И. Ш. Шифман. Во что верили древние евреи?. Во что верили древние евреи?. Илья Шолеймович Шифман

И. Ш. Шифман

Во что верили древние евреи?

Атеистические чтения –

Во что верили древние евреи?

Илья Шолеймович Шифман

Статья из сборника "Атеистические чтения", 1988 год.

Одним из наиболее распространенных заблуждений касательно религии древнего иудейско‑израильского общества является ходячее представление, будто она была искони монотеистической (единобожной). Именно такое убеждение формирует у своего читателя Ветхий завет. Исконной религией древних израильтян, утверждает он, является служение Яхве; почитание других богов, которые к тому же и не боги вовсе, – измена служению Яхве, мерзость, за которую он жестоко карает свой народ. Это воззрение активно поддерживают как иудаистская синагога, так и христианская церковная традиция. Оно распространено и в либеральной буржуазной библеистике, тесно смыкающейся с богословием.

Однако внимательное чтение Ветхого завета показывает, что эта концепция есть не что иное, как фальсификация реальной исторической действительности. Многочисленные обмолвки, оговорки, а часто и прямые свидетельства Ветхого завета показывают, что исконная религия древних израильтян была политеистической. Более того, сопоставление сведений, извлекаемых из Ветхого завета, с поэтическими повествованиями и ритуальными текстами, открытыми при раскопках древнего города Угарита на северо‑восточном побережье Средиземного моря (II тыс. до н.э.), а также с финикийскими надписями (I тыс. до н.э.) показывает, что древнеизраильская политеистическая религия была местным вариантом религии семитских (принадлежавших к ханаанейско‑аморейской языковой группе)[1] народов, населявших в древности сирийско‑палестинский регион. Иначе и быть не могло: древние израильтяне и по языку и по культуре принадлежали к той же ханаанейско‑аморейской среде, что и угаритяне и финикияне. Были здесь, разумеется, и местные специфические особенности.

Главою древнеизраильского пантеона был общесемитский верховный бог Эл, иначе Элоах или Элохим . Само это слово во всех вариантах значит одно и то же: бог. Слово Элохим внешне имеет форму множественного числа, однако в действительности оно таковым не является: в Ветхом завете оно постоянно согласуется с глаголами в единственном числе. Окончание ‑м сохранилось в этом слове пережиточно со II тысячелетия до н.э., когда оно играло роль определенного артикля, ставившегося в конце слова. В I тысячелетии до н.э. этот артикль исчез, однако именование бога с окончанием ‑м сохранилось. Аналогичные формы существовали в финикийском и в аммонитском языках.

Древнеизраильский Эл был верховным богом и главою совета богов (Пс, 82 [81]:1)[2], но совет богов существовал и был объектом культа в угаритском и финикийском пантеоне. Эл Всевышний считался творцом неба и земли. (Быт., 14; 19; ср. Быт., 1). Эта роль принадлежит Элу также и в угаритской и финикийской мифологии.

В иудейско‑израильском пантеоне фигурируют и другие божества общесемитского пантеона. К их числу принадлежат Ашера – великая владычица и праматерь богов, супруга Эла, Астарта – богиня любви и плодородия, земледельческий бог Баал (в переводе на русский язык – хозяин), умирающий и воскресающий земледельческий бог Таммуз , а также богиня‑охотница и воительница Анатбетэль [3]. Имя Баала встречается неоднократно в так называемых теофорных собственных именах (т.е. именах, в которых упоминается божество), например: Ишбаал – "человек Бала", Йеруббаал – "да умножит Баал" и т.д. Поклонение Баалам и Ашерам активно осуждается в Ветхом завете, но ещё в Талмуде поля, орошаемые дождем, называются "полями Бала". Существовал и культ Медного Змея, изготовление которого приписывалось Моисею (II Цар. [IV Царств], 18:4).

Очень популярно в древнем Израиле было поклонение "войску небесному" – Солнцу, Луне и звездам (Иерем., 8:2; Иезек., 8:16). В героической песне пророчицы Деворы (Суд., 5, 6; текст датируется XIII в. до н.э.) говорится о том, как звезды сражаются с врагами израильского племенного союза.

