НОМИНАЦИЯ «МАЛАЯ ПРОЗА». СИНЯВИНСКИЕ ВЫСОТЫ

Надежда ОСИПОВА(г. Енисейск Красноярского края, Россия)

НОМИНАЦИЯ «МАЛАЯ ПРОЗА»

Подноминация «Для детей»

СИНЯВИНСКИЕ ВЫСОТЫ

Мой дед Илья за свою жизнь сподобился пройти сразу три войны: германскую, финскую и отечественную. Не знаю, какая из войн далась ему тяжелее, только вспоминать их он не любил ни одну, хотя память имел феноменальную. В районе дед был человеком известным. Пустых слов не говорил, людей уважал, честно работал. Его портрет много лет занимал крайнее место слева на стенде, который стоял посередине Советской площади: «Ими гордится район». Известность доставляла деду немало трудностей. Он бессменно занимал почётное место в президиумах всяческих собраний. И его частенько беспокоили журналисты. Одна из таких встреч запомнилась мне больше других.

Гости приехали в село на потрёпанном «бобике», когда уже смеркалось. Прибыл молоденький московский журналист приятной наружности, а к нему в придачу гонористый районный начальник и перпендикулярный военный с твёрдым взглядом – он смотрел на человека так пронзительно, будто хотел просверлить в нем дырку, чтобы узнать, о чём тот думает. Сначала разговор не получался. Но когда бабушка наладила на стол угощение, дело пошло веселее. А ещё через час компанию было не узнать. Гости шутили и смеялись, улыбался даже геометрический военный - он сидел прямым углом на единственном стуле со спинкой в простенке между окнами. Но все притихли, когда дед стал вспоминать о последних боях за Синявинские высотки. Он рассказывал о солдатских буднях, смешном и трагическом, о героях великой войны, которые своими подвигами приближали победу. Дедов рассказ, вскорости опубликованный московским журналистом Антоном Сазоновым, и нам пересланный, привожу полностью, поскольку вырезка из газеты до сих пор в целости и сохранности хранится в семейном архиве:

«В конце июня сорок третьего года после госпиталя я попал на Ленинградский фронт в шестьдесят седьмую армию. Она базировалась тогда километрах в пяти-семи от восточного побережья Ладожского озера, оборона шла по рубежу Московская Дубровка, это левый берег Невы, далее Синявино и Гонтовая Липка. Попросту говоря, наша армия занимала оборону между Невой и Синявино. Непрекращающиеся бои на этой территории Красная Армия вела чуть ли не с первых дней войны – аж с августа сорок первого, и сколько солдат там за всё это время полегло, то одному Богу только известно. Синявинская гряда – возвышенность в Южном Приладожье была опорным пунктом немецких войск. К слову сказать, не такая уж и высокая, примерно до 50 метров над уровнем моря. Одна высота – с отметкой 43,3 – находилась севернее развалин села Синявино с остатками церкви, а вторая – с отметкой 50,1 – располагалась южнее церкви. Я попал как раз под Синявинскую высотку, которая значилась на картах с отметкой 43,3. Её ещё солдаты промеж себя прозывали Чёртовой высоткой. С Синявинских высот на километров двенадцать-пятнадцать простреливалась вся низина до Ладожского озера. Вверху на песчаных высотах – немцы, а мы, значит, под ними, в торфяных низинах, где сплошь болото с лесочком вперемешку, и песочек тоже иногда вклинивался. Тяжёлые достались нам позиции с военной точки зрения. Жесточайшие шли там бои за Ленинград. Каждые метр родной земли у фашиста штыком и зубами рвали. Враг огрызался, но мы его сильно выматывали. Так и воевали тогда. То немцы нас, а то мы их крепенько бивали на этих самых Синявинских высотах.

