Переваривающая машина

Переваривающая машина

Курт Франц, 28 сентября 2020 г.

Ну, с этой самой “мягкостью” я погорячился.

Это был маленький шаг на пути.

Она спускается в сон. И говорит:

“Что-то у вас тут не убрано”.

После чего припахала лагерный персонал (немцев), пригодный к пожиранию говна и трупов, всё убирать.

Под формулировкой: “не мне же это делать” и “каждому своё”.

Ну, они убрали.

У Ирманна даже новое дыхание открылось.

Он ей в этом признался.

“Ну! – С самой хищной ухмылкой, которую я когда-либо от неё видел, она нарочито выпятила живот, погладила его и углубила утонувшую руку во влагалище. – Я же говорила, что постепенно принесу вам счастье”.

После чего она предложила Ирманну посмотреть, как она ест сама.

Я не ждал, особенно после этой позы, от неё ничего хорошего.

Но она себя переплюнула.

(К чёрту. Я снова пошёл к Эберлю за аминазином.

На всё дальнейшее я смотрел сквозь его пелену).

Итак, она заказала у меня эшелон.

На спектакль, криво улыбаясь, смотрел и Оберхаузер.

Накануне он с ней натрахался (по закону) – правда, похоже, ей понравилось.

Что ж.

Она принялась есть.

Точнее, ну как.

Она демонстрировала нам переваривание.

Она распахнула пасть так, что сама стала похожа на большую чашу.

(Меня чуть не вырвало).

В этой чаше всем напоказ варились, булькая, перетекая и обливаясь желудочным соком, тысячи младенцев.

Это было самое мерзкое, что мне довелось увидеть.

Впрочем, спектакль был для Ирманна. Он стоял и смотрел. Я видел его противоречия.

По его телу проходил электрический ток, открывающий в нём новые грани.

Это был хищник.

…Сверху она положила ещё лису.

И исправно сварила её в ярко-зелёный мох.

(Мох я взял).

Потом она села над землёй задом. И выдала кал.

Не совсем мелкодисперсный.

Потыкав в него пальцем, она показала в нём остатки человеческих костей.

Потом сделала ещё одну кучу специально для Ирманна.

Более тёмную и жидкую. Не такую плотную и неудобоваримую, как первая.

Он съел и был благодарен.

Пошатываясь, он отправился к себе.

Ему надо было подумать.

Она встала. Её мутные глаза постепенно прояснялись.

Она смотрела на меня.

“Франц? Какого чёрта.

Я же приказала тебе готовить эшелон”.

“Мне было интересно”.

“Дурак.

Тебя даже зубы в моей пизде смущают”.

“То есть, Ирманн, по-твоему, круче?”

“Вечно ты лезешь во все щели.

Мы работали с аспектом отвращения.

У тебя другая работа”.

Я видел, что она готова меня укусить.

Я и правда был на грани.

“Что ж, - она повернулась задом и раздвинула ягодицы руками, обнажая тёмную щель. –

Докажи, что способен”.

Я вошёл.

“Глубже, Франц”.

Она так пыталась нанизаться и так плотно вжала свой зад в мои ноги, будто это было для неё важнее всего в жизни.

Я отступил на шаг.

И, обхватив её зад руками, начал трахать.

Постепенно приходя в себя.

Эта машина, похоже, была довольна.

Наевшись детей, она получила на сладкое секс со мной.

Она урчала и расплывалась в такой ухмылке, что я выпал.

Она трахала меня обеими дырами.

Знаете, я привык пожирать таким образом.

Для неё я (периодически) – “Франц, иди сюда”.

В общем, она нажралась.

Когда волна её (похоже, беспрерывного) оргазма поутихла, она обернулась ко мне.

“Ну вот, мой комендант, смотри, какой ты сладенький.

Я хочу тебя беречь и сохранить твою головушку в целости”.

(Это она так выражается вместе с “ням-ням” и “лапа моя”.

Я бы сам по памяти не воспроизвёл. Она напомнила).

После этого она, хитро улыбаясь, заказала ещё поезд.

“А теперь будет для тебя.

И да, ты можешь есть их в неограниченном количестве”.

“Я не съем много”.

“Я знаю”.

