КИММЕРИЙЦЫ. ЖИТЕЛИ ХАТТУСЫ. ПРОЧИЕ

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 2

КИММЕРИЙЦЫ

Теушпа, киммерийский царь, 60 лет

Балдберт,советник и правая рука Теушпы, 55 лет

Лигдамида,сын царя Теушпы, 25 лет

Эрик, конюший царя Теушпы, 24 года

Айра,жена Ашшуррисау, 19 лет

Тарг,телохранитель царя Теушпы, 28 лет

Эрн,повар царя Теушпы, 41 год

Магнус, кузнец царя Теушпы, отец Айры, 37 лет

Ролан,киммерийский жрец, 65 лет

ЖИТЕЛИ ХАТТУСЫ

Манас,фригиец, хозяин постоялого двора, 46 лет

Трасий,из племени мушков, помощник Ашшуррисау, 18 лет

Ахаз,погонщик, 20 лет

ПРОЧИЕ

Ашшуррисау,ассирийский лазутчик, 33 года

Ариэ, дядя Мар-Зайя, 45 лет

Касий, помощник Ашшуррисау, 42 года

Шем-Тов, лазутчик Ассирии в Тиль-Гаримму, 46 лет

Омри,начальник внутренней стражи Тиль-Гаримму, 32 года

Гурди, царь Тиль-Гаримму, 35 лет

Марганита, дочь царя Гурди, 15 лет

Хошаба,мар-шипри-ша-шарри

Раанан,ревизор из свиты Хошабы

Нахшон,десятник из свиты Хошабы

Я — Син-аххе-риб, великий царь, могучий царь, царь обитаемого мира, царь Ассирии, царь четырех стран света, премудрый пастырь, послушный великим богам, хранитель истины, любящий справедливость, творящий добро, приходящий на помощь убогому, обращающийся ко благу, совершенный герой, могучий самец, первый из всех правителей, узда, смиряющая строптивых, испепеляющий молнией супостатов. Бог Ашшур, Великая Гора, даровал мне несравненное царствование, и над всеми обитающими в чертогах возвеличивает он свое оружие. От Верхнего моря, где закат солнца, до Нижнего моря, где восход солнца, всех черноголовых склонил я к моим стопам, и враждебные правители устрашились боя со мной, поселения свои они покинули и, подобно совам ущелий, одиноко улетели в места неведомые.

В первом моем походе я в окрестностях Киша нанес поражения Мардук-апла-иддине, царю Кардуниаша, вместе с воинами Элама, приспешника его. Посреди этого сражения он покинул свой лагерь, умчался один и спас свою жизнь. Колесницы, коней, повозки, мулов — все, что в разгаре битвы он бросил, захватили руки мои. В его дворец, что посреди Вавилона, с ликованием я вошел. Я отворил его сокровищницу, золото, серебро, золотую и серебряную утварь, драгоценные камни, все, что только было, добро и имущество бессчетное: тяжелую кладь, его дворцовых женщин, вельмож, придворных, певцов, певиц, всех ремесленников — все, принадлежащее к обиходу его дворца, я повелел вынести и забрал как добычу. Силою бога Ашшура, моего владыки, я осадил и взял 75 могучих городов, крепостей Страны Халди, а также 420 малых городов, что в окрестностях их, и добычу их добыл…

Анналы Син-аххе-риба, 691 год до н. э.

Перевод сделан по изданиям:

DelitzschF. AkkadischeLesestiicke. Leipzig, 1912;

Липин Л. А. Аккадский (вавилоно-ассирийский) язык. Л., 1957, вып. 1.

Перевод Якобсона В. А.

Весна 685 г. до н. э.

Передняя Азия. Восточная Каппадокия¹. К западу от верховий реки Евфрат.

Город Тиль-Гаримму². Население не более 30 тыс. человек

Тиль-Гаримму пал на рассвете.

Осада длилась десять дней. Сделав насыпь до половины высоты крепостных стен, ассирийцы подвели тараны, разрушили ими каменную кладку и через бреши ворвались в город.

Какой долгой была эта ночь! Какой короткой была эта ночь!

Когда смолк лязг мечей, крики, детский плач и стенания матерей, среди омертвевшей тишины стал слышен стрекот цикад да тихие стоны раненых. Санитары отыскивали ассирийцев: легких перевязывали здесь же, на поле боя, тяжелых — отправляли в лагерь к лекарям. Защитников Тиль-Гаримму оставляли умирать под открытым небом, пока кто-нибудь не добивал их ударом копья. Повсюду, словно призраки, падая от усталости, бродили по пепелищу воины, пережившие ночную схватку. Уцелевшие жители прятались в норах, в развалинах, питая слабые надежды спастись из города. А в это время стервятники и вороны, воспользовавшись передышкой, слетались на обильную трапезу, приготовленную им человеком.