В нашем распоряжении имеются некоторые свидетельства, проливающие дополнительный свет на древнеизраильское язычество. Так, пророк Иезекииль (Иезек., 8:14) рассказывает, что у северных ворот Иерусалимского храма Яхве женщины совершали обряд оплакивания умершего бога Таммуза. Иеремия (Иерем., 7:18) упоминает другой ритуал: "сыновья собирают дрова, и отцы зажигают огонь, а женщины замешивают тесто, чтобы приготовить пироги Царице Небесной (Ашере. – И.Ш. ) и возлияния другим богам" (ср. также Иерем., 44:15–19). Большую роль в обрядности земледельческой религии играл так называемый священный брак. Он должен был обеспечить плодородие полей и богатый урожай. Нам известен своеобразный сценарий этого празднества, происходящий из Угарита. Здесь совершается священный брак верховного бога Илу (соответствует древнеизраильскому Элу) и его жён – Асирату (соответствует древнеизраильской Ашере) и Девы; от этого брака рождаются благостные боги Шахару (бог утренней зари) и Шалыму (бог всеобщего благоденствия). Интересно, что одним из важных элементов этого обряда является поедание козлёнка, сваренного в молоке. В свете сказанного получает свое объяснение ветхозаветный запрет есть козленка, сваренного в молоке его матери (Исх., 23:19; Второз., 14:21), – тем самым ставится непреодолимая преграда к участию в священном браке. Тем не менее эта церемония совершалась и в израильском обществе; она носила, как и везде, характер разнузданной оргии, сопровождалась снятием всех сексуальных запретов. Вот почему библейские пророки постоянно говорят о языческих культах как о блуде, разврате. К обрядности священного брака Эла и Ашеры восходит обличительная речь, приписываемая пророку Исайе (57:7‑8):

На горе высокой и возвышенной

ты ставишь свое ложе,

именно туда ты восходишь принести жертву.

И за дверью, за косяком

ты ставишь свою память,

ибо от Меня /ты удалилась/, разделась и взошла,

расстелила свое ложе

и сговорилась себе с ними,

возлюбила их ложе,

руку узрела.

Заметим, что "рука" в древней переднеазиатской поэтике – это эвфемистическое обозначение мужского полового органа.

Из описания религиозной реформы царя Иосии (621 г. до н.э.) (II Цар. [IV Царств], 23:4–14) видно, что в Иерусалимском храме хранились статуи и утварь, связанные с культами Баала, Ашеры, Солнца, Луны, звёзд и "всего войска небесного". При храме находились и специальные дома, в которых жили жрицы‑блудницы, ткавшие для Ашеры одежды. В храме имелись также колесницы Солнца и кони, которых иудейские цари ему посвящали. Обрядность служения Солнцу включала, очевидно, ритуальный проезд изображений этого божества на священной колеснице, что должно было соответствовать прохождению Солнца по небесам от восхода до заката. В одном из псалмов (19 [18]:5–7) сохранилось описание, соответствующее этому ритуалу:

Солнцу Он поставил шатер на них (небесах. – И.Ш. )

и оно, как жених, выходит из‑под своего крова,

радуется, как витязь, пробежать свой путь.

От края небес его выход,

и его шествие до их краев,

и ничто не укроется от его жара.

В X в. до н.э. царь Соломон, преследуя свои политические цели, построил в Иерусалиме храмы богов подвластных ему народов – моавитского Кемоша, аммонитского Милькома, а также Астарты – богини союзных с Соломоном сидонян. Эти храмы существовали до последней четверти VII в. до н.э. Стоял в Иерусалиме и храм Баала.

Одной из характерных особенностей религии древнего населения сирийско‑палестинского региона было широкое распространение человеческих жертвоприношений: в жертву божеству приносили первородных сыновей. Сама жертва представляла собой сожжение (живым или заколотым) на костре. Называлась она молек (по‑финикийски молх ). Из этого названия относительно поздно возникло представление, будто существовало в древности поклонение кровавому богу Молоху, которому совершались человеческие жертвоприношения. Исследование финикийских посвятительных надписей, сопровождавших такие жертвоприношения, опровергло это заблуждение. Останки принесённых в жертву хоронили на специальных кладбищах (они назывались тофет ); такие кладбища найдены при археологическом изучении финикийских городов Западного Средиземноморья. Древние израильтяне среди древних народов сирийско‑палестинского региона не составляли исключения. Подобно другим, они совершали эти жертвоприношения в долине Хинном; из древнееврейского ге Хинном ("долина Хинном") возникло впоследствии выражение "геенна огненная ". Одно описание у пророка Исайи (30:33) воспроизводит картину такого жертвоприношения:

Ибо устроен со вчерашнего дня тофет,

также и он для царя

приготовлен глубокий;

его костер /пылает/ огнём

и дров много.

