Les Arcanes. Маяк

Les Arcanes. Маяк

https://ficbook.net/readfic/3111334

Направленность: Слэш
Автор: Purimadonna (https://ficbook.net/authors/172354)
Беты (редакторы): Гражданин Мира (https://ficbook.net/authors/495617)
Фэндом: EXO - K/M
Основные персонажи: Ким Чонин (Кай), Чжан Исин (Лэй)
Пейринг или персонажи: КайСин
Рейтинг: PG-13
Жанры: Психология, AU
Предупреждения: OOC
Размер: Мини, 11 страниц
Кол-во частей: 1
Статус: закончен

Описание:
– Я обычно с тростью и очками. Сегодня я герой.

Посвящение:
Одному замечательному артеру, автору и просто человеку, которому я уже давно обещала этих КайСинов :)
Прими их такими убогими, какие они есть о/

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Карта IX – Отшельник, Старик – Внутренний свет.
Боже мой, какими путями я пришла к этому...
Работа выжала все соки
Горячо стыдно за опоздание тт

Чонин скучал и ненавидел весь мир, голова лопалась, от не зашторенного окна пекло, будто бог направил свет солнца через лупу, как в своё время Чонин направлял свет на муравьев. Чем люди не муравьи? Школа – тот же самый муравейник, а бог – тот же самый Чонин.

Солнечные блики запрыгали по доске, по спинам учеников, а Ким мысленно стрелял из воображаемого револьвера каждому в чёрный затылок. Пахло весной, а Чонин хотел бы, чтобы пахло жареным мясом, и не то чтобы он был очень голоден, просто все эти гадкие люди не подлежат захоронению, только кремации.

Ненависть прожигала изнутри вместе с жарким солнцем, учитель математики смотрела сквозь ряды на Чонина. Это особенное преподавательское умение: смотреть на всех и сразу, и это умение Чонин искренне ненавидел. Как и многое, в прочем.

Даже не так: он ненавидел все. Все происходящее.
Нормальные люди ненавидят врагов, очереди в столовой, лёд на дорогах, а Чонин бесился буквально от каждого звука и ощущения. Лухань - сосед по парте - шумно дышит и пишет с наклонов влево, а Ким хочет запихать ему по шариковой ручке в каждую ноздрю, а каракули его полуграмотные хочет сжечь, потому что "просто блять потому".

Никто не может дать этому объяснения. Для всех причина – это просто Чонин и его неполные семнадцать лет.

Пока он шёл домой, ему в спину дышал морозный ветер, заблудившийся попутчик только что ушедшей зимы, и из-за него Чонин шагал быстрее. Все дальше и дальше от одного муравейника, все ближе и ближе – к другому. На узких улицах не было оживлённо, особенно в послеобеденное время, и он был этому почти рад, если бы умел радоваться сейчас. Какой-то человек его роста и возраста, примерно, шёл навстречу робко и глядя в пол, будто пробуя пальцами ног асфальт на ощупь, и Чонин со всей честностью проходя мимо пихнул того в плечо – чтобы не мешался и шёл быстрее – бросив при этом грубо "глаза разуй", чтобы разул, наконец. Это неподходящее не время летать в облаках и идти со скоростью черепахи. Парень пошатнулся, загреб рукой воздух и чудом остался на ногах. "Пьяный, что ли", – мелькнуло в голове у Чонина, но через три секунды парень забыл об этом, снова ускоряясь и запихивая второй наушник в ухо.

Дома снова не было никого, кроме бардака, бардак же был всегда, и это одно из многочисленных явлений жизни Чонина, после которых пишется значок "константа". Чонин искренне ненавидел математику и искренне ненавидел всю свою жизнь, поэтому такие моменты являлись для него пиком ненависти.

Он кинул портфель, сорвал вешалку, пнул пустые коробки из-под обуви – они красиво разлетелись и с шуршанием покатились по паркету. Далее в пользование чониновским дьяволам пошла диванная подушка, слегка надорванная до этого, а теперь же разорванная на части. Синтепон сквозняком попал на кухню, а Чонин попал в свою комнату, где стал лупить портфелем стену. Побежал на кухню, кинул стакан в окно; разбилось стекло. Вместе с окном разбивалось и рассыпалось на осколки чёрное жадное сердце Чонина.

