![]()
|
|||||||
ПРИМЕЧАНИЯ 10 страницаТем временем издательству «Колд-Чизел» не терпелось выпустить новый сборник стихов, и Джез очень просил меня поторопиться с ним. Как обычно, мы договорились, что доход — прямо скажем, не бог весть какой — целиком пойдет в «Гоупойнт». Ни с того ни с сего Джез вдруг выдал: — Напиши мне что-нибудь эротическое. — Отвали, Джез. — Пожалуйста. Напиши о той женщине, в которую влюбился. — Ха! Я в нее не влюбился, понял, педрила? — Давай-давай. Напиши мне по-настоящему вкусное и порочное эротическое стихотворение. И по-моему, ты все же влюбился. — Ха! — снова сказал я. — Ха! ГЛАВА 24 Вообще-то, Джез прав. Мои худшие опасения оправдались. Я влюбился в Ясмин — если не по уши, то по шею. Голова, уши, нос и рот еще пытались сопротивляться. Мой рациональный ум, глухо урча и зависая, словно калькулятор на подсевшей батарейке, подсчитывал не те числа, что отображались на экране. Потому что я не желал уступать. Не желал потерпеть крах. Потому что я смертельно боялся преходящей любви, быстротечной и пламенной, этой повелительницы сонма жутких бесов. Думаете, я изъясняюсь метафорически? Как бы не так. Большинство демонов описать довольно трудно, но нет ничего проще, чем распознать и разоблачить беса преходящей любви. Когда он в тебе, ты затравлен. Запуган, задавлен, забит, замудохан. Сердцебиение учащенное, лицо красное, взгляд то напряженный, то отсутствующий или блуждающий. Ты теряешь способность рассуждать здраво, тебя захлестывают эмоции. Ты превращаешься в обезьянку, которую бес водит на прочной золотой цепочке. А потом, когда предмет твоей страсти говорит, что с него достаточно, и уходит, ты остаешься один. Как узнать, что все прошло? Ты просто знаешь. Блеск исчезает; лоск мутнеет; размытое изображение снова становится четким. Давление падает. Бес, на крыльях которого ты поднимался к сияющим вершинам, сбросил тебя вниз, как камень. А потом разверзается ад. Давным-давно я решил, что больше никогда ни за что не дамся этому бесу в лапы. С Мэнди я расстался так: просто бросил колледж, не сказав никому ни слова. Я не сообщил об этом самой Мэнди, не поставил в известность и маму — она до сих пор считает, что я благополучно закончил учебу, и я не вижу смысла ее разочаровывать; даже администрацию колледжа не уведомил. Просто собрал вещи и уехал. Поступать так было тошно, физически тошно, но я это сделал. Тем утром, когда я оставил Мэнди навсегда, меня и правда вывернуло в мусорный бак на задворках автовокзала. Я отправился в Лондон, потому что это город беженцев. Почти каждый, кто приехал сюда, бежал от какого-нибудь беса. Некоторые из нас даже знают об этом. Может быть, я обошелся с Мэнди трусливо, но зато не эгоистично. Я пытался ее спасти. Я знал, что только мой договор, моя сделка, моя подмена может уберечь ее от участи, которая постигла остальных четырех девушек. Я по-прежнему страстно любил ее, но не хотел стать орудием ее уничтожения. И все же мне не удалось одурачить беса. Одно дело — понять, что он хлопнул крыльями и улетел, и совсем другое — самому уйти прежде, чем он с тобой завяжет. Этот конкретный бес последовал за мной в Лондон и