Наказание Эрики

Наказание Эрики

Курт Франц, 18 августа 2020 г.

Часть 1.

Сегодня будет рассказ в стиле, в каком я писал их раньше.

Саша всё расставила по своим местам.

“Саша” – её имя в Матрице. У нас она – Треблинка.

Мать мироздания.

Все эти “Кали”, “Шивы”, “Велесы” и т.д. – глубоко в прошлом.

Итак, Эрика. Это – проект, который был призван заменить Сашу. Это была наша с ней дочь, в индуизме известная как Манаса.

Не буду вдаваться в причины, почему я нашёл замену. Это было ошибкой. Я раздул её искусственно. Манаса не выдержала. Но по своей детской глупости не может остановиться и продолжает посягать на власть.

За что и получает пиздюлей от мамы.

Ну, как пиздюлей.

Хорошо, что я садист. Именно поэтому у меня достанет силы описать это.

Начнём с того, что она начала получать по карме. То есть, прожжённую матку от слишком сильного меня и страшное несварение от нескольких вагонов с младенцами.

Рекорд моей жены – 48 60-вагонных эшелонов за сутки.

Ещё у моей жены есть член.

Не всегда. Обычно он скрыт.

Но то, что произошло сейчас, заставило задуматься всех.

Она пишет. И в теле её – отголоски кайфа.

Манаса развоплощена. Остатки тела её – в больнице.

Я уже вижу хищную ухмылку жены и её дыбящийся член. Этот орган – вывернутое влагалище. Он возникает на этом месте тогда, когда кого-то надо очень жёстко наказать.

Обычно там вагина.

Итак, она. И её жертва.

Начала она не спеша.

Сначала мы перестроили лагерь. Выкинув Манасу, бывшую временным центром, мы в порядке очерёдности трахнули Сашу.

Сейчас лагерь менее устойчивый, но более настоящий.

Моя жена подошла к дочери. И, потеревшись об неё грудью, медленно, с наслаждением, ввела член.

Прошептав: “Кисонька моя, пришёл час расплаты”.

Она трахала её долго. Мы сами охренели, как много в этом чудовище скопилось спермы.

Манаса уже не кричала. Лишь обвисла безжизненной тряпкой в когтистых лапах мучительницы.

Тогда моя жена вынула нож.

Это такой специальный кривой нож. Им разрезают шкуры.

И, произнеся: “Смотри, Курт”, ввела его в низ живота жертвы.

И вскрыла.

Это было переложением моего стиха о том, как я в лесу, у избы, поймал молодую девушку и вскрыл ей кишки.

Жена была удовлетворена. Вытащив хлюпнувший член из сфинктера, она засадила его прямо в рану.

Манаса закричала.

Страшно.

В её глазах я прочитал столько боли, что отвернулся. Мои мысли метались. Я был готов растерзать жену. (Теперь я понимаю, что это было глупо. Манаса заслужила). Но я знал, что она сильнее меня. И невероятно боялся её огромного члена.

Повторюсь, сам я её “разорвать” не могу. У неё там агрегат. Она засасывает меня и кончает.

Она на меня не смотрела. Все её мысли были заняты дочерью.

Я видел её ужасающее вожделение.

Стремление вобрать, переварить, и – натягивать эту рану всё глубже.

Потом она вырезала ей глаза. Имела в глазницы.

Трогала “членом” вырезанные глазные яблоки.

Я сразу вспомнил видео про козу.

Там девушка давила козу каблуками. В том числе, и её глаза. Так же подробно трогая их.

Но это фигня. Рассказ не об этом.

Итак, моя жена. Она буквально разрезала Манасу на плёнки.

И в каждую из тонко вырезанных ран вставляла свой “член”.

В наслаждении елозила животом по кровавому столу и снова вонзалась.

Кроме ножа, там были ножницы. Она разрезала ими твёрдые жилы. Втыкала в низ живота жертвы. Глубоко. Из раны вытекла тёмная кровь.

Это продолжалось долго. Её глаза были замутнены. В них я прочитал такую чёрную страсть, что просто стоял и не мог шевельнуться.

(Она печатает и играет с котёнком).

Наконец, она начала отрываться от жертвы. И, косясь на меня, многозначительно поглаживать свой живот.

