МОИ ВОСПОМИНАНИЯ

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ

В этих моих воспоминаниях нет ни фантазии, ни неверных описаний событий. Не укоряйте меня в суеверии и бабьих сплетнях. Пишу, что видел и испытал на себе. Недавно прочитал книгу генерала Позднышева. В этой книге автор проводит мысль, с которой нельзя не согласиться, а именно: роль наших генералов во время Февральской революции. Роль наших генералов в самом развитии революции — они совершенно растерялись, и все шло самотеком, что было на руку бунтовщикам-революционерам. Во многом мне пришлось лично убедиться.

Февральская революция застала меня в 4-й Московской Школе прапорщиков. Медицинской комиссией я был признан негодным к строевой службе, а лишь на нестроевую. Нестроевых должностей никогда не занимал, то я попросил в Штабе Московского Военного Округа назначить меня куда-либо в строй. Мне предложили в 4-ю Московскую Школу прапорщиков, на что я и согласился и был назначен в Школу прапорщиков.

Ознакомившись с обстановкой, я увидел, что в Школе работы очень много. Школа состояла из двух рот по 250 человек в каждой роте. Офицерский состав был из боевых офицеров. Большинство из них были инвалиды, были и георгиевские кавалеры. Но инвалидность была такова, что не мешала им заниматься строем в условиях мирного времени, так, например, капитан Скурбе был ранен в пятку правой ноги, не мог наступить на эту пятку, и другие имели инвалидность в том же духе.

Начальников Школы был полковник Л.А. Шашковский. Это был образованный и гуманный человек, но с довольно своеобразными взглядами. Так, например, при приеме молодых людей в Школу первое, что он делал, он давал всем поступающим написать их биографию. Во-первых, по этой биографии узнавал степень грамотности, а так же его специальность. Если кто-либо служил лакеем, в ресторане, на вокзале или еще что-либо в этом роде, то такой человек моментально откомандировывался в полк. «Приму крестьянина рабочего, но не лакея».

Полковник Шашковский немного отстал от строя, так как почти 30 лет был сначала воспитателем, потом ротным командиром в III кадетском корпусе в Москве, но как начальник школы и воспитатель будущих офицеров, был незаменим. Постоянному командному составу было много работы. Кроме строя, стрельбы, должны были читать лекции по топографии, тактике и стрелковому делу; артиллерию и инженерное дело читали специально приглашенные офицеры. Работать приходилось по 10–11 часов в сутки.

Вначале в школу принимались молодые люди без среднего образования. Достаточно было 4-классного городского училища или были еще какие-то школы 1864 года, которые давали права вольноопределяющегося 2-го разряда. Все эти люди уже побывали на фронте, среди них были и георгиевские кавалеры. Это был набор, с которым легко было работать, они уже были знакомы с военной службой и прапорщичья звездочка была для них заветный достижением. Тут были и пехотные, и артиллерийские, и кавалерийские, был один воздухоплаватель, большинство с фронта прибывали подпрапорщики с полной колодкой георгиевских крестов и медалей. Все эти подпрапорщики по получении чина прапорщика возвращались в свои части, так как на фронте была нехватка офицеров. В №61 журнала «Военная быль» проводится одна мысль: было сказано, что, хотя курс Школы продолжался всего лишь 4 месяца, но молодежь, туда поступавшая, иногда с левым уклоном мышления, надев погоны прапорщика, делалась офицерами по своим взглядам. То же самое наблюдалось и у нас.

Многие воспитанники Школы погибли на фронте в 1-ю Великую войну, приходилось встречать и в Гражданскую войну кое-кого.

Школа помещалась в казармах 6-го гренадерского Таврического полка. Казармы старые, еще Екатерининских времен, но тесноты не было. Были спальни, отдельные классы. В полуподвальном этаже помещались столовая, кухня, склады и уборная. В подвальном же этаже помещались большие печи, так называемые Амосовские печи. От них в стенах были проведены трубы. В каждой комнате были проведены так называемые «душники», через которые шел горячий воздух в комнаты, их было по 3–4, в зависимости от величины комнаты. Печи, как я сказал, были в подвальном помещении. Там всегда было темно.