К полудню подошли свежие отряды из ассирийского лагеря на противоположном берегу реки Тохма-Су, и солдаты, не участвовавшие в битве, принялись сгонять горожан, будто скот, на городскую площадь, за малейшее неповиновение нанизывая людей на копья. Потом пленным приказали снести убитых за крепостную стену, в глубокий ров, на треть наполненный нефтью. Еще до наступления сумерек он оказался завален сотнями и сотнями обезображенных трупов мужчин, женщин, детей, обезглавленных, со вспоротыми животами, с отрубленными частями тела, в крови, перемешанной с землей. После чего несколько лучников взяли в руки горящие стрелы... Ветер дул с юга, и оттого смрад и густой дым поползли над степью, теряясь в ночи, избавляя древний Тиль-Гаримму от напрасных переживаний и горьких воспоминаний…

Всего месяц назад здесь бурлила жизнь: на рынках торговались за еду, скот и рабов, в лавках продавали оружие, утварь и ткани, в тавернах предлагали пиво, а купцы снаряжали в дальние страны богатые караваны…

Ни к чему портить праздник славным сынам Ашшура³…

Царь Ассирии Син-аххе-риб из династии Саргонидов⁴, владыка Вавилонии, Сирии, Палестины, Киликии, Мидии, Мелида, Табала⁵ и прочее, прочее, еще накануне, не ставя под сомнение исход штурма, повелел найти ради этой победы побольше вина и мяса.

Ближе к ночи, когда спал зной, воины и обозники, раненые и без единой царапины, ассирийцы и их союзники стали пиршествовать, сидя прямо на земле у костров среди разоренных домов или танцуя, горланя дикие песни, радуясь, что одержали верх над неприятелем и остались живы.

Син-аххе-риб наблюдал за праздником с золоченого трона, стоящего на открытой верхней террасе дворца свергнутого владыки Тиль-Гаримму, пил вино из серебряного ритона, изображавшего голову диковинного двухголового быка и беседовал со своим полководцем.

Накануне штурма царю исполнилось пятьдесят четыре года; высокий и худощавый, горбоносый, с большими карими глазами на вытянутом лице, он выглядел еще достаточно молодо, хотя и устало. Нет, он не ходил сегодня в бой, не бился с неприятелем, но боль и человеческие страдания следовали за ним неотступно, и это старило его от битвы до битвы все больше и больше.

В длинную тщательно ухоженную бороду и завитые волосы, ниспадающие до плеч, были вплетены серебряные нити, голову защищал позолоченный шлем конической формы с белым султаном, грудь — бронзовые доспехи, надетые поверх расшитой золотом, украшенной искусным орнаментом долгополой туники, на ногах сидели мягкие сапоги из кожи белого носорога. На тонкие длинные пальцы были нанизаны золотые и серебряные перстни с рубинами, сапфирами и гранатами, запястья охватывали серебряные браслеты, уши украсили большие серьги из золота, усыпанные мелкими черными алмазами.

Огромный голубой алмаз, ограненный в форме еще не раскрывшегося бутона розы, венчал и навершие царского меча, спрятанного в золотых ножнах. Син-аххе-риб дорожил этим оружием, всегда бережно укладывал рядом с подушкой, когда ложился спать, разговаривая со своими подданными, любил прикоснуться к его теплой рукояти из черной эфиопской кожи и ласково называл «мой Нергал»⁶.

Рядом с повелителем Ассирии стоял туртан⁷ Гульят. Военачальник был на голову ниже своего господина, однако намного шире в плечах, его доспехи забрызгала кровь, а туника в нескольких местах порвалась. Предыдущая ночь едва не стала для него последней. Он въехал в город, когда на улицах еще шли бои, попал в засаду, с трудом отбился и сам сразил трех врагов.

На почтительном расстоянии от владыки и его полководца расположилась многочисленная свита. В первом ряду стояли военные советники: наследник трона Арад-бел-ит, возглавлявший секретную службу Ассирии, вместе со своим заместителем, начальником внутренней стражи рабсаком⁸ Набу-шур-уцуром — молочным братом и другом детства, командующий царским полком⁹ рабсак Ашшур-ахи-кар, поставленный царем на высокую должность после взятия Вавилона (где он, еще будучи шестнадцатилетним воином, первым поднялся на стену осажденного города), командир отряда колесниц, опытный рабсарис¹⁰ Шаррукин, а также молодые офицеры Санхиро и Юханна, стоявшие во главе конных эмуку¹¹. На ком-то короткая кольчуга, на ком-то — массивный пластинчатый панцирь, из-под доспехов выглядывает льняная туника, доходящая лишь до колен (чтобы не сковывать движения в бою), голову защищал шлем, и все в невысоких сапогах из толстой воловьей кожи.