Вот с таких-то позиций нам и предстояло 22 июля перейти в наступление, потом операция будет называться Мгинской, а пока мы всего этого не знали, но чувствовали, что к наступлению готовятся основательно: подвозили боеприпасы, прибывало пополнение. В середине июля и наш взвод осчастливили пополнением. Ночью-то мы сперва не разобрали, кого к нам определили, а уж утром налюбовались досыта. Прибыли узбеки, необстрелянные и ни слова не понимающие по-русски, а с ними боец Вася Петухов, родом из алтайского села Петухи. Сам ростом с винтовку, в сапогах не по размеру, а про остальное обмундирование и говорить нечего – в одну штанину можно было бы его всего запихать. Наш взводный долго-долго его разглядывал, а потом и спрашивает:

- Ты в кого, боец, такой интересный уродился?

А тот и глазом не сморгнув, бойко так, видать, не впервой спрашивали, взводному и отвечает:

- Умом в маманю, а красотой в отца…

Мы всем взводом полдня до слёз смеялись. Ну какая там у парнишки красота? Нос вздёрнутый в конопинках, выгоревшие светлые волосёнки… Глаза, правда, хорошие, голубые, как из апрельского неба почерпнутые, весёлые, озорные. И красноармеец этот молоденький из довоенной вроде как жизни, а к нам будто высоким небесным начальством клоуном-затейником прислан, чтобы перед наступлением мы не особо в болотах наших переживали. Но так мы спервоначалу думали. Потому что красноармеец Василий Семёнович Петухов справным оказался бойцом, разумным, дисциплинированным и терпеливым – в солдатской жизни много места для терпения. Только вот есть люди, которые тихо жить не умеют, хотят, но не получается. Вася из таких как раз оказался. При ближайшей же атаке на всю роту прославился. На штурм высотки бросился по сигналу одним из первых, а метра через три-четыре застрял в вязкой болотной мокротени, сапоги-то не по размеру… Ну Вася долго раздумывать не стал, из сапог выпрыгнул, да в атаку босиком и попёр…

В атаку красноармеец Петухов брал с собой заточенную с трёх сторон сапёрную лопатку, в траншейном бою лучшего оружия и придумать было нельзя. С винтовкой не развернёшься, да и после такого боя меленьким песочком засорялась она чрезмерно, высоты эти сплошь были песчаными. Вася же нам потом рассказывал, что не раз встречал на Ленинградском фронте, как наши бойцы в ближнем бою орудовали именно таким образом заточенными сапёрными лопатками. Василий Петухов, как впоследствии выяснилось, прибыл к нам тоже после госпиталя, а до этого воевал при охране так называемой Дороги жизни через Ладогу. Ему приходилось не раз бывать и в самом блокадном Ленинграде, и он часто сопровождал истощённых детей через Ладогу. Рассказывал и плакал, как малыши умирали у него на руках, не дожив до своего спасения считанные часы.

За солдатскую смекалку и смелость комбат где-то раздобыл и лично вручил красноармейцу Петухову хромовые сапожки как раз по его размеру. С обмундированием тоже вскорости вопрос решился, смотрим мы на Васю и не насмотримся никак: ладненький с виду солдатик оказался. Новоприбывшие узбеки нераздельной кучкой сначала держались, потом попривыкли, воевать тоже хорошо начали. На войне национальностей нет, потому как все – солдаты. Из одного котла питались, в одном болоте мокли, да и пули без разбора бойцов косили, имён не спрашивали.

Мой земляк, сержант Афоня Самойленко, родом из села Казачинского Красноярского края, в минуты затишья доставал Васю расспросами. Тот вроде тоже был не прочь поговорить, без утайки всё о себе нам рассказывал. До войны жил Вася Петухов на улице Зелёной алтайского села Петухи. Работал конюхом в колхозе, после работы по вечерам гулял с девушками, плясал на вечёрках, любил рыбачить на озере, которое тоже называлось Петухи. Особенно мне запомнилось, как он показывал всем фотографию, где был запечатлён во всей своей мелкой красе с двумя пригожими девушками, его землячками, – Лукерьей и Аграфеной.

- Вот, мужики, полюбуйтесь на моих невест, Лушку и Грушку, всю душу они мне до войны вымотали. Маманя заставляет жениться, а я, как на грех, выбрать не могу, которая из них лучше. Сегодня мне больше нравится Лушка, а назавтра – Грушка… Так и на фронт неженатым пошёл, - посмеивался Вася в особо тяжёлые часы перед боем. Сначала мы по капельке улыбались, а минут через пять-десять, забывшись, уже вовсю смеялись над его шутками. Умел он разговорить и развеселить любого человека. Да что там человека! Вася с престарелым мерином Бураном разговаривал каждый день. Про здоровье его лошадиное расспрашивал, просил потерпеть, продержаться до победы, а тот ржал как молодой жеребец, как только Васин голос услышит. Видеть мерин плоховато видел, а чуял дорогого друга Васю издалека.