Тут хочу вспомнить один случай. Возвращались два юнкера из уборной, дело было ночью, и вдруг услышали, что кто-то идет за ними. Оглянулись и в страхе обмерли. За ними во всем белом, с косой на плече, шла, как ее изображают — смерть. Они в ужасе бросились в свои кровати, залезли с головой под одеяло. Лежат ни живы, ни мертвы. Смерть подошла к кровати одного юнкера и пропала. Юнкер, у кровати которого она стояла, заболел менингитом и был отправлен в госпиталь. Об этом происшествии узнала вся школа. Разговоры пошли самые разнообразные. Ночью дневальные не хотят стоять одни, приглашают приятелей. Вместо одного стоят всюду по двадцать человек, все не так страшно. Возбуждены все страшно, доложили начальнику Школы. Он посмеялся: как не стыдно, какой-нибудь, безобразник одевается смертью и пугает всех. Решили обыскать все закоулки, где можно спрятать костюм смерти. А Школа волнуется. Назначили комиссию из двух офицеров и нескольких юнкеров. Ничего не нашли. Собрал начальник Школы всех юнкеров и говорит: «Как вам не стыдно, словно бабы какие. Так вот что я вам скажу: если кто-либо увидит эту смерть, пусть скажет ей, чтобы она пришла ко мне, а я с ней поговорю». После этого пришел в офицерскую столовую и говорит: «А ну как придет? А ну как придет, что я с ней говорить буду? А ну его к черту! Не хочу с ней говорить». Но по прошествии недели все успокоилось. Смерть не являлась больше, а тут еще очередное производство в прапорщики, и все забылось. Что это было, понять трудно. Видение смерти, кто видел ее, то они клялись, что видели и ее, и как блеснула коса на площадке лестницы, где горели лампы. И я не понимаю, что это было — психоз? воображение? — но ведь больше 500 человек этому верили.

Каждые два месяца приезжал Командующий Московским Военным Округом генерал Морозовский, производил очередной выпуск в прапорщики. Старший курс, разобрав вакансии, разъезжался по своим запасным батальонам. Оставалось при Школе по выбору взводного офицера по одному прапорщику. Это были хорошие помощники взводному офицеру.

Наступил 1917 год. О революции мы ничего не знали. Не было времени заниматься революциями и не знали, как она делается. Возвращаясь как-то со взводом с занятий, увидел около запасного 56-го батальона толпу, было 300-250 человек. Впереди были сани, запряженные лошадкой, на санях водружен длинный шест, на нем висело красно-грязное полотнище. Назвать красным нельзя — уж очень оно было грязное. Часть людей из толпы пошли к гауптвахте запасного батальона. Часовой у гауптвахты был старый кадровый солдат. Он предупредил, чтобы не подходили близко, а то он будет стрелять. Те же кричали: «Свобода, товарищ! Выпускайте арестованных!». Часовой предупредил еще раз, часовой выстрелил в воздух. Боже, что тут произошло! Вся толпа бросилась врассыпную, осталась стоять, понурив голову, лошадка, а шест с грязно-красной тряпкой лежал на снегу. Стоя на крыльце нашей школы, я видел, какую панику произвел один выстрел в воздух. Мимо меня пробежал какой-то унтер-офицер с георгиевским крестом. Я не удержался и крикнул ему: «Куда, орел, бежишь?» — «Стреляют там, Ваше Высокоблагородие» — «Ну беги, беги, молодец». После, когда увидели что больше не стреляют, стали собираться и подошли к нашей Школе.

У меня в это время был урок по топографии. Врываются ко мне в класс какие-то три человечка южного типа, наверно, евреи, начинают говорить, что надо бросать занятия и всем идти на улицу. Я подвел этих господ к расписанию занятий и показал им, что сейчас урок топографии, а следующий — тактика, а потому прошу их нам не мешать. Вызвал дежурного по классу. Вышел унтер-офицер. Вид имел он внушительный, высокого роста, широкоплечий. Обращаюсь к нему, говорю: «Попросите этих господ не мешать нам заниматься». Дежурный вежливо, но твердо попросил их оставить класс. Те, конечно, начали говорить: «Как же, товарищи, сейчас всем надо идти на улицу», но дежурный твердо заявил, что просит оставить класс. Покрутились мои незваные гости, но все же, что-то ворча под нос, ушли.

