Сомнение. Гнездо. Маяк Авалона

Сомнение

Майред Уайтон, 2 курс

(задание по введению в сомнение)

После обеда Кай, по своему обыкновению, сидел с удочкой на перилах моста, хотя многие сказали бы, что удочку он приносил просто так, а на деле болтал над водой ногами, пугал стрекоз и лодырничал. Может, именно в силу своей незанятости он успел углядеть на дороге Дэл, бросить удилище, спрыгнуть на доски и перехватить её. Дэл бегала быстро. А когда бывала в ярости – так и ещё быстрее.

- Стой, - сказал Кай.

В первый раз даже ухом не повела: врезалась так, что чуть не смела. Ростом Дэл была совсем не велика, но лоб. Руки и плечи у неё были куда твёрже, чем хотелось бы Каю.

От гнева – ну и, конечно, от боли в ушибленном подбородке – он закричал на неё со всей силы:

- Дэлуин, дочь Бетан, а ну-ка угомонись!

Он слышал: так на Дэл обычно кричит её мать. И, хотя голос у него, конечно, оказался слабоват, на сей раз Дэл его услышала. Мотнула головой, снова наподдала ему макушкой в подбородок и бормотнула в шерстяную куртку:

- Пусти.

- Не пущу, -ответил он.

Нрав у неё с детства был горячий – даже покруче отцовского, говорили те, кто близко знал покойного Мелвина. Разъярённая Дэл могла и мальчишке наподдать, даже если тот старше. – хоть кулаком, хоть с разбегу, головой, всем телом. И Кай ловил, держал, успокаивал, когда мог, потому что знал. Как горько ей бывает потом извиняться.

Именно поэтому он сейчас со всей твёрдостью сказал:

- Не пущу.

- Пусти! – приказала она. – Я его убью сейчас.

Стоило ей произнести больше одного слова зараз, Кай понял, что она плачет. И очень, очень глубоко и горестно вздохнул.

- Так, - сказал он ей, - никого не надо убивать. Садись вот сюда, расскажи толком, что опять случилось-то?

Он уже примерно знал, что именно случилось.

- Не сяду, - заявила Дэлуин и вытерла нос кулаком. – Не сяду!.. Он опять, понимаешь?.. Сказали… Рослин там плачет…

- Ну, мало ли отчего… - взорвался Кай; вовремя спохватился: - Мало ли отчего люди плачут! Откуда ты взяла, что это именно он виноват?!

- А потому! – огрызнулась Дэл. Опомнилась, ладошкой захлопнула себе рот, потом подозрительно покосилась на Кая. – Она сказала, что к нему пойдёт. На скалы. Только ты смотри, никому, понял?!

Вообще, Рослин Хогг плакала буквально от чего угодно: прыщ вскочил на носу, мать заставила убирать в доме, не пустили гулять, любимое платье испачкалось. Особенно часто – если кто-то сказал, что другая девушка красивее. Ну и, конечно, был ещё Бринмор, сын Бледри.

- Понимаешь, - сказала Каю Дэл, - он как будто нарочно смеётся над ней! А с ней нельзя так. Нельзя, понятно?

- Почему это вдруг нельзя? – возразил Кай. Представил, что кому-то вдруг пришло бы в голову высказать подобное его отцу, и добавил с горечью: - Всем можно, а ему одному – нельзя…

- Потому что, - горячо воскликнула Дэл, - она такая красивая! А ещё она его любит. По-настоящему! И страдает.

- И за что его любить, спрашивается? Если он только и делает, что обижает её.

Дэл глянула хмуро. Потом сказала:

- Не знаю.

- Ну, вот пойди и спроси её, - резонно предложил он, - прежде чем кулаками махать.

Дэлуин неожиданно сникла, как будто сдулась вся, и плюхнулась рядом с ним на доски.

- Спрашивала, - сообщила безрадостно.

- И что?

- Плачет, - призналась. – И говорит, что я права.

Кай вздохнул.

- Ну, а потом?

- А потом он опять её на скалы зовёт, - рыкнула Дэл и от души треснула каблуком по настилу. Поднялась золотистая древесная пыль, почти такая же светлая, как её косы. – Вот придурок!..

