Глава вторая

Глава вторая

Через неделю Варвара Николаевна сняла в Сутисках за рубль в месяц полхаты у зажиточного мужика. В комнате громко застрекотала швейная машина, взятая в рассрочку у агента компании «Зингер». По целым дням сидела за ней Варвара Николаевна, не разгибая спины. Шила все больше кофточки сельским девчатам (юбки они сами себе шили — это не так мудрено). «Клиентки» носили ей за труды молоко, масло, сметану.

Да и Ванюша не сидел без дела. Он сделал себе из конского волоса лески, раздобыл у тряпичника крючки, нарезал из орешника удочек, пристроил поплавки из гусиного пера и пропадал на реке. И надо сказать, не зря: каждый раз, когда Ванюша возвращался домой, в руке у него болталась связка рыбок-верховодок. А если удавалось выпросить у дружков «подхватку», то и крупных пескарей можно было «намулить». Все это тоже шло к столу.

И вдруг появился Сергей, которого также уволила графиня. Он продолжал убеждать Варвару Николаевну в своей любви к ней, много ра.т вставал на колени и просил, чтобы она согласилась переехать к нему в. село Клищов. Там они, мол, и обвенчаются. Ванюша, разумеется, был против этой затеи. Он даже написал тете Наташе, чтобы она приехала на помощь. «Надо прогнать Сережку, — сообщал Ванюша, — а мама что-то тянет и не решается это сделать».

Тем временем Ванюша сходил в имение Гейденов к садовнику Отто и попросил взять его на работу. Герр Отто согласился. Работы было полно всякой. Ванюша и цветы поливал, и грядки полол, и компост готовил, и даже колировал молодые саженцы. В конце концов он так освоился с новым для него делом, что даже работал на черепичном станке: трамбовал цементную смесь, прессовал черепицу, подкрашивал ее во все цвета соответствующим цементным порошком и осторожно раскладывал готовые изделия под навесом для просушки. Все заработанные деньги приносил матери.

Приехала тетя Наташа с сыном Женей, которому было около двух лет, — родился он так же, как и Ванюша, вне брака. Тетя Наташа имела ручную швейную машину и тоже шила кофточки, иногда даже целые платья, вышивала рубашки.

Тете Наташе удалось отговорить Варвару Николаевну от брака с Сергеем, и тот отправился восвояси не солоно хлебавши. Все, казалось, было хорошо. Но тут случилось несчастье. Женя, играя на печи, настолько увлекся, что нечаянно скатился вниз — ударился спиной о припечек и упал на пол. Много было слез и причитаний. Тетя Наташа снесла Женю в больницу, а там сказали, что надо везти в Винницу. Так, конечно, и сделали. В Виннице определили, что у Жени поврежден позвоночник. Надо носить жесткий протезный корсет, чтобы не стать горбатым. А пока тетя Наташа занималась своими хлопотами, опять появился Сергей. Снова полились уверения в любви. И случилось то, чего боялся Ванюша: Варвара Николаевна решила переехать к Сергею в Клищов. Со слезами на глазах Ванюша поехал с ними.

Нерадостно встретил Клищов Варвару Николаевну. Покосившаяся хатка на краю села, небольшой двор, сарайчик и кладовая — камора, сзади хаты — садок, сбоку — огород и кусочек левады, — вот все хозяйство Сергея. Впрочем, хозяином он не был. Всем верховодила мать Сергея, баба Иванориха, как ее звали на селе. Иванориха была против приезда Варвары Николаевны и встретила сына бранью:

— Ты что это покрытку в хату привел, очумел, что ли?!

Сергей виновато отмалчивался.

Впрочем, Сергея подняло на смех все село. Ванюшка, где бы ни появлялся, везде слышал:

— Байстрюк! Байстрюк!

Он закусывал губу от обиды и, как волчонок, убегал прочь.

Да, несладко было и Ванюше, и Варваре Николаевне. Но что было делать? Жизнь, хоть и трудная, начала понемногу входить в свое русло. Варвара Николаевна занималась по хозяйству и опять-таки шила. Сергей еще раньше обучился столярному мастерству и теперь ладил всякую мебель — комоды, сундуки, стулья. Ванюша помогал ему в черновой работе: стругал ясеневые доски шершебком, обрабатывал пемзой мебель, готовя ее под полировку — работал старательно, до поту.

Сергей умел играть на скрипке. И вот, объединившись со слепым на один глаз стариком Еремой, игравшем на кларнете еще с военной службы, а Ванюшу приспособив играть на бубне, он сколотил своеобразный ансамбль, игравший на свадьбах. Тоже приработок!

Вообще Сергей оказался мастером на все руки: мог чинить часы, замки, делать ключи, стеклить окна, паять ведра. Всем этим и добывался хлеб, которого все-таки не хватало. Баба Иванориха ходила побираться в ближайшие села: в Соколинцы, Звониху, Михайловку. Приносила домой калачи, сухари, просвирки. Только молодым бабкины лакомства попадали редко — она обычно прятала их под замок в камору.