Он выдохнул и ушёл в ванную.

***

Родители пришли спустя два часа: Чонин слышал какие-то слова и шуршание пакетов. Прислушался: мама на повышенных тонах, от отца – ни звука. Сам в ванной, и пальцы размякли и стали волнистыми, вот же чудеса. Лезвие так и не притронулось к коже почти, маленькие пробные полосочки на бедрах не считаются, глупость. Изнутри съедала мысль о том, что он голый и беззащитный, в то время как мать будет дергать дверь и пытаться выудить Чонина из ванной. Отец будет кричать, а Чонин голый, хоть и за дверью.

– Чонин, ты здесь? Здесь? – мать дёргала за шаткую ручку двери снова и снова, а Чонин молчал. Отец бил в дверь кулаком, ДСП даже трещало, а мать всхлипывала. Чонин оценивал важность своей жизни и важность своих родителей, смотрел, как розовеет вода из-за маленьких ровных царапин.
– Здесь, – наконец ответил он и нырнул под воду. Вдруг получится, и он не вынырнет? Но десятый раз за сегодня жизнь на секунду приобрела важность, и он вынырнул, как только лёгкие сдавило иглами.

Мать перестала кричать через пять минут, отец тоже ушёл. Они привыкли, видимо, хотя Чонину не казалось, что он поступал так уж очень часто. Два раза в месяц, может три.

Ничего не получается уже целый год.

Отец спрятал все станки, но Чонин не дурак, у него есть свои, конечно же. Мама направляла к психологу – тоже затея дурацкая: направлять можно сколько угодно, Чонин все равно будет следовать своему курсу.

Чонин одевается и быстро проскальзывает в комнату, даже не слив до конца розовую воду; ему не хочется ничего и хочется всего одновременно: дурацкое чувство. Такое же дурацкое, как и вся его жизнь.

Он сидит в комнате два часа, бессмысленно пялясь в новостную ленту вэибо и пропуская мимо ушей просьбы матери идти ужинать. Он смотрит в окно: там начинает неприятно моросить, и Чонин искренне не понимает, как погода успела так быстро поменяться. Но он впервые за несколько месяцев действительно рад. Это странно, но дождь в груди Чонина вызывал такое невероятное возбуждение, что ему ничего не оставалось, как схватить ветровку и выпрыгнуть из дома.

Каждодневное путешествие: из дома в дом, из муравейника в муравейник, но сейчас все по-другому. Из муравейника в никуда.

Ни-ку-да.

Звучит намного лучше, чем что-либо другое. Лучше всего.

В ушах стоят встревоженные голоса родителей, эхом проносится "чтобы дома к десяти, Чонин", но какое ему до этого дело, в самом деле. Какое "домой к десяти"? Нет времени, не должно быть, и Чонину плевать на девять-десять-одиннадцать, ему пле-вать.

Захлебнуться бы в дожде, чтоб совсем навсегда.

Если бы.
Чонин умеет захлебываться только в своих чувствах, на большее его не хватает.

***

Был ли он в парке час, два, он не помнил точно сколько, да и неважно это, но мелкий дождик превратился в ливень, и становилось неприятно мокро везде. Везде – это даже в таких местах, о которых не принято говорить. Вокруг были голые деревья: листва ещё не начала распускаться, – а небо было серым-серым, как помутневшая после шторма морская вода. Одиночество ощущалось остро и гармонично, и было от этого слишком приятно больно, не было злости, не было ненависти.

Чонин точно не знает, что с ним творится.

Единственный человек, которого он видит в этом хмуром парке – смутно знакомый парень далеко на скамейке. Знакомый настолько смутно, что Чонин предполагает, что видел его во сне когда-нибудь; стойкое чувство дежавю. Он настолько мокрый, что Ким не может понять сначала, какого цвета у него волосы и одежда, будто весь он однотонный, дождливо-синий. Человек этот сидит неподвижно, сложив руки на колени, и выглядит пугающе.