- А своей головы у неё что, нет? Это в который уже раз?

- В третий…

- А если он в четвёртый её позовёт – что ты делать будешь?

Отвернулась, уткнулась носом в согнутые колени.

- Не знаю.

- Зато я знаю, - в раздражении бросил он. – Только расстраиваться потом будешь.

Выше моста смотреть было совсем неудобно: бледное, затуманенное солнце висело прямо над верховьями реки. И из-за него не видно было ни лесистых берегов, ни скал. Дэлуин таращилась туда усердно, то и дело моргала и вытирала глаза рукой. Так же, не глядя, буркнула в сторону реки:

- Ну, и что ж мне делать?

Он глянул на неё искоса, поверх воротника.

- Правду сказать?

Обернулась:

- Ну конечно!

- Я бы ничего не делал.

- Это как?..

- А вот так. Сами пусть разбираются.

- Я так не могу, - вздохнула она. – Рослин моя подруга.

- Вот и целуйся с ней тогда вместо Бринмора, - припечатал Кай. – Или слушай, как она ноет. Сильно это помогает?

Она снов уставилась на реку. Поразмыслив, спросила:

- И что я ей скажу?

- Когда?

- Ну, когда приду.

Кай пожал плечами.

- Ничего не говори.

- Совсем, что ли, не разговаривать с ней теперь? Я не могу.

- Ну, раз не можешь… - он тоже сощурился на реку. – Тогда не ходи туда. Пока что. Давай тут посидим.

Дэл дёрнула плечом.

- Вечером всё равно домой надо.

- А к вечеру твоя Рослин и сама успокоится.

Дэл поёрзала на досках, потом встала, отряхнула юбку и влезла на перила. Кай устроился рядом, отпихнув подальше удилище. Вода звенела и шелестела под мостом. Вскоре стало холодать, и Кай отдал Дэл свою шерстяную куртку.

Когда он пошёл провожать её домой, ночь в деревне горела незнакомым оранжевым огнём. Кто-то выл в отдалении, кто-то что-то отрывисто выкрикивал. Дэл дёрнулась из рук Кая.

- Пожар там, что ли…

- Да не толкал я её! – орал охрипший Бринмор. Вокруг него, за кольцом огней, вставали раскалённые лица-маски. – Она сам прыгнула! Сама!! Да что я, зверь какой?! Да она уже ревела, когда я пришёл! При чём тут я-то?! Её не поймёшь! То любит больше жизни, то отцу пожалуется!.. А потом взяла – и туда… вниз…

Дэл успела обогнать Кая всего на несколько шагов. Когда он с нею поравнялся, она стояла вся твёрдая, как закостеневшая. Только Каева куртка, которую он накинул ей на плечи, оставалась мягкой и тёплой.

Гнездо

Майред Уайтон, 2 курс

(задание по языкам зверей и птиц)

Он так и не понял, куда девалась та яркая цветная букашка. Только что она сидела на камне и дразнила его своими крылышками, а когда он изловчился, собрался в комок, а потом прыгнул за ней, - всё, как учила его мама – всё неожиданно пропало: и камень, и солнце, и золотые травяные головки, и быстрые тени над головой.

И даже мама.

Здесь, внизу, было тесно и холодно; он чуял воду, и мох, и плесень, и улиток, и мокриц, и влажную землю; нюхал каждую щель, каждую дырочку, и копал, отгребая клочки всеми четырьмя лапами, в надежде, что по ту сторону окажется выход. Скоро у него занылм лапы, а выхода не нашлось. Хуже того: пока копал, он сам весь пропах прелым и мшистым запахом, чужим и незнакомым, который совсем перекрыл запах мамы. И остаться без этого запаха показалось ему куда хуже, чем без света, и без еды, и без цветных букашек; показалось, это как будто остаться совершенно одному. Нестерпимо захотелось поднять мордочку и завыть. Он угнездился среди мелких камушков на дне и уже совсем было собрался начать, но потом услышал звук – и сразу расхотелось.

