Лора, я и кот Джинджер

Рассказ на конкурс «Маленькие шедевры»

Аннотация: Романтическая история отношений молодого французского писателя и американской студентки. Они встретились в Париже, полюбили друг друга, родили дочь, купили дом на море, и даже завели рыжего кота. Жизнь шла своим чередом, пока однажды под их кроватью не появились…

Лора, я и кот Джинджер

«Пора вставать!» – бодро пропел будильник смартфона. Я протянул руку, чтобы выключить назойливое устройство, но промахнулся, и уронил с тумбочки популярный бестселлер, который я уже полгода читаю на ночь. Толстая глянцевая книга, в которой я одолел от силы двадцать страниц, гулко стукнулась об пол. Моя жена Лора, не просыпаясь, что-то недовольно пробормотала, повернувшись на другой бок. Телефон продолжил жизнерадостно играть побудку. Я поскреб выросшую за ночь щетину, и понял, что новый день неизбежно грянул. Яркое сновидение, которое подсознание любезно подсунуло мне под утро, помахав легкими крылышками, прощебетало: «До завтра!» и испарилось, оставив меня в суровой действительности.

Я посмотрел на Лору. Она крепко спала, улыбалась, посапывала, подрагивала веками и подергивала стройной ногой, вылезшей из-под одеяла.

«Как наш кот, Джинджер, – невольно подумал я. – Джинджер частенько охотился охотится во сне за мышками: дрожалдрожит, стонал стонет и трясет лапами. Интересно, на кого охотится Лора?»

Я прижался к жене и стал совершать обход ее теплого тела нежными прикосновениями и поцелуями, но Лора пребольно ткнула меня локтем в живот: «Прекрати, а то я опоздаю на работу. Свари кофе».

Вот так всегда. Никакой теплоты и нежности от жены вовек не дождешься. Я неохотно встал, нарочито шаркая ногами и отчаянно зевая, протопал в кухню. На кухонном столе, недовольно хлеща похлестывая себя по бокам пушистым хвостом с белым кончиком, восседал Джинджер. Яркие зеленые глаза кота смотрели на меня с нескрываемым презрением. Джинджер отлично знал, что на столе сидеть нельзя, однако нахально пренебрег запретом и теперь ожидал наблюдал за моей реакциейи.

Я включил кофеварку, достал из холодильника яйца, свежий сыр, абрикосовый джем, из шкафа – тосты и багет, и стал обдумывать утреннее меню. Джинджер требовательно мявкнулмяукнул. Он ждал порцию утренней еды.

– Сначала слезь со стола, – посоветовал я.

Джинджер дернул ухом, зевнул, развалился во всю длину упитанного рыжего тела и сделал вид, что уснул. Я невозмутимо продолжал готовить завтрак: включил кофеварку, сунул апельсин в соковыжималку, зарядил тостер, поставил подогреть круассаны. Готовка для современного человека давно свелась к тому, чтобы правильно поместить исходный продукт в нужный прибор. Я виртуозно справлялся с нехитрыми действиями, в отличие от моего друга Поля, для которого любое устройство сложнее чайника казалось космической ракетой.

Вскоре по кухне поплыл горьковатый аромат кофе и сливочный запах теплых круассанов. Джинджер принюхался, открыл один глаз, вопросительно поглядел на меня, но я не реагировал.

Когда все приборы одновременно засигналили на разные голоса, в кухню вошла Лора. Она не прогнала грубо нарушившего домашний устав Джинджера, а обратилась ко мне грозным обвинительным тоном:.

– Что это? – обличительно вопрошала Лора грозным обвинительным тоном, показывая мне какую- – то розовую тряпку.

Я недоуменно смотрел на нее:

– Милая, я не знаю. Столкни со стола обнаглевшего кота и садись завтракать.

Лора брезгливо растянула тряпку в треугольник и помахала перед моим носом:

– Чьи это трусы? – взвизгнула она.

– Твои? – неуверенно предположил я.

– Какая пошлость! – возмутилась жена. – Я не ношу розовые стринги!

– Детка, не кричи, – поморщился я. – Ты разбудишь Шарлотту, а у нее начались каникулы. Кстати! – мне в голову пришла идея. – Это трусы нашей дочери. Где ты их нашла?

– Под кроватью. Полезла поднимать твою упавшую книгу и увидела это! – ответила жующая Лора, цапнувшая между делом ломтик сыра.

– Значит, Шарлотта заходила к нам в спальню, примеряла твои наряды, ты ведь знаешь, как ей хочется поносить вечерние платья, и зачем-то сняла трусы. Может быть, они просвечивали, или что-то еще, – успокоительно сказал я.

– Шарлотта не носит кружевные стринги, ей всего тринадцать, и она еще ребенок! Я сама покупаю дочери полезное хлопковое белье. Так что, найди другую отговорку! – не унималась Лора.

