ЗЕМНОЕ ЕВАНГЕЛИЕ

Бор. Сушков.

ЗЕМНОЕ ЕВАНГЕЛИЕ

(Христианское учение как школа нравственного самосовершенствования, как путь жизни)

«Если ты сознаёшь, что у тебя нет веры,

знай, что ты в самом опасном положении,

в котором только может находиться

человек в этом мире».

(Толстой Л. Н. Закон насилия и закон любви

// Поли. собр. соч. Юб. изд. Т. 37. С. 151)

Бог — символ бесконечного мира —

духовный отец всех людей,

и высшее благо человека достигается тогда,

когда он сознаёт свою сыновность Богу

и братство всех людей между собою».

(Толстой Л. Н. Что такое религия и в чём сущность её? // Юб. Т. 35. С. 213)

…И потому я полагаю,

что первое и главное знание,

которое свойственно прежде всего

передавать детям и учащимся взрослым,

это ответы на вечные и неизбежные вопросы,

возникающие в душе каждого

приходящего к сознанию человека.

Первый: что я такое и какое моё отношение

к бесконечному миру?

и второй, вытекающий из первого:

как мне жить, что считать всегда,

при всех возможных условиях,

хорошим и что всегда

и при всех возможных условиях дурным?»

(Толстой Л. H. О воспитании // Юб. Т. 38. С. 68)

Приобщение детей к учению Христа началось, как сказано в Евангелиях, ещё при жизни самого Учителя, причём, не только с его позволениях, но и благодаря его энергичному заступничеству.

В Евангелии от Матфея рассказан об этом такой эпизод. Однажды к Христу привели детей, чтобы он благословил их. Но ученики его воспрепятствовали этому, считая их недостойными внимания Учителя. Христос, увидев это, запротестовал: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне, ибо таковых есть Царство Небесное».

Христос благоволил к детям потому, что в их поведении видел поучительный пример и для нравственного поведения взрослых. Не отгонять детей надо, — говорил он своим ученикам,— а учиться у них, ибо они ближе, чем взрослые, к Царству Божьему — царству любви и взаимного уважения. Они не ругаются, не злопамятны, не блудят, не клянутся, не судятся, не воюют, не убивают друг друга, не знают различия между своим народом и чужим...

Правда, это было сказано очень давно, почти две тысячи лет тому назад. С той поры дети сильно изменились. Они не столь теперь чисты и непорочны, как дети у Христа, — они очень рано начинают подражать взрослым во всех их пороках и преступлениях. Рост детской преступности всех видов — яркое тому свидетельство.

И нынешние дети гораздо больше, чем их сверстники времён Христа, нуждаются в помощи — в своевременном приобщении к великому нравственному учению, раскрывающему истинный смысл человеческой жизни, открывающему путь к подлинному человеческому счастью — благу любви.

Ведь подавляющее большинство тех пороков и преступлений, которые бытуют и совершаются в детской и юношеской среде, проистекают от дурного воспитания, вернее — от отсутствия какого-либо духовного воспитания, от полного невежества в нравственных вопросах, беззащитности от соблазнов и от собственных слабостей и недостатков. От беспомощности в ответах на вопросы о смысле жизни, о назначении человека, о непреложных нравственных законах, которым необходимо подчиняться, чтобы не погибнуть.

Нынешние дети и юноши поистине в трагическом положении, ибо им не на что опереться — наша семья и школа обнаружили полную несостоятельность попытки привить нравственность на атеистической основе: ничего, кроме повального хамства, нравственного одичания и вседозволенности из этого не вышло.

4 июня 1990 года по всесоюзному радио шла передача о работе Верховного Совета СССР в связи с обсуждением принятия Закона о культуре. Женщина-депутат, член комиссии по делам несовершеннолетних преступников обнародовала информацию, которая, надеюсь, заставит задуматься многих родителей: «У всех опрошенных детей, совершивших уголовное преступление, выяснилось, что никто в вечно вороватой стране России на протяжении всей их жизни не сказал им об истине «не укради». (Здесь и далее, кроме оговорённых случаев, курсив мой. — Б. С.)

Вы представляете? Никто. Никогда. Нигде. Ни в семье. Ни в школе. Ни в обществе.

Но ведь также им не говорили и о других истинах: «Не убий». «Не блуди». «Не гневайся». «Не клянись» и т. д.