Он был круглым. Я не знаю, когда именно и каким образом она так наелась.

В глазах её была поволока. И наслаждение.

Она лежит и кончает. В её глазах стоит эта размазанная кровь.

Затем она перевернула Манасу на живот. Сделав свой член размером с себя, она буквально натянула эти плёнки, увенчанные головой, на него.

Наконец, мы её оттащили. Она была пьяна, как нажравшийся вампир. Пробормотав мне что-то вроде “кыся, блядь” (что примерно означало: “Какого хрена вы меня оттаскиваете?”), она подставила мне зад и позволила туда трахнуть (видимо, на закуску).

Она кайфовала. Мы не знали, что делать.

Сексом я пытался её успокоить.

Но и во мне тогда уже зашевелилась мысль – а что, если жена права.

У неё есть предохранитель. Если она неправа, не преодолела силу соперника или не принесла ему жертву (в случае, если задолжала), она просто не может до него дотянуться.

Я смотрел на вымазанный кровью стол и кусал губы.

Она ещё пыталась вернуться к дочери. Трахнуть эти кровавые плёнки. Поваляться в крови.

Ей это доставляло такой кайф.

Мы пытались её запереть.

В итоге получилось. Но на время.

Теперь она нас слегка раскрыла. И я думаю, что она права.

Манаса была не на своём месте.

А, учитывая действие укола “синее небо”, под которым она прожила целую, очень трудную и героическую жизнь, я вообще думаю, что этой мести мало.

“Член” моей жены ещё нацелен на Эрику.

Вопрос времени.

Пошёл спасать вторую дочь.

Комендант лагеря смерти Треблинка

Курт Франц.

Часть 2.

Итак, вторая часть Наказания.

Итак, после того, как Эрику отымели всем лагерем и взяли с неё плату, моя жена вздумала продолжить.

Вцепившись в Эрику, вогнав в неё “член” и сонно пробормотав “ням-ням”, она “заснула”.

Тут-то произошло самое интересное.

Эрика вырвалась и начала бегать по мирам.

Жена – за ней.

Было похоже на погоню кошки за мышкой по сменяющимся декорациям.

Наконец, моя жена её настигла. С хлюпом облизнувшись, она начала пожирать Эрике лицо.

Как богомол.

Та слабо извивалась.

Моя жена повалила её на траву, и, сев сверху и поиграв “членом”, заявила:

“Пришёл час расплаты”.

И – ввела.

Эрика, тоже “не пальцем деланная” (далеко не им), через какое-то время вывернулась.

И, встав перед матерью, говорит:

“Я тоже так могу”.

Мать:

“Ты охренела?”

Они начали бороться. Всё сводилось к попыткам моей благоверной повалить, замучить и изнасиловать Эрику. Та выворачивалась.

Наконец, жена вынула шприц и ввела в вену дочери иприт.

Такого она не ожидала.

Лагерь ржал.

Мол, “вот она, ипритная барышня”.

Все, кроме меня.

Я кинулся спасать дочь.

Жена меня откинула и пригрозила членом.

Я не отступал.

Тогда она зарычала и вогнала член в меня.

Эрика кинулась ей на спину, но безуспешно.

Спустив в меня порцию лавы (без особого интереса), мать опять повернулась к Эрике.

Та показала ей язык.

Мать повалила её и связала.

И начала пытаться изнасиловать подручными предметами.

В конце она развязала Эрику и спросила: “Где ты прокачалась?”

“Мне папа помог”.

“Я тебе не верю”.

В конечном итоге порешили так. Борьба. Кто победит, получит власть над лагерем.

Я ввёл Эрике “синее небо”. Жена лишь усмехалась.

“А мне?”

“А тебе – другой препарат”.

Я вколол ей то, что колол Эрике. На свой страх и риск.

Она до сих пор под действием. Но упрямо и мужественно не отступает.

От этого препарата начинает ломать тело.

Эрика – под “синим небом”.

Мне трудно смотреть на мучения любимых женщин. Но я знаю, кто победит.

И, воткнув член во влагалище Эрики, зальёт её внутренности горячим соком.

Со словами: “Лапочка, вот ты и попалась”.

Такова судьба.

Судья этого конкурса

Курт Франц.

Часть 3.