Наместники Ша-Ашшур-дуббу из провинции Тушхан и Набу-Ли из Хальпу, приведшие под Тиль-Гаримму большую часть войска, держались обособленно, стараясь подчеркнуть свою значимость. Защитного снаряжения на них не было вовсе, но у пояса висели мечи в позолоченных ножнах. Хотя об этом, наверное, говорить излишне: только рабы в Ассирии не носили оружия. Поверх туники пурпурного цвета, которую из-за дороговизны, наверное, лишь они и могли себе позволить, оба наместника надели длинные плащи, дабы понадежнее укрыться от пыли, что нес сюда с юга шарди, обычный для этого времени года ветер. Ша-Ашшур-дуббу был в голубом тюрбане, на голове у Набу-Ли красовался золотой обруч. Не стали они и надевать сапоги, отдав предпочтение куда более легким сандалиям.

Во втором ряду находилось ближайшее окружение царя: два министра¹² (те, кого повелитель взял в поход: раббилум¹³ Саси, в чьем ведении находились царские рудники, и раббилум Мар-Априм, назначенный управлять государственными рабами накануне похода), а также казначей Нерияху, ревизор царских счетов Палтияху, кравчий Ашшур-дур-пания, колесничий Нимрод, астролог Бэл-ушэзибу, писец Мар-Зайя и лекарь¹⁴Адад-шум-уцур… Богатые одежды, яркие краски, склоненные головы, смиренные лица, осторожные взгляды.

Дальше прятались сановники рангом поменьше. Но даже самый незначительный из них владел если не тысячей рабов, так богатым имением, и званием, которое в глазах простолюдинов казалось выше неба, и богатством, исчисляемым не одним талантом серебра и золота.

По обе стороны от высокородных сынов Ашшура выстроились шеренги стражников, вооруженных копьями и серповидными мечами-хопшами, каждого защищал бронзовый с замысловатым орнаментом панцирь, остроконечный шлем с полумесяцем, а также начищенный до блеска круглый щит с изображением шеду¹⁵ с львиной головой.

И за всеми, кто находился на террасе, словно пытаясь отыскать среди этих голов кровного врага, зорко присматривал начальник охраны царя, двухметровый Шумун — самый сильный воин Ассирии, не раз доказавший свою доблесть в боях, поединках и игрищах.

— Какие у нас потери? — спросил Син-аххе-риб у Гульята.

— Немалые, мой повелитель, — на правах старого боевого товарища туртан говорил с царем, как с равным. — В царском полку полег один из пяти. Нам пришлось сражаться за каждый дом… Только прикажи предать бунтовщиков казни — и я сделаю это с огромной охотой.

— Сколько мы взяли пленных?

— Около восьми тысяч мужчин. Женщин и детей — вдвое больше.

— Отдели от них кормящих и беременных женщин, — Син-аххе-риб говорил неспешно и равнодушно, словно повторял хорошо заученный урок, — найди их мужей и сыновей и обещай им и их родным жизнь и достаток, если они вступят в мой полк. Остальных женщин и детей бросить в огонь… в ров к трупам. Мужчин обратить в рабов и отправить в Ниневию, надо заканчивать дворец, там потребуется много рук. Раненых посадить на кол…

— Будет исполнено, мой повелитель.

— Царь Гурди?

— Твой пленник. С ним его жена, двое малолетних сыновей и дочь.

— Приведи их.

Гульят оглянулся на своих старших офицеров. Легким наклоном головы отдал приказ.

— Она и в самом деле так прекрасна?

Туртан понял, о ком говорит царь.

— Ее зовут Марганита, мой повелитель.

— Жемчужина? Разве ее родители эллины?

— Ее бабка из Милета.

— Издалека. Но, может быть, настала пора покорить Фригию, за ней Лидию, а затем и Милет, как считаешь, дорогой Гульят?

Эта шутка была сказана с каменным лицом. Ассирийский военачальник также сдержанно улыбнулся, вежливо давая понять, что оценил чувство юмора царя.

Прерывистый женский плач заставил их обернуться. Это привели знатных пленников.

Ни израненный отец в серых лохмотьях, что остались от царских одежд, ни рыдающая полуголая мать, которую, судя по всему, изнасиловали ассирийцы, ни напуганные мальчишки Син-аххе-риба не интересовали. Его взор остановился на девушке.

Ей было всего пятнадцать: стройная, тонконогая газель, с едва выпуклой грудью, по-детски длинной шеей и острыми ключицами. Однако прекрасней этого лица царь раньше не видел. И пусть оно было в пыли, перепачкано сажей и кровью, а в огромных карих глазах стояли слезы… но как же хотелось ему поцеловать их! Она напомнила ему дерзкую и бесстрашную Яффит, его последнюю жену, — юную сирийскую принцессу, умершую этой зимой при родах.

На ней почти не осталось одежд: разорванная во многих местах туника едва прикрывала живот и грудь, ноги кровоточили от разбитых коленок до щиколоток. Он представил, как облачает ее в царское платье и одаривает своей милостью, как нежно обнимает ее и снисходительно прощает ее отца и мать… и даже подумал о том, не пощадить ли ради нее Тиль-Гаримму…

— Подойди ко мне, дитя, — ласково произнес на арамейском¹⁶ саргонид, сопровождая свои слова жестом.