Настала осень. Сергей и Варвара Николаевна обвенчались в церкви. Фамилия мамы Ванюши стала теперь Лесная, а сам он остался со старой фамилией — Гринько и очень этим гордился. Он пошел в школу, во вторую группу. Учеба давалась легко, а ребята, поближе познакомившись с Ванюшей, меньше стали дразнить его байстрюком. Учились все вместе — мальчики и девочки, на всю школу был один учитель; он сразу занимался с тремя группами: в первой было человек тридцать, во второй примерно двадцать и в третьей, старшей — не более десятка учеников. Уроки начинались с молитвы и кончались молитвой. Ванюша крепко верил в бога и даже пел в церковном хоре, которым руководил школьный учитель.

По-прежнему Ванюша помогал по хозяйству Сергею и почти каждый день ходил с бабой Иванорихой за щепками в урочище Довжок. Там мужики заготавливали лес и в траве оставалось много дубовых и берестовых щепок. Работа была не из легких: до урочища добрых три версты, а мешок со щепками увесистый, сучки при движении врезаются в спину. Зато каждый раз по возвращении из урочища Ванюша получал полную кастрюльку мятой картошки, посоленной и проперченной, которую съедал с превеликим аппетитом, и после этого только холодную воду попивал из кадушки.

Когда наступила настоящая зима и Буг замерз, Ванюша, как и все его сверстники, сделал себе деревянный конек с хорошим подрезом. Крепко затянув его закруткой на правой ноге, он вовсю катался по вечерам. Конек служил ему и в походах за лозой, а они были довольно далекими. Затем он парил лозу в печке, плел из нее корзины, а иногда и колыски [2]. В воскресенье Ванюша носил продавать свои изделия в Тывров. За хорошую корзину получал по десять-пятнадцать копеек, а за колыску и до полтины, в зависимости от густоты плетения и качества лозы. Самой лучшей лозой считалась желто-оранжевая, она мягко и плотно ложилась при плетении, красная была уже похуже, и совсем мало ценилась зеленая, при плетении она ломалась, и корзины теряли красоту.

Пришла весна, а с ней и половодье. По реке пошел лед, высоко поднялась мутная вода. Но жизнь на реке не затихала. Началась ловля рыбы саками и подхватками. Ванюша и тут преуспевал: каждый день приносил домой богатый улов. Вода бурно перекатывалась через греблю [3]. Водяная мельница не работала, не стучала шерстобитка, и шум воды особенно явственно раздавался вокруг. Переправиться на другой берег было трудно: паром вытащили далеко на берег, канат сняли. Правда, ины& удальцы переплывали Буг на лодках, рискуя при этом быть сбитыми льдиной или попасть в водоворот.

Летом все имевшие землю и то, чем ее обрабатывать, с раннего утра и до позднего вечера пропадали в поле. У Сергея Лесного была чвертка земли — четверть десятины, чуть побольше четверти гектара. Правда, земля эта принадлежала трем братьям: Сергею, Мирону и Степану. Но двое братьев служили дворниками, и их на эту чвертку не тянуло. Сергей же сдавал свой участок в обработку исполу имевшему быков дядьке Каленику, чья земля была рядом, и за это получал осенью пудов шесть-семь ржи. Так он поступил и сейчас.

А Ванюша снова ушел в имение графа Гейдена и работал у герра Отто в саду на подсобных работах, за что получал поденно пятнадцать копеек. На обкопке яблонь Ванюша часто встречался с объездчиком егерем Марко. В прошлом Марко был гусаром и сохранил военную выправку, некоторую гусарскую лихость. Он часто рассказывал Ванюше про свою службу в Санкт-Петербурге.

Ванюше было странно слушать его. Гусар, а рассказывает все про рабочих, про их тяжелую жизнь. А Марко, посверкивая из-под бровей черными глазами, говорил:

— Вот так, Ванюха, погоди, еще такая жизнь наступит! Только она сама не придет, за нее надо драться. Всем вместе объединиться и забрать у помещиков землю и вот эти сады, где ты яблони обкапываешь, и всё. Понимаешь?! — И тихо добавлял: — Но ты смотри, об этом нигде ни гу-гу.

— Ну что вы, дядя Марко! — успокаивал егеря Ванюша. — Я ни-ни, ни слова, и маме даже не скажу.

— Ну вот, вот — смотри, думай, а ничего не говори, — строго наказывал Марко и тут же вскидывал ловко ружье. Раздавался выстрел — камнем падал на землю шулик [4].

И, уже отъехав от Ванюши, дядя Марко оглядывался, подмигивал черным глазом:

— Смотри помни, что тебе говорил!