Звук был мягкий, негромкий, вкрадчивый; он уже слышал его раньше однажды. Немного похожий на ветер в сухой траве, на который он поначалу хотел поохотиться, но так ничего и не поймал. Но на ветер мама никогда так не рычала, и шерстинки у неё на загривке не вставали дыбом…

Звук родился в дальнем углу, там, где мох разросся особенно пышно. Пленник поджал хвост и отполз к стене, надеясь, что тревожный звук там и останется – подальше. Однако шелест плавно двинулся вдоль стены, по кругу – медленно, но подбираясь всё ближе. Четвероногий развернулся к нему мордой; больше всего он хотел заскулить или спрятаться, но прятаться было негде, и он боялся, что оно – вот это, шелестящее – услышит его голос и бросится. Он осторожно, на шажок отступил вдоль стены. А потом ещё на шажок, пока не зарылся задними лапами в мох. И тут понял ещё кое-что.

У непонятного звука был запах: слабый, пряный, острый. Страшный.

Лапы запутались; он заметался, заскулил, потом лёг животом на землю. Прижал уши и тихо зарычал. Неловко вышло, неумело, совсем не грозно. Он зажмурился от страха, понимая, что нарушил тишину и что оно – ну, это – сейчас набросится и растерзает… и лежал, и лежал во мху на дне сухого колодца, во мраке, куда едва сочился дневной тёплый свет. В тишине.

Шуршание исчезло.

Очень, очень долго он не решался открыть глаза; а когда открыл, по стенам уже сползал вечерний холод. Камни пахли зеленью, и улитками, и мокрицами, и старой, давно ушедшей водой. И ничего вокруг не двигалось.

Под животом ещё хранилось немного тепла; он улёгся поудобнее, подгрёб его под себя и придавил. Теперь было почти хорошо; он лежал и думал о маме, о том. Как выспится. Вернётся к ней и покажет, какой теперь у него громкий, грозный рык и как он сумел прогнать то страшное, невидимое и шуршащее, которого сама она, наверно, боялась.

Думал, пока не уснул. Толстая моховая подушка сохраняла тепло. Когда ночь полностью осела на землю, длинное гладкое тело пробралось к нему и свернулось под боком; он пошевелился во сне, но, наверно, ничего не почувствовал: ему было тепло. Гладкому змеиному телу тоже было непривычно тепло; а в глубине мохового гнезда нежились во сне, защищённые от ночной стыни, маленькие белые кругляши.

Маяк Авалона

Майред Уайтон, 2 курс

(задание по географии, астрономии и навигации)

Маяк светился молочно-розовым, лимонным, зеленоватым и сиреневым; мы долго глядели на него, заворожённые, и не сразу поняли, как сильно изменились и небо, и море. Улёгся ветер, и водное полотно разгладилось; мир налился ровным янтарным светом, странным, не дававшим тени. Можно было разглядеть, где едва-едва морщится морская гладь: там, быть может, не под самой поверхностью даже, залегали подводные камни и рифы. Только отсюда, с высоты берега, мы видели, сколько их таилось в той стороне, откуда мы пришли. Но страшно уже не было – потому ли, что тот путь был позади и теперь нам открыты были новые пути, безопасные, или только из-за мирного сияния цвета густого мёда, цвета яблочного сидра?..

Лодка наша, вытащенная на камни, здесь казалась куда меньше, чем на том, знакомом берегу. Здесь всё становилось немного иным. Теперь, когда мы были на твёрдой земле, невероятным казалось то, что мы впятером помещались в неё, а она не трещала по швам и не разваливалась.

Когда уже виден был каменистый остров, а море стало особенно бурным, я задумалась о том, что для починки маяка хватило бы одного или двоих. Сейчас, когда мы готовы отплывать, я не сомневаюсь: я не сделала в этом путешествии ровным счётом ничего, кроме как лишний раз подвергла опасности нашу цель и своих товарищей. Но в густом, неземном, невиданном яблочном свете, что отливает розоватым и золотым у самого горизонта, жалеть об этом у меня почему-то совсем не получается.

♣

12 Следующая ⇒