Я не стал ей говорить, что несколько раз видел, как Шарлотта целовалась с одноклассником Николя, провожавшим ее из кинотеатра, а напрягся, подумал и выдал гипотезу:

– Кармелита?

Кармелитой звали домработницу, приходящую убирать дом несколько раз в неделю.

– Ты сошел с ума? Трусы очень недешевые, новая коллекция Lise Charmel[1]. Их явно носила какая-то молодая фифа. Кармелите не по карману такое дорогое белье. И они не налезут на ее задницу, – отвергла Лора мое предположение.

Я не чувствовал за собой никакой вины и молчал, не зная, что еще можно сказать. Конечно, за мной числились грешки. Как истинный француз, я периодически заводил краткиекороткие, ни к чему не обязывающие интрижки. Но я никогда не приводил девушек домой. В зависимости от семейного статуса девицы, мы снимали гостиницу, или отправлялись к ней домой. Лет восемь все было хорошо. Лора занималась карьерой, уверенно шагая по служебной лестнице вверх, Шарлотта росла, а я болтался без дела и развлекал себя, как мог.

К сожалению, моя последняя пассия – восхитительно красивая модель Вероник, оказалась неумна. Она заявилась к Лоре на работу и потребовала, что бы та отпустила страдающего мужа, то есть меня, к любимой женщине, то есть к ней.

Изящной походкой профессиональной манекенщицы, Вероник проплыла между столами Лориных подчиненных, любезно подняла с пола очки, который выронил Франсуа, заглядевшийся на бесконечно длинные ноги красотки, и завернула к моей жене в кабинет.

Вероник специально не захлопнула за собой дверь. Она встала напротив изумленной Лоры, поставила стол сумочку от Hermes[2], отточенным на съемках движением поправила шелковые светлые волосы, выпятила грудь, обтянутую коротким топом, и заговорила. Речь не являлась рабочим инструментом Вероник, поэтому красотка издавала немузыкальные звуки с сильным провинциальным акцентом. Сотрудники перестали клацать по клавишам, и, вытянув шеи, жадно прислушивались к разговору.

– Мадам Жерар, вы задавили гения, – вещала глупышка. – Жан-Клод совсем зачах. Он закупает продукты, готовит еду, водит ребенка в школу, подстригает кусты и даже занимается домашней бухгалтерией. У него нет времени на творчество. Вы лишаете общество величайших шедевров. Отпустите его ко мне, и я подарю ему уют и покой. Жан-Клод напишет великий роман, и читатели останутся мне благодарны.

Когда Лора отошла от шока изумления и увидела заметила с любопытством глазеющих на пикантную сцену сотрудников, она то немедленно вызвала охрану. Прибежавшие громилы в темных костюмах, и белых рубашках, с немым вопросом на зверских физиономиях уставились на женщин. Они ожидали увидеть грабителей, или хотя бы незаметно пробравшегося коммивояжера, а их ждала покрасневшая от злости Лора и юная красотка, стоящая в ее кабинете с невинным видом. Облизывая взглядом обтянутую мини-юбкой задницу принцессы глянца, они вежливо проводили Вероник к выходу. Девушка села в красный Peugeot[3] кабриолет, и, послав охранникам воздушный поцелуй, укатила прочь. Вероник соблазняла всех, кто встречался ей на пути.

Назло хихикающим и сплетничающим подчиненным, Лора доработала до восемнадцати часов, гордо процокола по коридору каблуками дорогих туфель от Christian Louboutin[4], надменно сказала: «Завтра к девяти утра – все отчеты у меня в на почте», и вышла, виляя задом не хуже, чем Вероник.

Вечером Лора стремительно кидала одежду, обувь и косметику в огромные чемоданы, призывно распахнувшие клетчатые пасти, и угрожающе молчала. Я ходил рядом, путался под ногами и пытался узнать, в чем дело, но Лора не отвечала. Она собралась бросить в нутро кожаного Левиафана мойю любимыйую фотографию снимок: мы Я и Лора обнимались на фоне Эйфелевой башни. Молодые, счастливые, мы хохотали, а ветер раздувал волосы и швырял в лицо радужные капли дождя. Банальный, затертый сюжет, тысячи раз растиражированный фотографами.

Но я обожал этот снимок. Когда-то он вдохновил меня написать роман с идиллическим названием «Ты, я и Париж». Незатейливая история любви француза и американки покорила читателей и даже строгих критиков. Роман имел огромный успех, вышел большим тиражом и получил престижную премию. Меня называли новым Стендалем, воплотившим в современной прозе романтический флер, присущий девятнадцатому веку. Еще вчера нищий безработный писатель, я стал известным и богатым.