Теперь мы вынуждены согласиться с Львом Толстым, который в своё время писал, что корни нашего бедствия в том, что «в нашем образовании опущены два самых главных и необходимых предмета: религиозное понимание жизни и нравственное учение» (Толстой Л. Н. О воспитании // Юб. Т, 38. С. 65—66).

Нравственное учение и религиозное понимание жизни призвана преподавать христианская церковь. И она пытается это делать, издавая «Детскую Библию», «Евангелие для детей», другую религиозную литературу, а также через воскресные школы, где детям и юношеству преподается Закон Божий — нравственный катехизис (учебник) христианского учения.

В нашей стране до недавнего времени таких книг не было, не говоря уже о воскресных церковных школах. У нас даже сами эти понятия — «Бог», «религия», «вера» — считались ругательными и объявлялись вне закона.

Теперь мы пытаемся всё вновь вернуть на свои места. Отношение к религии меняется. Меняется и сама религия. Истинная религия отнюдь не «опиум для народа», она не противоречит ни науке, ни жизни, ни человеческим интересам, как мы считали до недавнего времени в нашем казённом атеизме. Наоборот, только с её помощью мы познаём их подлинный смысл, их правильное направление и развитие.

«Религия не есть, — писал Толстой, — раз навсегда установленная вера в совершившиеся будто бы когда-то сверхъестественные события и в необходимость известных молитв и образов; не есть также, как думают учёные, остаток суеверий древнего невежества, который не имеет в наше время значения и применения в жизни; религия есть устанавливаемое, согласно с разумом и современными знаниями отношение человека к вечной жизни и к Богу, которое одно движет человечество вперёд к предназначенной ему цели…

Человек ость слабое, несчастное животное до тех пор, пока в душе его не горит свет Бога. Когда же свет этот загорается (а зажигается он только в душе, просвещённой религией), человек становится могущественнейшим существом мира. И это не может быть иначе, потому что действует тогда в нём уже не его сила, а сила Божия (Толстой Л. Н. Что такое религия и в чём сущность её? // Юб. Т. 35. С. 197-198).

Из такой религии — религии разума и знаний, а не слепой веры в чудеса, и проистекала вера самого Толстого: «Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что Он во мне и я в Нём. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством. Верю в то, что истинное благо человека — в исполнении воли Бога, воля же его в том, чтобы люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними, как и сказано в Евангелии, что в этом весь закон и пророки. Верю в то, что смысл жизни каждого отдельного человека поэтому только в увеличении в себе любви; что это увеличение любви ведёт отдельного человека в жизни этой ко всё большему и большему благу, даёт после смерти тем большее благо, чем больше будет в человеке любви, и вместе с тем и более всего другого содействует установлению в мире Царства Божия, то есть такого строя жизни, при котором царствующие теперь раздор, обман и насилие будут заменены свободным согласием, правдой и братской любовью людей между собою. Верю, что для преуспеяния в любви есть только одно средство: молитва, не молитва общественная в храмах, прямо запрещённая Христом (Евангелие от Матфея, гл. 6, ст. 5—13), а молитва, образец которой дан нам Христом, — уединенная, состоящая в восстановлении и укреплении в своем сознании смысла своей жизни и своей зависимости только от воли Бога» (Толстой Л. Н. Юб. Т. 34. С. 251 - 252).

Такая вера коренным образом расходится с традиционной церковной верой в Христа-Бога, поэтому и толстовское Евангелие для детей («Учение Христа, изложенное для детей») сильно отличается от подобных детских Евангелий, издаваемых церковью. Прежде всего тем, что эти Библии или Евангелия обращены к самым маленьким, от 4 до 7 лет, и, используя сказочное, фантастическое представление детей о мире, навязывают им такое же сказочное, фантастическое представление о Боге, о Христе, о райском блаженстве и адских муках и т. д. В этих книжках беззащитным детям внушается (а «дети, — говорит Толстой, — принимают без разбора и навсегда запечатлевают в своей душе то, что им передаётся») — вера в Бога, как сверхъестественную личность, живущего на небе и избравшего себе любимый народ Израиль (евреев), чтобы сначала спасти его, а потом с его помощью спасти весь род человеческий и с этой целью пославший своего сына — Иисуса Христа, который родился непорочным бессеменным зачатием — от Духа Святого — у девы Марии. И он своими многочисленными сверхъестественными чудесами (воскрешение мертвецов, хождение по морю, вознесение на небо и т. д.) долго доказывал, что он точно сын еврейского Бога Яхве и сам Бог. Поэтому мы все должны любить его, верить в него, верить в то, что за эту любовь и веру он чудодейственным образом спасет нас от смерти и даст нам жизнь вечную в своём раю.