1-я рота, состоящая из студентов, начала волноваться, устроили что- то вроде митинга, решили идти в Городскую думу. Хотя я и не имел никакого отношения к 1-й роте, но пришли ко мне юнкера 1-й роты и попросили меня, чтобы я пошел с ними. Что я им мог сказать? Лишь одно: «Вы понимаете, что вы меня просите? Что у вас по расписанию следующий урок?». Говорят: «Тактика». — «Ну и идите в класс». Но все же вся 1-я студенческая рота, без офицеров, ушла. Положение было неопределенное. Где-то что-то творится, кого-то разоружают, носятся грузовики, наполненные людьми в солдатских шинелях, вперемежку с вооруженными штатскими, у всех красные банты, все обвешены пулеметными лентами, какая-то стрельба на улицах... Мы — люди, не искушенные в делах революций. Не знаем, что делать. Сидим, ждем. Приказаний из Штаба Округа нет никаких. Офицеры в этот день домой не идут. Офицеры себя неуверенно чувствуют.

К вечеру опять приходит ко мне депутация от студенческой роты, просят придти к ним, а то без офицеров они себя неуверенно чувствуют. Говорю, что никуда я не пойду, пусть лучше они возвращаются в школу. Подходит ночь. Вторая рота не ложится спать. В 11 часов вечера решаем идти в Городскую Думу. От Школы до Думы довольно далеко. Приятная погода, слегка подмораживает. Около 12.30 часов ночи вступили на Красную площадь. «А ну, запевайте песню!» — «А какую?» — «Какую хотите». Запели «Песнь о вещем Олеге». Припев всем известен: «Так за Царя, за Родину, за Веру мы грянем громкое ура».

Как нам потом рассказывали, когда услышали нашу песню, то такая паника поднялась между людьми, находящимися в Думе! Когда рота подошла к дверям Думы, то на крыльце стоял трясущийся от страха революционный Командующий войсками подполковник Грузинов. Грузинов был призван из запаса, а до войны он был Земским начальником. Грузинов дрожащим голосом обратился к нам: «Господа, в чем дело? Почему вы пришли сюда?» — «Пришли мы сюда, чтобы посмотреть, что у вас тут творится». — «Господа, может, вы голодны?» — «Ничего нам не надо, мы хотим посмотреть, что у вас тут делается».

Грузинов пригласил нас войти в Думу. Несколько офицеров и юнкеров вошли внутрь дома Думы. Вошел и я. Там был полный хаос. Какие-то люди в рабочих и солдатских костюмах волновались, суетились, разбирая оружие, грудами лежавшее на земле. Не знали, как с ним обращаться. Один учил другого, сам не зная. Грузинов объяснил, что тут организуется боевой отряд на случай выступления контрреволюционеров. Когда я проходил по залу, то вдруг раздался выстрел, и пуля ударилась в стену над самой моей головой. Я обернулся и увидел какого-то человечка южного типа с трясущимися руками и позеленевшим лицом, державшего в руках револьвер Кольта крупного калибра. «Ты что же, сукин сын, хотел убить меня?» — «Извините, господин офицер, но он сам у меня выстрелил!». — «Я вот тебе покажу, как «сам выстрелил». Хотелось влепить ему затрещину, но он был так напуган выстрелом, а тут еще подбежали его товарищи, набросились на него с руганью, что я плюнул и пошел дальше. Ознакомившись с положением вещей, увидели, что делать нам тут нечего. Но так как в Школу идти далеко, то я обратился к Командующему войсками Грузинову, чтобы он указал нам место, где бы мы могли поспать до утра. Нам в гостинице «Метрополь» дали две гостиные и биллиардную, где мы и устроились на шелковых диванах.

Утром 2-я рота, забрав 1-ю, ушли в Школу, дальше занятия пошли почти нормально. Единственное, что мешало иногда, школьный комитет, который иногда собирал юнкеров. В школьный комитет вошли не юнкера, а писаря школы, которые были призваны в войска для отбывания воинской повинности, и они устроились в безопасное место писарями школы. Но школьный комитет большой роли не играл, так как все его постановления на общем собрании юнкеров не принимались. Так, например, когда началось наступление генерала Корнилова, комитет высказался против поддержки генерала Корнилова, а общее собрание решило всячески его поддерживать.

