Мои деды. Моя бабушка

Люция КАМАЕВА (г. Уфа, Республика Башкортостан, Россия)

Номинация «Малая проза»

Подноминация «Для детей»

Мои деды

Когда по телевизору показывали Булата Окуджаву, мама говорила: «Иди, смотри, показывают твоего деда». Мой дед Анвар Камаев был похож на Окуджаву, как будто его двойник: такая же круглая голова, такие же усики квадратиком над верхней губой, и такой же взгляд черных глаз. Когда бываю в Москве, иду на Арбат к памятнику Окуджаве и сижу у его ног, как будто рядом с дедом. Дед был такой же невысокий, слегка сутулый. Неторопливый в речах. Дед курил ароматные папиросы «Казбек», держал их в красивом портсигаре. Мне нравился его портсигар и он мне его подарил. В него я складывала красивые конфетные фантики. Когда я к нему приставала с вопросами рассказать о войне, он говорил «Девочкам не надо о войне знать». Раз в год он приезжал в наш город Салават. Жил у старшего сына, папиного брата, а к нам приходил в гости на несколько дней. Любил ходить пешком. Семья дяди жила в старой части города недалеко от базара, а мы – на новостройке. Я говорила деду: «Садись в автобус, картатай, а если заблудишься, далеко ведь иди». Он мне отвечал: «Балам, я до Берлина дошел», Дед служил в пехоте. «В вашем городе не заблудишься, улицы перпендикулярно пересекаются, идешь и идешь прямо по центральной улице». Я помню как иногда ночью Анвар картатай кричал: ему снилась бомбежка.

В гражданскую войну Анвар пришел в Уфу к старшему брату Сарвару. Брат ему сказал: «Ты еще молод воевать, возвращайся в аул». Сарвар ушел с белыми. С тех пор о нем ничего неизвестно. А три брата Анвар, Ахияр и Каррам защищали родину в Великую Отечественную войну. Младший Каррам воевал в составе Башкирской кавалерийской дивизии, погиб при освобождении Украины под Харьковом.

Ахияр абый после войны работал некоторое время председателем колхоза. Потом они переехали в г.Октябрьский, жили в собственном доме в «Зеленом поселке». Дядя работал в строительном тресте, он был мастером-плотником. В мирное время к его боевым наградам добавился орден Ленина. Когда я спрашивала: «Ахияр абый, за что тебя наградили?» Он отшучивался: «По анкете подошел». На самом деле его в городе знали и уважали за профессионализм, хороший характер. Тетя была супер чистоплотной женщиной - у них даже заборы были выскоблены, вкусно готовила блины, пироги. После бани усаживала меня в уютное кресло и укутывала теплым пледом, приговаривая, чтобы я не простудилась, Также заботилась она и о дяде. Жили они душа в душу. Родных детей у них не было. Помогали растить племянников. И мне Ахияр абый помогал в студенческие годы. Он присылал в Уфу телеграммы с поздравлениями к праздникам и денежное приложение. Каждый месяц приличная добавка была к стипендии. И так все пять лет. А когда я получила диплом, дядя с тетей подарили мне золотой перстень.

Известный журналист, драматург и сценарист, земляк моего дяди Ахияра брал у него интервью после награждения орденом Ленина. Дядя летом работал в пионерском лагере. Дети ушли спать, а они остались сидеть у костра. Дядя смотрел на огонь и говорил, как хорошо сидеть у мирного огня. Костер догорел, остался пепел. И журналист услышал от него воспоминание об одном из эпизодов на войне. Дядя был командиром разведроты. От партизан они узнали, что немцы готовятся сжечь мирное население одной из белорусских деревень. Они немедленно направились туда. Но их ждали обгоревшие головешки. От бессилия сжимались кулаки, а на глаза наворачивались слезы. Рассказывая о зверствах фашистов через много лет, дядя не мог сдержать слез. А мне он говорил так же, как мой дед Анвар: «Девочкам не надо знать о войне».

Моя бабушка

Недалеко от села Юмагузино за рекой Белой высится гора, похожая на лысую голову великана, на ее вершине плоская площадка, а с северной стороны небольшой лесок. Я называю ее бабушкиной горой. У подножия этой горы на крутом берегу реки находилась маленькая деревушка Кильтяй, Там она родилась и выросла. Сейчас этой деревушки нет. Когда Белая начала размывать берег и близко подошла к деревне, жители переселились в близлежащие села.