Ванюша очень любил дядю Марко, подолгу ходил с ним по саду и в лесу, как губка впитывал в себя все, что тот говорил ему...

На заработанные деньги Ванюша купил себе сапоги. Новые, хорошие и по ноге. «Приду домой, — думал он, — все ахнут». И надо же случиться беде. Как-то вертел в руках вилы и проколол ненароком носок у правого сапога. Вот горе! Как ни замазывал Ванюшка дырку ваксой и воском — ничего не получалось. Так с проколотым сапогом и явился Ванюша в Клищов осенью. Было мокро, и в правый сапог все время попадала вода. Да разве в этом дело! Главное, сапоги потеряли всю свою красоту.

Опять зима, опять школа, опять работа с Сергеем: стругать и пилить доски, варить клей, тереть пемзой деки столов и комодов, до одурения натирать политурой и маслом готовую мебель, каждое раннее утро бегать в Звониху к дьячихе за бутылкой молока, которую дьячиха даром давала из жалости к Варваре Николаевне. По дороге Ванюша нарочно болтал и тряс бутылку, чтобы в горлышке сбилось что-то вроде масла, тогда можно было слизнуть эту вкусную штуку. Не все же только что родившейся у мамы дочке Ниночке! Что-нибудь надо и себе.

По вечерам под воскресенье и под праздники Ванюша сопровождал бабу Иванориху. Обязанность его заключалась в том, чтобы защищать старуху от собак. Он по-прежнему был с ними в большой дружбе, хотя на ноге у Ванюши оставались белые пятнышки — следы собачьих зубов еще с той поры, когда Варвара Николаевна работала в больнице.

Когда ходили с бабой Иванорихой в Соколинцы, то она оставляла Ванюшу у знакомой старушки, а сама уходила к попу, дьяку, старосте, навещала еще двух-трех богатых мужиков, которые давали бабе калачи, хлеб, просвирки, кусочки сала, по стакану сливочного масла, яблок, сушеных груш, — так что баба Иванориха возвращалась домой не с пустыми руками.

Кое-что она отдавала Варваре Николаевне, а лучшее, как и раньше, прятала в камору и вешала на нее большой увесистый замок. Ванюша внимательно присматривался, где и что она прячет, а потом незаметно открывал загнутым гвоздем замок и все самое вкусное — яблоки, сало и белые калачи — забирал. Аккуратно вешал на свое место замок, запирал его и как ни в чем не бывало уходил в школу.

Много проклятий посылала баба похитителю, просила у бога всех зол и бед на его голову. Она хорошо понимала, что это дело рук Ванюши, но доказать ничем не могла. А когда начинала допытываться у него, он смотрел на нее так невинно и непонимающе — ну, прямо агнец божий, — что баба Иванориха начинала колебаться в своих подозрениях. И все же какой-то червячок точил ее душу, пока она не нашла яблоко в кармане Ванюшиной свитки. Тут уж засверкали молнии и загремели громы — баба Иванориха поносила байстрюка Ваньку и его мать на все лады. Ударить, однако, боялась — могла сдачи получить. От Ванюши всего можно было ожидать.

Опять весна. Скоро экзамены в школе. Наедут попы из Каменец-Подольска и будут выдавать свидетельства окончившим церковно-приходскую школу. Ванюша мечтал учиться дальше, но где? Как-то надумал он навестить тетю Наташу, которая жила в Сутисках, снимая полхаты у богатого вдовца Сирого.

Наталья Николаевна приняла его как родного сына и прежде всего угостила гречаными галушками. Женя подрастал, и спинка его все больше кривилась — наверное, вырастет горб. Долго тетя Наташа рассказывала Ванюше «про жизнь» — что в ней хорошо, а что плохо. Главное, убеждала она, надо верить богу и молиться, всевышний услышит сироту и придаст силы и разума. Ванюша внимательно слушал и принимал каждое ее слово как истину. Давала ему тетя Наташа почитать и «Кобзаря» Тараса Шевченко на украинском языке. Но только чтобы никто не видел — ведь «Кобзарь» запрещен, тем более на украинском языке, который тоже запрещен. Ванюша скрывался где-нибудь в кустах и зачитывался звучными стихами, тихо нашептывая мягко звучащие слова:

Думи моï, думи моï, ви моï єдинi,

Не кидайте хоч ви мене при лихiй годинi.

А крупные слезы сами набегали на глаза и катились по щекам.

Дядько Сирый все приглядывался к Наталье Николаевне, пока наконец не решил, что она подошла бы ему, одинокому и небедному вдовцу. Не долго думая, он сделал ей предложение. Тетя Наташа очень удивилась, решительно отказала и сразу стала собирать свои вещички, понимая, что дальше ей оставаться в этом доме нельзя. Да, из Сутисок лучше убраться. И уехала Наталья Николаевна в Юрковку.