В то счастливое лето, когда появилось это памятное фото, я и Лора жили в маленькой квартирке на Монмартре, но количество квадратных метров нас совсем не беспокоило. Большую часть времени мы проводили на старой расшатанной тахте, продавливая скрипучее основание кровати двумя телами. Чистоплотная американка Лора выдраила до блеска крошечную душевую кабинку, и, встав с меня, целомудренно опускала жалюзи на окне, чтобы никто из соседей, до которых можно было дотянуться рукой, не увидел и миллиметра ее юной наготы.

Я громко хохотал:

– Лоретта, ты только что кричала, как царица амазонок, кого ты стесняешься?

Лора отвечала:

– Shut up[5]! – И шла принимать душ, сверкая идеальной попой, накаченной в gym[6] под присмотром профессионального тренера.

Лоре Лора приехала в Париж из Бостона. Единственная дочь юриста и преподавателя литературы, она училась в Бостонском университете в Высшей школе искусств и наук. Перед четвертым курсом Лора решила изучить культуру не на лекциях, а в «естественных», как она выразилась, условиях. Франция, страна, с естественной культурой почти на каждом углу, стала вторым пунктом ее пребывания в Европе после Италии, тоже не страдавшей от отсутствия общечеловеческих ценностей.

Мы познакомились в Орсе[7], где я подрабатывал экскурсоводом. В этот день я вел экскурсию для школьников из провинции, приехавших в Париж приобщиться к высокому искусству. Вскоре к группе заскучавших подростков подошла высокая ненакрашенная девушка с яркими синими глазами на свежем выспавшемся [H1] лице, без косметики. Прямые соломенные волосы она заправила за уши, потертые джинсы ладно сидели на стройной фигурке, высокая грудь дерзко приподнимала мятую серую футболку с американским флагом. Девушка внимательно слушала меня, и даже, порывшись в рюкзачке, достала блокнотик с ручкой. Я, вдохновленный таким вниманием, добавил в голос бархатно-романтических ноток, и воодушевленно завел рассказ о расцвете импрессионизма во Франции девятнадцатого века. Мы как раз стояли у великого полотна Мане «Завтрак на траве», и я заливался соловьем, расписывая гениальный шедевр, поражающий игрой форм, цвета и света. Проснувшиеся школьники перестали зевать и, хихикая, уставились на картину. Скорее всего, их привлекла нагота женщины на переднем плане. Но ненадолго. Разве могла обнаженная натура художника позапрошлого века смутить современных подростков?

После экскурсии дети радостно побежали в кафе за мороженым, а я подошел к девушке:

– Вам нравится импрессионизм?

Девушка старательно произнесла по слогам:

– Я любить твой голос. Real[8] баритон. Ты делать французский kiss[9]?

Я не сразу нашелся, что ответить. Она смотрела на меня ясными васильковыми глазами без капли смущения. И впоследствии, Лора всегда поражала меня смесью американской прямоты и раскованности с непонятным пуританством. Она в совершенстве владела техникой секса, но спала в футболке и трусах. Я много раз просил ее не употреблять в процессе страсти медицинские термины, называл ее интимные места ласковыми словечками, а она говорила, что это неприлично. Мы оказались такими разными, но я любил ее всем сердцем.

После того, как я показал Лоре французский поцелуй, она осталась у меня на все каникулы и продолжила изучение культуры на продавленной тахте в крошечной парижской каморке. Наступило самое счастливое время в моей молодости. Простодушная американка покорила мое сердце, и, вылезая из ее жарких объятий, я торопливо открывал старенький компьютер и безостановочно писал текст, прислушиваясь к курлыканью голубей и принимающей душ Лоре. Она безжалостно, до красноты растирала гладкое стройное тело жесткой мочалкой и звонко напевала какой-нибудь американский хит, занимающий занимавший первую строчку чарта.

– Лоретта, хватит полоскаться, счета за воду уже и так астрономические. Иди, посмотри, я пишу роман про нас! – звал я, забыв про то, что Лора почти не читает по-французски.

Лето пролетело в прогулках по Парижу и в угаре плотской любви. Я показал Лоре самые известные достопримечательности Парижасвоего города, хорошо знакомые всему миру. Разноязыкая людская река несла нас в своем русле, иногда милостиво оставляя в тихом месте, – отдохнуть и отдышаться. Немного постояв, мы снова вливались в поток туристов и шли дальше. Я крепко держал девушку за прохладную руку, рассказывал ей про Триумфальную арку, Бастилию, Дом Инвалидов и, конечно, Эйфелевую башню. Лора внимательно слушала меня, с восторгом распахнув васильковые глаза с выгоревшими на солнце ресницами, а я млел от счастья. Мы гуляли по аллеям Люксембургского парка, и я с удивлением узнал, что моя подружка хорошо играет в шахматы. Она обыграла местного пожилого гроссмейстера, который нисколько не обиделся на нее.