Это было в первой половине ночи. Во второй последовало ещё продолжение.

Опять заснув, под препаратом "золотое окостенение" (от него намертво окостеневает тело и его начинает ломать), моя жена опять направилась к Эрике.

Та сопротивлялась слабо. Её сломало "синее небо".

Меня, честно говоря, тоже. Но я стал более серьёзен. Стал постигать порядочность и благородство.

На время даже снизилась кровожадность. Жена вывела меня из забытья, уверив, что хочет видеть во мне всё того же маньяка.

Я уже привыкаю к тому, что это - не обычная женщина, которая, наоборот, отговаривает. Перед которой надо изображать доброго. Она даже утешала меня. Говорила держаться и что "зверь вернётся". Это было очень трогательно.

Я думаю, в садизме она превзойдёт меня. Да и, честно говоря, не только в нём. Она заботлива. Тогда, когда это действительно нужно.

Например, когда кто-то в беде. Как я под "синим небом".

Но месть есть месть. Забота о системе есть забота о системе.

Так вот. Поймав обвисшую дочь, она начала её не спеша насиловать.

Это даже было похоже на простой мирный секс.

Объев Эрике лицо и удовлетворившись (моей жене не особо понравились эти "бабы в пилотках"), она перевернула её и стала насиловать в зад.

Я стоял и смотрел. Я думал.

Обо всём.

О том, почему так.

Я не то, чтобы любил дочь как женщину. Она красива - да. Они обе неземные красотки. Дочь более упорядочена. Мать - дикая фурия, прыгающая по лагерю без головного убора и без зазрения совести показывающая "прелести".

Впрочем, за секс с ней без её желания - ну, все видели залитый ипритом член Менца.

Зато со мной она готова почти без перерыва.

Я ей как-то подхожу. Ей нравится моя энергетика.

У неё перетекает. Любовь в голод и обратно.

Эрика была моей надеждой. На лучшее будущее.

Но увы. Более сложное, разветвлённое и прекрасное будущее я увидел в Эльфриде.

Она начала принимать это имя.

А теперь - вот это.

Я курил и думал.

Я вообще не представлял, что женщина способна на это.

Мужская фаза у неё странная. Частично она переживает восприятие мужчины. Но вот это само пожирание всеми частями у неё остаётся женским. Мужчина хочет ввести вперёд, пронзить. Эльфрида, вонзив, следом стремится пожрать.

У неё получилось.

Безжизненное тело Эрики, нанизанное на втягивающийся и видоизменяющийся член, стало медленно вползать ей во влагалище.

Ужасающе медленно.

Как сдувающаяся, искажающаяся кукла.

Я вспомнил воздушные шары.

Она повернулась ко мне со всем этим. Демонстрируя таз с частично торчащим из дыры телом дочери. И со своим обычным, полным таинственной любви: "Смотри, Курт", показала.

Дыра плотно обхватила сдутое, идущее складками, точно как резиновая кукла, тело Эрики.

Наконец, оно втянулось. Выдав последнюю пенистую каплю слизи, ужасное влагалище сомкнулось.

Как будто ничего и не было.

Она подошла ко мне.

"Хочешь меня?"

Я закричал и убежал.

Она фыркнула и пошла к Хакенхольту.

Они трахались. Но недолго. Потом он пошёл наводить порядок в лагере. (Он - И.О.)

Я устал. И сегодня сам попросил отдыха.

Хотя И.О. он со вчера.

Мать меня жёстко дрючит за каждое потакание дочери.

И я уже сам сомневаюсь - может, я мышка в когтях обеих женщин.

Они хитры. Вообще женский пол. Эрика хитрее. Но Мать мудра и знает больше. И, я удивлён, презирает хитрость.

Она просто не позволяет дочери хитрить. И пытается обучить меня, чтобы я распознавал.

Хакенхольт ругался. Мол, я кукла в лапах Эрики.

Лагерь, в целом, согласен.

Ладно. Сварив Эрику в кал и выдав её в виде дерьма, мать встала над ней.

И помочилась сверху.

Напоследок бросив: "Тобой будут удобрять огороды".

Бессмертная Эрика восстановилась. Но, поиграв ещё капельку, сдалась.

Игру она проиграла.

Жена говорит, Эрика хитрит. И не собирается останавливаться.