мучил меня целых три года, пока ему не надоело. Я страдал по Мэнди. Я рыдал. Я пытался разрушить свою жизнь выпивкой, наркотиками и беспутством. Но все эти три года я просыпался и засыпал, думая о Мэнди, — кто бы ни был рядом со мной и какая бы отрава ни циркулировала в моей крови. Я терзался тысячу ночей. Мой бес гарцевал на мне и жег меня пламенем. Старый Лондон — отличное место для того, чтобы сгореть. Там всегда найдется зажигательная компания. Когда бес наконец отстал от меня, я поклялся, что больше никогда не подпущу его. Чтобы держать его на расстоянии, я разработал нечто вроде ментальной йоги. Систему дисциплинированного мышления и бдительности. И она не подвела! Правда, обнаружился у нее и побочный эффект: я узрел изнанку мира, увидел бесовские силы во всей их красе; мне открылось, что они вездесущи и, как луна на приливы, влияют на каждую человеческую жизнь в столице и ее окрестностях. Оказалось, что на наших шеях сидят тысячи бесов всех видов и мастей. Тьма-тьмущая демонов, злокозненных и добронравных, роящихся и одиночек; одни из них в восторге от нас, другим на нас наплевать. И никто их не видит, за исключением посвященных. Правда о бесах потрясает тех, для кого они невидимы. Но если вы однажды заметили их, то это уже навсегда. Мысль о том, что они вечно где-то рядом, со временем могла бы стать привычной и обыденной, если бы не постоянная дисциплина, необходимая, чтобы удержать их от атаки. Я был настороже каждый день и каждый час. Когда я встретил Фэй, она мне очень понравилась — и я был уверен, что не полюблю ее. Никаких тебе криков и драк, кусания и царапанья, плача и стенаний. Я видел, что она может стать верной подругой и, если Бог даст нам детей, хорошей матерью. Но ни с ней, ни со мной тому бесу ничего не светило. Бесы хитроумны. Они входят в нашу жизнь как бы ненароком и остаются в ней до тех пор, пока мы их устраиваем, пока кормим их своими эмоциями. Это может длиться лишь несколько секунд, а может тянуться годами. Знающие люди могут поведать немало удивительного о том, как вмешательство бесов оборачивалось во благо или во зло. Я как-то встречал человека, утверждавшего, будто Христа вдохновлял именно демон, который вселился в Него в юности и покинул на кресте. Такие истории не повторяются. Но с того дня, когда я увидел, как бес вселился в Дика Феллоуза, чтобы заключить со мной сделку на сумрачном чердаке Фрайарзфилд-Лоджа, мир для меня навсегда изменился. Посвященных очень мало. Тех, с кем можно поговорить об этом, единицы. Конечно, был Фрейзер. И еще пара специалистов, которых мне удалось найти за долгие годы поисков. Большинство же оказывалось если не шарлатанами, то какими-нибудь эксцентричными чудиками, а то и вовсе помешанными. Бывало и так, что я натыкался на осведомленных людей совершенно случайно. Отличный пример — старый служака Шеймас (хотя навряд ли он старше меня). Правда, он не понимал, что видел, и безжалостные бесы ели его поедом. Я мог бы ему помочь. Я обязан был это сделать. А теперь вот Ясмин; она вся увешана бесами, но не подозревает об этом. Они снуют вокруг нее, влетая и вылетая, точно стая темных птиц в кроне дерева.