Пасха в том году была поздняя. Уже весна шла к концу, когда Ванюша получил свидетельство об окончании церковно-приходской школы и с гордостью пришел домой. Варвара Николаевна была рада: как-никак, а сын все же закончил школу.

Но недолгой в тот день была ее радость.

Дело в том, что Сергей, не без влияния бабы Иванорихи, заметно охладел к Варваре Николаевне. Пошли ссоры. Сергей кричал на жену, а иногда и позволял себе ударить ее. Так и в этот вечер, накануне пасхи. Ссора перешла в драку, и Сергей начал хлестать плачущую Варвару Николаевну ремнем.

Но тут произошло то, чего Сергей никак не ожидал. Ванюша схватил у печки кочережку и что было силы огрел ею Сергея по спине.

— Не смей бить маму!

Сергей остолбенел. Он с минуту стоял перед Ванюшкой с ремнем и, очевидно, мучительно думал: ударить или не ударить? И струсил: у Ванюшки ведь в руках кочережка, да и сам он, урвытель [5], здоровый и крепкий. Черт его знает, чем все это может кончиться. Сергей решился только на то, чтобы зло крикнуть:

— Вон, мерзавец, из моей хаты, чтобы и духу твоего тут не было!

Ванюша ничего не ответил Сергею и не ударил его больше, а подошел к плачущей в углу Варваре Николаевне с Ниночкою на руках, поцеловал мать и твердым шагом вышел из хаты.

В небольшой деревянной церкви, что стоит на пригорке в селе Клищов, в канун пасхи с вечера собрался народ на всенощную, и всю ночь шло богослужение. Пришел туда и Ванюша. Он пел в церковном хоре и забрался высоко на хоры. В церковь набилось полно народу. Здесь были почти все ученики из школы и те, кто в эту весну школу кончили и ходили, задрав носы: они уже перестали быть детьми и теперь подражали настоящим парубкам и девчатам.

Ребята из хора в суматохе стянули у кого-то аппетитно пахнувший кулич и творожную пасху. Забившись в угол, сразу все съели. Правда, это был большой грех: во-первых, украли, а во-вторых, совершили другое святотатство — съели пасху и кулич, не дождавшись их освящения. Ванюша, честно веривший в бога, раскаивался в поступке, успокаивало его лишь то, что не один он участвовал в этом деле, хотя подтолкнул ребят на злую шутку, пожалуй, именно он. Потом ребята побежали вокруг церкви, чтобы поразмяться и посмотреть, сколько яств натащили люди. С каким старанием размещались эти яства бесконечным ярусом вокруг церкви! Тут и куличи — пышные, с белыми, облитыми сахаром головами, усыпанными разноцветным маком, — разных размеров и высоты (в зависимости от достатка хозяев) ; тут и пасхи из творога с изюмом — на них отпечатаны кресты и буквы «X. В.», что означает «Христос воскресе»; тут и окорока или куски обжаренного мяса, колбасы, сало, горы разноцветных, разрисованных в узор яиц — писанок. Все это покрыто чистыми полотенцами, которые снимут, когда под колокольный звон батюшка с хором будет обходить ряды яств и кропить их святой водой. После этого прихожане торжественно понесут куличи и пасхи домой, где будут, собравшись по-праздничному за столом, разговляться и христосоваться...

Появился батюшка с кропилом, рядом с ним дьякон нес кропильницу — большую чашу со святой водой. Батюшка опускал кропило в воду и обрызгивал яства и людей. Звонарь звонил во все колокола, выводя мелодию, похожую на гопака; звонарь явно был навеселе. Хор, следовавший за батюшкой, пел одно и то же: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ...» Горело множество свечей — все собравшиеся держали в руках по свечке. На легком весеннем ветру слегка шелестели хоругви.

Закончилось богослужение. Теперь можно было на самом законном основании, со словами «Христос воскресе» подходить к любой девушке или молодой женщине и, получив в ответ: «Во истину воскресе», целовать ее три раза. Молодежь считала именно этот момент самым приятным из всего обряда. Многие ухитрялись повторять эту процедуру по нескольку раз.

Все в приподнятом, умиротворенном настроении расходились по домам. А Ванюша решал мучительный вопрос: куда идти? Выждав, когда все разошлись, он тоже побрел в направлении своего дома. Но прошел мимо, спустился в овраг, к колодцу, а потом вышел на луг к реке.

Никакого определенного решения у него не было. Может быть, пойти по дороге, которой не раз ходил с бабой Иванорихой за щепками в лес, а там видно будет; или завернуть к знакомой старушке в Соколинцы — та добрая, авось и примет?..

Солнце большим красным диском вылезало из-за кромки Красиловского леса. День обещал быть хорошим, и на душе у Ванюши тоже прояснилось. Им владела какая-то необъяснимая уверенность, что все будет хорошо, хотя нет-нет да и навертывалась на глаза непрошеная слеза. Тогда Ванюша глубоко вдыхал чистый утренний воздух, и он как бы гасил Слезу.