Эти представления о Боге, о Христе, внушённые с раннего детства и закреплённые в детском сознании как непререкаемые истины, потом, в период отрочества и ранней юности, когда молодой человек начинает познавать реальный мир, неизбежно приходят в столкновение с объективными знаниями законов природы. И тогда молодой человек, если он искренне и глубоко верил во внушённого Бога и его чудеса, переживает болезненную психическую и нравственную ломку личности, заканчивающуюся в большинстве случаев разочарованием в религии вообще. (Как это случилось со старшим братом Толстого — Дмитрием.) Или, если он только делал вид для взрослых, что верит в их Бога, спокойно и навсегда отвернётся от него, как это происходит со многими, выходящими из детства, и как это произошло с самим Толстым. «Помню, — пишет он в «Исповеди», — что, когда мне было лет одиннадцать, один мальчик, давно умерший, Володенька М., учившийся в гимназии, придя к нам на воскресенье, как последнюю новинку объявил нам открытие, сделанное в гимназии. Открытие состояло в том, что Бога нет и что всё, чему нас учат, одни выдумки (это было в 1838 году). Помню, как старшие братья заинтересовались этой новостью, позвали и меня на совет. Мы все, помню, очень оживились и приняли это известие как что-то очень занимательное и весьма возможное».

Поэтому Толстой был против крещения младенцев и считал, что человек сам и сознательно должен делать выбор веры. Что детей к религии надо приобщать тогда, когда они выходят из невинного и блаженного состояния раннего детства и когда у них возникают первые вопросы о жизни.

Сам он поступал подобным образом. И своё изложение учения Христа он адресует детям от 10 до 13 лет, когда уже проверил его на восприятии детей именно такого возраста. «В прошлом году, — пишет он в предисловии, — у меня образовалась маленькая школа из крестьянских детей от десяти до тринадцати лет. Желая передать им учение Христа так, чтобы оно было понятно им и имело бы влияние на их жизнь, я рассказал им своими словами те места из четырёх Евангелий, которые казались мне самыми понятными, доступными детям и вместе с тем самыми нужными для нравственного руководства в жизни.

Чем дальше я занимался этим, тем яснее мне становилось — и из пересказов детей, и из вопросов их — всё то, что легче воспринималось ими и что более привлекало их.

Руководствуясь этим, я и составил эту книжечку».

«...Истинно, истинно говорю тебе:

если кто не родится свыше,

не может увидеть Царствия Божия.

Рождённое от плоти есть плоть,

а рождённое от Духа есть дух.

Не удивляйся тому, что Я сказал тебе:

должно вам родиться свыше».

(Евангелие от Иоанна, гл. III, ст. 3, 6, 7)

«...Бог есть любовь.

Бога никто никогда не видел:

если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает...

...Бог есть любовь,

и пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нём.

(Первое послание Иоанна, IV, ст. 8, 12, 16)

«Мы знаем, что мы перешли из смерти к жизни,

потому что любим братьев;

не любящий брата пребывает в смерти».

(Первое послание Иоанна, III, ст. 14)

Для правильного понимания этой «книжечки» необходимо, кроме уже сказанного выше, сказать следующее. «Учение Христа, изложенное для детей» — не просто пересказ Толстым «своими словами» четырёх Евангелий (Матфея, Марка, Луки и Иоанна) — это гениальное художественное пересоздание всего Евангелия, как учения Христа, не отступающее, тем не менее, от подлинного смысла и духа его. Это перенесение смысла Евангелий с чудес, приписанных Христу, на основании которых авторами Евангелий утверждается вера в него как в Бога, — на человека Христа, рождённого на земле от земных родителей и ставшего великим Учителем народов — таким же, какими были до него индус Сакья-муни (Будда), китаец Конфуций, грек Сократ и другие учителя человечества, которых тоже после их смерти обожествляли, а из их учения делали религии.