На площадке этой горы после сбора урожая молодежь устраивала игры, танцы, состязания – праздник жиен. Там и знакомились парни с девушками, выбирали себе невест. В 16 лет состоялся первый выход моей бабушки. Синеглазая, высокая, стройная, пышные черные вьющиеся волосы, на голове, вышитый бисером, из черного бархата калфак, черная ажурная шелковая шаль. Алое атласное платье с оборками, сшитое из шести саженей ткани, на ногах ботиночки со шнурками. А чтобы купить наряды старшей дочери на выданьи мой прадед гнал плоты с верховьев Агидели и на заработанные деньги купил обновки старшей дочери, то есть моей будущей бабушке. Она была ему приемной, а родной отец Гафиятулла-мишар погиб на фронте в первую мировую войну. Вырастил и воспитал отчим, башкир Зарип бабай. Я хорошо помню доброго Зарипа бабая. Усаживая меня за стол, он говорил: "Икмэкте манып, манып аша каймакка" («Хлеб ешь, макая в сметану»).

И вот в сопровождении молодой женщины-родственницы Фаягуль она поднималась на эту гору, где встретила свою первую несбывшуюся любовь. Ей было за 80 лет, когда она об этом написала песню.

А выдали ее замуж за парня из богатой семьи. Привезли в новую деревню на дорогом тарантасе, запряженном породистыми, голубыми в яблоках рысаками. Друзья и братья жениха верхом на скакунах палили из ружей, извещая о прибытии невесты. Когда моя бабушка вышла из тарантаса, собравшиеся жители села застыли, изумленные ее яркой красотой. В толпе прошел шепоток: «Бу кыз-бала эрэм булды. Давлетшэ анарга тинг тугел». (Пропала эта девушка-красавица. Давлетша не ровня ей.) Будущий супруг был молчалив и к тому же глухой на одно ухо.

Бабушка много пролила слез, но мусульманские обычаи были суровы. Смирилась. А потом мне, повзрослевшей, как-то сказала: «Да хотя и такой, вернулся б живой с фронта, все-таки мужчина, было б легче». Ее муж – мой дед пропал без вести на войне.

А тот, к кому тянулось ее сердце, стал председателем колхоза, уважаемым человеком. И про него – единственного, любимого, она узнала много лет спустя после войны, что рядом с ним разорвалась мина, и он стал инвалидом без рук и ног. Жена отказалась забрать его из госпиталя, и он покончил с собой, упав из окна. Бабушка рассказывала мне многократно об этом и каждый раз плача, говорила: «Если бы я знала, если бы я знала, забрала бы его к себе». Эту ее тоску ничто не могло унять, забывала на время за заботами о хозяйстве, детях, внуках…

Читать, писать не умела, но очень быстро считала в уме. Легенды, сказки, притчи, пословицы и поговорки, занимательные и нравоучительные истории сыпались из нее, как из уст Шахерезады. И сейчас жители села, произнося их, добавляют: «Пословицы Гельминисы эби».

Вставала она в 4 утра. Обойдет по росе огороды и будит нас: «Какое прекрасное утро! Что даже мертвые вскочат, просыпайтесь!» Много лет спустя, незадолго до ее смерти, мы как-то поднялись с ней кладбище, она подвела меня к высокой березе, показала небольшой холмик. Это была могилка ее первенца – дочери Гельминур, умершей в пятилетнем возрасте. Бабушка мне рассказала, что приходила к ее могилке по росе чуть ли не каждый день. Чувствовала себя виноватой в ее смерти. Был жаркий месяц август, и бабушка с собой на жатву взяла пятилетнюю дочь. В небе показалась черная туча, она стремительно надвигалась, и бабушка велела дочурке бежать домой. Девочка прибежала домой, а дверь оказалась запертой, отец был в кузнице. Она, оставшись под холодным, проливным дождем, сильно простудилась и вскоре умерла. Воспаление легких тогда не умели лечить.Не могла бабушка простить себе ее смерть.

Она была сильной женщиной, умела прийти на помощь в нужную минуту. Когда с каторги вернулась старшая сестра моего деда, ей негде было жить. Дом экспроприировали. Даже брат боялся ее принять, все таки раскулаченная. А бабушка сказала ему: "Родная сестра ведь твоя, примем". Это было незадолго до войны. Дед ушел на фронт и не вернулся. Две женщины выходили, вырастили пятерых детей, не дали умереть с голоду. А вдовой бабушка осталась в 32 года. К ней тянулись люди. Разговаривала она с чувством достоинства с людьми любого ранга.Умела снимать «порчу, сглаз». Я была нервным, сильно возбудимым, впечатлительным ребенком. Запомнилась такая сцена. Бабушка подпалила ветку можжевельника и дымящейся веткой стала обмахивать меня. Ароматный дым и, произносимые спокойным, приятного тембра голосом ритмичные слова молитвы, успокаивали, клонили ко сну. Сон излечивал.