Много писалось о знаменитом приказе №1, изданном Временным правительством. Этим приказом Временное правительство окончательно разложило армию. Никогда армия не была так сильна, как в 16-м и начале 17-го годов. Фронт был завален снарядами, оружием, обмундированием и продовольствием. Армия доходила до 20 миллионов человек. Все работало для фронта. Приказ №1 на Школе не отразился никак. Бестолковщина и безалаберщина были всюду. Будь у нас руководство и не потеряй головы ген. Мрозовский (но все высшее начальство молчало), то революция в Москве неизвестно как развивалась бы. В Москве было 6 Школ прапорщиков и 2 военных училища численностью около 10.000 юнкеров, по тем временам большая сила. Но все начальство молчало, а могли бы немного утихомирить «товарищей». Но какая судьба постигла генерала Мрозовского, ничего не было слышно.

... Для армии работала вся страна, например, какой-нибудь жестяник, который паял жестяные кастрюли, ставил водосточные трубы, сейчас делал из жести ручные гранаты, которые отсылались на заводы, где начинялись взрывчатыми веществами, обрезками железа, гвоздями и т.д., всем, чем можно нанести ранение. В марте или апреле намечалось общее наступление на фронте, которого немцы не выдержали бы. Они уже выдохлись и вся Германия голодала. На юнкеров была вся надежда. Это были единственные части, которые сохранились, где надо привести что в порядок, туда посылались юнкера.

Когда было знаменитое Государственное Совещание, на котором был ген. Корнилов, Керенский и многие другие делегаты от всевозможных организаций в Московском Большом Театре, нашей Школе пришлось нести караул в самый разгар споров и разногласий. Боялись, очевидно, чтобы не взорвали Совещания. Комендантом Театра был поручик Собинов — известный тенор. Чтобы навести какой-нибудь порядок и самим остаться у власти, Керенский, Львов и компания всегда обращались с юнкерам. Был такой случай. Взбунтовался запасный кавалерийский полк, стоявший в гор. Козлове Тамбовской губернии. Полк насчитывал 3 эскадрона, около 3.000 солдат. Наша Школа поехала разоружать этот полк. Поехала одна рота юнкеров. Приехавши в Козлов, потребовали на станцию оркестр музыки, прошли под музыку по улицам Козлова. Впереди, четко отбивая ногу, юнкерская рота, за юнкерами казачья сотня, а позади пыхтит броневой автомобиль. Около 1 часа ночи пошли в казармы кавалерийского полка, окружили казармы, дали три залпа по окнам казарм, но стреляли по верху окон, чтобы не задеть людей. В казармы были посланы группы юнкеров, чтобы приказать солдатам сдать свое оружие. От этих залпов люди уже проснулись, метались по казарме, не зная, что делать, и приказание выносить оружие во двор было исполнено без замедления. В одном белье, накинув шинели, выбегали солдаты во двор и складывали свое оружие, поэскадронно. Можно было наблюдать такие картины: бежит солдат с винтовкой в руках и кладет ее в общую кучу эскадрона. «Ты какого эскадрона?» — «Так что четвертого, Ваше благородие» — « Так почему кладешь во второй эскадрон?» — «Виноват, Ваше благородие».

Таким образом, все винтовки были вынесены во двор, и эти солдаты погрузили их в пришедший грузовик. Таков был наш солдат — дисциплина, заложенная при первоначальном обучении, у них осталась в душе, надо было только показать твердую руку, и опять он делался хорошим солдатом. Вот эта-то рука у нас отсутствовала.

Дальше жизнь в Школе пошла по-прежнему. В определенное время приезжал Командующий войском, но не генерал Мрозовский, а новый революционный полковник Верховский, позже произведенный Временным правительством в генералы, за углубление революции. Верховский был Генерального Штаба, бывший паж, но, как говорили, кончил свою жизнь в подвалах Чека, а был Военным Министром.