– Quelle charmante petite fille![10] – сказал старик, фривольно приобняв Лору за талию.

Сфотографировавшись на фоне Эйфелевой башни, мы решили, что отдали дань туристическим идолам и свернули в сторону от потока людей. Я постепенно открывал Лоре свой Париж. Мы бродили по узкими улочкам, мощеныммощенным брусчаткой, рассматривали витрины антикварных лавок, постояли напротив «Стены любви» на площади Жана-Риктюса, заходили в une pâtisserie[11], пили маленькими глотками крепкий горьковатый кофе, ели макаруны[12]. Лора перепробовала с десяток разновидностей цветных пирожных, совершенно не беспокоясь о фигуре. Больше всего она любила сидеть за столиком на улице и наблюдать за гуляющей толпой. Летний воздух, нагретый солнцем, жаром множества туристов, и горячими испарениями мягкого асфальта, тек вокруг нас, завлекая в беспечный водоворот. Вернувшись домой, мы падали на тахту, усталые и счастливые. Дождавшись, когда за закрытыми веками перестанут мельтешить черные пятна, мы принимались за любовные игры, а потом усыпализасыпали, крепко обнявшись.

Время промчалось незаметно. Сентябрь смыл с улиц яркие летние краски и залил Париж блеклым серым цветом, придающим городу неясное тревожное очарование. Дни становились короче, теплые дожди сменились зябкой моросью, пожелтевшие листья опадали и кружились по улицам в медленном вальсе.

Лора собралась уезжать. Последнее время она выжидающе смотрела на меня, но я делал вид, что не понимаю. Она хотела что-то хотела сказать, но не сказала, а купила обратный билет домой. Последние три дня мы ходили за покупками, do shopping[13], как говорила Лора. Положив в чемодан подарки родителям и многочисленным друзьям, она как будто отгородилась от меня, улетев мыслями на далекую родину.

Провожая Лору на рейс Париж- – Бостон, я даже радовался, что моя энергичная подружка уезжает. Я устал и хотел одиночества, надеясь дописать роман. А Лора, позабыв о постоянной улыбке, с грустью смотрела на меня. Ясная синева ее глаз размылась, заволоклась влагой, тонкие пальцы дрожали. Она на минутку замерла у меня на груди, намочила рубашку слезами, оторвалась, посмотрела прямо в душу, сказала: «Au revoir![14]» и пошла на посадку. Когда тонкая фигурка с приметными соломенными волосами скрылась в толпе, мое сердце почему-то заныло и пропустило несколько ударов. Однако я решил не придавать значения глупостям и поехал домой, желая поскорее усесться за книгу.

Я выложил на тарелку круассаны, налил бокал Chablis[15], и вдруг с неожиданной теплотой вспомнил, как Лора выискивала среди тысяч парижских кафе и ресторанов вывеску McDonald’s[16]. Постояв в длинной очереди шумных американских туристов, она покупала гамбургер и с удовольствием вгрызалась в популярный американский fast food[17]. Я бурчал, что есть гамбургер в столице самой лучшей кулинарии мира – это сверхглупость. А Лора, не обращая внимания на мои слова, с аппетитом жевала порезанную пополам и посыпанную кунжутом белую булочку с рубленнойрубленой котлетой и кокетливым зеленым листочком салата внутри, потом вытирала губы салфеткой и тут же доставала мятную жевательную резинку.

– Что же за котлета такая, после которой надо жевать эту гадость? – негодовал я. – Еда должна радовать вкусовые сосочки на языке и доставлять гастрономическое удовольствие.

Вряд ли Лора понимала столь сложные французские предложения, однако она чувствовала, что я недоволен, и расстраивалась.

Веселая, энергичная, очень чистоплотная Лора, единственная дочь совсем не бедных родителей, без жалоб жила в малюсенькой квартирке, мылась под тонкой струйкой прохладной воды, готовила полезный завтрак на плитке, ходила со мной на вечеринки и даже принимала участие в беседах, в которых понимала от силы несколько слов. Она вписалась в мою жизнь безупречно, но мне нравилось дразнить ее. Я говорил какую-нибудь колкость и насмешливо наблюдал за тем, как она лезет в словарь и переводит несправедливые слова, шевеля губами. Когда смысл жестокой фразы доходил до нее, Лора обижалась, но не показывала виду, лишь гасила радостную улыбку.

И вот я остался один, но не ощутил радости. Не льется вода в душевой, молчит радио, настроенное на популярную волну, транслирующую американский хит-парад, даже голуби приуныли. Неширокая тахта, верно служившая нам ложем, аккуратно застелена клетчатым пледом. В уголке сиротливо стоят Лорины тапки, на столике остались заколки для волос и пакетик мятных леденцов.