Чонин вдыхает полной грудью и решительно идёт к скамейке, не зная зачем, правда, но ярко чувствуя связь с этим парнем. Не может быть это случайностью, чтобы один на один под дождём.

В горле скребет будущей простудой, Чонин откашливается и смущенно останавливается в метре от скамейки. Он видит парня: примерно одного с ним возраста, роста тоже, но у него странный мыльный взгляд в деревья и странная напряженная поза, будто он окоченел и умер вот так, честное слово.
– Почки застудишь, – невпопад брякает Чонин, а человек слегка поворачивает голову на звук, не отводя взгляда от деревьев. У него лицо отдает синевой, а чёрные как смоль волосы прилипают ко лбу, наверняка неприятно залезая в глаза.
– Вот уж вряд ли, – парень улыбается, но не смотрит на Чонина, и его это пугает, будто говорит это незнакомец не ему, а куда-то в пустоту. – Если ты замёрз, это не значит, что я замёрз.
– Я не замёрз, – огрызается Чонин и закусывает губу. – Ты просто выглядишь как труп, вот и все.
Парень на скамейке удивлённо усмехается.
– Трупы выглядят как-то по-особенному?
Чонин подвисает и неопределённо мычит. Это же очевидно, что да, вопрос глупый до ужаса.
– Эээ, ну как бы да.
– Буду знать.
Чонин не отвечает, изучая взглядом парня на скамейке: спина колесом, колени расставлены, поза удобная, конечно, но он ни разу не посмотрел в его сторону, это пугало. Более того, Чонину казалось, что он вообще ни разу никуда не посмотрел. Будто видел все и сразу.
Или не видел ничего.

– Ты во мне дыру прожжешь. Я так плохо выгляжу?
Ким дергается от прозвучавших слов как от удара, хлопает ресницами, смаргивая крупные дождевые капли. В рот попадает вода, все вокруг шумит оркестром: капли тарабанят по земле, скамейкам, железным крышам клумб, ветви трещат от ветра и свистят плетями.
Чонин мотает головой и только начинает подозревать, что этот парень не видит. Ни как он головой мотает, ни как хмурится, вообще ничего.
– Что ты здесь сидишь? – у Чонина от суицидального настроения не осталось ровным счётом ничего, от ненависти тоже. В душу закрался страх одновременно с любопытством и какая-то острая потребность поговорить.
– Я шёл домой, начался дождь. В дождь мне идти сложнее, я решил сесть переждать, сейчас же предмуссонные, по новостям сказали. А они ливнем не бывают. Но все ошибаются, – парень улыбается, и Чонин замечает, какие у него красивые губы.
– А я люблю дождь.
– Не видно слез? – шутит человек на скамейке и откидывает мокрую челку со лба пальцами. Чонин не сразу въезжает в остроту.
– Что?
– У тебя зонта нет.
– Нет.
– Я слышу. По зонтику обычно так смешно тарабанят капли. А вообще утром было солнечно. Погода так быстро обычно не меняется, но я даже рад, что ливень сегодня. Столько чувств, звуков, запахов.
– Я тоже рад, – честно признаётся Чонин и проводит рукой по мокрому лицу. Этот парень говорит очень красиво, голос у него классный, но вся эта ситуация вызывает напряжение.
– Я Чжан Исин, – Исин встаёт со скамейки и поворачивается к Чонину лицом. Его глаза будто поддернуты белой пеленой, и Чонин пугается этого незрячего взгляда.
– Чонин. Ким Чонин, мне скоро семнадцать будет.
– Мне двадцать.
Чонин кивает и сглатывает. Исин же закрывает глаза и улыбается.
– Я обычно с тростью и очками. Сегодня я герой.
Исин протягивает раскрытую ладонь, у Чонина все внутри переворачивается: незрячий молодой парень протягивает руку для рукопожатия, улыбается, шутит, промокший до нитки дезориентированный, без трости и...
На месте Исина Чонин вел бы себя по-другому. Чонин бы сделал все, чтобы его не было в принципе. Даже больше, чем сейчас.
Но Чонин аккуратно берёт чужую ладонь в свою, чувствуя контраст температур: по сравнению с его, ладонь Исина горячая.
Исин еле заметно хмурится.