Чего я в жизни не ожидал и не хотел, так это новой встречи с Фрейзером. Всегда считал его главным виновником своих страданий по Мэнди. Да, я сам написал тот поддельный манускрипт, благодаря которому был вызван бес, но ведь первый ритуал провел именно Фрейзер, и это он развесил снимки Мэнди и четырех других девушек вокруг козлиной головы. Молодые люди помешаны на том, чтобы казаться невозмутимыми, и не зря же во все времена так часто звучит совет — если любишь кого-то, не души его в объятиях. Я неистово любил Мэнди, но так и не сказал ей об этом. Ближе всего к серьезному объяснению мы были в ту пьяную ночь среди туманных долин Йоркшира. Но я проиграл. А в итоге принес себя в жертву, чтобы защитить ее. Разве это не говорит о любви, истинной любви? Что ж, мне все-таки пришлось повидаться с Фрейзером, хоть и спустя пятнадцать с лишним лет. Я сидел в кафе в Илинге — это одно из мест, где тусуются ревностные любители коричневого риса и прочей нетрадиционной медицины, так что бесы туда даже не заглядывают. Его имя попалось мне на глаза внезапно — на доске объявлений, между уведомлением для квартиросъемщиков и афишей собрания анархистов. Некий Фрейзер участвовал в серии семинаров, организованной каким-то там «Кармическим озарением». Его семинар назывался «Как увидеть духов». От неожиданности я чуть не упал. Это мог быть только он. Таких совпадений не бывает. Я посмотрел, кто еще там участвует, кроме него. До Фрейзера шел «Холистический пульсационный массаж (средний уровень)», а после — нечто с подозрительным названием «Лечение ушными свечами». Все это происходило по субботам после обеда в местном образовательном центре для взрослых. Я оглядел кафе. Посетители сидели, глядя в свои миски с тофу, так что я незаметно сорвал этот листок и засунул его в карман. Все оставшиеся до субботы дни я не находил себе места. То собирался встретиться с Фрейзером, то передумывал. Точно иду; ни за что не пойду. Не то чтобы я боялся его самого — меня пугало то, что стояло за ним. К тому времени я уже женился на Фэй и у нас было трое маленьких детей. Я работал в молодежной организации, жил спокойно и размеренно. И тут на тебе: он заявляется сюда, мутит воду и отравляет колодцы. Наступила суббота. Меня аж трясло. Но в конце концов я решился пойти. Я специально опоздал к началу. В его классе было человек восемнадцать; слушатели сидели в три ряда на пластиковых стульях. Фрейзер светящимся маркером записывал что-то в большой перекидной блокнот, висящий на доске. Пока он стоял ко мне спиной, я пробрался внутрь и сел позади всех. Я надеялся, что он меня не заметит. Так оно и было, но лишь несколько минут, пока Фрейзер был поглощен своей речью. Как лектор он был примечателен тем, что глубокомысленно пощипывал и оглаживал подбородок, всячески избегая зрительного контакта с аудиторией. Нарядился он в черную шелковую рубаху и черные брюки на ремне с пиратской серебряной бляхой. С тех пор как я видел его в последний раз, он изрядно располнел. На пальцах его больших бледных рук поблескивали серебряные кольца с яркими камешками, и он поигрывал этими кольцами всякий раз, когда отнимал пятерню от выпяченной челюсти. Еще одно колечко было продето сквозь левую бровь. Я обратил внимание на то, что он слегка заикается. Не человек, а комок нервов. Я не ожидал, что он меня узнает. Во-первых, я отпустил аккуратную бородку и усики (сейчас над ними принято вовсю потешаться, но тогда они были в моде). Более того, на голову я натянул вязаную шапочку, а для верности надел темные очки. И все же, как я ни маскировался, Фрейзер меня вычислил. Он увлеченно расписывал некий эзотерический процесс ментальной подготовки, как вдруг взглянул прямо на меня и остолбенел. Замер, выпучив