Номинация «Малая проза». Подноминация «Для детей». Глухой

Елена СЕМАГИНА (г. Саки, Республика Крым, Россия)

Номинация «Малая проза»

Подноминация «Для детей»

Глухой

Когда я была совсем маленько й, по радио часто играла песня «Городок»». Как «все без спроса ходят в гости» и всё про всех знают. И мне всегда казалось, что эта песня про наш городок и написана. Вот прямо всё по-настоящему: и домики с криво залитыми крылечками, и громадные деревья с горячей потрескавшейся корой, и разные интересные местечки, в которых было здорово играть в «шпионов».

И люди знали о соседях всё, и, действительно, постоянно наведывались друг к другу в гости. Только не к Глухому.

Глухой – это не прозвище, а фамилия. Имя же не знал, кажется, никто.

Я впервые увидела Глухого, когда мне было, кажется, лет шесть или семь. Мы играли во дворе с подругами, а он вышел погреться на первом весеннем солнце. Помню его худощавым стариком, сгорбленным, ходившим с деревянной палочкой, набалдашник которой стёрся почти полностью. Глаза у него были какие-то выбеленные, почти незаметные из-за нависших ершистых бровей, а взгляд суров и неприветлив, словно от каждого встречного старик ждал подвоха. Не знаю, сколько было ему лет, но тогда Глухой показался нам совсем древним. Жил он на первом этаже деревянного двухэтажного дома, причём одна дверь его квартиры выходила в подъезд, а другая – в небольшой садик на заднем дворе.

Для нас, дворовой ребятни, старик служил страшилкой, пугалом, героем жутковатых легенд и рассказов. Никто из нас не пытался узнать у взрослых, кто он, откуда появился, а сами они ничего не рассказывали. Мы боялись Глухого до дрожи в коленях, фантазируя, как он забирает зазевавшихся детей и отводит в свою квартиру, где происходят всякие ужасы. Любимым развлечением и признаком особой доблести было подкрасться к окнам старика, коротко стукнуть и бежать со всех ног, чувствуя, как сердце сжимается от сладкой жути. Потом смельчаки долго рассказывали, что им пришлось пережить, подойдя так близко к логову чудовища.

Страх перед Глухим придавал остроты и Рождественским колядкам. Каждый год мы собирались большой компанией, наряжались, выискивали стишки и песенки, не совсем ещё понимая, для чего всё это нужно. Однако всеобщее веселье было гарантировано: как только темнело, нас отпускали гулять (уже само по себе прекрасно!), и мы, хохоча и румянясь от морозца, ходили из дома в дом, пели колядки и получали за это нехитрые угощения.

Наступала очередь подъезда, где находилась квартира Глухого. Сначала мы мчались на второй этаж, а потом спускались и стучались в смежную дверь. Пели, прислушиваясь к звукам из страшной квартиры. Получив горсти мелких монет, карамельки, россыпь грецких орехов и пару сморщенных яблок, проходили мимо осторожно, на цыпочках, стараясь не шуметь, хотя получалось это плохо. И вдруг за дверью – шарканье, шуршание, неуверенное звяканье…

Мы бежали из подъезда, захлёбывались студёным воздухом, давились и прыскали, а затем собирались опять и продолжали рождественское гуляние. Снова и снова – смех и подарки! «Радуйся, земле, Сын Божий народывся!»

Так повторялось каждый год.

Спустя несколько лет, душным летним вечером мы играли в «казаков-разбойников», убегая от ватаги мальчишек. Я и две мои подруги, Аня и Настя, залетели в тот самый садик на заднем дворе дома, закрыли за собой калитку и стали пробираться к другому выходу. И тут… перед нами оказался он. Глухой.

Нам уже не пристало верить «детским страшилкам», тем не менее испугались мы не на шутку. Сразу вспомнилась жуть, которую наводил старик, всплыли в памяти забавы и проделки. Мы остолбенели в полном смысле слова.

А Глухой меж тем не собирался затаскивать нас в квартиру. Он шамкал что-то типа: «Как хорошо, детки, что вы тут» и протягивал старое, довольно грязное ведёрко, наполненное дикими абрикосами.

Первой опомнилась Аня. Она взяла из похожих на птичьи лапы рук ведёрко, помыла фрукты на колонке, носик которой торчал здесь же. Потом мы все уселись за низкий, наспех окрашенный столик. Старик устроился напротив и постоянно волновался, почему мы не берём абрикосы. В то время почти у каждой семьи был садик, в котором росли крупные ароматные «ананасики», поэтому дичка была не в чести. Но мы всё же потихоньку ели и слушали.

А Глухой тем временем рассказывал. Как воевал. Что у него есть сын (у Глухого! сын! невероятно), но он живёт далеко и почти не приезжает. И вообще, у них раньше была какая-то ссора, он даже не помнит уже, что там произошло, и вот до сих пор никак не погаснет обида.

Мы доели почти все абрикосы, и радушный хозяин достал откуда-то пакетик старых, слипшихся в один комок карамелек. Знакомое шуршание навеяло воспоминания о Рождестве.

Только сейчас я поняла, как, перебирая предательски медленные ноги, шаркал Глухой к двери, заслышав наш смех. Как жадно хотел услышать «Сын Божий народывся!», пропетые для него, торопливо доставал пакетик с конфетами, волновался, пытаясь поскорее открыть дверь иссохшими руками. А может, стоял возле неё и ждал, когда мы сами постучим. Просто вспомним о том, что он есть. Но мы гоготали и улепётывали, и ничего не знали. А он каждый год ждал, что на этот раз Рождественское чудо всё равно свершится. И прислушивался к топанью ног по лестницам. Из года в год…

Пока старик говорил, я размышляла, что в следующее Рождество чудо непременно должно произойти. Конечно, мы оставим глупые детские страхи и зайдём к нему. Потому что когда человек одинок и несчастен – это плохо. Не по-рождественски.

Не знаю, что думали Аня и Настей, но я точно решила так поступить.

Тем же летом Глухой скончался.