Сложная символика понятий, далеко не простая и для взрослого человека («Бог», «Царство Божие», «Сын Человеческий», «Дух Божий», «Крещение Духом Святым», «Рождение свыше» и т. д.), а также не прямая, как в Нагорной проповеди, а большей частью притчевая форма изложения Христом своего учения — переводятся Толстым на язык художественной прозы и становятся ясными и понятными даже детям.

Иногда в особо сложных случаях Толстой прямо отходит от буквы писания с тем, чтобы передать его дух, растолковать его символическое содержание понятными всем словами и образами.

Приведу один такой пример — тем более, что он относится к ключевому месту в Евангелии, когда молодой Иисус, послушав проповеди и пророчества пророка Иоанна о пришествии Царства Божия., удалился в пустыню, чтобы поразмыслить над его словами. Именно там, в уединении, Иисус «сорок дней и сорок ночей» предавался мучительным раздумьям о божественной и человеческой природе, о сущности добра и зла, о новых принципах истинно человеческой жизни, истинном счастье. В этих раздумьях он постепенно и рождает своё учение, становится Христом, то есть Мессией, Спасителем.

В Евангелии об этом повествуется как о фантастической борьбе Иисуса с Дьяволом-искусителем.

«Тогда Иисус возведён был Духом в нустыню для искушения от дьявола.

И, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал.

И приступил к нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами

Он же сказал ему в ответ: написано: «не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих».

Потом берёт Его дьявол в святой город и поставляет Его на крыше храма и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз; ибо написано: «Ангелам своим заповедаю о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнёшься о камень ногою Твоею».

Иисус сказал ему: написано также: «не искушай Господа Бога твоего».

Опять берёт Его дьявол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: всё это дам тебе, если падши поклонишься мне.

Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи».

Тогда оставляет Его дьявол, и — се, Ангелы приступили и служили ему. (Евангелие от Матфея, гл. 4, ст. 1 —10).

И вот как эту символику борения Иисуса с дьявольским искушением истолковывает Толстой.

Уединённый в пустыне, Иисус размышляет над словами Иоанна:

«Иоанн говорил, что дли того, чтобы пришло Царство Божие, людям надо очиститься Духом Божиим».

— Что значит очиститься Духом Божиим? — думал Иисус. — Если очиститься духом значит жить не для своего тела, а для Духа Божьего, — думал Иисус, то действительно пришло бы Царство Божие, если бы люди жили Духом Божиим; потому что Дух Божий один и тот же во всех людях. И живи все люди Духом, все люди были бы едины, и пришло бы Царство Божие. Но люди не могут жить только Духом, люди должны жить и телом. Если же они будут жить телом, служить телу, заботиться о нём, то будут жить все врозь, будут жить так, как живут теперь, и никогда не придёт Царство Божие. Как же быть? — думал Иисус. — Жить одним духом нельзя, а жить телом, как теперь живут мирские люди, дурно, и если жить так, то все будут жить врозь и никогда не придёт Царство Божие. Как же быть? Убить себя в своём теле, — подумал Иисус, — нельзя, потому что дух живёт в теле по воле Бога. Убить себя, значит идти против воли Бога.

И раздумав так, Иисус сказал себе: выходит так, что нельзя жить одним духом, потому что дух живёт в теле. Нельзя также жить одним телом, служить телу, как живут все люди. Нельзя также и освободиться от тела, убить себя, потому что дух живёт в теле по воле Бога. Что же можно? Можно одно: жить в теле, как того хочет Бог, но, живя в теле, служить не телу, а Богу.

И, рассудив так, Иисус вышел из пустыни и пошёл по городам и сёлам проповедовать своё учение». И с этого момента он становится Христом.

Как видите, разница колоссальная и принципиальная. В Евангелии это главное событие в жизни Иисуса — его духовное рождение под влиянием проповедей и пророчеств Иоанна Крестителя — скрыто от нас, читателей, и заменено непонятной и ненужной борьбой Иисуса с дьяволом. И мы, читатели, являемся не свидетелями его мучительных раздумий, которыми он предавался сорок дней и сорок ночей, а лишь свидетелями того, как он легко парирует все дьявольские искушения, не имеющие к нему, как Богу, никакого отношения.