Чего царь не ожидал, так это увидеть в ее взгляде не страх, не растерянность и даже не мольбу, а одну лишь ненависть. И это так покоробило его, что он вздрогнул и изменился в лице — и куда делась его доброта. Впрочем, он тотчас укорил себя за мимолетное малодушие и на этот раз уже холодно сказал:

— Если бы твой отец обладал такой же стойкостью и мужеством, как ты, этот город не лежал бы сейчас в руинах, а его семья не была бы обесчещена… На рассвете вспорите ему живот, — Син-аххе-риб показал на низвергнутого владыку Тиль-Гаримму, — и оставьте умирать на солнцепеке. Его жену отдайте солдатам, но только тем, кто завтра поступит ко мне на службу из числа горожан. Пусть это будет мой подарок для них… Детям отрубить руки и ноги, и бросить на съедение свиньям…

Царь Гурди рухнул на колени, умоляя пощадить его наследников. Несчастная мать, вскрикнула и без чувств упала на каменный пол. Двое суток спустя она умрет, уверенная, что не уберегла своих отпрысков, превращенная бывшими поданными, а ныне новобранцами Син-аххе-риба, в кусок мяса, оставленный после всего на потеху воронам посреди дворцовой площади рядом с мужем. Мальчики, кажется, так и не поняли, на что обрекли их боги и владыка Ассирии. И только Марганита восприняла приговор спокойно, прошептав сухими губами, что-то похожее на молитву на языке своей бабки:

«Настанет день и великие боги накажут тебя за твое жестокое сердце. Когда, стоя на коленях, ты примешь смерть от их руки, вспомни, как обрек на муки невинных детей…»

История, рассказанная писцом Мар-Зайей.

Двадцатый год правления Син-аххе-риба.

За три месяца до падения Тиль-Гаримму

Марганита… «Жемчужина» на языке эллинов… Черный жемчуг моей судьбы…. Единственное сокровище моей души… Сверкающая на солнце печаль, горе и радость моего сердца.

Марганита… Мне достаточно закрыть глаза, чтобы почувствовать тебя рядом, и тогда я слышу аромат горных лугов, прячущийся в твоих волосах, и терпкий запах мускуса, исходящий от твоего тела. Я помню каждый поцелуй, который ты мне подарила, и нежность, и горячие ласки, и страстные слова, и губы, что их шептали, словно в горячечном бреду, и безраздельную любовь, и целый мир надежды…

Верните мне сон, долгий, без раннего утра и могильных кошмаров. Как же не хочется просыпаться.

Когда это было? Память надрывно смеется — давно, очень давно.

Кем я тогда был? Едва оперившимся птенцом, нечаянно поверившим, что способен искупаться в теплых солнечных лучах. Единственное оружие — стилус¹⁷ для письма, лучшая защита — слово. Был и достойный союзник: не безрассудство, не беспечность и не леность души, а изуверски хитрый план на завтра, на сегодня, на сейчас… Лечебная микстура от могущественных врагов и тайных недругов.

Когда я впервые увидел Марганиту? За три месяца до падения Тиль-Гаримму, во дворце ее отца. Собственно, с этого путешествия моя жизнь и свернула с мощеной дороги на ухабистую тропу, из солнечного короткого дня — в бесконечную темную ночь.

Покажите мне хоть одну звезду на черном небе…

Я прибыл в Тиль-Гаримму вместе с посланником Син-аххе-риба, приехавшим за объяснениями царя Гурди о невыплате дани в установленный срок. Свита мар-шипри-ша-шарри¹⁸ Хошаба была немногочисленной: пятеро писцов (я в том числе), ревизор Раанан, десятник Нахшон, стражники, караванщик, пара бедуинов и совсем немного рабов.

Владыка Тиль-Гаримму встретил нас в тронном зале в присутствии ближайшего окружения льстивыми речами и приторной улыбкой, потом заговорил о казнокрадах и бестолковых слугах, суховее и угрозе с севера со стороны кочевников, перед лицом которой было бы нелепо ссориться с могучим союзником. Хошаба выслушал оправдания царя Гурди, ничем не выразив своих эмоций, но задал вопрос с единственно возможным ответом ради сохранения мира: готов ли Тиль-Гаримму отправить в Ниневию, как было оговорено ранее, две трети урожая фруктов, треть овощей, двести голов крупного скота и тысячу овец, а также серебра и золота необходимую меру?

— Разумеется, разумеется! — заметно оживляясь, ответил царь, нервно заерзав на широком троне. — Я верен своим союзническим обязательствам. Всего несколько дней — и все будет готово. Вы вернетесь домой вместе с караваном из Тиль-Гаримму. А пока мои слуги позаботятся обо всем, что потребуется дорогим гостям…

Пространные речи царя были прерваны вторжением его дочери. Она вбежала в тронный зал и, полная детского восторга, воскликнула:

— Отец, ты видел, какого коня мне подарил наш гость?!