Я решительно прогнал грусть, включил компьютер и следующие полтора часа тупо смотрел на мерцающий экран. Иногда рука дергалась, хваталась за мышку, торопливо гоняла курсор по тексту, втыкалась в неудачную фразу, которую надо бы исправить, и снова застывала на месте. Вдохновение удалилось вслед Лорой, наверное, сидит на потертой джинсовой штанине, и вытирает слезы, текущие на нежные щеки.

Одинокий, я лежал в кровати, скучал по податливому гибкому телу, теплому мятному дыханию, по руке, закинутой мне на грудь, по густой щекочущей гриве соломенных волос и по английским выражениям моей простодушной подружки.

Приехав в Париж, Лора с трудом говорила по-французски с трудом. Она сначала выражала свою мысль на родном языке, а после дословно переводила каждое слово. Справившись с трудной задачей, Лора победно произносила всю фразу целиком, заставляя меня хохотать до колик в животе. Однако Лора обладала цепкой памятью и невероятной усидчивостью. Она аккуратно записывала в блокнотик все фразочки, услышанные от меня, и употребляла их к месту и не к месту. Мои друзья ошеломленно слушали Лорины речи и изо всех сил пытались не смеяться в голос. Лоретту это вовсе не смущало, она обижалась только на меня. Другие люди находились вне зоны ее внимания. Тренируясь таким образом, к концу отпуска Лора довольно сносно заговорила на моем родном языке.

Две Три недели одиночества прошли в гулкой пустоте, скуке и без единой строчки на проклятом экране. Еще через неделю я купил билет на самолет и вылетел в Бостон.

Пройдя паспортный контроль и таможню, и услышав долгожданное приветствие: «You are welcome[18]!», я наменял зеленых банкнот с американскими президентами, взял такси и отправился к университету. К слову, денег на эту поездку я занял у матери. Она долго читала нудную мораль, о том, что в двадцать шесть лет надо наконец-то взяться за ум и заняться делом, и приводила в пример нашего гениального предка.

Моя мать Натали Жерар – дальний потомок русского писателя Льва Толстого. Она даже ездила в Россию в Ясную Поляну на сбор многочисленных Толстых, рассеянных по всему миру. Натали –, она просила называть ее именно так, – ждала, когда я, наконец-то стану известным, чтобы бахвалиться моей славой перед родственниками. Поэтому нотацию под портретом плодовитого пращура я с достоинством выслушал. Дождался паузы в словах, и сказал, что деньги нужны на поездку к девушке в Бостон. Натали сразу же подобрела и выдала нужную сумму. Она ожидала, что американка наставит меня на правильный путь.

Итак, достаточно богатый, я ехал в желтом такси, глядел на черный гладкий череп водителя и слушал энергичный рэп. Скучные американские просторы меня не вдохновили, а сам Бостон неожиданно понравился. Нетипичный для Америки город походил на утонченных европейских собратьев, и я подумал, что неплохо бы пожить здесь немного.

Водитель остановил такси возле многоэтажного здания университета, сложив черные крупные ладони лодочкой, принял оплату, но не уехал. Я непонимающе посмотрел на него. «Tips[19]!» – буркнул шофер. Я добавил ему еще пять долларов, и такси умчалось упрочь, ехало, осоставив меня на улице. Растерянно побродив перед университетом, и попробовав попытавшись побеседовать с охранником, я дал себе слово, десять раз попросить у Лоры прощения, за то, что смеялся над ней, когда она пыталась говорить по-французски. Увидев между зданиями полосу зеленого газона, я отправился туда. На стриженой травке в живописных позах вольготно развалились американские студенты. Они бродили туда-сюда, ели картофель фри, пили колу из темных бутылочек и беспрерывно галдели. Моя нездешняя персона понравилась местным девицам и вскоре ко мне подошла небольшая стайка рослых студенток. В школе и в Сорбонне я игнорировал занятия английским языком, считая, что будущему французскому гениальномугениальному французскому писателю ни к чему забивать голову чужими языками. И теперь, я понимал Лору, потому, что, как я не ни напрягал слух, но все равно не мог различить ни одного слова в бойкой девчоночьей трескотне. Но вспомнив, как понравился Лоретте мой голос, я заговорил по-французски и обворожительно заулыбался. Девчонки таяли и визжали от восторга, изо всех сил стараясь помочь. Посовещавшись, они вытолкнули из своей компании шоколадную девицу с мелкими черными барашками на голове, в куцем свитере и в вездесущих джинсах. Оказалось, что Дженис, так звали шоколадку, сносно говорит по-французски. Девчонки обступили нас тесным кружком, с восторгом прислушивались к беседе, не забывая яростно обрабатывать жвачку. Я объяснил Дженис, что ищу Лору Джордан, которая учится в колледже, связанном с искусством и наукой. Дженис радостно засияла белозубой улыбкой, что-то прощебетала подружкам, и две из них, вручив мне кулек с картошкой фри и пакет с чипсами, побежали в здание университета.