Если же буквально понимать текст Евангелия (как он и понимается церковью, то есть, что никакой внутренней борьбы у Иисуса не было, и он не рождался духовно, а был изначально Богом-Христом, была только внешняя борьба с Дьяволом, зачем-то ниспосланным Богом для искушения своего же Сына, уже нёсшего в себе готовым новое учение, данное ему свыше небесным Отцом как откровение Божие, то смысл этих сцен становится для нас вообще непонятен. Зачем, спрашивается, понадобилось Богу испытывать сына своего Иисуса накануне его христианской, то есть мессианской (спасительной) деятельности — он что, сам не до конца был уверен, что Иисус — Христос? Этот вопрос повисает в воздухе.

У Толстого такого вопроса не возникает. У Толстого Иисус-человек, обращён прямо к нам, читателям, его духовный процесс обнажён, и мы вместе с Иисусом погружаемся в этот мучительный и одновременно радостный процесс познания истины, мы как бы сами участвуем в её рождении, пройдя последовательно, шаг за шагом весь путь вместе с Иисусом, превращающимся в Христа на наших глазах. Толстой выводит читателя из пассивной позиции наблюдателя и делает его соучастником рождения мыслей и чувств Христа, и этот процесс соучастия, сопереживания помогает и юному, и взрослому читателю «родиться свыше» — то есть помогает родиться духовному началу в его душе (сознании), которое будет вести его по пути нравственного самосовершенствования. И делает он это как гениальный художник-творец.

Это хорошо видно на другом примере — как Толстой объясняет одно из самых громких чудес Христа: насыщение пятью хлебами и двумя рыбами пяти тысяч народа.

Толстой почему-то не включил главку об этом в своё детское Евангелие, хотя ей как раз там и место. Об этом он пишет в другой своей работе, тоже в «кратком изложении Евангелия», но для взрослых» (24, 856).

Опять интересно и поучительно сличить две версии — евангельскую и толстовскую.

В Евангелии от Матфея читаем, как, узнав о казни Иоанна Крестителя, своего предшественника и наставника, потрясённый Иисус удаляется в пустыню, а народ, услышав об этом, пришёл к нему из ближайших городов и деревень. Там он учил народ и исцелил многих принесённых больных.

«Когда же настал вечер, приступили к Нему ученики Его и сказали: место здесь пустынное, и время уже позднее; отпусти народ, чтобы они пошли в селения и купили себе пищи.

Но Иисус сказал им: не нужно им идти; вы дайте им есть.

Они же говорят Ему: у нас здесь только пять хлебов и две рыбы.

Он сказал: принесите их Мне сюда.

И велел народу возлечь на траву и, взяв пять хлебов и две рыбы, воззрел на небо, благословил и преломив дал хлебы ученикам, а ученики — народу.

И ели все и насытились; и набрали оставшихся кусков двенадцать коробов полных;

А евших было около пяти тысяч человек, кроме женщин и детей». (Матф., гл. 14, ст. 15—21).

Чудо это, как и все другие, служит в Евангелии для утверждения веры в Христа как бога, дли которого всё возможно, даже насыщение пятью хлебами пятитысячной толпы.

Толстой й том насыщении видит не сверхъестественные способности Христа бога, дарящего людям пищу, а проявление самой сути нравственного учения Христа, не через чудо, а через самих людей и ими самими утверждаемого на практике.

Как же, по мнению Толстого, он это делает? А вот как. Наверняка, говорит Толстой, не все люди, пришедшие к Христу в пустыню, были без еды. Уходя из дома на целый день, да ещё целыми семьями, с детьми и больными, люди, естественно, брали с собой припасы. Но как заставить их поделиться с теми, у кого по тем или иным причинам ничего не было? Заставить можно только личным примером. И Христос — говорит Толстой, — даёт прекрасный урок человеколюбия. Он заставил всех сесть вместе в большой круг — у Марка сказано, что они «сели рядами по сто и по пятидесяти» (Мр., гл. 6, ст. 40) — и тех, у кого была еда, и тех, у кого не было, и повелел своим ученикам, сидящим в общем кругу (или в рядах), предлагать свои хлебы неимущим. Глядя на их пример, стали также поступать и остальные, делясь едой с теми, у кого её не было. И все поэтому не жадничали, не уничтожали свои запасы хотя бы и через силу, чтобы не делиться с ближним. А ели умеренно, и всем хватило. Что это так именно и было, на это указывают, говорит Толстой, — двенадцать полных коробов оставшихся кусков. (Вот, даже и коробы у людей были! А с чем они были, как не с едой?)