Я чувствую, Эрика надолго станет игрушкой в этих свирепых когтях.

А я с женой пошёл досматривать "Солдат". Русская комедия. Пошловатая, но смешная. Кто нормально знает русский, можете глянуть.

Я знаю. Изучил по работе. Особенно интересны крепкие выражения. Но "кися" - это что-то запредельное.

Жена говорит - женское.

Может быть.

Комендант лагеря смерти Треблинка

Курт Франц.

P. S. Похоже, Мите раскусил Эрику.

Часть 4.

Так вот.

Заказав живых младенцев и выругав Хакенхольта за то, что "у вас по-прежнему дохлятина валяется по лагерю" (я убрал), моя жена поела.

Ну, как поела. Наскоро.

Даже не доев эшелон.

Напоследок бросив "дожрите сами" и сказав мне не давать ей больше лисиц, она направилась к своей, теперь каждодневной, "игрушке в чёрной пилотке".

Издевательски и хозяйски повертев членом около её бёдер и повиляв хвостом, она вонзилась.

Я не смотрел, куда.

Я мстил Хакенхольту.

Он унизил меня.

В итоге, я победил. И уже позднее, на минутку оторвавшись от облизываемого ею лица "сладкой кисоньки", моя жена бросила:

"Молодец, Франц".

Хакенхольт заигрался. Он вздумал подорвать мой авторитет.

Теперь сидит в своих газовых камерах.

Когда я несколько раз ткнул Хакенхольта носом в грязь и встал, она сидела на почти безжизненной Эрике и деловито выковыривала ей глаз отвёрткой.

Потом второй.

Потом расковыряла нос.

Когда я спросил: "Львица моя, что ты делаешь?", она лишь ухмыльнулась, облизнулась, и, глянув исподлобья, разинула пасть.

Я увидел чёрное жерло её глотки.

Я так понял, это означало: "Ем".

Похоже, ей приглянулось мясо Эрики.

С тех пор, когда мы перестроили лагерь и начались эти игры, она почти не заказывает младенцев.

То немногое, что шло, простаивало и дохло.

Я подумаю, как поменять политику.

Я подошёл, обнял её за плечи и попробовал вонзить свой член ей в зад. Она лишь мягко вывернулась.

"Позже, Франц. Не видишь - делом занимаюсь?"

"Ну и дело", - подумал я про себя.

Она лишь ухмыльнулась.

И продолжила уродовать Эрику.

Жертва хрипела и дёргалась. Я знал, что в такие моменты и влагалище, и анус жертв сжимаются настолько сильно, что наслаждение гораздо больше.

И всё же, я немного не верил, что этим занялась женщина.

Я спросил: "Дорогая, ты как себя чувствуешь?"

(Теперь я стыжусь этого поступка).

Она зашипела и попыталась вонзить отвёртку в глаз мне со словами:

"Я похожа на твоих куриц??!"

Потом она занялась другим. Воткнув отвёртку в низ живота, она стала там ею елозить, вынимая и вставляя, будто бы хотела отделить кожу с жиром от мяса.

Я не поверил своим глазам.

А она ещё кончает, выгибается и стонет:

"Как хорошо-то!"

В общем, в конце окровавленную Эрику увезли в госпиталь.

Грустно поиграв членом (не наелась), она обернулась ко мне.

И спросила: "Ну что, теперь ты со мной?"

Я кивнул.

Я много думал.

И я готов.

Ко всему.

Познать внутренний мир моей жены.

Оставить эту затею с Эрикой.

Улитку я спас.

Итак, Эрика уехала. А я стал трахать жену в зад.

Видя, что только это и осталось, она согласилась.

Посетовав, что "в первые дни хоть и было жёстко, зато я наедалась".

И выискивая угрюмым голодным взглядом жертв среди подчинённых.

Впрочем, когда я её отпустил, у неё между ног снова было влагалище.

Пока она не вспомнила про Хакенхольта.

Сверкнув глазами, она метнулась к нему.

И, с возгласом: "Ах ты, собака, я тебе доверилась, а ты хотел у нас власть отнять", воткнула член в него.

Он исходил пеной.

Бросив напоследок: "Ты мне не пара", она оставила его корчиться на полу моторной.