И, зарывшись с головой, грудями и ощеренной остриями пастью (куча сразу окрасилась красным) в своих младенцев, она выставила оттуда зад.

В самом, что ни на есть, красивом прогибе.

Возя передом в своей куче детских тел, и совершенно увлечённо при этом урча, свой зад она отдавала в полное моё распоряжение.

И лишь застонала, когда я начал.

Мой лагерь знает толк в удовольствиях.

При этом, очень точно подбирая нам всем уроки.

Я забыл обо всём.

…С небес на землю я спустился только тогда, когда её тело обмякло и отвалилось.

Она, совершенно сытая, повалилась на кровавые останки, меж которых теперь просвечивал песок.

(Я разглядел там красное, свёрнутое, похожее на сердце).

Я не знаю, сколько эшелонов она сожрала за это время.

Понимаю, что немало.

Я и сам был обессилен.

Последний раз дёрнувшись (и, кажется, рыгнув), она, совершенно сытая, повалилась на бок и застыла.

На меня она не смотрела.

Похоже, ей было не до того.

Она пребывала в сонном забытьи.

Аккуратно обойдя свою любимую пожирательницу (чтобы не тревожить её покой), я, пошатываясь, побрёл на платформу.

Эшелоны были пусты.

И медленно отъезжали.

Я икнул.

“Сколько?”

(Я тоже времени не терял, и кое-что ел).

“48”.

“Сколько, блядь?”

(Вот это потрахался).

“Утро скоро”.

(Ну понятно, почему она такая отвалившаяся была).

Я приказал аккуратно, не нарушая её покой, убрать останки.

Когда я приблизился, она пошевелилась и, приоткрыв один глаз, сонно пробормотала:

“А, Франц”.

“Да, это я, дорогая”.

Я присел рядом с ней.

“Как ты?”

“Охуенно”.

“Повторим потом?”

“По обстоятельствам”.

Она лениво перевернулась на спину. Её живот был ужасающе большим.

Знаете, пространство там меняется так, что 48 эшелонов живых младенцев как раз только-только и могут надуть её живот видимым образом.

Пожирательница она воистину великая.

Она хитро взглянула на меня.

“А тебе, я вижу, понравилось”.

“Очень”, - признался я.

“То-то же.

А то было для Ирманна”.

“У меня до сих пор перед глазами эта жуть”.

“Франц, на то представление я тебя не приглашала”.

“Но должен же я полностью знать мою жену”.

Она фыркнула.

“Не превращайся в Эберля.

Зануда”.

После чего лениво раздвинула ноги.

“Хочешь?”

…Я трахал её, обняв за живот.

Моё ухо слышало, как младенцы перетекают и урчат в чёрной глубине.

Чёрной, узкой, словно невыносимо глубокая и страшная щель.

“Треблинка!” – Меня внезапно охватило жгучее желание.

“Что?” – приподняла голову она.

“Можешь меня съесть?”

Моё стремление попасть “туда” было невыносимым.

“Сначала в обе дыры меня отдери”.

Я старался. Я хотел скорее.

“Ладно”, - сжалилась она.

И затянула меня… в зад.

Я попал в чёрное пространство.

Там было уютно.

В глубине, во тьме, горела лампа.

Я получал жгучее, невыносимое удовольствие от того, что меня сейчас переварят.

Немного меня поварив, она выкинула меня полупереваренным.

Полуживым.

“Треблинка!”

“Что?”

“Я хочу совсем”.

Она икнула.

“Совсем тебе пока не положено”.

“Ты наелась, да?”

“Да не выдержишь ты.

Лялька.

Отдыхай”.

Чёрт побери.

Я совсем забыл об этом её заклинании.

Прозвище наполовину превращало меня в смертного.

Правда, этому противостоит её любовь.

Она вновь икнула.

(Я видел, что её пищеварительный тракт забит до предела).

“Ты лучше Оберхаузера мне приведи.

Рассчитаться надо”.

…В общем, потом трахал её он.

Она лежала, не шевелясь.

Он воплощал своё право.

Ей, похоже, было приятно. Она ещё шире раздвигала ноги и обнимала узкого, острого зверя, лежащего сверху.

Он был сосредоточен.

На этом сон плавно перетёк в утро.

Комендант лагеря смерти Треблинка

Курт Франц.