Однажды вечером к нам с немецкой стороны забрёл козёл, за нашими-то блокадными позициями живность не особо водилась, с голодухи всех переели. Козёл был важный, сытый такой, видать по всему, что заблудился он. Как артподготовка идёт, либо с воздуха шмалять начинают, любое живое существо со страху может путик потерять. Вася встретил его сначала по-доброму, поздоровался, Гансом назвал, а потом расспрашивать про немцев стал, про Гитлера тоже не забыл спросить, и всё козла этого промеж рог кулаком почёсывает. Тому не по нраву такое обращение, бодаться полез. А Вася нам, значит, переводит на человеческий язык, что вроде как козёл ему рассказывает.

- Ну что, Ганс, говоришь, что Гитлер братом тебе приходится? Верю, верю!.. А вы сами-то чего здесь забыли? Зачем к нам припёрлись? Ах, за великую Германию воюете?! Это на нашей-то родной земле?! Да мы вас, поганцев таких, в порошок за свою родину сотрём!

И смех, и грех… Но Вася своими разговорами с вражьим козлом до того нас раздразнил, что мы в ночную атаку как на крыльях летели, да гансам этим всыпали по первое число. Потом до нас даже слухи дошли, что мы до того немцев за июль-август вымотали, что они остатки своей одиннадцатой дивизии в тыл на отдых отвели. Но мы и свеженьких гитлеровцев, как нашкодивших собачишек, тоже трепать начали, как те на Синявинских высотках объявились. Хотя, по правде говоря, и нам доставалось. Только за первую неделю августа из нашего взвода погибло семь человек. Третьего августа погиб Иван Еланцев, слесарь с Урала. Восьмого августа остался лежать на Чёртовой высотке Пётр Кузьмин, опытный боец, награждённый орденом Красной Звезды ещё на финской войне. Остальные ребята были из последнего пополнения, к ним мы даже и привыкнуть не успели. Погиб при миномётном обстреле мерин Буран, накрыло вместе с ездовым Егором Фокиным. Зацепило осколком левое плечо сержанта Афони Самойленко, но он остался в боевом строю. Обычно словоохотливый, теперь сказал, как отрезал.

- Здесь я нужен.

Мы тоже понимали, что именно сейчас решается судьба фронта, судьба города Ленинграда. Всем было трудно. Уставал даже Вася Петухов. Хорошо помню, как десятого августа произошло с ним странное, почти мистическое событие. После короткого обеда Вася начал что-то искать вокруг себя. Перетряс по крупинкам весь мох, землю и песок, перепаханные снарядами в единую массу за годы боевого Синявинского противостояния. И всё-таки нашёл. Оказывается, потерял нательный крест - верёвочка перетёрлась. Долго потом молчал, понимал, что не к добру крест он свой обронил. Дело солдатским народом проверенное. Так и вышло. Одиннадцатого августа Василий Семёнович Петухов геройски погиб в траншейном бою за Синявинскую высоту 43,3. Красноармеец Федякин из последнего пополнения позже рассказывал, что сам лично видел, как Петухов у командного пункта немцев отчаянно боролся с унтер-офицером, а потом на этом месте примерно через полчаса он также самолично видел полуразрушенный снарядом угол землянки. В ночь на четверг двенадцатого августа на некоторое время Синявинская высота была нами взята, но после ожесточённых боёв фашистам удалось вернуться на свои прежние позиции. И только ровно через месяц – в среду пятнадцатого сентября сорок третьего года – общими войсковыми усилиями Синявинские высоты были полностью освобождены от врага.

А красноармейца Василия Семёновича Петухова, нашего дорогого Васеньку, за проявленный героизм в боях за Синявинскую высоту представили к медали «За отвагу». Посмертно».