Ребенка, которого «сглазили», подносила к окну. Проводила пальцем по стеклу, по лицу ребенка, произнося: «Ак кюз тисэн, кайт, кара кюз тисэн, кайт! Хршшш…» Ребенку «игра» нравилась, он начинал водить своим пальцем по стеклу, по своему лицу, по лицу бабушки, улыбался, смеялся, и выздоравливал. Хотите верьте, хотите нет, но эти манипуляции оказывали лечебный эффект.

Вечерами перед сном рассказывала разные истории. Став взрослой я поняла, что она рассказывала мне хадисы, истории из жизни пророков. Вот одна из них. У одного святого пигамбара (пророка) была беспутная дочь. Когда она умерла, ее не разрешили хоронить на территории кладбища, а только за оградой. У нее на лбу, перед тем как опустить в могилу, выступили семь никахов, и столько раз она выходила замуж. Отец, увидев эти знаки, упал на колени, схватил себя за голову и произнес: «Прости, дочка». Не помню, чтобы бабушка кого-то осуждала, и меня приучила не злословить, а чужое злословье переносить с высоко поднятой головой. Ведь правда всегда восторжествует, и любовь всегда права, а не злоба. Я стараюсь следовать ее завету.

***

- Какая красивая бабушка, у нее итальянская красота, - говорили люди. Да… она и в глубокой старости оставалась красивой.

Номинация «Малая проза»

Подноминация «Любовь»

Журавлев

(В армянском квартале Баку)

Летит по небу клин усталый…

В центре Баку, в старом городе, есть армянский квартал. Дома здесь с внутренними двориками, где все знают друг друга и все друг о друге. Жители отмечают праздники всем двором. Мужчины готовят шашлыки, а женщины в тандырах пекут лаваш. Воздух наполняется аппетитными запахами жареного мяса, пряностей, свежеиспеченного хлеба. Когда угощение готово, и столы, соединенные в один длинный ряд, накрыты, соседи дружно рассаживаются вокруг него. Стол ломится от южных даров природы. Мужчины, соревнуясь, произносят тосты. Весело, шумно, звучит музыка. Мужчины выходят в круг, танцуют положив руки на плечи друг другу, затем круг размыкается в полукруг и входят женщины. Музыканты неистово отбивают ритм, синхронные движения рук и ног завораживают. Танец притягивает новых танцоров. Одни выходят из круга, другие входят. Те, кто вышел, бьют в ладоши в одном ритме с музыкантами, подзадоривая танцующих…

Постепенно опускаются сумерки на город, наступает теплый, южный вечер. На небе начинают сверкать звезды. Женщины убирают столы. Молодежь идет гулять на набережную Каспия, а взрослые рассаживаются на ступеньках лестниц и ведут неспешный разговор.

Здесь живут дядя Семен и тетя Надя. Они вырастили восьмерых детей. Нелегко им было в послевоенные годы поднимать их на ноги. Тетя Надя крутилась, как белка в колесе, чтобы накормить, одеть, обуть большую семью. У нее на рынке есть своя точка, где она торгует соками и газированной водой. Она из трехлитровых банок переливает соки в конусовидные сосуды, вставленные в кольца на вертушке. Продавец крутит вертушку с соками перед тобой и когда ты выберешь, открыв краник, наливает в стеклянный граненый стакан сок, какой захочешь: томатный, яблочный. виноградный, персиковый, абрикосовый, гранатный… с мякотью или без мякоти. А рядом с вертушкой с соками блестят цилиндрические стеклянные сосуды с сиропами желтого, красного, малинового цветов для газированной воды. По твоему желанию наливают с одним или двойным сиропом: лимонным, апельсиновым, дюшес…

Дядя Семен – фронтовик. Он носит в пояснице осколок разорвавшейся мины. На заводе работать ему трудно, поэтому он шьет обувь. У дяди Семена есть собственная сапожная мастерская. Он сам варит лак и шьет модные лакированные туфли-лодочки. А любимой племяннице Алле сшил щеголять летом сандалии-римлянки с ремешками для шнуровки.