глаза. Пауза так затянулась, что некоторые из его студентов начали покашливать и ерзать на стульях. Несомненно, он был докой в преподавании, потому что умудрился возобновить занятие, продолжив с того же места, где остановился. Следующий час Фрейзер нес вздор, отлично понимая, что я сижу здесь и знаю, что это вздор; и все же, верный своему учению, он не изменил ни одному из его недостатков. Не знаю, с какой стати это называется семинаром. Обычная лекция, а в конце пятнадцать минут на вопросы и ответы. Дама, у которой из прически торчали палочки для еды, спросила, не думает ли Фрейзер, что нужно обратиться за помощью к спиритуалистской церкви; пылкий юноша с плохой кожей задал вопрос о каббалистическом древе жизни, но продолжал вещать, пока сам себе не ответил; ну и так далее. Все закончилось, но двое или трое, включая даму с палочками для еды, задержались, чтобы расспросить Фрейзера еще о чем-то. Я отошел к двери и стал ждать, когда они очистят помещение. Наконец все ушли, а Фрейзер принялся собирать свои бумаги; на меня он даже не взглянул. Я, скрестив руки, терпеливо ждал возле двери. Внезапно он направился ко мне. Я почему-то решил, что он намерен быстренько прошмыгнуть мимо, но ошибся. Он остановился прямо передо мной. — Сюрприз, — сказал он. Я кивнул. — И много ты на этом зарабатываешь? — На хлеб с маслом хватает, — хмыкнул он. — Не думал, что ты узнаешь меня. — Я б и не узнал, — сказал он, кивая в сторону. — Твой бес попался на глаза. — О! И много их ко мне прицепилось? Он оглядел комнату: — Только один, насколько я вижу. — Ладно. Просто проверил. — Вечно ты меня проверяешь, Уильям. Постоянно. — Выпьем по рюмашке, — предложил я, — в память о прошлом? Он забрал из гардероба пальто и шляпу. Пальто — длинный кожаный тренч черного цвета. Шляпа — тоже черная, фетровая, с белой лентой. По-моему, он выглядел как законченный придурок, и, когда мы переходили улицу, я так ему и сказал: — А что это у тебя за хеллоуинский прикид? Он остановился прямо посреди мостовой: — Блин, тебе что, непременно нужно оскорбить? — Да ладно тебе, Фрейзер, сойди с дороги. А то еще задавят, и что мне потом с тобой делать? Всю дорогу до паба «Красный лев», что напротив киностудии, Фрейзер дулся и, только переступив порог, заявил: — Так и быть, полагаюсь на твой выбор. На самом деле я этот паб не выбирал. Это была всего лишь ближайшая открытая забегаловка, о чем я и сообщил Фрейзеру. — Иногда они сами нас выбирают, не так ли? В ответ он посмотрел на меня как на отпетого негодяя. А ведь я сказал чистую правду. Это место кишело бесами. Даже так: кишмя кишело. И фотографии мертвых комедиантов ничуть не помогали. Кто, по-вашему, придумывает все эти комедии? Определенно не счастливчики, верно? — Можем пойти в «Дрэйтон», — сказал Фрейзер. — Там на кухне работал Хо Ши Мин. Я сказал ему, что на Хо Ши Мина мне насрать. Заказал бокал красного вина, а он — пинту «Фуллерза». Кто-то в дальней части паба отпустил грубую шуточку насчет его шляпы, и Фрейзер ее снял. Он выпил полпинты, прежде чем спросил, брызжа слюной: — Какого хрена ты не отвечал на мои записки? Я писал, писал, писал! А ты ни разу не ответил. — Это было давным-давно, — сказал я, отряхивая от его слюней лацкан пиджака. — А куда ты подевался? Никому ни звука — и пропал, а? Весь колледж гудел: где же он, куда исчез Уильям Хини? — Ну… — Ты даже этой Мэнди ничего не сказал, а? Нет ведь? «Этой Мэнди», ну надо же. — Не сказал. — Ты разбил ей сердце. Ты это знаешь, да? Она не могла поверить, что ты ее так жестоко кинул. Уверен, ты и представить не можешь, каково ей пришлось. — Могу. — Ладно, не слишком-то радуйся. Будь уверен, она мигом нашла тебе замену. Как тут не вспомнить, почему я когда-то разбил ему