Но вот поползли слухи, что большевики хотят сделать переворот и взять власть в свои руки. 25 октября получаем распоряжение занять Кремль. Подойдя к Кремлю, увидели, что ворота в Кремль заперты, войти в Кремль нельзя, мы подошли к Никольским воротам. Прибывшая бомбометная команда выпустила несколько бомб по Кремлю, и очень скоро ворота открылись. Вошли в Кремль. Были задержаны нами 7 человек главарей бунтовщиков. Было их 7 или 8 человек, среди них был сын максима Горького. Все они были посажены на гауптвахту Гренадерекого полка тут же в Кремле. Советский писатель Глеб Никулин в своей книге «Московские зори» пишет, что солдаты, сложившие оружие в Кремле, были расстреляны юнкерами. Это сущая неправда. В Кремле оказалась большая толпа солдат, около 100 человек. Все это были запасные, уволенные в запас, сидели на своих сундучках около казармы, так как не могли выйти из Кремля, так как ворота были заперты. Юнкера не сделали по ним ни одного выстрела. Это были пожилые люди — бородачи. И когда юнкера вошли в Кремль, то или по ошибке, или из озорства, с чердака Городской думы был открыт пулеметный огонь. Большинство этих бородачей были или убиты, или ранены. Юнкера, посланные на чердак думы, нашли там пулемет и стрелянную ленту с патронами, а пулеметчика не оказалось. Сбежал. Нашему Начальнику Школы один из офицеров предложил расстрелять арестованных главарей, на что Начальник Школы сказал: «Вы с ума сошли! Как это можно лишить человека жизни?». Через месяц после Октябрьского переворота Начальник Школы и его сын Михаил были расстреляны большевиками. Его сын, банковский чиновник, никакого отношения не имел к Школе.

Сначала мы занимали довольно широкий район. Штаб всех наших сил находился в Александровском Военном Училище. С орудиями было сложнее. Но пошла одна юнкерская рота на Ходынку, где стоял запасный артиллерийский дивизион, без всякого сопротивления захватила там два трехдюймовых орудия с зарядными ящиками и большим запасом снарядов, и вернулась в Кремль. В это время в Москве не было такой массы войск, и лишь спустя 3–4 дня начали стягиваться запасные батальоны из близлежащих городов, как то: Шуи, Владимира и др. Орудия были поставлены около Страстного монастыря, и когда большевики повели наступление по Тверской улице, то были отогнаны артиллерийским огнем. Большевики собрали около 100 тысяч войск. К юнкерам шести Школ Прапорщиков и двух Военных училищ присоединились две роты, сформированные из студентов, с офицерами на командных должностях, подошел еще Корниловский батальон около 500 штыков. Женских батальонов в Москве не было, они были в Петрограде.

Мы занимали широкий район, но скоро под нажимом крупных большевистских сил отошли к Китайгородской стене. Противник пробовал наступать дальше, но огнем юнкеров легко обращался в бегство. Большевики решили нанести нам удар от Тверского бульвара, пытаясь захватить Арбатскую площадь, откуда недалеко Александровское Военное Училище. Четырехэтажный дом, занятый юнкерами и приспособленный к обороне, и рядом аптека были совершенно разрушены. Очень хорошо в боях держались студенческие роты.

Я не стану подробно описывать, об этом можно прочесть у советского писателя Паустовского, который довольно верно описывает все события, происходившие в Москве. Бои продолжались, но большевики особенно храбро не наступали, получая всюду сильный отпор, довольствие наше налажено было хорошо, нам присылали круги сыра, ящики шоколада, консервы, хлеб. Снабжало всем этим нас Офицерское Экономическое общество, большие гастрономические магазины и частные лица. В Чудовом монастыре монахи служили молебны о ниспослании нам победы. Когда дело подходило к оставлению нами Кремля, то игумен исповедовал всех монахов, причастил их, так как Кремль простреливался со всех сторон, какая-то шальная пуля попала одному монаху в голову, убив его на месте. Монах этот только что причастился. Он был похоронен с большими почестями в ограде Монастыря.