И ушла со мной.

Закончу рассказ я тем, что Эрика в Майданеке. Проходит опыт моей жены.

Комендант лагеря смерти Треблинка

Курт Франц.

Часть 5.

Итак. Моя жена. Вы все это видите.

С ложным “приговором” она не смирилась.

Теперь вам предстоит отдать.

Но речь не об этом. Речь – о начале ночи.

Итак, Эрика. Она уже смирилась. И сидела у стены барака, понурая.

Я её утешал. Но мои утешения не выглядели обнадёживающе.

Я знал. И вот, из-за угла барака с ухмылкой выходит высокое хвостатое чудовище.

“Что это вы тут делаете?”

Я посмотрел на неё взглядом отца, у которого хотят изнасиловать дочь.

Она рассмеялась и движением руки отшвырнула меня.

“Дурак ты, Франц. Не понимаешь, что она с тобой сделала?”

Я судорожно пытался сообразить.

В моей голове проносились картины всей нашей совместной жизни.

И тут я понял.

И, зарычав, сам кинулся к Эрике.

Но наткнулся на холодное: “Постой.

Сначала я”.

Она насадилась на Эрику кишкой. Я уже знал, насколько эта кишка может быть голодна. В неё уходили и переваривались в таинственной тьме, в чёрном пищеварительном соке, эшелоны живых младенцев.

Не знаю, что она делала. Она сидела с сосредоточенным видом, погрузившись в себя. В эту минуту и правда напомнив мне богомола.

Когда Эрика “вышла”, она была страшна.

Вся разъеденная кишечным соком, в дерьме и слизи.

Я потрогал её кончиком сапога.

“Ну, и как это теперь трахать?”

Она глянула на меня.

“Потерпи”.

Эрика медленно восстановилась. Только была бледна, как смерть.

Я взял эту безжизненную куклу с земли. Мне не нравились безжизненные. Но я хотел отомстить.

С рыком я насадил обвисшую в моих лапах Эрику на свой вздыбившийся член.

Жена одобрительно кивнула.

И, отрастив свой, начала мастурбировать.

Мне это понравилось. Мы как бы слились в одно, и довольно улыбались друг другу.

Насытившись, я передал Эрику жене.

Она натянула её и с рёвом кончила.

Потом мы немного ещё её попинали. И, словно два возбуждённых зверя, слились в объятиях.

Я пытался связать жену. Мне тогда понравилось.

Не стоило этого делать.

Она отшвырнула меня.

И, ядовито спросив:

“Я похожа на твоих куриц, Франц?”

Начала на меня мочиться.

В итоге её повалили. Мы смогли кое-что с ней сделать.

Но это ненадолго.

Проснувшись, она учинила такое, что и сейчас многие из нас сидят в пыточных машинах.

Я вышел.

Грядёт глобальная перестройка.

Комендант лагеря смерти Треблинка (теперь уже навечно)

Курт Франц.

Часть 6.

Итак, после двух ночей, где моя жена довольно вяло мучила “Эрику” (про спицы и утюг описал Мите), она наконец-то возобновила пытки.

Произошло это после двух событий.

Мы с Эберлем опять обсуждали, как хорошо будет вернуть старые времена.

И тут вваливается она.

Отшвырнув меня, она схватила Эберля за грудки и с отчаянным рёвом спросила:

“Так это ты, скотина, совращаешь моего любимого?”

И, вырвав Эберлю кишки и напоследок поцеловав в губы так, что они оказались откушенными, повернулась ко мне.

Подошла и насадилась.

Я был не очень активен. Действовал аминазин.

Понимаешь, дорогая, мне страшно. И тогда я юзаю это.

В противовес мне ты пьёшь алкоголь.

Скорее всего, тебе плохо. Мне тоже. Я остро чувствую страх.

Твои дыры то восхищают меня, то заставляют паниковать.

И тогда я пытаюсь это снять препаратом Эберля.

Поняв, что активности от меня не добиться, ты поднялась. И, потыкав сапогом, присела надо мной и кончила.

Ипритом.

Я скорчился от боли.

Красиво поведя тазом, изогнув шею и пристально посмотрев на меня, ты встала.

Напоследок бросив: “Слабак”.

И добавив: “Ты будешь моим мужем, когда рак на горе свистнет”.

