армии. Но в другой телеграмме Верховного Главнокомандующего, посланной в Сталинград в тот же день, содержались такие слова: "...утреннюю директиву об отводе 62-й и 64-й армий на восток можете считать необязательной"{3}.

Решение, таким образом, было оставлено за командованием фронта. Через сутки, в ночь на 26-е, Лопатин вновь поднял вопрос об отводе с Дона хотя бы двух дивизий - 399-й и 131-й, и уже не на средний обвод, а на промежуточный рубеж между ним и Доном. Генерал-полковник Еременко не дал "добро" и на это. По-видимому, он продолжал рассчитывать, что ожидаемый успех контрударов с севера решительно изменит обстановку.

Что конкретно дал бы более ранний отход на средний обвод, гадать не стану. А в какой обстановке в ночь на 31 августа пришлось отходить основным силам армии, читатель, думаю, уже может себе представить. Окружения между Доном и Волгой и сопряженных с ним потерь в людях и тяжелой технике большинству наших частей все же удалось избежать. Но - не всем.

Приказ об отходе касался, конечно, и бригады Ильина, продолжавшей удерживать Калач. Однако связь с Ильиным вновь прервалась, и с позиций у Дона он снялся на сутки позже, следующей ночью. Бригада и приданные ей подразделения укрепрайона имели в строю 530 человек и пять исправных орудий. Уйти из Калача им удалось незаметно для противника. А потом, в силу сложившихся обстоятельств, бригаде пришлось вести бои на промежуточных рубежах в качестве армейского отряда прикрытия. В районе Карповки полковнику Ильину были подчинены остатки других частей, и его группа вновь проявила отменную стойкость, задержав здесь вражеские танки.

Все усилия направлялись на то, чтобы закрепиться на среднем обводе, и уже возникали опасения, что не везде это удастся. И вот в этой сложнейшей обстановке было решено сделать одно, по-своему неотложное дело, не имевшее прямого отношения к боевым задачам дня.

Командарм потребовал справку о числе курсантов Орджоникидзевского училища, находящихся у нас в строю. Оказалось, что их было около ста двадцати человек.

- Ну вот что, - сказал Антон Иванович Лопатин нам с Гуровым, - хватит им воевать рядовыми. Давайте выведем сегодня же всех этих ребят из боя и прикажем начальнику училища произвести досрочный выпуск. Командиры взводов нам нужны позарез, и более подготовленных, чем эти, сейчас вряд ли получим. Да и просто в долгу мы перед ними за все, что они уже сделали.

Выпуск произвели в деревне Ежовка. Кадровики армии распределили командирское пополнение по дивизиям. Вместе с выпускниками училища звание младшего лейтенанта было присвоено сержанту Петру Болото - знаменитому уже бронебойщику, будущему Герою Советского Союза.

Ночь на 2 сентября была по-осеннему ненастной, с моросящим дождем. На нависших над степью облаках багровели отсветы дальних пожаров.

Несколько часов назад противник захватил станцию Басаргино в полосе 64-й армии, вновь создав острую угрозу ее и нашим тылам. После этого командующий фронтом и оказался вынужденным приказать обеим армиям занять оборону на внутреннем сталинградском обводе. Войска 62-й отводились на рубеж Песчанка, Алексеевка, Гумрак, Городище... Другими словами - на ближние подступы к городу.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