Ждать пришлось недолго. Тонкая Лорина фигурка показалась вдалеке, и Лора медленно пошла вперед. Не понимая, что случилось, я бросился к ней и остолбенел. Вместо цветущей, полной жизни девушки, я увидел усталое существо с запавшими глазами, обветренными губами и заострившимся носиком. Худая, бледная до синевы Лора смотрела на меня и молчала.

– Ты чем-то больна? – испуганно спросил я.

Она не ответила.

Мы дошли до группки девчонок и остановились. Я не знал, что делать дальше, и протянул Лоре на выбор: картофель фри и чипсы. Она посмотрела на угощение, позеленела, отвернулась к урне, и ее вытошнило одной желчью. Девчонки с жалостью смотрели на несчастную Лору, а Дженис одобрительно хлопнула меня по плечу и сказала:

– Поздравляю, папаша!

Я недоуменно уставился на девушку, решив, что она ошиблась во французских словах. Видя, что я не понимаю, Дженис твердо сказала:

– Лора беременна, разве ты не видишь? Ее надо везти в госпиталь. Она ничего не ест, ей нужна поддерживающая терапия. Поверь мне, я учусь на медицинском факультете, и могу определить, что это тяжелый токсикоз. Такое состояние опасно для ребенка.

Я тупо уставился на нее:

– Беременна?

– Разве ты не знаешь, что от секса случаются дети? – поинтересовалась Дженис.

– Э-э-э, – только и смог сказать я.

Лора исподлобья смотрела на меня измученными глазами и молчала. Она не произнесла ни слова, когда мы ехали в госпиталь в маленькой машинке Дженис. Лора сидела на краю сиденья, морщилась от малейшей тряски, сдерживала позывы тошноты и отрешенно смотрела в окно. Я почувствовал непонятную вину и странное волнение. Наверное, надо принимать какое-то решение, но я не мог понять – какое?

Дженис остановила автомобиль возле скучного корпуса госпиталя. Я вышел, чтобы помочь Лоре выбраться из машины, но она оттолкнула меня.

Госпиталь показался мне похожим на парижскую больницу, в которой я лежал с аппендицитомна все те немногочисленные больницы, в которых мне пришлось побывать. Бледные, несчастные пациенты, сидящие рядом с растерянными родственниками, медики, куда-то целеустремленно идущие с твердым профессиональным видом, черная толстушка в регистратуре с уверенно-успокаивающим взглядом, запах дезинфицирующих средств и плохого кофе из аппарата.

Дженис усадила нас на пластиковые стульчики и пошла на рецепцию. Через пару минут она вернулась, достала у слабенькой отрешенной Лоры из рюкзачка документы, снова отправилась в регистратуру и возвратилась, сияя улыбкой на полных губах.

– Все хорошо, mon amie[20], – сказала она. – Скоро придет врач.

Врач пришел не скоро. Сначала появилась плакатно плакатно-красивая медсестра в хрустящем халатике. Она померила измерила Лоре давление, огорченно покачала головой, завела бледненькую девушку за перегородку, взяла анализ крови и вернула ее обратно.

Медсестра переговорила с Дженис и ушла, оставив меня нас наедине с тревожным холодком, поселившимся в груди.

– Она сказала, что у Лоры очень низкое давление. Это опасно для ребенка. Нужна госпитализация, – тревожно сказала испуганная Дженис. – Лора, дай телефонмобильник, я позвоню твоим родителям.

Лора молчала. Тогда Дженис вытащила из ее кармана телефон в розовом чехле, нашла нужный номер и заворковала в трубку успокаивающим голосом.

Родители Лоры прибыли, когда ее уже положили в палату. Меня оттуда ласково, но настойчиво выгнали. Ошарашенный, я стоял возле прозрачной двери и наблюдал за склонившимися над моей девушкой спинами в медицинской форме. В сердце ползал ледяной паук страха, и очень хотелось пить.

Там, возле двери, отрезавшей меня от Лоры, они и налетели на меня: высокий видный голубоглазый мужчина в красном поло и симпатичная женщина с соломенными волосами, уложенными в аккуратное каре.

По счастью, добрый ангел – Дженис – еще не ушла. Она послужила барьером между мной и орущим Лориным отцом.

Мужчина кричал, о том, что неужели неужели в Европе не умеют предохраняться, что я идиот, сделавшей его любимой дочке ребенка, и девочка теперь умирает от ранней беременности, и чтобы я проваливал в свою Францию, они сами со всем справятся.

Лорина мама тихо плакала, потом вытерла слезы, успокоила своего мужа, и они пошли к врачу, узнать о состоянии дочери, одиноко лежащей под капельницей.

Я помчался к кулеру, залпом выпил два пластмассовых стаканчика воды и обратился к Дженис:

– Я хочу с ней поговорить, можно мне войти?