Царь Гурди ударил кулаком по подлокотнику трона, налился кровью от ушей до кончика носа, зашипел, ища взглядом виновного — того, кто допустил принцессу к нему в столь неудобный момент, и, лишь заметив снисходительную улыбку Хошаба, у которого была дочь таких же лет, увидевшего во всем этом ее отражение, овладел собой и принужденно рассмеялся.

— Дети... Маленький пони от наших друзей бедуинов совершенно вскружил ей голову.

Марганита посмотрела на отца с удивлением: кто эти люди? зачем они здесь? перед кем ты оправдываешься? разве есть что-то важнее моего подарка?.. и почему пони?.. и почему бедуины?..

Обиженный ребенок.

Зардевшись и смутившись, она тотчас упорхнула прочь.

А я остался один в этом огромном тронном зале, где еще долго оставался шлейф дивного аромата ее волос.

О, милая, милая моя Марганита, ты даже не заметила меня, не взглянула в мою сторону, а я едва смог сойти с места; оглушенный, ослепленный, пронзенный стрелами любви несчастный агнец, безропотная жертва.

Я плохо помнил, как покинул тронный зал, как шел по длинному коридору с мраморными колоннами, думая лишь о ней, моей Марганите.

Несчастный глупец…

— Надо будет выяснить, что это за гость и почему он подарил коня принцессе, — подумал вслух Хошаба, едва мы остались одни.

Нас разместили в северном крыле дворца, выделили комнаты, посланнику со стражей — четыре, остальным — по одной, рабы остались в городе с караваном. Вечером царские слуги принесли богатый ужин, но никто не взял со стола ни крошки.

— Будьте начеку! — предупредил стражу десятник Нахшон.

— Надо выяснить, готовит ли царь караван к отправке или это пустые слова, — сказал ревизор Раанан.

— Не думаю, что он собирается платить дань, — согласился Хошаба. — Мар-Зайя, следуй за мной.

Мы вошли в просторный зал с колоннами и бассейном с золотыми рыбками, я осторожно притворил за собой дверь и с готовностью достал из кожаной сумы стилус и глиняную табличку, завернутую во влажную ткань.

— Собрался что-то писать? — сделал мне замечание Хошаба. — Напрасно. Убери… Ты не спрашивал себя, почему я взял с собой безусого юнца, который едва появился при дворе?.. Это правда, что ты можешь нарисовать звездное небо с закрытыми глазами?

— Проверь, господин, — спокойно ответил я.

— В другой раз — обязательно, а сейчас у меня есть задача полегче…

Посланник вытащил из-за пазухи два свитка из папируса и, развернув их передо мной, показал мне подробные планы города и дворца.

— Сколько времени тебе понадобится, чтобы все это запомнить? Здесь нанесены все дома, все улочки и выходы к реке, скрытые калитки в городской стене, потайные ходы и секретные комнаты во дворце… Не уверен, что у самого царя Гурди есть такой рисунок.

Я сказал, что недолго.

— Тогда я оставлю тебя. Найдешь меня, как только будешь готов.

Когда Хошаба был у дверей, я остановил его.

— Господин…

Он раздраженно обернулся:

— Не трать время попусту.

— Господин, я все запомнил, — пояснил я.

— Ты уверен? — усомнился Хошаба.

— Я могу нарисовать оба плана по памяти.

Посланник вернулся на скамейку, забрал у меня свитки и предупредил:

— У нас нет времени на рисунки. Ошибешься — пеняй на себя. Сколько домов на Гончарной улице?

— Сорок пять.

Ему пришлось потратить некоторое время, чтобы проверить мой ответ.

— Как пройти от рынка к калитке, заложенной на северной стене?

— От постоялого двора свернуть налево в первый проулок за городским бассейном, идти по улице Каменщиков, через десять домов повернуть направо, выйти на Кузнечную улицу…

— Нет, — злорадно перебил меня Хошаба. — Кузнечная улица не идет к северной стене.

— Не идет, — согласился я. — Но если план нарисован правильно, там есть узкий проулок, он плохо виден, слишком мелкий масштаб. Присмотрись. По нему и можно выйти к калитке.

Мой экзаменатор замолк, принялся изучать карту, наконец удивленно крякнул — по-видимому, я произвел на него должное впечатление.