Чонин не заметил, как предложил проводить Исина до дома, на что Исин радостно кивнул и вцепился пальцами в чужой локоть.
– А больше всего меня раздражает, когда где-то что-то начинают копать, преграждать дороги: я, конечно, знаю пару обходных путей, но никогда не знаешь точно, свободны ли они, или нет ли нигде изменений. Везде начинаешь ожидать подвоха. Или, вот, раздражают шумные мероприятия, парады, и эти глупые люди с колонками, – Исин уверенно шагает по лужам, ведь под рукой Чонин – он не даст куда-нибудь упасть, он же не совсем глупый какой-нибудь. Адрес Чжан знает наизусть, как идти, в принципе, тоже, но ведёт его Чонин, хоть слегка боязливо, парень чувствует это.
Чонин же смотрит то под ноги, на маленькие размножающиеся круги на лужах, то на Исина, тут же стыдливо отводя взгляд. Чонин знал это чувство: когда видишь безногого калеку где-нибудь в метро или на остановке, взгляд неосознанно впивается в уродство, и отвести глаза очень сложно, хоть и стыдно. И приходится усиленно прятать взгляд в телефон, книгу, куда-нибудь, лишь бы не пялиться. И от этого горячо стыдно.
Здесь что-то похожее. Но Исин всем своим видом показывал, что это нормально. Что все – нормально.
Но Чонин был знаком с ним двадцать минут и никак не мог в это поверить.
Чонин снова хочет рассмотреть его глаза, и эта мысль стреляет прямо в ухо, больно, Ким хмурится и хочет убежать от этого калечного Исина.

Что за Исин.

Какой-то инвалид.

– А тебя что раздражает? – Исин все говорит и говорит, тихо, вкрадчиво, будто успокаивая, и Чонин не сразу замечает, что ответ на вопрос нужен от него.
– А?
– Всех что-то раздражает. И тебя должно.
– Меня все раздражает, – Ким будто в доказательство зло пинает камушек, попавший под ногу. – Буквально все. Слишком длинный список того, что меня раздражает.
Чонину показалось, что на лице Исина появилась лёгкая заинтересованность.
– Вот как? Я знаю тебя. Ты толкнул меня сегодня. Я так раздражал?
Чонин удивлённо глянул в сторону чёрной мокрой макушки и поджал губы.
– О, это был ты. Прости, – Ким помолчал, а потом добавил, – пока что ты меня почти не раздражаешь. Потому что ты отличаешься.

Исин весело хмыкает.

Исин добродушно зовёт Чонина на чай, даже не столько из вежливости, сколько из интереса. Он давно ни с кем хорошо не общался, всего месяц прошёл, как Чжан принял решение жить самостоятельно, а ему уже успело наскучить одиночество. Наверное, так бывает всегда: живешь с кем-то – хочется быть одному, живёшь один – скучаешь по обществу. Одному, конечно, намного труднее, но зато свободнее, Исин это чувствует всем телом.

Как только Чонин переступает порог квартиры Исина, тот его предупреждает:
– Пожалуйста, старайся ничего не трогать. Или ставь на место. Или предупреждай.
Чонин сначала глупо кивает, а потом, опомнившись, тихо отвечает.
– Ладно.

У парня в квартире не так чисто, как думал Чонин. Идеально чистым был только линолиум: ни одной бумажки, ни одного пакета, ничего лишнего, максимум свободного пространства. На столе же и на полках в комнате всякого понаставлено в разном порядке, понятном только Исину. Кровать не заправлена, посуда не помыта, и, честно говоря, Чонин представлял это по-другому.

Исин прошёл вперед, разувшись, потом, подумав, включил свет. Чонину было неловко, и гулко бухало сердце, но в то же время очень хотелось остаться с этим человеком ещё немного.