* * *

...Дуня Ремонько, окончившая этой весной школу вместе с Ванюшей, запыхавшись, влетела в хату.

— Тату, а Ванюша Гринько пошел не домой, а лугом к лесу.

Старый Ремонько еще по Ворошиловке знал деда Гринько и по-доброму относился к Ванюше. На мельнице, где Ремонько работал, он часто видел Ванюшу, который приходил туда с сумкой, подсоблял всем и каждому и получал за это совок-другой житной муки — все матери помощь.

— А ну-ка, Дуня, догони Ванюшу и веди его к нам, скажи: я приглашаю его провести у нас пасху.

Дуня опрометью бросилась из дому, а за ней Маринка, на год ее моложе:

— Я тоже, тату, побегу с Дуней!

Они запыхались, личики у них раскраснелись.

— Ваня, Ванюша! — кричали девочки, догоняя его.

Ванюша остановился.

— Тату сказали, чтобы ты ишов до нас, будешь с нами святкувать, — выпалила Дуня.

Девочки подхватили под руки Ванюшу, и все вместе они пошли назад.

Пока девочки не привели Ванюшу, семья Ремонько даже не начала разговляться.

Потом все торжественно сели за накрытый стол и встретили праздник весело и радостно. Так Ванюша очутился в доброй, хорошей украинской семье, в которой он встретил и провел праздник пасхи, или, как говорят на Украине, Велыкдень.

Ванюша и раньше бывал у Ремонько и всегда чувствовал себя здесь свободнее, проще, чем в доме Сергея, где он — Ванюша это хорошо понимал — был лишним. Теперь, избавившись от этого гнетущего чувства, он испытывал большое облегчение. Весь день он действительно провел по-праздничному: веселился, бегал, играл с девочками. У него с ними была хорошая, чистая дружба.

Тетя Наташа, узнав о случившемся, на третий день пасхи явилась в Клищов и направилась прямо к Ремонько. Видимо, кто-то сообщил ей, что Ванюша находится здесь. Вскоре подошла и Варвара Николаевна, вся в слезах. Больше всего огорчало Ванюшу, что мать плакала, горько всхлипывая, слезы у нее буквально ручьем текли. А тетя Наташа все выговаривала ей:

— Говорила тебе, не закабаляй себя, Варя. Нет, черт тебя попутал с твоим Сережкой, вот теперь и плачь!

Наталья Николаевна была сильной, властной натурой. В семье Гринько ее всегда считали опорой, главной советчицей. И всякий раз, когда у Варвары Николаевны случалась беда, сестра Наталья приходила к ней на помощь. Она вывела в люди младшего брата Яшу: благодаря ее поддержке он смог окончить техническое железнодорожное училище и теперь занимал на станции Бирзула должность техника-смотрителя зданий. К сестре и брату у Натальи Николаевны было снисходительное отношение: она их жалела. Яша молод, неопытен — увлекающийся юнец, одним словом. А с Варей всегда случаются какие-нибудь истории. Вот и теперь нужно думать, как быть с Ванюшей.

— Я его возьму с собой в Юрковку, а к осени определим учиться дальше, — решительно заявила Наталья Николаевна. Она не могла смириться с тем, что образование Ванюши ограничится церковно-приходской школой. Да и Ванюше самому хотелось учиться дальше.

На этом и порешили.

Вечером к Ванюше заглянул его закадычный дружок, на год раньше окончивший школу, Арсенько. Когда он услышал о результатах «семейного совета», прямо со смеху покатился. Потом уже серьезно и убежденно сказал:

— Дурак ты, Ванька! Куда ты поедешь с титкой, чего ты будешь за бабскую спидныцю держаться! Пойдем на шендеровский фольварк на лето. Заробишь грошей, а тоды куды захочешь, туды и поидыш. Титка не помре без тэбэ.

И все повернулось по-другому. Друзья решили, что Ванюша не поедет с тетей Наташей, а пойдет на лето работать: заработает денег, а осенью видно будет, может, и учиться пойдет. Не подозревал тогда Ванюша, что многое зависит не от него, что гимназия или семинария не откроют перед ним свои двери по одному его желанию.

Переломить упорное решение Ванюши оказалось не под силу даже тете Наташе. Пришлось ей смириться с тем, что Ванюша пойдет на лето работать на фольварк Шендерово пана Ярошинского. Но она строго наказала Арсению, старшему по возрасту (ему недавно исполнилось двенадцать лет, он на два года был старше Ванюши), присматривать за ним.