— Признаюсь, ты достоин тех похвал, которыми тебя наградил Ашариду… Хорошо, слушай меня внимательно. Тебе придется пройти через весь дворец. В южном крыле, где-то здесь, — кривой палец с голубым сапфиром очертил круг, включавший несколько комнат на втором этаже, — найдешь вельможу по имени Шем-Тов, он скупает продукты для дворца на местном рынке. Слуг и прочего люда здесь много, ты легко сумеешь среди них затеряться. Выдашь себя за торговца фигами. Шем-Тов скажет, где и когда вы встретитесь. Он многое знает. Поговори с ним. Выясни то, о чем проболталась принцесса, о каких гостях шла речь. Будь осторожен: здесь повсюду глаза и уши. И последнее, самое главное: при встрече с ним скажешь ему, что ты знаешь Мальахе, а еще покажи этот перстень, иначе он тебя не признает.

— Господин, — я смиренно поклонился, принимая дорогой подарок.

Мой ум пребывал в смятении. Мне было всего двадцать, я служил на царской службе писцом третий месяц, и вдруг в мановение ока превратился в шпиона, от которого зависело будущее всего нашего предприятия и, наверное, Тиль-Гаримму… Меня раздирали и гордость, и страх, что я могу оказаться недостойным оказанной мне чести.

Весна 685 г. до н. э.

За десять дней до падения Тиль-Гаримму.

Передняя Азия. Фригия¹⁹. Город Хаттуса²⁰. Население не более 10 тыс. человек.

Шесть дневных переходов от Тиль-Гаримму

Хаттуса.

Неприступная и величественная...

Разрушенная и низвергнутая...

Оставленная людьми за пятьсот лет до описываемых событий и всего два поколения назад восстановленная из пепла и руин усилиями царей из династии Гордия²¹,ко времени вторжения во Фригию киммерийцев²² она представляла собой жалкое подобие древнего города. В несколько раз сократилось ее население, так и не был полностью отстроен дворец, некогда многочисленные искусственные озера ныне превратились в пустующие глазницы среди голых скал, крепостные стены стали тоньше и ниже, но самое главное — Хаттуса утратила ту притягательную силу, что может быть свойственна только великим столицам, тем, чем она была в свое время. Единственное, что осталось от былого величия, — ее слава. Лучший союзник по праву предательства. Та самая слава, что привела под ее стены несколько лет назад киммерийцев.

— Столица? Этот город был столицей хеттов²³? Грозных хеттов? — с насмешкой произнес тогда киммерийский царь Теушпа, впервые рассматривая новую Хаттусу, раскинувшуюся на неуютном высокогорном плато. — Скажи, Балдберт²⁴, разве не лучше жить в шатре на зеленой равнине у полноводной реки, нежели в этих холодных склепах, среди серых камней, где гуляет ветер? Что мы вообще тут делаем, дорогой друг?

Его советник сказал без тени лукавства:

— Здесь хорошие пастбища, много источников, и сюда не подобраться незамеченным. С севера и юга — ущелья, с востока и запада — отвесные скалы. Чем не отличное место для твоего стана, мой царь?

Ашшуррисау, — коренастый, кривоногий, с округлым брюшком и плутоватым лицом, со щелками вместо глаз, — для всех торговец пряностями из Сирии, обосновался в Хаттусе больше двух лет назад. Через полгода он взял себе киммерийскую жену, в положенный срок родившую ему дочь, обзавелся хозяйством и многочисленными знакомствами.

В месяце айар²⁵, за десять дней до падения Тиль-Гаримму, Ашшуррисау принимал дома своего тестя, кузнеца-киммерийца, служившего царю Теушпа.

Кочевника звали Магнус. Он был почти в два раза выше ростом зятя-инородца, неимоверно силен, ловко управлялся с молотом и наковальней, но оказался совершенно не сведущ в делах житейских. Однажды за долги его едва не сделали рабом. Но тут появился Ашшуррисау, выкупил бедолагу, да еще захотел с ним породниться.

Осторожно подбирая с большого медного блюда хорошо прожаренные куски мяса, Магнус косился в сторону дочери, занятой домашними делами в соседней комнате. Он до сих пор не мог понять, зачем такому богатому человеку понадобилась его неуклюжая и рослая дочь, не отличающаяся ни умом, ни красотой.

А ведь с той самой встречи жизнь Магнуса круто изменилась к лучшему. Поди разберись сейчас, но ведь кто-то заметил, насколько он хорош в кузнечном деле, о нем узнал царский конюший, приказал сделать подковы²⁶ для лошадей, да чтоб и долговечные, и удобные, и такие, каких ни у кого нет. Знать бы с чего начинать… Помог снова Ашшуррисау, чей караван привез из Сирии настоящие сандалии для лошадей²⁶. Так Магнус стал царским кузнецом.

— Устал я за эту неделю, — пожаловался киммериец, вытирая тыльной стороной ладони жирный рот.

— Что так? Не приболел ли?

— Нет. Здоровья хватает. Работать пришлось с утра до позднего вечера. Всей дружине менял подковы.

— Дошли и до меня эти слухи, мол, царь готовится к войне, — потянувшись за пивом, сказал Ашшуррисау. — Какая война? С кем? Фригийский царь исправно платит дань. Лидия²⁷ далеко. Ассирия сильна… Да и стар наш драгоценный царь гоняться за ветром в чистом поле.