– Иди. Только не нервируй Лору, ей нужен покой.

Я зашел в небольшую палату, пахнувшую где пахло медикаментами и свежим бельем. Лора лежала с закрытыми глазами, худенькая, бледная, с иголкой в голубой вене, трогательная и любимая. Я погладил ее ладонь.:

– Мы назовем ее Шарлотта.

– Кого ее? – слабо отозвалась Лора.

– Нашу дочь, кого ж еще? – удивился я.

– А если родится мальчик? – поинтересовалась Лора.

– Девочка, – ласково ответил я. – Обязательно родится девочка, с соломенными волосами и синими глазами. Она будет похожа на тебя.

Лора улыбнулась и добавила:

– И на тебя.

Шарлотта родилась во Франции в начале мая. Волосы у нее темные, как у меня, а глаза синие, с пушистыми ресницами.

Но это случилось семь месяцев спустя, а до этого мне все-таки довелось немного пожить в Бостоне, но не вольной птицей, а солидным, почти женатым человеком.

Моя спасительница Дженис отвезла меня в квартирку, которую она снимала вместе с двумя девушками. Одна из них, Клэр, недавно переехала к бойфренду, и меня поселили в ее небольшой комнатушке. Мебели в каморке почти не было: надувной матрас на полу, пластмассовая этажерка, заваленная оставленной косметикой, тканевый шкаф-органайзер с кучей одежды, болтающейся на вешалках, столик для компьютера, маленький стул на колесиках и корзина для мусора.

Я с гордостью вспомнил свою тахту, старинный стол с резными ножками, скрипучую тумбочку с потайным ящиком и небольшой шкафчик для вина. Мое жилище выглядело шикарнее, чем эта маленькая неудобная комнатушка. Но в ней я и провел пять быстро промелькнувших дней. Днем я сидел в больнице, а вечером Дженис возила меня по Бостону.

А когда Лоре стало лучше, и ее выписали, состоялось официальное знакомство. Мы сидели в уютном кафе, настороженные и скованные, слушали джазовые композиции, пили небольшими глоточками каждый свойи прохладительный прохладительные напитокнапитки, ковырялись в еде, и обменивались ничего не значащими фразами. Дженис переводила мало оживлённую беседу, бодро орудуя ножом и вилкой.

Наконец я взял слово и твердо сказал:

– Я забираю Лору во Францию. Когда будут оформлены все документы, мы поженимся.

– Где вы собираетесь жить и на какие средства растить ребенка? – строго спросил будущий тесть. – Насколько я понял, Джон, ты – голодранец.

Лорины родители называли меня английским эквивалентом эквивалентом моего имени.

– Майк, – укоризненно попеняла мужу будущая теща. – Мальчик еще молод, у него все впереди.

Он не обратил на ее слова никакого внимания:

– Лора останется дома. Родит и продолжит учиться. Мы ей поможем.

– Джон, – теща поторопилась смягчить суровые слова мужа, – ты сможешь приезжать к ребенку, когда захочешь. Лоре и малышу будет гораздо лучше в нашем доме на побережье, чем в маленькой квартирке в Париже.

– Дженис, перестань жевать, – обратился я к нашей переводчице, – и переведи слово в слово.

– Я люблю вашу дочь и хочу на ней жениться. И мне никто не помешает, – сказал я в полной тишине. Даже музыка замолчала, и гости перестали болтать и звенеть бокалами.

Дженис торопливо отпила глоток вина, которое для нее выбрал я, и перевела.

Я внимательно следил за реакцией будущих родственников, предчувствуя скандал. Будущий тесть вдохнул в легкие столько воздуха, что его грудная клетка расширилась и натянула рубашку. Он открыл рот…, как вдруг раздался голос: его дочери.

– Папа, я поеду с ним, – твердо сказала Лора и перевела свои слова для меня, хотя я и так все понял по вытянутому лицу ее родителя.

– Ждем вас на свадьбу, – утешающе добавил я.

Свадьба состоялась через два месяца в Провансе в шато Кристиана – нынешнетекущегонынешнего мужа Натали. Лора к тому времени совсем поправилась и выглядела обворожительно. Чистое лицо, нежный румянец, яркие синие глаза, оттененные пушистыми ресницами, густые соломенные волосы, . Ттонкие руки покрывал легкий прованский загар… Н – невеста сияла молодостью и красотой. Портниха Натали перешила для Лоры винтажное подвенечное платье, превратившее американскую девушку в Сандрильону[21]. Старинное кружево слегка подчеркивало небольшой животик, что придало Лоре особенный шарм.

Натали, которая, к моему удивлению, неплохо говорила по-английски, подружилась с Лориной мамой, и они проводили время в беседах о литературе. Лорин папа большую часть времени просидел в винном подвале с Кристианом. Дженис каталась с моими друзьями по живописным окрестностям – все нашли себе дела по душе. Но самым занятым оказался я.