Пройдя на кухню, Исин отточенными четкими движениями взял чайник, налил в него воду из-под крана, затем поставил на электрическую подставку. Нажал на кнопку, и становилось совершенно ясно, что парень занимается этим очень часто.
– Присаживайся, что стоишь.

Чонин дернулся, сильнее натягивая рукава на ладони, и сел на холодную табуретку. С его одежды уже натекла лужа, Исин оставлял на полу мокрые следы своих ступней, а Чонин стал крупно дрожать, в то время как Исину, казалось, все равно.

– Я сейчас принесу сменную одежду, если... Погоди, а какой у тебя размер?
– Неси, натяну, – у парня, казалось, зуб на зуб не попадал, – тебе помочь?
Исин улыбнулся.
Чонин заметил, что Исин очень красиво улыбается. И ещё ямочку на щеке заметил.
– Нет, спасибо. Ты же гость.
Чонину слишком мокро и холодно, чтобы оценивать всю абсурдность ситуации.

Его обслуживает слепой.

Чонин еле заметно улыбнулся в ответ.

Чонин в сухой чуть мятой одежде проболтал с Исином до четырёх утра, а затем пошёл домой: одежда высохла, дождь кончился, и хоть Исин и уговаривал его остаться хотя бы до рассвета, но Ким считал, что он поступает правильно.

Исин много говорил, намного больше, чем Чонин, но тот против не был, он слушал, не закрывая рта. Исин говорил о себе, об учёбе в специальном интернате для детей с ограниченными возможностями, о своих родителях, которые действительно мудро относились к его положению и воспитывали его достаточно строго, не взирая на некий "недостаток". Исин рассказывал про собак, про холодные утра, про новые смартфоны, приспособленные для незрячих, он говорил обо всем обычном и необычном так, что Чонин ни на секунду не отводил глаз от шевелящихся в красивой грамотной речи губ. Он даже сам начал задавать вопросы, и, кажется, понял, почему Исин говорит о себе: наверное, тема слепоты для зрячего человека более неловкая, нежели для незрячего; Чонин был готов согласиться с этим. Он бы не смог задать интересующие его вопросы: "Знают ли такие люди что-нибудь о цветах? Видят ли они сны? Как ориентируются в незнакомом месте?"
Да и он не уверен, что эти вопросы его интересовали до знакомства с этим парнем.
Но, в любом случае, Чонину уже не было страшно.

Небо серело, предвкушая рассвет, голые ветви стряхивали остатки дождя на асфальт. Чонин шёл медленно, будто засыпая на ходу, и пялился в экран смартфона, где чёрным по белому был записан номер телефона Исина. Он высчитывал среднее арифметическое, затем учил наизусть, пока не наступил на какую-то ветку и от неожиданности подпрыгнул, вынырнув из задумчивости.

Что за абсурд: ему через два часа вставать в школу, а он идёт домой, высчитывая какие-то арифметические. Дома, наверное, ждёт мама, а может и не ждёт, а просто спит в обнимку с пультом от телевизора, и Чонин даже не знает, стоит ли ему расстраиваться, или нет.

К черту мать.
К черту школу.
К черту.

***

Первые два урока он проспал, поэтому в основном настроение не было плохим. Но ему казалось, что он что-то видел и чувствовал, и если это был сон, то сон был явно не его.

– Знаешь, я без понятия, какие сны видите вы. Мне всегда снится то, что я уже чувствовал, ну, то есть, разные повседневные моменты, или что-нибудь ещё. Очень часто я проваливаюсь в яму – ненавижу этот сон, честно, каждый раз до чертиков страшно – или мне книги снятся, герои их, это приятнее. Но, знаешь, есть у меня что-то странное в голове, поймёшь, нет – не знаю, но вот что. Я ослеп в младенчестве, ещё двух месяцев не было, как мама говорит, и, наверное, из-за этого мне часто снится игра света. Мои глаза могут различать, когда светло, а когда темно, но я часто вижу, как иду по узкому коридору. Протягиваю руки – пальцами касаюсь стен, чернота. Но вдали выход, яркий светлый сгусток. Но сколько бы я ни шёл, он не становится ближе, я начинал бежать, а свет, словно маленький поросенок, убегал от меня. Быстро-быстро, пока не становился размером с точку и не исчезал совсем. Наверное, это самый яркий сон, который я видел. И самый обидный, кажется.