— Стар, говоришь? — хитро подмигнул Магнус. — Может и стар, только завтра в стане царя соберутся все наши вожди и старейшины. Тебе, конечно, не знать, но о последнем таком сборе я помню, когда мы были в походе и собирались напасть на Фригию. Мне тогда лет было как тебе сейчас… зим десять назад, наверное.

— Ну, война так война. Мне бы только знать, в какую сторону караван посылать не стоит, — намекнул торговец, но киммериец только пожал плечами, потом сострил, мол, сейчас лучше вообще дома сидеть, и уверенный, что удачно пошутил, громогласно рассмеялся.

На смех выглянула его дочь Айра. Сверкнула черными очами, гневно мотнула длинной косой:

— Тише, отец, тише. Ребенка разбудишь.

Магнус открыл было рот, чтобы выругаться: мол, не смей указывать отцу, что делать… встретился с лукавым, но спокойным взглядом зятя — и поперхнулся словами. Киммериец и сам не знал, отчего так боялся этого маленького толстого человечка, которого он при желании мог бы раздавить одним мизинцем.

— Пойду я, пожалуй, — сказал кузнец, вставая и расправляя плечи, словно пытаясь убедить самого себя, что главней его здесь никого нет.

— Пойдем вместе, — поднялся вместе с ним зять. — Мне тоже пора. Схожу на рынок, посмотрю, как идет торговля.

Пока тесть ждал его во дворе, Ашшуррисау нежно попрощался с дочерью и женой. Первую он поцеловал в лоб, вторую между грудей, выше ему не позволял рост, к тому же его кочевница была сейчас уж слишком рассержена.

До рынка зять и тесть шли вместе, вполголоса обсуждая непривычную для месяца Айара жару, отсутствие дождей и то, какое лето ждет эту землю.

— А ты думаешь, почему под стенами Хаттусы осталось так мало наших коней? Все ушли на Галис²⁸. Стойбища растянулись от верховий до самого устья.

От последней битвы между Гордием, царем Фригии, и вождем киммерийцев Теушпой прошло немногим больше пяти лет. Раны за это время успели зарубцеваться, нанесенные обиды забыться. Фригия смирилась с поражением и научилась жить с оглядкой на могучих кочевников, а те, добившись победы, довольствовались пастбищами всей этой огромной страны к востоку от реки Галис, от гор Тавра до Северного моря²⁹, и небольшой, но регулярной данью.

— Отец! Они разбиты! — горячился сын царя, Лигдамида. — Мы разрушим их города, возьмем богатую добычу, золото, серебро, скот, рабов... Эта земля будет нашей!

— Как ты собираешься ее защищать? — спокойно отвечал Теушпа. — Сколько конников мы сможем собрать, если завтра на нас нападут враги? Сколько киммерийцев останется у тебя, после того как ты разрушишь все города Фригии? Нас слишком мало. Нам надо научиться копить силы и находить если не друзей, то хороших соседей… Мы будем хорошими соседями.

Кочевники нередко появлялись в Хаттусе. К ним привыкли, хотя и сторонились, старались не трогать, помня об их необузданном нраве, но в то же время не боялись, так как не раз слышали о казнях, введенных киммерийскими вождями для тех безумцев, кто осмелится ослушаться указа царя Теушпы: обижать горожан понапрасну воспрещалось под страхом смерти. Многие приезжали на рынок за покупками или торговать, кто-то подолгу пропадал в таверне, предпочитая местное пиво привычному и опостылевшему вину, иные отправлялись в город ради падших женщин.

Ашшуррисау знал одного из таких киммерийцев — царского конюшего Эрика. В Хаттусе не осталось шлюхи, которую бы не попробовал этот жеребец. И расставшись около рынка с тестем, сириец прямиком отправился на постоялый двор. Его хозяин — высокий и широкоплечий моложавый старик с красным родимым пятном на пол-лица, фригиец Манас, встретил гостя настороженно:

— Зачем надо было приходить ко мне днем?

— Чего ты боишься, мой дорогой друг? Тебе не приходило в голову, что мне тоже иногда хочется женского тела?

— Тебе? — хмыкнул Манас. — А о чем ты думал, когда выбирал жену?

Ашшуррисау ответил лукавой улыбкой.

— Эрик у тебя?

— Уже час развлекается. Думаю, он ненадолго.

— С чего это?

— Он молодой, здоровый, ненасытный. Меньше двух с собой не приводит, а сегодня у него только Ракель.

— Ракель, — оживился сириец. — Это хорошо. Это очень хорошо.

— Что ты опять задумал, купец? Когда я помогал тебе в прошлый раз, то едва не лишился головы.

— Разве ты пожалел об этом, старый скряга? — усмехнулся Ашшуррисау, запуская руку в холстяной мешочек на поясе, туго набитый серебром. Пара серебряных кружочков³⁰, подброшенных в воздух, мигом вернули хозяину спокойствие.