Это чудо, сотворённое, благодаря Христу, самими людьми своими руками, для Толстого и есть подлинное чудо Христа, и оно несравненно бесценнее любого другого его сверхъестественного чуда.

Таков реалистический и художественный подход Толстого к изложению Евангелия. И чтобы его не обвинили в намеренном искажении учения Христа (а обвиняли его в этом и церковь, и многие русские и зарубежные критики), Толстой в конце каждой главки своего изложения даёт отсылку к Евангелиям, чтобы читатель сам проверил мысли Толстого, сличая их с мыслями евангельского Христа. Во времена Толстого это легко было сделать, так как почти в каждой русской семье была Библия или Евангелие. Теперь в редкой семье они есть. И желая современного читателя поставить в равное положение с читателем времён Толстого, мы в комментариях даём полный Евангельский текст всех отсылок писателя. Это ещё делается и для того, чтобы отвести от труда Толстого все подозрения насчёт слишком вольного пересказа учения Христа, не обладающего авторитетом истинности. В этом пересказе для детей выражен не какой-то «детский» скроенный по детской мерке вариант христианского учения, непригодный для взрослых, как в церковных «Евангелиях для детей», а то учение, в которое верил сам Толстой и к которому пришёл тоже нелёгким, мучительным путём сомнений и метаний. Учение, повторим, основанное не на сверхъестественных словах и поступках Бога и его «сына» Иисуса Христа, а рождённое самой жизнью, самими потребностями людей, их стремлением к подлинному благу, к счастью и процветанию, и зовущее к этому благу, а не к какому-то мучительному и жалкому существованию аскетов-«исусиков», как очень часто злонамеренно понимают праведную жизнь, завещанную нам Христом. «Бог вложил дух Свой в людей не для того, чтобы они мучались и погибали, а для того, чтобы они имели жизнь радостную и вечную. И всякий человек может иметь такую жизнь. Такая жизнь и есть Царство Божие», — говорит Толстой.

Такова же, — считает Толстой, — и вера самого Иисуса Христа. И подтверждение этому выводу он находит в самом Евангелии.

Действительно, мы видим, что даже евангелический Христос-бог, совершивший в подтверждение своей сверхъестественной божественной сущности множество чудес (воскрешение из мёртвых, хождение по морю, исцеление прикосновением прокажённых, слепых, калек, душевнобольных, превращение воды в вино, накормление пятью хлебами пяти тысяч народа, изгнание бесов и др.) — даже он не очень-то полагается на эти чудеса. Ибо знает, как они мало действуют на развращённых, погрязших в пороках людей. Об этом он прямо говорит в притче о богаче и нищем Лазаре, которому богач не давал даже объедков со своего стола. И вот они оба умерли. Богач оказался в аду, а Лазарь в раю, рядом с самим патриархом Авраамом. Богач увидел это и изумился, за что ему такая честь и стал просить Авраама, чтобы он послал Лазаря, чтобы «омочил» конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем». Но Авраам отказал, сказав: — Оба вы получили по заслугам. Ты в жизни блаженствовал, а Лазарь мучился, теперь ты мучишься, а Лазарь блаженствует. — Тогда, — говорит богач, — пошли его ко мне в дом. У меня пять братьев остались, так жалко мне их. Пусть он скажет им, что бывает от богатства и жестокосердия. — Так они и так это знают, — говорит Авраам, — это и Моисей и все пророки говорили. — Но всё бы лучше, — говорит богач, если бы кто из мёртвых воскрес и к ним пришёл, тогда бы они покаялись. — Нет, — сказал ему Авраам, — «если Моисея и пророков не слушают, то, если бы кто и из мёртвых воскрес, не поверят». (Евангелие от Луки, гл. 16, ст. 20—31).

Христос больше уповает на разум людей, на их жизненный опыт и здравый смысл. Он говорит: если хотите проверить, истинно ли моё учение, поступайте в жизни так, как я вас учу, и по результатам ваших действий узнаете — прав я или нет. Ваш личный опыт лучше всяких чудес убедит вас в том, что моё требование от вас любви к ближнему вместо ненависти, самопожертвования вместо эгоизма, дружеской взаимопомощи и единения вместо вражды и отчуждения — это не мои личные требования человека-Христа, а требования самой жизни, её разумного начала — Бога Живого — Отца жизни, от имени которого я эти требования вам предъявляю. И, разделяя их своей жизнью и своей судьбой, только поэтому называю себя Сыном Божиим.