Правда, ростом Ванюша был даже выше Арсения и физически покрепче, но за старшего Арсений считался и потому, что прошлое лето он работал на фольварке и все порядки там хорошо знал. Тетя Наташа сказала, что, пока Ванюша будет работать, она разузнает хорошенько, куда можно определить его с осени на учение. Спишется с Яшей, посоветуется с сестрой Еленой, муж которой теперь работал весовщиком товарной железнодорожной станции в Одессе. Словом, Наталья Николаевна решила использовать все свои связи, только чтобы Ванюша смог продолжать учение. Сердечная, прекрасная женщина... Долго будет помнить ее Ванюша.

Варвара Николаевна решила сходить к графу Гейдену и со своей стороны попросить его помочь Ванюше устроиться учиться. Надо сказать, что граф был дальновидным помещиком и старался слыть среди народа за доброго человека. Поэтому он оказывал кое-какую помощь крестьянам, которые целовали ему в знак благодарности руку. То корову даст с выплатой в рассрочку, а у кого близнецы родятся да и так детей куча — даром даст корову; то земли отрежет под усадьбу — опять-таки с выплатой в рассрочку. Правда, это все больше своим батракам. Но ведь батрачило на него почти все село Сутиски... А в общем-то, графская «доброта» объяснялась просто: он не забыл, как в страшном 1905 году пришлось вызывать драгун для усмирения взбунтовавшихся крестьян. Многие помещики поплатились тогда за свою жестокость головами. Графу Гейдену, как общественному деятелю, было известно и другое: опять растет глухое брожение в народе, не утихают крестьянские волнения, а кое-где в открытую говорят помещикам и фабрикантам: «Погодите, придет опять 1905 год!» И еще не известно, чем все это может кончиться. Так уже лучше слыть «добрым», нежели притеснителем.

Вот и Варвара Николаевна решила: «Пойду, упаду в ноги его сиятельству Александру Федоровичу. Граф добрый, он по старому знакомству поможет, да ведь это ему ничего не будет стоить». К графине Варвара Николаевна решила не ходить, помня, как сурово с ней обошлась «ее сиятельство». А вот граф должен понять материнское сердце.

На рассвете Арсенько и Ванюша отправились в путь. Спустились в долину Буга и двинулись вниз по течению реки. Ванюша внимательно слушал указания Арсеньки, как и что делать по прибытии на фольварк, и не заметил, как они прошли между урочищем Красилов и Довжок. По обрывистой круче поднялись в гору, долго шли полем и, миновав греблю, пришли на фольварк Шендерово.

Все здесь было сделано добротно и продуманно. С одной стороны дороги стояло несколько жилых домов постоянных рабочих-воловников и конюхов с их большими семьями. Напротив под прямым углом были длинная воловня, склад под зерно, кузня и площадка, на которой стояли плуги и другой сельскохозяйственный инвентарь. В стороне, за забором, располагалась контора и дом управляющего, утопавшие в большом фруктовом саду. На другом конце фольварка были конюшни и обнесенный жердями загон для волов и лошадей.

Арсенько по опыту уже знал, что для успеха в работе самое главное — заполучить хороших волов. С этого он и начал, причем, как говорится, не считаясь с затратами. Арсенько что-то сунул в руку старшему воловнику — и вот они с Ванюшей стали обладателями четырех пар добрых волов.

Подцепив большой плуг с лемешником, Арсенько и Ванюша принялись за работу — пахать землю под сахарную свеклу. За плугатера, то есть за старшего, был, разумеется, Арсенько. Он ходил за плугом и изредка подгонял кнутом быков в корню — это были могучие быки светло-желтой масти, самые, пожалуй, сильные на воловне, и к ним никак не шли их клички Козел и Осел. Далее шла пара тоже очень сильных и старательных быков серой масти Сирко и Рябко; третьей парой были молодые быки, недавно приведенные на фольварк, с небольшими, вразнос рогами, пестрой масти — Лысый и Рогач. Они не умели хорошо ходить и все норовили вылезть из борозды — их надо было приучить к работе. В голове ходили чудесные быки: Соловей, серой в крапинку масти, и пегий Ляшко. Они были очень дружны, на диво старательны и послушны. Не было силы, которая могла бы заставить их покинуть борозду — они твердо знали свои обязанности. Иметь эту пару головными было счастьем, и Ванюша, работая в паре с Арсенько погонычем, очень любил этих быков и часто баловал их — то кусочек хлеба или сахарной свеклы даст, то погладит между рогами и за ушами.

Ляшко и Соловей сами совали свои шеи в ярмо, стоило только его поднять и открыть занозки. С молодыми быками было хуже. К ним Ванюша подходил с опаской, в ярмо их заводили вдвоем с Арсенькой, и то с трудом.

Не просто было управляться с волами и в работе. Надо было следить, чтобы корневики не подрезали себе задние ноги лемехами. Это недели на две-три выводило корневиков из строя. За такое дело старший воловник надает батогов по спине погонычу да за время лечения волов будет удерживать половину, а с плугатера — четверть заработка. Один раз чуть было не случилась беда: рванувшиеся в сторону Лысый и Рогач сорвали кольцо ярма на вые, и плуг попал под задние ноги корневика. Но к счастью, все обошлось благополучно. Арсенько быстро поднял за чепиги плуг и направил лемех в землю. Земля была крепкая, и волы сразу остановились.