На первом и втором этажах дома живут вдовы. У одних мужья не вернулись с войны, у других скончались от полученных ран дома. Вечером они сидят на ступеньках лестницы, подложив под себя подушки. Так они коротают время, отгоняя тоску. Когда дядя Семен идет домой из мастерской, поднимаясь по лестнице на третий этаж, он останавливается возле каждой вдовушки. Ни одну не обделит своим вниманием: с одной перекинется парой слов, другой скажет комплимент, третью поцелует в щечку. Эту картину с балкона наблюдает тетя Надя. Накрытый ею для мужа ужин остывает. Она, встречая дядю Семена, выговаривает ему строгим голосом:

– Всех перецеловал?

– Не сердись, джаночка. Жалко ведь их, хотя они и стервы, – отвечает он примирительно.

А еще каждое утро в армянский дворик приходит азербайджанка Гульджан, приносит в алюминиевом бидоне мацони:

– Покупай мацони, хозяйка. Литровый банка тридцать копеек.

Она плохо говорит по-русски. Подражая ей, тетя Надя тоже произносит слова, коверкая, как будто так Гульджан будет понятнее:

– Мне один банка.

И опускает с третьего этажа на веревке авоську с банкой и деньгами. Гульджан наливает в банку мацони и ее в авоське тетя Надя осторожно поднимает наверх. Взяв деньги, Гульджан говорит «рахмат» и уходит, чтобы принести на следующий день утром свежий мацони. Мацони у нее хорош. Хозяйки разбирают весь бидон.

Живут дядя Семен и тетя Надя неподалеку от железнодорожного вокзала. Поезда, как известно, ходят точно по расписанию, особенно фирменные.

Дядя Семен встречает поезд «Москва-Баку» и в вагоне-ресторане покупает московский сервелат, московские шоколадные конфеты, зефир в шоколаде. Потом он встречает поезд «Киев-Баку» и в вагоне-ресторане покупает знаменитый киевский торт. Затем идет на рынок, покупает помидоры, огурцы, зелень. Все это в кульках приносит домой и звонит брату жены на работу. Брата тети Нади зовут Георгий, Жора… А дядя Семен называет его Журавлев. Георгий – дед Аллы. Он тоже фронтовик.

– Журавлев, я сильно заболел. Срочно приезжай!

Заболел уважаемый зять, муж любимой сестры! Георгий договаривается со сменщиком подменить его на работе и на электричке едет с завода до вокзала, а оттуда идет пешком в армянский квартал.

Когда входит Георгий, Семен лежит на диване, укрытый шерстяным пледом. Увидев друга, откидывает плед, быстро встает, раскинув руки в стороны, подходит к нему и крепко обнимая, говорит:

– Здравствуй, дорогой! Журавлев, меня вылечит только армянский коньяк!

Услышав о «болезни» родственника и друга, Георгий, зная какое «лекарство» вылечит его, предусмотрительно принес с собой бутылочку армянского.

Обычно дядя Семен «сильно заболевал», когда тетя Надя давала ему поручение, которое ему не хотелось выполнять. На этот раз ему надо было лечь в госпиталь на обследование.

Дядя Семен выдвигает столик, снимает накрывавшую его белоснежную салфетку и перед глазами открывается живописная картина вкусностей. Срезы половинок помидоров и огурцов блестят серебром. Тонкими кружочками на блюде выложен со сверкающими белыми жиринками сервелат. В хрустальной вазе лежит горка московских сладостей из конфет и зефира. На подносе разрезан на ровные куски киевский торт, а завершает этот натюрморт красивая бутылка армянского коньяка.

Двое немолодых мужчин, один – худощавый с густой седой шевелюрой Семен, второй – плотного телосложения с круглой лысой головой Георгий или Журавлев, как зовет его Семен, приступают к трапезе, а главное, для чего они встретились: ведут неторопливый разговор о далеких боях, фронтовых друзьях-товарищах, о детях и внуках… и конечно женщинах…

Дед Аллы Георгий ушел в мир иной раньше друга. Дядю Семена осколок мины догнал в госпитале ровно через год после смерти Георгия. Его лечащий врач рассказал родным, что дядя Семен в бреду звал журавлей. Алла объяснила врачу:

– Он не журавлей звал. Дядя Семен, когда ему было плохо, звал к себе моего деда Георгия. Он называл деда Журавлев.

Алла выучилась, с мужем и двумя детьми давно живет в Москве. Разъехались из Баку по городам и весям многие жители армянского квартала Баку…