Ожесточенные бои возрастали. Большевики, видя, что мы стойко держимся, начали вести переговоры с командующим войсками, Генерального Штаба полковником Рябцевым, о перемирии и к вечеру 30 октября перемирие было заключено. Несмотря на перемирие, большевики не прекращали обстрела Кремля артиллерией. На моих глазах был разрушен Малый Николаевский дворец. Нашим силам было приказано собраться в Александровском Военном Училище. В тот же вечер большевики пытались еще раз ворваться в Кремль. Против Никольских ворот была поставлена батарея, бившая по воротам прямой наводкой. В Кремле была оставлена наша 2-я рота. Наша 2-я рота, оставшаяся в Кремле, построила баррикаду из ящиков с винтовками, пришедшими из Америки. Огня мы не открывали, так как противник был за стенами Кремля. В советском журнале «Огонек» в № 46 за 1957 год на обложке изображено взятие Кремля: масса дыма, огня, лежали убитые и раненые. Все это неверно, убитых и раненых не могло быть, так как, как я сказал выше, огня мы не открывали.

Получили приказание идти в Александровское Военное Училище. Училище кишело, как встревоженный пчелиный рой. Там собрались все антибольшевистские силы. Полковник Рябцев проявил себя не особенно красиво. Он устроил что-то вроде митинга и стал рассказывать юнкерам, что он договорился с большевиками, что все мы с оружием возвращаемся в Школу и должны продолжать свои занятия. Молча и угрюмо слушали юнкера его речь, но вдруг раздался голос одного юнкера: «Что вы, господа, слушаете этого гада! Все он врет, предает он нас!». Дальше слушать его никто не хотел, решили переспать, а утром уходить в Школу.

Утром, когда мы проснулись, нас ожидал неприятный сюрприз. Против главного входа стояла трехдюймовая пушка, а против окон пулеметы, конечно, все с прислугой. Обманул нас таки Рябцев. У многих было желание пробираться на Дон, где, по слухам, начиналась борьба против большевиков, но как туда добраться?! В здании Училища начали появляться какие-то люди с красными повязками, говорят, комиссары. От них получили приказание сдать винтовки и пулеметы, позже — офицерам сдать револьверы и шашки. Ждать нечего, надо уходить. Сговариваюсь с юнкерами, которые живут около моего дома. Вечером пишу всем пропуска для хождения по улицам. Права не имею, но принимая во внимание темную ночь и безграмотность солдат, снабжаю всех моими пропусками.

Вчетвером, я и три юнкера, выскользнули из Училища и пошли домой. Москва в темноте, нет ни одного фонаря, где-то стреляют. Нам надо идти на Полянку, надо идти через Москворецкий мост. На мосту стоят два солдата — это караул. При виде нас четверых они начинают уходить с моста. Кричу им: «Куда, сволочь, уходите? Проверяй пропуска!». Им тоже страшно: «Да идите, чего там проверять».

Благополучно дошли до дому. Стучать в дверь не хотелось, поднимать шум. Набрал горсть мелких камней и бросил в окно комнаты, где спала жена. Она открыла дверь и впустила меня в дом. Так вся наша школа разбежалась. 3-я Школа осталась до утра и, когда на другой день пошли в Школу, многих из них избили, были даже раненые.

Хочу еще рассказать о подвигах тов. Керенского. Когда ему угрожала опасность, то он со своими министрами скрылся в Зимнем дворце, для своей охраны вызвал с Северного фронта школу прапорщиков, но благодаря диким распоряжениям, эта школа была быстро уничтожена матросским отрядом. Тогда Керенский вызвал роту Женского батальона, которая пробовала противостоять матросам. Но все это было безуспешно. Сам Керенский, переодевшись в костюм сестры милосердия, быстро сбежал из Зимнего дворца, за ним последовали и его министры. Очевидец, попавший в Зимний дворец после бегства Керенского, рассказывал, какую жуткую картину он увидел там. Все женщины-солдаты были изнасилованы и убиты, поразила его одна жуткая картина. Он увидел лежащую изнасилованную женщину, а рядом с ней ее насильника, но уже мертвого. Во время акта насилования она достала кинжал у себя из-за пояса и воткнула ему в сердце. Смерть его была моментальна, но он все же задушил ее. Матросы вообще всегда отличались жестокостью, во все время революции, а тут им было широкое поле деятельности.

На этом кончаю свои воспоминания...

Воспоминания бывшего офицера, георгиевского кавалера, которому теперь 87 лет (20.3.1977)

⇐ Предыдущая 12