Как Арсенько ни подлизывался к старшему воловнику, чтобы избавиться от молодой пары волов, ничего не выходило. Нужно было дать рубль. А это очень дорого. Арсенько и Ванюша на такую щедрость не могли пойти: Ванюша получал в день 15 копеек, а Арсенько — 25. Да еще не известно, какую пару воловник даст взамен Лысого и Рогача, может быть, еще и похуже.

Рабочий день начинался рано. С восходом солнца волов впрягали в плуги и начиналась пахота на всем гоне, тянувшемся порой на целый километр, а то и более. Плуги шли друг за другом, и каждый тянуло четыре пары волов. Пахота шла медленно. Рядом с волами шагал Ванюша с длинным батогом на дубовом гибком кнутовище и покрикивал:

— Гей, Лысый, гей, Сирко!

Иногда он ударял волов концом батога. Но головную, любимую пару — Ляшко и Соловья — Ванюша никогда не трогал и даже не покрикивал на них. Да, это была на редкость старательная пара. Недаром за них пришлось старшему воловнику поставить шкалик горилки и чвертку сала.

В двенадцать часов дня все плуги останавливались в борозде, поближе к реке. Волов выпрягали и вели на водоной. Потом кормили мешанкой и сечкой с жомом и резаными бураками, а уж после этого люди закусывали сами салом с черным хлебом, запивали еду водой, потом спали мертвым сном до двух часов дня. А там опять запрягали быков и снова тянулись плуг за плугом, поднимая нагретую солнцем землю. Арсеньке приятно было ступать босыми ногами в сырую землю борозды. Этого удовольствия Ванюша был лишен. Он босой шагал по колкой прошлогодней стерне и часто подпрыгивал, морщась от боли: постолы приходилось экономить.

Возвращались с заходом солнца. Этим, собственно, и измерялся трудовой день: восходит солнце — начинай работу, заходит солнце — кончай. Возвратившись на фольварк, поили быков, ставили их в воловню на свое место, где к этому времени им уже был заложен корм, и шли на ужин в казарму. Там получали по миске кулеша, съедали его с волчьим аппетитом — и на нары спать.

Сразу уснуть удавалось не всегда. На верхних нарах батраки-поденщики часто затевали возню с девчатами, тоже работавшими на фольварке поденно. Оттуда доносились визг, шлепки, звуки поцелуев. Всякое бывало между батраками и батрачками-поденщицами, нищета была страшная, а радость грубая, и бралась она дерзко, силой. Ранним утром, не выспавшись, поднимались люди под окрик приказчика и опять шли на изнурительную работу.

Вслед за пахотой землю бороновали и засевали свеклой. На других участках сеяли клевер и прочие травы. Потом по полю волокли барабанчики — небольшие мелкие бороны, а за ними — катки. На этих орудиях использовались уже лошади.

По окончании сева Ванюшу и Арсенько послали бороновать пшеницу. Неприятно было начинать эту работу с раннего утра, когда густая пшеница, поднявшаяся в полколена, сплошь покрыта росой. Босиком идти по ней не доставляло особенного удовольствия. Кожа на ногах от постоянной сырости трескалась, стекающий по ногам пот попадал в ранки, разъедал их... Правда, когда поднималось солнце и роса высыхала, все это забывалось. Да и некогда было помнить. Работа поглощала все мысли. Весь день, ведя головного коня с бороной, за кольцо шлеи которого цепью недоуздка привязывался второй конь, за ним — третий и так далее (обычно в ключе было восемь коней с боронами, которые шли одна за другой уступом), Арсенько и Ванюша меряли шагами огромное поле пана Ярошинского.

Потом подоспела косовица клевера и других трав. На косилках обычно работали взрослые батраки, подросткам было счастьем попасть на конные грабли — это как-никак тоже техника, на которой так интересно работать. Надо вовремя нажать на педаль, чтобы ровно, в одну нитку, ложились валки. Основная же масса людей была занята сгребанием валков в копны. Постоявшие несколько дней копны клевера подавались на возы и сводились в большие скирды.

За этой работой наступила жатва. Тут Ванюше повезло. Ему доверили водить четверку лошадей. Делал он это, сидя верхом на подручном коне головной пары в упряжке сноповязалки. Да, Ванюше действительно повезло. Во-первых, это не так тяжело, как ходить весь день за волами в плугу или с лошадьми при бороновании, а во-вторых, опять-таки очень интересно. Сноповязалка — вот это машина! Сколько всяких рычагов, шестерен, передаточных цепей — сама косит, сама собирает скошенный хлеб в снопы, сама вяжет шпагатом и ловко выбрасывает готовый сноп в сторону. Все гудит, стрекочет; пахнет маслом, разогревшимся от трения частей. Перепелки срываются почти из-под ног лошадей, скачут очумелые от испуга зайчата. Все в движении, все шумит... Но бывает жутко, когда зайчонок или зайчиха, неохотно покидающая малышей, попадают на ножи. Крик погибающих зайчат похож на детский плач. Даже дядька, что сидит на сноповязалке, и тот морщится.