С тех пор, как по приглашению Натали мы приехали в Прованс, большую часть дня я сидел за старым компьютером и писал. Белый экран покрывался ровными строчками, летевшими с моих пальцев, номера страниц увеличивались на глазах, двухзначные цифры сменились трехзначными – будущий роман рос на глазах, так же, как мой ребенок в животе у Лоры. Она чувствовала себя прекрасно, токсикоз давно прошел. Лора гуляла с матерью по виноградникам, слушала лекции Кристиана о культуре виноделия в Провансе, училась разбираться в сырах, повязывать шейные шарфики, и вскоре стала почти настоящей провинциальной француженкой.

В тот день, когда я поставил последнюю точку в тексте и написал «Конец», родилась наша дочь Шарлотта.

А дальше жизнь полетела вперед, иногда притормаживая на остановках. Одной из таких остановок и была Вероник. В тот день Лора не ушла. Ушел я. Взявл любимое фото, и маленький чемоданчик с вещами, я сел в машину и покинул наш дом на побережье Лакано[22], купленный в кредит на гонорары от романа. Деваться мне было некуда, и я поехал к Вероник, снимающей виллу в соседнем поселке. Быстро стемнело, надоедливый мелкий дождь покрыл каплями лобовое стекло, дворники мерно шуршали, холодный ветер качал верхушки деревьев. Остановив машину возле роскошной, сияющей огнями, виллы Вероник, я открыл окна, услышал в доме шум и грохочущую музыку, и долго сидел, вдыхая свежий воздух и размышляя о том, как я буду жить без Лоры.

Прошло восемь лет с момента нашей встречи, а я по-прежнему любил мою синеглазую американку. Лора успешно прижилась во Франции. Она бросила изучать культуру, занялась инвестированием и вскоре неплохо преуспела в этом деле, добившись хорошей должности в филиале известной финансовой компании.

А я, получив свою порцию славы, восхищения и немалых гонораров, больше ничего значительного не создал. Подрабатывал в газете, вел авторскую колонку в глянцевом женском журнале, писал очерки, статьи, ходил на встречи с читателями, где небрежно подписывал книжки верным поклонницам. Лора считала меня лузером[23]. Она не говорила, но я знал.

Грустные мысли прервало жалобное тонкое мяуканье, призывающее немедленно оказать помощь. Я пошел на писк и обнаружил в кустах маленького рыжего котенка, дрожащего, промокшего, почти беззвучно открывающего розовый ротик с крошечными острыми зубками. Я осторожно взял малыша в ладони, но котик не собирался так быстро сдаваться, он извернулся и пребольно тяпнул меня за большой палец. Посасывая капельку крови, я запеленал рыжика в шарф и поехал обратно.

Лора стояла на крыльце, одетая в желтый дождевик и серые резиновые сапоги. Увидев меня с шарфом в руке, она посторонилась, и я вошел в свой дом.

– Папочка, ты вернулся! – закричала семилетняя Шарлотта, повиснув на шее родным теплым комочком.

Котенок в шарфе запищал, заворочался и вылез из разодранного шарфа.

– Ой, кто это? Какой рыжик! Где ты его взял, папочка? – заверещала моя дочь.

Лора посмотрела на жалкого, дрожащего крысеныша и сказала:

– Котенка зовут Джинджер[24]. Завтра, детка, мы с тобой поедем и купим ему все необходимое. А сейчас ты идешь спать, а я высушу это блохастое чудо.

Я понял, что прощен, и отправился на кухню готовить поздний ужин.

Жизнь понеслась дальше: Шарлотта росла, Джинджер из заморыша превратился в роскошного рыжего кота, Лора работала, а я делал вид, что пишу. Мы выплатили кредит за дом, в отпуск ездили в Прованс или в Бостон и были счастливы.

И вдруг посреди семейной идиллии случилась эта непонятная история с розовыми стрингами. В этот раз Лора не простила, хотя я был совершенно неповинен и понятия не имел, откуда в нашем доме взялся сей деликатный предмет. Лора, не обращая внимания, на мои призывы взять себя в руки, разбудила Шарлотту. Пока девочка, сонно зевая, завтракала, она собрала ее вещи, пообещала дочери поездку в Голливуд, позвонила на работу, взяла отпуск, забронировала билеты на ближайший рейс Париж- – Бостон и укатила к родителям.

Все случилось так стремительно, что я почувствовал себя как на просмотре фильма в ускоренном режиме. Запись закончилась, и мы с Джинджером остались одни. Кот смотрел на меня неодобрительно, он терпеть не мог скандалы.

Я решил задобрить хотя бы Джинджера. Положил ему целую миску еды и сел завтракать в одиночестве.

На другой день под кроватью, в которой я теп