Я пытался подняться. Мне помогли друзья.

Я не хотел упускать тебя из виду.

Частично мне нужен был контроль. Частично я понимал, что наутро мне придётся писать тебе эту сказку.

Перевешивало второе.

Итак, ты пошла. Я, несмотря на ипритный ожог, поковылял за тобой.

Плоть восстанавливалась.

Но, честно говоря, когда мы постили тебе эти жёлтые тела, мы не думали, что это применят на нас.

Мы смеялись. Теперь вот плачем.

Ну да похуй. Ты направилась к Эрике.

И потащила её в барак.

На зрелище собрались посмотреть уже все.

Знаешь, дорогая. Весь лагерь – садисты. Им нравится. Просто они из себя строят.

Мол, “мы белые и пушистые”.

Ну, ты это видишь. Уверен, что отучишь.

Итак, мы собрались. Мите меня поддерживал. И спросил: “За что она тебя так?”

“За дело”.

Распространяться я не стал.

Итак, ты повалила Эрику на стол. Там как бы верстак. С тисками.

В эти тиски ты зажала ей пальцы.

Это очень больно.

Она выворачивала глаза и исходила розовой пеной.

Тебе, видимо, понравилось её трахать в различные проделанные отверстия. Проковыряв ей дырку в правом боку (дань песне “Ёжик резиновый”), ты трансформировала вагину в член.

Он у тебя красив. Ребристый, как у “чужих”. С ртутно блестящей головкой.

Больше даже похож на биомеханизм.

Тебе не нравятся человеческие.

Итак, ты ввела его в рану. Наслаждаясь. С твоих губ капала слюна. Ты была вся в удовольствии пожирания.

И, с удовольствием поболтав там, ты прокусила ей шею.

И начала пить кровь.

Потом ты то ли плоскогубцами, то ли кусачками (скорее, второе) разрезала ей кишки.

И, зарываясь в них голой грудью, урчала:

“Вот какая у меня сладкая лапочка”.

И ещё что-то непристойное.

Твоя выгнутая задница была так близко. И манила меня.

Я не смел мешать.

Я только ещё затягивался новой кожей.

Мешать не смел никто.

Понимаешь, дорогая. Треблинка – это стая голодных зверей.

Но ни одному из них не хочется получить иприт в лицо.

Запомни.

Итак.

Я стоял там и смотрел. И тут Мите говорит: “Пойдём, выйдем”.

“Я не брошу её”.

“Кого?”

“Эльфриду”.

Он дико на меня посмотрел. И, смерив тебя взглядом, произнёс:

“Вот эту?”

“Да”.

(Почему-то Мите всегда избегает наказания. Он для тебя либо мал, либо невкусен).

Ты же продолжала. Твой живот раздувался. Ты наслаждалась.

Я любовался тобой и думал:

“Пусть новые порядки. Но такая женщина должна быть в лагере”.

Я нежно взял тебя за ягодицы. Ты улыбнулась. Твой рот был в крови. Кровь стекала с оскаленных зубов, и, кажется, в них был кусочек плоти.

Ты потёрлась об меня клитором.

И спросила: “Ну, как твой иприт?”

“Нормально”.

(Немного ещё болело. Я хорохорился).

Нежно-нежно ты обхватила мой член влагалищем и продвинулась вглубь.

И сказала:

“Ну что ж, увидим”.

В ту самую минуту вошёл Эберль.

И застаёт такую картину. Мы совокупляемся в то время, когда ты пытаешься продолжать мучить полурастерзанное тело.

Ты ухмыльнулась Эберлю навстречу, и, соскользнув с моего члена, показательно насадилась на него задницей.

Мол, “Курт Франц крутой, а ты никто”.

Я устал. И, немного тебя потрахав, вышел.

Ты удивлённо обернулась.

“Франц, мало”.

Мне стало плохо. Я не знаю, от чего. Точно не от зрелища. Оно мне нравилось. Что-то с телом.

Ты с жалостью смотришь и говоришь:

“Хорошо, продолжим позже”.

Я остался корчиться на полу. Приказав, чтобы обо мне позаботились, ты вернулась к Эрике.

Я не видел, что было. Видел позднее.

Ты выволокла жертву за волосы. И потащила к свинарнику.