После работы на сноповязалке Ванюша с Арсенькой опять соединились. Все с той же восьмеркой волов они вывозили на заранее подготовленный ток молотилку и паровик.

Началась молотьба — запыхтел паровик и заработала, загудела молотилка. Барабанщики лихо и быстро направляли расправленные на столе подачи снопы пшеницы в барабан. Барабанщикам помогали девушки: получая снопы, они их разрезали и, убрав шпагат, расстилали на столах, пододвигали к барабанщикам — колосьями к прожорливому жерлу барабана. Тут уж не зевай! Барабаны вращаются быстро — сплошной гул идет, пшеница проглатывается ими ворох за ворохом.

Машина похожа на чудо: разбивает колосья, зерна на ситах проваливаются вниз, солома идет на выход, полова вывевается в сторону, чистая пшеница по каналам густой струей ссыпается в подвешенные мешки... Батракам оставалось зашить наполненные зерном мешки, взвесить хлеб и отвезти на склад.

Солома складывалась на клеть, которая по заполнении стальной лынкой [6] тянулась на скирду. Дело это отнюдь не легкое. Клеть тянула упряжка в четыре пары волов, причем с большим напряжением. Этих волов и обслуживали Арсенько с Ванюшей: первый на ключе, а второй погонычем.

Через неделю Ванюша получил повышение — в его обязанность входило подвозить воду к паровику из ставка. В упряжке с бочкой ходила пара лошадей. Подвезя соду к паровику, Ванюша сливал ее в кадку, из которой паровик трубами забирал воду в котел при помощи насоса Альвейера. Нужно было, чтобы в стеклянной трубке-показателе вода всегда доходила до красной черточки. А другая трубка показывала уровень масла — олеонафты [7] — в бачке над паровиком.

Когда у Ванюши выкраивалось свободное время, он любил крутиться около паровика. Паровик шипел отработанным паром, вращая большое рабочее колесо, от которого приводной ремень, или, как его называли, «пас», через ряд передач приводил в движение барабан молотилки и весь ее механизм. Ванюша был в восхищении от паровика и даже старался побольше вымазаться в олеонафте, чтобы следы масла на вылинявшей синей рубашонке и серых штанах, закатанных до колен, говорили о том, что он имеет дело с техникой. Сделать это было нетрудно: будто невзначай коснуться масленки и вытереть руку о штаны или рубашку.

Когда машинист, прикинув глазом, решал, что снопов осталось мало — а они быстро таяли о подъезжавших к молотилке возов, — он давал сигнал, причем делал это так ловко, что свисток паровика как бы выговаривал: давай, давай снопы! Давай, давай снопы!

Машинист Никанор Сергеевич, или дядя Никанор, как все его звали, — усатый человек лет сорока, добрый, степенный, знающий себе цену. Ко всем работающим на току он относился ровно, ни на кого не кричал и не сердился, однако все чувствовали его превосходство и безропотно ему подчинялись.

Хорошо относился Никанор Сергеевич и к Ванюше. Собственно, благодаря этому Ванюша и был назначен на подвоз воды. Заметив, как зачарованно смотрит мальчишка на пыхтящий паровик (к тому же чего стоили вымазанная в олеонафте рубашка!), машинист иногда подзывал Ванюшу к себе и, говоря: «Ну, механик, давай посвистим снопов», вместе с Ванюшей дергал за веревку свистка. Как-то дядя Никанор даже разрешил Ванюше дать самостоятельно продолжительный свисток, возвещавший обеденный перерыв. Ванюша был на седьмом небе от этого доверия, и ему казалось, что все с завистью на него смотрят.

После сигнала на обеденный перерыв Никанор Сергеевич медленно передвигал влево рычаг управления, сбавлял пар, и паровик, постепенно уменьшая обороты, останавливался.

Все быстро разбивались на группки и полудняли. Снедь была разная: у кого чвертка сала с горбушкой хлеба и чесноком, у кого одни лепешки и коржи с маком, которые запивались теплым молоком из банки или бутылки, а у кого и одни ватрушки с мамалыгой. Механики и барабанщики были постоянными рабочими на фольварке, и им дети приносили полный обед в близняках [8] и глечики молока.

Наскоро поев, все как убитые засыпали на соломе и спали до тех пор, пока дядя Никанор продолжительным свистком, напоминающим свист «кукушки» на железной дороге, не предупреждал о начале работы.

Пока люди пробуждались от крепкого сна, Никано<

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