Чонин шёл по коридору, он видел каждый камень, каждую травинку сырой пещеры. Впереди шёл человек с керосиновым фонарем. Фонарь покачивался, бросая причудливые тени на стены, а человек не спешил оборачиваться.

– Чонин! – парень резко и неприятно просыпается от толчка в бок чьим-то острым локтем. Этот кто-то претендует на звание самоубийцы, не иначе, но у Чонина сегодня благосклонное настроение и он лишь хмуро откликается:
– М?
Лухань его всегда очень сильно бесил, но сейчас было как-то все равно.
– Тетрадь по матану сдавай.

Сегодня не было солнечно, и это было отлично.

Сегодня школа не казалась муравейником, у Чонина вообще сегодня не было никаких мыслей на этот счёт, одна пустота в голове, ничего больше. И если ещё вчера ему ничего не хотелось, то сейчас хочется снова встретить его. И это желание прекрасно перекрывает желание выпрыгнуть из окна или перерезать себе вены. Сегодня он даже два раза улыбнулся: один раз Луханю, а другой раз сам себе, думая о чем-то отстраненном.

Хотя глупо все это, конечно, сегодня Чонин снова пойдёт к врачу, и у него нет причин для радости.

***

Родителей не было дома, но Чонину что с ними, что без них – плевать. Они бы не помешали.

Чонин бежит в ванную – либо сейчас, либо никогда, решимости хватит на целый легион смертников, а колючих слез в горле – на тысячу сопливых романов. Он выкручивает оба крана до упора, вываливает все станки и лезвия на стиральную машинку, а в голове бьётся сухие слова врача: "никогда, никогда, никогда".

Он уже год знает, что нельзя, что никогда нельзя. Проблемы со спиной слишком серьёзные, сколько бы Чонин ни игнорировал боли в позвоночнике и онемение рук, и пускай все золотые медали лежат в мусорной корзине, а все грамоты скомканы и брошены под кровать – надежда была. Теперь надежды нет, либо он живёт с минимумом человеческих движений, либо танцует дальше, но потом живёт как амеба – позвоночник не шутки, понимаете. Перед глазами парня темно, нет никого, кто мог бы показать, куда идти дальше, везде тупик. Все проходы закрыты.

Иначе ты не сможешь ходить, Чонин.

Он раздевается, привычно залезая в ванну. Выхода нет, он думает, так и есть, берет в пальцы лезвие, с одного края слегка покрытое ржавчиной. В горле ком из жалости к себе, его никак не проглотить, это горько, тошно, противно. Он слегка режет кожу на большом пальце, в тёплой воде боль не чувствуется, только из раны, словно дым, в воде вьется кровь. Он решительно настроен покончить с этим.

Но все его мысли сбиваются вибрацией на телефоне в его штанах, лежащих на холодном кафеле. Из пальцев выпадает тонкое лезвие и, словно опавший лист, медленно опускается на дно ванны. Он поспешно свешивается через борт, выплескивая немного тёплой воды на пол, прямо на свою смятую школьную рубашку. Копается в карманах, дрожащими руками выуживая телефон.

Если честно, то он надеялся.

Чонин смотрит на экран – там имя того вчерашнего парня. Он жует нижнюю губу, хмурясь, пытаясь все же проглотить горький ком из слёз, чтобы голос не дрожал. Телефон так и норовит выскользнуть из пальцев, но он все равно подносит его к уху, нажимая на значок ответа. Первым говорит Исин, и Чонин слушает его, кусая до боли губы.

