Исторические стихи. Колыбельная Святой Елены. Баллада о вайнсбергских жёнах. вольный пересказ средневековой немецкой легенды)

Алексей Терениченко

Исторические стихи

Колыбельная Святой Елены

(вольный пересказ баллады Р. Киплинга)

– Далека ли от Елены беззаботная пора?

– Зной на улицах Аяччо, небольшой лагуны синь.

Позови, скорее, мама, хулигана со двора,

надери засранцу уши, мир от Цезаря спаси.

– Далеко ли от Елены до занюханных казарм?

– Лямка службы и учёба – до утра скриплю пером.

Сквозь безденежье и голод пробивается азарт.

Логарифмы и конспекты, жить – потом, потом, потом.

– Далеко ли от Елены до парижских площадей?

– Не могу сейчас ответить. Канониры, по местам!

Обезумевшие толпы. Где вы видите людей?

За презренье и насмешки я картечью им воздам.

– Далеко ли от Елены громовой Аустерлиц?

– Ничего уже не слышу: рёв орудий в сто стволов.

Воплощай свои решенья без вторых и третьих лиц.

Колесо того поднимет, кто схватить его готов.

– Далеко ли от Елены императорский венец?

– Как сияет этот обод! – ослепляет, но не всех.

Хмелем вальсовым струится, шумом полнится дворец,

и кружат по залу платья, как черёмуховый снег.

– Далеки ли от Елены лёд и мрак Березины?

– Вот не надо о просторах, поглотивших галльский дух!

Ветераны и подростки – вы мне все теперь нужны.

Вместо сгинувшего парня под ружьё поставлю двух.

– Далеки ли от Елены Ватерлоо и Россом?

– До сих пор перед глазами этот ужас и распад.

На борту «Беллерофона» – отупение и сон.

Пусть везут куда угодно, если нет пути назад.

Далеки ли от Елены золотые небеса? –

не получит властолюбец ни прощенье, ни покой.

Что останется услышать, уходя, закрыв глаза? –

«Наигрался, Полеоне? Всё. Домой. Пора домой!».

Баллада о вайнсбергских жёнах

(вольный пересказ средневековой немецкой легенды)

Люди были тверды как айсберг

в океане седых веков.

Встал за вольности город Вайнсберг,

город вспыльчивых мужиков.

Рвался кайзер задать им перцу,

но пошло не так, как хотел:

откатились от стен имперцы,

оставляя десятки тел.

В криках радостных вышло солнце,

на защитников свет пролив.

Рано радуетесь, франконцы:

Гогенштауфен терпелив.

Три недели идёт осада:

внутрь ни ворона, ни ежа.

Затянулась петлёй блокада,

сжав артерии мятежа.

Делят натрое жмых и флягу,

горький привкус былых удач.

С вахты сменятся, чуть прилягут –

а не спится под детский плач.

Что за вылазка жалкой группки?

Не монахи и не бойцы –

запестрели корсажи, юбки,

накрахмаленные чепцы.

Свист и гогот солдатской шайки:

через поле, посты, редут

молодые домохозяйки

к Гогенщтауфену идут.

- Кайзер! Кесарем будь на деле,

гневом разума не затми.

Дай-ка выйти из цитадели

бабам с маленькими детьми.

- Хорошо. Без телег и рати

от рассвета и до шести

уходите и забирайте

всё, что сможете унести.

Ночь бессонная пролетела,

полотняный зардел шатёр,

и ландскнехты, томясь без дела,

дали в пригород коридор.

Вестовые судачат бойко:

«Дай посмотрим из-под руки

как попрут на себе бабёнки

тряпки, цацки и сундуки».

Заскрипели ворота, каясь,

и богини своей земли,

в три погибели пригибаясь,

с мелюзгой на исход пошли.

И у каждой – родною, горькой,

сладкой ношей со дня кольца –

муж пристроился на закорках,

не показывая лица –

без доспехов, без прав и долга,

чуя лучников взгляд сквозной.

Защищаемый ненадолго

словом деспота и женой.

Позабытой рассветной тишью

(словно Марс трубу потерял)

семенящие ребятишки

жались в ужасе к матерям.

А вокруг просыпались рощи;

над пожарищем деревень

взмыла жавороночья россыпь,

обещая роскошный день,

хлеб работы и мёд потехи,

смех и беганье у реки,

жаждой Евы, эдемским эхом –

вопреки всему, вопреки.

Вереница плелась неспешно

прочь от смерти – в поля, в леса –

мимо конных и мимо пеших,

свет надежды тая в глазах.

Не казалась дорога длинной,

испытания – велики

им, таскавшим с бельём корзины,

воду, уголь, мешки, вальки.

И, хоть каждая долу гнулась,

ныли ноги, пекла спина,

ни одна из них не споткнулась,

не отчаялась ни одна.

Жала лезвий дрожали мелко

(«Не пора ещё? – не пора»),

и ползла на курантах стрелка

на смертельные шесть утра.

Кайзер думал, не слыша ругань

(«Обманули! Ну и дела!»)

о неверной своей супруге,

что гуляла и не и не ждала.

И с какой-то тоскою серой

бросил свите в начале дня:

- Снять осаду. Уходим, герры, -

и от стен повернул коня.

С той поры пронеслось довольно

и удачных, и тяжких дней.

Вновь отстроился город вольный,

стал зажиточней и пышней.

Но соседям на удивленье

буйный вайнсбержец попритих:

мало спорил, забыл о лени,

не задерживался в пивных.

И, как мог, помогать старался

в повседневной заботе той,

кем держался и кем спасался –

вредной, пилящей, золотой.