нос. — Дик Феллоуз тебе что-нибудь говорил? — Нет. А что? Я не снизошел до ответа. Вместо этого я растолковал ему всю историю: дескать, я был вынужден бросить колледж, потому что все это было для меня слишком сложно и я боялся рехнуться. Не знаю, клюнул ли Фрейзер на эту лесть. Он немного похвастался тем, каких трудов ему стоило получить диплом. О том, что случилось на чердаке Фрайарзфилд-Лоджа, он не упомянул даже мельком. Мы заказали еще выпивки. Потом он снова начал причитать насчет Мэнди, и я сам не заметил, как схлестнулся с ним во второй раз: — Слушай, Фрейзер, уж тебе ли не знать, почему я смылся. Ты ведь в курсе, что произошло с теми девушками. Уж кто-кто, а ты в курсе. Его лицо стало пунцовым как свекла. На губах запузырились клочья пены. Он грохнул бокалом о стол. Пиво едва не перелилось через край. — Так то-то же и оно! В том-то все и дело! — Да в чем же? Теперь чуть ли не все выпивохи в пабе внимательно смотрели на нас. Фрейзер, казалось, этого не замечал. — Я же только и делал, что писал тебе об этом. Во всех своих записках, на которые ты плевать хотел! — А что там было? О чем ты мне писал? И когда Фрейзер наконец пересказал мне, что было в тех записках, я чуть не грохнулся со стула. ГЛАВА 25 Мы с Вэл возились в офисе с бумагами, готовясь к ежегодному общему собранию нашей организации, и тут ко мне неожиданно пожаловал Моррисон (для вас — коммандер столичной полиции Моррисон, для меня — просто Тони). Признаться, я никогда не знаю, как к нему обращаться: коммандер Моррисон или Тони, как предпочитает он сам. Все зависит от того, что на нем надето: штатское или впечатляющая сержевая форма с серебряным эполетом со скрещенными жезлами в лавровом венке. Когда я поднял глаза от стола, Тони стоял в дверях при полном параде. Я почувствовал легкий укол вины (как всегда, когда на меня смотрит полицейский, даже если я ничего плохого не натворил). — Кофейку не найдется? — спросил он. Вэл тут же метнулась на кухню. Она чуть ли не в реверансе приседает перед любым представителем власти. — Тони! Какими судьбами? — Да так, проходил мимо. Я ненадолго — мой водитель на двойной желтой линии. — Берегись, полицейские здесь блюдут как одержимые. Присядешь? Коммандер Моррисон действительно иногда к нам заскакивает. Он один из наших ценнейших кадров. Содействовал с учреждением фондов помощи малолетним угонщикам, сбежавшим из дома детям и одиноким мамашам, не жалея ни своего личного времени, ни служебного. Мы с ним отлично ладим. Правда, он то и дело пытается приобщить меня к гольфу, но если не брать в расчет эту мелочь, он и впрямь хороший парень. — Давай устроимся в комнате для заседаний, а? После этих слов Тони я понял, что он не просто так заскочил. Он хочет сказать мне что-то не предназначенное для ушей Вэл. Я встал из-за стола, чтобы пройти в комнату для заседаний, как вдруг зазвонил телефон. Вэл подняла трубку, затем прикрыла рукой микрофон. «МВД», — сказала она одними губами. — Ничего, если я подойду? — спросил я Тони. — Конечно. Меня приглашали возглавить какой-то новый комитет. Новейшие подсчеты показали, что в стране примерно сто тридцать тысяч бездомных детей. Меня так и подмывало сказать: почему бы вам, черт возьми, не послать к чертям весь этот чертов комитет и не потратить эту чертову тучу денег на строительство нескольких пунктов экстренной помощи и приютов? Разумеется, на самом деле я ответил: «Да, я согласен». — Сколько-сколько бездомных детей? — спросил Тони, когда я назвал ему причину звонка. — Что ж, могу в это поверить. — Две тысячи седьмой год на дворе, — сказал я. — Не тысяча восемьсот седьмой. — Да уж. Он снял фуражку и надул щеки. Похоже, ему не очень-то хотелось обсуждать количество бездомных. Лицо у Тони чрезвычайно