– Алло, Чонин? – Исин спрашивает осторожно, как будто боится спугнуть, а Чонин молчит в ответ, нашаривая где-то под водой лезвие. – Чонин? – парень повторяется, в голосе появляется беспокойство.
В голове у Чонина тоже появляется беспокойство.
– Привет, – пытается как можно спокойнее ответить, но голос все равно выдает его с потрохами. Исин зависает на линии.
– Ты плачешь?
Чонин всхлипывает, будто в подтверждение, а на той стороне начинают беспокойно копошиться. Чонин опускает голову в сгиб локтя и снова всхлипывает, уродливо скаля рот.
Если честно, то больше уже нет никаких сил.
– Чонин, что происходит? Что случилось?
В голосе столько беспокойства, столько личного интереса к чужой жизни, что жгучие слёзы сами наполняют глаза, а грудь сковывают задушенные рыдания. Он хотел бы честно-честно все рассказать Исину, но слова как-то не идут, одни непонятные дрожащие междометия.
– Чонин, – Исин обречённо растягивает последний слог чужого имени, не понимая всей ситуации, а догадываясь лишь о том, что тому малознакомому парню на других концах невидимых телефонных проводов ужасно плохо. Исин беспокойно ходит от стены до стола и обратно, не зная, что делать. – Не плачь.
Потому что самому отвратительно горестно от чужих рыданий.
Чонин плеснул водой, случайно двинув рукой.
Исин замер.
– Я... Они не... Не-нельзя... – голос не слушается, а вместо пауз – задушенные вдохи без воздуха, потому что не получается у Чонина вдохнуть, ну никак. Он кусает себя за руку, закрывает глаза. – Они го-говорят, что либо я-я бросаю, либо ни-никогда не смогу хо-ходить.
Исин слушает, затаив дыхание и сжав в кулак край своей домашней футболки.
– А ты что... Делаешь? Умоляю, не делай глупостей.
– Я-я... – Чонин отрывает голову от локтя и смотрит на лезвие в своей руке. Громко всхлипывает.
Исин ничего не говорит; Чонин начинает рыдать.

– Чонин, послушай... – рыдания на том конце не прекращаются, а у Исина неспокойно на сердце. – Пожалуйста, перестань, послушай. Не прекратишь, я сам расплачусь. Ты в ванной? Вылезай из ванной. Что бы ты там ни делал, вылезай.

Чонин горько улыбается, задыхаясь.

– Вылезай и езжай ко мне. Ты помнишь, где я живу? Помнишь? Чонин, пожалуйста, выйди оттуда. Чонин!

Ким откидывает голову назад, смотрит в потолок, но ничего не видит, кроме яркого пятна света – слёзы застилают глаза. Как он до такого докатился? Рыдать в трубку какому-то малознакомому парню, пытаться неудачно перерезать себе вены уже который раз, вести жизнь самого неудачливого неудачника. Это победа, однозначно.
Но в который раз лезвие в пальцах перестаёт выглядеть привлекательно.
– Послушай... Если ты не приедешь, я сам приеду. Дай адрес только.
Чонин сглатывает, глядя в потолок, и затихает. Пальцы дрожат, вода в ванне уже остыла.
– Сто раз заблужусь, но приеду. Чонин.
Голос Исина успокаивает, и дышать становится капельку легче.
– Не надо, хен. Я сам.
Исин вздрагивает от обращения. Его первый раз назвали хеном.

Чонин роняет телефон в ванную. Пальцы почти не держат.

***

По лицу Исина мало что можно прочесть, но Чонин видит – тот беспокоился.
– У меня в воду телефон упал просто, извини... – Чонин не был уверен, что ему стоило извиняться, но почему-то очень хотелось.
Исин хмурится и тянется к его руке, а когда Чонин услужливо дотягивает её до чужих пальцев, Чжан дёргает и тянет на кухню.

– Будем пить чай, – говорит он и снова ставит чайник. И тут уже либо соглашайся, либо соглашайся с нажимом, ибо даже Исин может быть жёстким. Все повторяется, у Чонина дежавю и кружится голова, он сам не знает, как доехал. Исин сегодня в чёрных очках, специальных, видимо, весь такой опрятный, с чистыми уложенными волосами. Чонину интересно, он сам так, или ему кто помог.
– Я буду слушать тебя.