Во дворе заскрипела калитка. Манас живо вскочил, выглянул из дома в открытую дверь, кивнул кому-то, улыбнулся, окликнул слугу, чтобы гостей проводили на второй этаж и, вернувшись на скамью рядом с Ашшуррисау, пояснил:

— Еще один сириец, соскучившийся по женскому телу. Со вчерашним караваном из Табала появился.

— Что привез?

— Женские штучки. Запахи, краски, мази…

— Объясни ему, как найти меня. Скажи, я хочу купить кое-что для моей жены.

— Для твоей жены? — сопровождая свои слова гримасой отвращения, уточнил Манас.

Ашшуррисау снова широко улыбнулся.

— Мне нравится твое хорошее настроение, старик. Пришли за мной в лавку, когда тебе понадобится моя помощь, — поднимаясь, сказал он.

— А она мне понадобится?

— Обязательно.

От постоялого двора до своей лавки, торговавшей пряностями, сириец пошел быстрым шагом, торопился.

Солнце, разливаясь по небу огненно-красной рекой, оседлало горизонт. Деревья, высаженные по периметру рыночной площади, стояли безмолвно и неподвижно. Изнывая от жары, замер воздух. С трудом отрывая ноги от раскаленной брусчатки, медленно и лениво двигались по кругу, словно в водовороте, горожане. И, кажется, единственными, кто еще верил в то, что вечер принесет прохладу, оставались птицы, с пронзительными криками проносящиеся над городом.

Около его лавки стояли две молодые и красивые женщины — судя по одежде, госпожа со служанкой. «Странно, что я их не знаю», — подумал Ашшуррисау, подходя к ним со спины, чтобы понаблюдать, как с ними обойдется Трасий — его помощник из племени мушков³¹, которого торговец взял к себе на службу в прошлом месяце.

— Моя госпожа, как всегда? Немного тмина, немного куркумы и корицы?

— Что скажешь, Наама? — обратилась к служанке хозяйка. — Тебе не кажется, что юноша обвиняет нас в однообразии, как бы ему не стало с нами скучно.

«Да они кокетничают с ним, — усмехнулся в мыслях Ашшуррисау. — Это хорошо, значит, и бывают здесь часто, и любят его навещать. Кто бы мог подумать, что этот обычно молчаливый рыхлый увалень пользуется таким успехом у женщин».

Трасия же подобное обращение ничуть не смутило.

— Тогда, может быть, анис?

— Да, да, я слышала о нем, — подхватила служанка.

— К тому же, — продавец перешел на шепот, — говорят, он очень полезен женщинам. Возьмите немного на пробу.

«Надо будет подумать над тем, чтобы оставить ему лавку, когда придется отсюда уезжать. Или забрать его с собой? Надо будет подумать», — размышлял хозяин, отвлекаясь на подъехавшего на гнедом жеребце пожилого киммерийца. Это был повар царя Теушпы.

— Мой дорогой, Эрн! Как я рад тебя видеть! — помогая кочевнику слезть с коня, приветствовал его Ашшуррисау.

Киммериец, также выразив свое почтение купцу, сразу перешел к делу:

— У царя завтра будет много гостей. Хочу порадовать его чем-нибудь особенным. Есть чем меня удивить?

— Я был бы плохим купцом, если б ответил на твой вопрос отказом! Ты ведь давно просил меня привезти царя всех специй, да, да, того, что родом с берегов далекого Инда, — сириец перешел на шепот и сказал подмигивая: — На днях из Сирии пришел караван с моим товаром.

У царского повара загорелись глаза, и он сдержанно улыбнулся.

— Лучшего подарка ты не мог мне сделать.

Ашшуррисау сам сходил за прилавок, нашел заветный мешочек с кардамоном³² и, вернувшись к киммерийцу, отказался от всякой платы.

Потом они поговорили о намечающемся пире, о том, куда и какие пряности, специи и приправы уместно класть, в каком количестве, а также о том, что будут за гости, откуда, как надолго, о чем пойдет их разговор…

— Думаю, царь готовится к войне. Только вот когда она начнется и с кем, пока непонятно.

Впрочем, Эрн торопился, намечался приезд более чем сотни гостей — почти всех киммерийских вождей, многих старейшин, военных советников, — и на всех надо было наготовить, заставить восхищаться царской кухней, обилием яств и их непревзойденным вкусом.

— Что бы я без тебя делал, мой дорогой друг! — признательно кланяясь, прощался киммериец.

Его товарищ меланхолично кивал, а простившись, провожал его долгим взглядом.

Пока все шло как он задумал.

Присев на скамью, стоявшую в тени старого раскидистого платана, Ашшуррисау блаженно вытянул уставшие ноги.

Молодой погонщик Ахаз — почти черный от солнца н

⇐ Предыдущая 12