бледное, а волосы на лбу растут «вдовьим клином». Сравнение с вампиром, сами понимаете, так и вертится на языке — даже и не знаю, как с этим искушением справляются его подчиненные. Но внешнее сходство с ожившим покойником искупает по-настоящему теплая улыбка. Вэл принесла ему кофе. Она отлично помнит, как он любит — без молока и два сахара, — а он не упускает случая заметить: «Сладкий, как грех, черный, как смерть». Он с нею флиртует. Ей это нравится. Пока они разыгрывали эту сценку, я благодушно улыбался, а когда дверь за Вэл закрылась, Тони перешел к цели визита. — Уильям, твое имя всплыло в самом неожиданном месте. — Серьезно? «Вот оно, — подумал я. — Книги. Нас прищучили. Вот что значили эти расспросы». — Да. В неожиданном месте. — И что же это за место такое? — Слушай, я пришел как друг, а не как легавый, ясно? — Что я наделал? Я все подпишу. Кажется, он оценил шутку. — Ничего такого. Но расследование привело ко мне. Ради тебя я готов на многое, Уильям, ты же знаешь. Это так. Но сначала я хочу послушать, что ты мне расскажешь. — А именно? — Тот случай с террористом. У дворца. — Шеймас? Он не террорист. Он отчаявшийся старый вояка. У него ум совсем зашел за разум. — Бомба есть бомба. Но не это главное. Важно другое: ты солгал следователю насчет того, что этот старый вояка дал тебе. — Верно, я солгал. — Зачем? Зачем ты это сделал? Я посмотрел ему в глаза: — Тони, я понятия не имею, зачем я солгал. Слушай, вот как было дело: в тот вечер я оказался там из-за «Гоупойнта»… — Эти гоупойнтовцы как кость в горле. Пора бы кому-нибудь приструнить их… — Он сунул мне этот… платок, а я… ну, я не знаю… я просто хотел как-то защитить старика от этого мира. Глупо. Я не могу объяснить. Тони задумчиво кивнул. Обычно его карие глаза полны сочувствия, но сейчас под их пристальным взглядом мне стало неуютно. Он снова и снова шкрябал дном чашки по блюдцу, словно пытался избавиться от повисшей капли кофе. — Ясно. — Наконец он сделал глоток. Его кадык заходил вверх-вниз. Он поставил чашку и откинулся на спинку стула. — Но зачем же так, Уильям? Зачем обманывать детектива, который пришел к тебе домой? Что я мог ему сказать? Сказать правду не получалось, как тонко ее ни подавай. «Ну, — мог бы сказать я, — дело в следующем: я солгал насчет Шеймаса, потому что он один из немногих людей, которые, как и я, способны видеть бесов; мне хотелось знать, что он об этом думал, так что я оставил себе платок, потому что в нем была тетрадь, о которой вам, между прочим, вообще ничего не известно. Понимаешь? Все очень просто. Забудь об этом; я даже сыграю с тобой в гольф». Вот то-то и оно. Я знаю Тони больше семи лет. И ни разу за все годы нашей дружбы не упоминал о бесах и тому подобных вещах — по очевидным причинам. Конечно, попробовать можно было. За время службы в полиции он, ясное дело, вдоволь наслушался невероятных историй, но по большому счету я уверен, что для его опытных ушей все это прозвучало бы самую малость сомнительно. Даже если это правда. — Тони, я не могу объяснить. Знаю, я кретин. Наверное, у меня какой-то комплекс вины, но, когда меня допрашивает полицейский, я не могу не темнить, не отпираться, не… — Врать. — Проклятье, я знаю, что ты на меня сердишься. Прости, но я правда не могу объяснить. Так уж вышло. Пришли своего человека еще раз, и я все ему расскажу. — Это не мой человек. Он не имеет ко мне никакого отношения. Просто компьютер отдела СО-тринадцать связал твое имя с моим. Поэтому они обратились ко мне и спросили, могу ли я за тебя поручиться. — А ты? — Поручился. Но раз ты начал с вранья, картинка рисуется скверная, так ведь? — Да уж. — Они считают, что там было что-то еще, понимаешь? — сказал коммандер Моррисон, вставая, чтобы