И Чонин рассказывает все честно, как и хотел. Сейчас его очередь, все ясно.
Если вчера Исин рассказывал о том, как он живет, то сегодня будет рассказывать Чонин.

И о том, как это здорово – танцевать. И о том, как много он сделал для того, чтобы заниматься этим. И о том, как все были против, но как только Чонин приходил домой с золотой медалью по бальным танцам, все становилось на свои места.

– Конечно, это кажется глупостью, но я видел в этом своё будущее. Я же не умею ничего, не знаю, все, что у меня было – танцы. Я знаю, что это глупо, боже мой, люди умирают от СПИДа, а я тут... Только не злись, но мне это так важно. У меня даже друзей нет, и никого нет, кроме родителей. А порой кажется, что их тоже нет, знаешь... Я не увидел другого выхода.

Исин по-доброму улыбается и находит чужую руку, лежащую на столе. В любом другом случае Чонин бы испугался: ладонь Исина выглядела как отдельное живое существо, путешествующее по столу, но сейчас честно хотелось, чтобы эта рука нашла его руку.

И она находит и тепло сжимает. В этом жесте столько интимности, что горький ком снова подползает к горлу.

– Знаешь, чем я занимаюсь? Я работаю в детской филармонии, я на флейте. У меня море забавных историй о том, как меня никуда не брали, а ведь у меня музыкальное образование. Знаешь, они так долго молчали, а потом неловко придумывали причины, почему не могут меня взять в оркестр. Никто не сказал, что они меня не берут, потому что я инвалид, но я это прекрасно понимал. В тот момент показалось, что я никому не нужен. Наверное, я тебя понимаю. А тебе стоит приглядеть за своим здоровьем. Я, конечно, не хочу давать тебе призрачные надежды... Но ты понял. И не делай глупостей, пожалуйста.

Чонину снова хочется сто раз извиниться, но по лицу Исина ясно, что он не ждёт извинений.
– Сегодня останешься у меня.
Чонин, конечно, не может отказаться.

Чонин шёл по узкому коридору. Впереди – ничего, такая же густая темнота, как и позади. Но вдруг кто-то впереди делает шаг, ещё. Слышится шуршание спички о бок спичечной коробки, и через секунду впереди загорается маленький огонёк. Аккуратные руки, что держат спичку, подносят её к фонарику, и тут же коридор заливается красным светом. Человек, что держит фонарь, улыбается, оборачиваясь, смотрит на Чонина.
Ким узнает в нем Исина.
Исин смотрит сквозь Чонина, глубоко-глубоко, и идёт вперёд, освещая дорогу.
Чонин идёт за ним, спотыкаясь, пока не выходит к яркому свету, концу коридора.

– Ты что встал? Ещё рано, – Исин случайно пинает Чонина по ноге, переворачиваясь. – Ты разве учишься в субботу?
– Нет, – Ким, разлепив один глаз, проводит пальцем Исину между лопаток. Тот сонно ежится.
– Ты что делаешь, – бурчит он, неуклюже зарываясь в одеяло. – Спи.
– Угу, – Чонин закрывает глаза и забирается под одеяло с головой. – Ты такой смешной.
– Отстань от меня, – Исин действительно смешной, когда ругается, и Чонин как-то слишком счастливо улыбается, начиная легонько его щекотать. – Ким Чонин, я тебя сейчас выпну.
Исин отодвигается в угол, лениво отпинываясь от младшего.
Чонин первый раз за несколько месяцев смеётся, сгребая Чжана в свободные, но жаркие объятия.
– Неожиданный порыв, – тихо бурчит он, утыкаясь носом в чужую шею. Исин закрывает лицо руками и еле слышно стонет, вжимая голову в плечи.
– Господи, как неловко.

Чонин рад, что у Исина только одна кровать.

За окном в утреннем мареве всплывает желток солнца, и Чонин в первый раз за несколько месяцев так рад новому дню.

Исин снова неловко копошится, а Чонин прижимается губами к его шее совсем плотно и жарко.

И ему, если честно, на все плевать.

Не забудьте оставить свой отзыв:https://ficbook.net/readfic/3111334