Как и всякий из вас может стать этим сыном Божьим, если будет исполнять его требования, как сын исполняет требование своего любящего отца, служащие его благу.

Ведь то, что требует от вас Бог-Отец, не насилие над вами, не нечто чужеродное вам, невозможное для вас, — этого же требует от вас лучшее, высшее начало человеческой природы, которое говорит в вас в моменты покаяния, самоотверженности, любви, восстанавлива-ющие среди людей нарушенный ими главный закон жизни, которым она держится и развивается — закон любви.

Закон любви и добра и есть закон Бога, и этот закон написан в сердцах людей. Но хоть и во всех людях есть природное добро, только редкие из них могут это добро в себе воспитать и взрастить до конца. Поэтому не все люди знают и могут знать то добро, которое есть в них, и но могут сами его в себе взращивать. Которые же способны на это, тем и даёт Отец Небесный право быть учителями людей, чтобы вернуть их к природной чистоте и научить их взращивать в себе добро и любовь.

В этом, говорит Христос, — и заключается всё «моё» учение, и об этом же говорили до меня все древние пророки и мудрецы.

Если так, то в чём же всё-таки новизна христианского учения по отношению к другим вероучениям? Не есть ли это повторение уже найденных человечеством истин?

И Толстой отвечает, что — нет, не повторение, а коренное их переосмысление и развитие, которое не закончилось деятельностью Христа и его апостолов. С тех пор оно продолжалось всегда и везде, продолжается и в современном мире. И современные люди также призваны участвовать в этой дальнейшей духовной работе, начатой Иисусом, ставшим Христом. И сам Толстой все свои силы всю вторую половину жизни — целых 30 лет! — положил на уяснение и пропаганду учения Христа как высшей религии человечества, сам став в значительной степени Христом.

«Христианское учение, — писал он, — во всём его истинном значении, как оно всё более и более выясняется в наше время, состоит в том, что сущность жизни человеческой есть сознательное всё большее и большее проявление того начала всего, признак проявления которого в нас есть любовь, и что поэтому сущность жизни человеческой и высший закон, долженствующий руководить ею, есть любовь.

То, что любовь есть необходимое и благое условие жизни человеческой, было признаваемо всеми религиозными учениями древности. Во всех учениях: египетских мудрецов, браминов, стоиков, буддистов, таосистов и др., дружелюбие, жалость, милосердие, благотворительность и вообще любовь признавались одною из главных добродетелей. Это признавание наиболее высокими из этих учений доходило даже до такой степени, при которой восхвалялась любовь ко всем и даже воздаяние добром за зло, как это проповедовалось в особенности таосистами и буддистами. Но ни одно из этих учений не поставило этой добродетели основой жизни, высшим законом, долженствующим быть не только главным, но единым руководством поступков людей, как это сделано позднейшим из всех религиозных учений — христианством. Во всех дохристианских учениях любовь признавалась как одна из добродетелей, но не тем, чем она признается в христианском учении: метафизически — основой всего, практически — высшим законом жизни человеческой, то есть таким, который ни в каком случае не допускает исключений.

Христианское учение по отношению всех древних учений не есть новое и особенное учение; это есть только более ясное и определённое выражение той основы жизни человеческой, которая чувствовалась и неопределённо проповедовалась предшествовавшими религиозными учениями. Особенность христианского учения в этом отношении только в том, что оно, как позднейшее, более точно и определённо выразило сущность закона любви и неизбежно вытекающее из него руководство поведения. Учение Христа выясняет, почему это закон есть высший закон жизни человеческой, и с другой стороны показывает тот ряд поступков, которые человек должен или не должен делать вследствие признания истинности этого учения. В особенности ясно и определённо выражено в христианском учении то, что исполнение этого закона, так как это есть высший закон, не может допускать, как это допускали прежние учения, никаких исключений, что любовь, определяемая этим законом, есть только та любовь, когда она не допускает никаких исключений и одинаково обращена как на иноземцев, так и врагов, ненавидящих и делающих нам зло.

В этом уяснении того, почему закон этот — высший закон жизни людей, и в точном определении неизбежно вытекающих из него поступков, в этом тот шаг вперёд, который сделало христианство, и в этом главное его значение и благодетельность.