уйти, и пристраивая на голове фуражку. — Это ведь не так, правда? — Правда, — сказал я. — Можешь передать им, что Шеймас был именно таким, каким казался. — Я хотел добавить, что это относится и ко мне, но передумал, чтобы снова не врать. Я проводил его до лифта. В сущности, если бы полиция раскрыла наши букинистические махинации, пережить это было бы гораздо легче, чем быть пойманным на вранье. Мы обменялись рукопожатием, и Тони пообещал, что, скорее всего, больше меня беспокоить не станут. Когда дверь лифта закрывалась, он ткнул в меня пальцем и сказал: «Может, надумаешь сыграть партию в гольф?» Когда я вернулся в кабинет, меня трясло. Я вытер платком лоб. — С тобой все в порядке? — спросила Вэл. — Нет, — ответил я. — Нет. В тот вечер я задержался в офисе — нужно было закончить с документами для общего собрания. Зато, вернувшись домой, я увидел на кухне Штына, сидящего за столом с чашкой чая в руках. Сара и Мо были с ним и, судя по их лицам, включили режим психотерапии. Штын совсем расклеился. Седая трехдневная борода, глаза налиты кровью. Какая-то кровь на ухе. Одежда провоняла пивом и табаком. Он мог бы и не говорить мне, что стряслось, но все же сказал: — Люси опять меня бросила. Стоит ли уточнять, что готовых подделок он не принес. — Тебе бы взять эту Люси, — сказал я, — и дать ей под зад коленом. — Папа! — воскликнула Сара. Мо откинулся на стуле и смотрел на меня во все глаза. — Да, именно это я и хотел сказать. Она только и делает, что бросает тебя, Штын, и я бы на твоем месте уже был сыт по горло. Серьезно, давно пора показать ей, где раки зимуют. — Но я люблю ее, — проныл Штын. Похоже, от выпитого чая его развезло еще больше. — Я люблю эту деваху! — Не слушайте моего папу, — сказала Сара. — Он тот еще эксперт. Штын не без труда встал со стула и, слегка покачиваясь, направился ко мне. — Да, но твоего папашу я тоже люблю. — Он заключил меня в медвежьи объятия. — Намедни-то я вас подвел, сам знаю. Надо было мне того… туда. Джез-то, он как? — В порядке. — Он точно в порядке, да? Джез-то наш? Не злится на меня? — Никто на тебя не злится, Штын. — Люси злится. А Джез в порядке, правда? Как он? — У него все хорошо. Штын, сядь. Допивай чай. — Я ж ведь того… и его люблю. Вас обоих. Тебя и Джеза. Ты ж знаешь. — Слушай, ты можешь сесть, а? — Я ее почти закончил, понял? Ту книжку. Почти готово. «Ага, — подумал я. — Как же!» — Поговорим об этом завтра, Штын. — Закончил. Почти. — Завтра. Мне наконец-то удалось высвободиться из Штыновых медвежьих объятий и, ловко извернувшись, усадить его на стул. Слезы катились по его щекам и скапливались в куцей бороде. Он достал из кармана самый замызганный носовой платок в мире, приложил его к носу и выпустил три чудовищно мощных заряда. Увидев, как он сморкается в эту грязную ветошь, Сара и Мо захихикали — уж и не знаю почему. И как бы я ни кипел из-за очередной задержки с подделками, это зрелище проняло и меня. Мы изо всех сил пытались не показать, что давимся от смеха, но он все-таки заметил. Одно за другим он изучил наши лица. — К черту, — сказал он. — Пойду домой, раз надо мной тут смеются. — Никуда ты не пойдешь, — сказал я. — Ты остаешься здесь. Он ринулся к двери. Пришлось применить силу и втолковать ему, что мы смеялись не над ним, а над его затрапезным платком. Он немного смягчился. Я сказал, что он может переночевать у меня, и попросил Мо налить ему ванну, но, пока вода набиралась, он заснул на кушетке в гостиной. Я снял с него ботинки, укрыл его одеялом, и мы втроем переместились обратно на кухню. Сара приготовила соус чили. Пока мы ели, я рассказывал им о Штыне и Люси и о том, какой он великий, но непризнанный художник. — Он говорит, что за ним повсюду кто-то ходит, — сказал Мо. — Он