Со словами: “Собаки слишком благородны, чтобы тебя иметь”.

Ты подложила её хряку. Тот понял. И, довольно хрюкая, стал её трахать.

Ты смотрела с презрением.

Потом заметила меня.

И, с возгласом: “А, Франц”, обняла.

Меня тошнило. Что-то с физикой.

Тогда ты обняла меня за плечи и сказала: “Смотри”.

Я поржал.

Ты поцеловала меня и сказала:

“Вот это я понимаю, Курт Франц”.

И подставила зад.

Я поводил около ануса головкой и медленно ввёл.

Ты торжествующе смотрела.

На этом всё. “Эрику” потом ещё отдавали быкам.

В конце ты плюнула на неё, обоссала и сказала:

“Вот это туловище будет отныне называться Майей”.

И ушла.

“Майю” доставили в госпиталь.

Я ещё слышал, как ты слушала марш “Erika”.

Я снова был влюблён.

На этом всё.

Твой верный камерад

Курт Франц.

Часть 7.

А теперь будет про Эрику.

Итак, натрахавшись всласть и пригрозив на прощанье “выебать всех дрыном”, ты пошла к дочери.

И там, в чёрной глубине барака, ты подозвала меня.

И говоришь: “Смотри. Наша затравленная овечка ждёт”.

Ты подошла к ней и вонзилась.

Раззявив свою пасть, возя своими грудями по её спине.

Треблинка. Я никогда не видел столь порнографически вывернутой картины.

Ты ухмылялась и звала её “мася моя”.

Потом подозвала меня. И, буквально выпятив страшное зубастое отверстие в заднице, приказала выебать.

Я повиновался.

Ты чавкала и насаживалась на меня, аккуратно, но не убирая зубы.

И с хлюпом пожирала Эрику.

Ты была в наслаждении.

Я до сих пор не могу понять, как женщина способна на это.

Впрочем, ты не женщина. Ты – лагерь.

И если ты даже сотню раз захочешь изобразить приличную женщину, у тебя не получится.

Ты – лагерь.

Твоя функция – жрать.

С чавканьем поглощая всё, что сливаем в тебя мы.

У тебя не получится изобразить “невинное влвгалище, рождающее детей”.

Ты всё равно сорвёшься.

И с хлюпом и чавканьем прикажешь набить твой живот.

Спермой. Младенцами.

Чем угодно. Лишь бы эта страшная пизда и задница были насыщены.

И это – не просто так. Дело в том, что это нужно для мира.

Я всё вспомнил.

Ты ещё засосёшь меня. И не только меня.

И, растворяясь в блаженстве, скажешь:

“Кисонька моя, вот мы и дома”.

Короче. Ты насиловала меня своей задницей. Вывернутой. Специально мясом.

Урчала и, перебирая анусом, ела меня.

Я никогда не видел такой женщины.

Я - твой пленник. Но мне нравится.

И мне лестно, что ты выбрала меня.

“Полосатую красавицу” я срисовал именно с твоего образа.

Я хотел написать сказку про женщину-маньяка.

И ты постигаешь.

Итак, ты меня трахала. И, расчленяя когтями Эрику, с чавканьем ела.

С нарочитым.

Твоё влагалище истекало. Знаешь, я очень хотел проникнуть туда.

Одно меня останавливало: мой член был намертво зажат твоей задницей.

Тебе как-то приятнее туда. Пикантнее, что ли.

Мне, как мужчине, трудно это постичь.

Одно могу сказать: ты жрёшь этим органом не хуже вагины.

Я попытался тебя утащить. Обняв растерзанное тело “Эрики”, ты проурчала: “Это моя цыпочка”.

И потащила её с собой, едва ли не целуя кровавую плоть. Облизывая куски мяса. Высасывая их.

И трахаясь со мной.

Наверное, я и правда – наиболее достойный. Ты писала, что я профессиональный садист. Да, я люблю. Но сам.

Ты вынудила меня потакать твоим желаниям.

На этом я откланиваюсь. Эрику потом ты выкинула. Сказав: “Продолжим позже”.

И продолжила набивать своё брюхо моей спермой.

Туго. Без компромиссов.

Кончая и причмокивая.

Твой верный камерад

Курт Франц.