Объяснение, почему этот закон есть высший закон жизни, особенно ясно выражено в посланиях Иоанна: «Возлюбленные, будем любить друг друга, потому что любовь от Бога и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. Бога никто никогда не видел; если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нём. Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что мы любим братьев, не любящий брата пребывает в смерти (Толстой Л. Н. Закон насилия и закон любви // Юб. Т. 37. С. 166-167).

«Во всех верах учение о том,

как надо жить людям, одно и то же.

Обряды разные, а вера одна.

Разумный человек видит то, что едино во всех верах,

глупый же видит только то, что в них разное.

(Толстой Л. Н. Беседы с детьми по нравственным вопросам // Юб. Т, 37. С. 38)

После того, как Толстой уяснил для себя истинный смысл учения Христа, он развернул широкую пропаганду этого учения. В своей — несравненной «Азбуке», в народных рассказах, в публицистических статьях и обращениях к молодежи он как гениальный художник блоки и великий учитель в живых и ярких картинах показывает действие и жизни закона любви, данного Христом людям.

Давая в руки детям и юношеству толстовское Евангелие, нельзя было пройти мимо этих творений великого ума и сердца. Ведь в них — целая школа, целый университет духовного образования, самовоспитания, просвещения, воплощающие Христианское учение в плоть и кровь жизни человеческой. В них бесценный опыт познания человеком Бога, непосредственной связи, слияния с Ним в самих деяниях милосердия, любви, сострадания и прощения.

Поэтому мы прибавляем к «Евангелию для детей»—- этому духовному катехизису (учебнику), как бы ещё и «Хрестоматию» — целый ряд художественных и художественно-публицистических произведений о религиозном воспитании и самовоспитании детей и юношества.

«Беседы с детьми по нравственным вопросам» непосредственно примыкают к «Евангелию для детей». В этих беседах Толстой в доступной детям форме объясняет важнейшие нравственные истины христианского и других учений применительно к повседневной жизни.

Заканчиваются беседы таким выводом: «Во всех верах учение о том, как надо жить людям, одно и то же. Обряды разные, а вера одна. Разумный человек видит то, что едино во всех верах, глупый же видит только то, что в них разное».

Именно эта мысль Толстого о равноправии религий, о религиозной терпимости, о множественности представлений о Высшей духовной, нравственной силе-Боге, которые возникли в истории народов мира, и дискутируется в рассказе «Суратская кофейная». В нём вкратце показана как бы и история всех великих религий мира — от языческого поклонения идолу до современных представлений о Боге как безличном законе природы.

Человек жесток, нравственно мёртв до тех пор, пока он мыслит и чувствует себя единственным, непогрешимым и неповторимым центром мира. Нравственное пробуждение его начинается тогда, когда он уподобляется другому человеку — «влезает в его шкуру». Особенно в шкуру «врага», меняется с ним местами. И тогда он начинает понимать свою идентичность (родственность, одинаковость) другому человеку, равноправие с ним в плане человеческих прав на жизнь, а значит, убивать другого — всё равно что убивать самого себя. Только побывав в шкуре своего врага, которого он намеревался казнить, герой сказки «Ассирийский царь Асархадон», нравственно пробуждается.

Во второй сказке-миниатюре «Труд, смерть и болезнь» на пространстве всего в две с половиной странички уместилась вся история человечества — история мучительных поисков людьми истинных путей к гуманному, истинно человеческому счастью. А в «Трёх вопросах» — третьей сказке этого триптиха — царь узнал у святого отшельника ответы на три самых сложных вопроса: «какое время надо помнить и не пропускать, чтобы потом не раскаиваться? какие люди самые нужные, с какими, стало быть, людьми надо больше и с какими меньше заниматься? и какие дела самые важные и какое поэтому дело из всех надо делать прежде других?»

Даём мы и другой триптих из народных рассказов Толстого: «Чем люди живы», «Где любовь, там и Бог», «Зерно с куриное яйцо». Все они написаны на евангельские темы и учат нравственным истинам, которые так же непреложны, как истины математические.

«Церковное извращение христианства

отдалило от нас осуществление Царства Божия,

но истина христианства, как огонь в сухом дереве, прожгла свою оболочку и выбилась наружу.

Значение христианства видно всем,

и влияние его уже сильнее того обмана,

который скрывает его.

(Толстой)

«Нет ничего бо