это сегодня сказал? — Да. Мне кажется, он из-за этого к вам и пришел. Но к тому времени, как вы появились, у него это вылетело из головы. Я оставил детей одних и лег. Денек выдался трудным, и я довольно быстро погрузился в сон. Но примерно в два часа ночи кто-то меня растолкал. Это был Штын. — В чем дело, Штын? Что случилось? — Прости, что разбудил, — прошептал он. — Мне как-то нехорошо. — Тошнит? — Нет. Это все та комната внизу. Ну, где я сплю на диване. То и дело мерещится, будто там еще кто-то есть. Три раза включал свет — вроде бы нет никого. А потом еще раз включил-выключил — и такое чувство, словно кто-то за мной подглядывает. — Сейчас спущусь. Я накинул халат, и мы вместе спустились по лестнице. Зашли на кухню, и я поставил кипятиться молоко для какао. По старой привычке — еще с тех времен, когда дети были маленькими и не давали мне спать. Я включил настенную лампу, и мы говорили тихо, чтобы не разбудить Сару и Мо. — Я тебя уже достал, дружище. Пойду-ка я лучше домой. — Никуда ты не пойдешь. Оставайся здесь сколько душе угодно. — Не понимаю, что это за хрень. Может, конечно, не фиг было столько пить и ширяться все эти годы? Оно как бы выжидает, пока я не начну засыпать, а потом этак шелохнется. Говорю тебе, у меня от этого мурашки по коже. Прям наизнанку выворачивает. — На, выпей какао. — Как насчет плеснуть в него чуток рома? — Тебе это ни к чему, Штын, поверь мне. Он недовольно заворчал, что его заставляют пить шоколадное молоко. Я же, притворившись, что мне надо в туалет, вышел в коридор. На самом деле я хотел проверить гостиную. Я толкнул дверь. Комната была погружена во тьму. Я прислушался. Тишина. Тогда, просто для очистки совести, я включил торшер. То, что я увидел, заставило меня отпрянуть. Не важно, как часто ты на них натыкаешься, все равно каждый раз это как удар в живот. То был бес. Обычно их можно разглядеть не при всяком освещении, но сейчас я даже при свете торшера видел, как он оползает в углу напротив книжного шкафа. Вид у него был отчаянно-несчастный; прикрыв морду лапами, он смотрел на меня в щель между пальцами — и ждал. Я попятился в коридор и закрыл дверь. Сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя, и вернулся на кухню. — Все путем? — спросил Штын. — Отлично. Сейчас только сбегаю наверх на минутку. Я должен был проверить Сару и Мо. Бывает, за одним демоном увязывается целая компания. Это как низкоуровневый вирус. Я открыл дверь в спальню. Из окна падало достаточно света, чтобы увидеть спящих ребят и оглядеть комнату, но после того, что случилось внизу, я был настороже и на всякий случай включил лампу. Сара пошевелилась во сне; Мо крепко спал. Ничто не проникло сюда. Ничто их не преследовало. Я успокоился. Не то чтобы я ожидал иного, но мне нужно было убедиться, что бес из гостиной явился сюда на Штыне. Саре и Мо, лежавшим лицом к лицу, ничего не угрожало. Они мирно посапывали во сне, охраняя друг друга своим дыханием. Они напомнили мне Мэнди и меня, когда нам было столько же, сколько им теперь. Их жизнь только приближалась к зениту. Они еще не знали падений. Глядя на их невинность, хотелось улыбаться и плакать. Я вернулся на кухню: — Слушай, у меня еще есть чулан. Если тебе неудобно в гостиной, можешь устроиться там. — Нет, я в норме. Должно быть, приснилось. Просто никак не могу очухаться. — Ну как скажешь. Я-то знал: не имеет никакого значения, где Штын ляжет. Какую бы комнату он ни выбрал, эта тварь появится там вслед за ним. Бесы ждут тебя сколько потребуется и уходят, когда сами захотят. Вот и все, что они делают. Та дрянь, которую я увидел в гостиной, мне совсем не понравилась, но я по горькому опыту знал, что ничего не могу с этим поделать. Ни-че-го. ГЛАВА 26
|
|||||||
|