Современники, наблюдавшие у финикиян жертвенное сожжение детей, ужасались чудовищному жестокосердию жертвователей. Им казалось немыслимым, чтобы нормальный человек, любящий отец мог обречь своего ребенка на страшную, мучительную гибель. Однако с точки зрения тех, кто совершал такие жертвы, они были подвигом благочестия во имя божества, и часто на благо не только данного конкретного лица, но и ради всего народа. Так, моавитский царь Меша (IX в. до н.э.), терпевший поражение от израильтян, принес на городской стене в жертву всесожжения своего старшего сына, наследника. Израильтяне, уверенные, что теперь гнев божества обрушится на них, в панике бежали (II Цар. [IV Царств], 3:27). Мотивировка указанных жертвоприношений очевидна из ветхозаветного предания о том, как бог потребовал у Авраама принести в жертву его единственного любимого сына Исаака. Останавливая в последний момент обряд, бог говорит (Быт., 22:12): "Не простирай свою руку к отроку и не делай ему ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься бога ты и не спрятал своего сына, своего единственного от Меня". За это бог обещает (Быт., 22:17–18): "Благословить Я благословлю тебя и умножить умножу твое потомство, как звёзды небесные и как песок, который на берегу моря. И овладеет твоё потомство городами своих врагов. И благословятся твоим потомством все народы земли, потому что ты послушался Моего голоса". Аналогичные рассуждения (чтобы их опровергнуть) приводит и пророк Михей (6:6‑7):

С чем я предстану пред Яхве,

преклонюсь пред Богом Вышним?

Предстану ли пред Ним со всесожжениями,

с тельцами годовалыми?

Не хочет ли Яхве тысячи овнов,

мириады потоков елея?

Не дам ли я моего первенца за мое преступление,

плод моего чрева за мой грех?

С течением времени образ мыслей у людей меняется. Они постепенно приходят к заключению, что благой бог не может требовать у своих почитателей такую ужасную жертву. В иудейской пророческой проповеди она безусловно осуждается. Пророк Иеремия (32:35) говорил: "И они (иудеи. – И.Ш. ) построили высоты[4] Баала, которые в долине Сынов Хиннома, чтобы проводить своих сынов и своих дочерей в жертву молек, которой Я не приказывал им, и не восходило в Мое сердце делать такую мерзость, чтобы ввести в грех Иуду". Пятикнижие её категорически запрещает (Лев., 20:2–5): "Каждый из Сынов Израиля и из жильцов[5], живущих в Израиле, который даст от своего потомства в жертву молек, умереть пусть умрёт, народ Страны пусть забьёт его камнями. А Я обращу Мое лицо на этого человека и истреблю его из его народа, ибо от своего потомства он дал в жертву молек, чтобы замарать Моё святилище и осквернить Моё святое имя". Предание об Аврааме и Исааке должно было убедить, что достаточно готовности принести жертву; вместо Исаака Авраам приносит в жертву барана, запутавшегося рогами в кустах. Аналогичное развитие идей имело место и у финикиян. В поздних финикийских надписях наряду с человеческими жертвоприношениями (молходом) упоминается и аналогичная жертва барана (молхомор).

Особое место в иудейско‑израильском политеистическом пантеоне занимал бог Яхве (вариант имени: Яху, Яхо). Само его имя (оно означает "Сущий") избегали произносить: назвать бога значило, по представлениям эпохи, позвать его, но лицезрение бога неминуемо вело к гибели. Вместо этого говорили и читали: "Господь мой" (адонай). Когда в середине I тысячелетия н.э. хранители иудейской ветхозаветной традиции изобрели специальные знаки для обозначения гласных, они к согласным имени Яхве присоединили гласные от слова адонай. Тем самым они сигнализировали, что следует читать не Яхве, но адонай. В результате получилось никогда в действительности не существовавшее и не читавшееся Йехова (в традиционном написании: Иегова). Однако имя Яхве (Яху, Яхо) продолжает существовать в таких собственных именах, как Йехосеф (т.е. Иосиф – "Яхве да прибавит") Элийаху (т.е. Илья – "мой бог – Яхве"), Йехоханан (т.е. Иоанн, Иван. – "Яхве да будет милостив") и т. п.

Языческая мифология Яхве реконструируется по указаниям, которые не были устранены в процессе монотеистического редактирования Ветхого завета.

Уже в сказании об изгнании Человека (Адама) из Сада в Эдеме – благодатного места, где живет бог (по позднейшим представлениям, земной рай), Яхве‑бог фигурирует не только как главное действующее лицо, но и как один из богов, опасающийся, что Человек приобретает божественную сущность. Он говорит (Быт., 3:22): "Вот, Человек стал, как один из нас, знающим добро и зло. А теперь: как бы он не простер свою руку, и не взял бы также от Дерева Жизни, и не стал бы жить вечно!" Очевидно, в исходном варианте предания действовали не только Яхве, но и другие боги израильского пантеона; к ним он обращается, мотивируя изгнание Человека из божьего жилища.

В книге пророка Иеремии (10:12–13) говорится:

Он сделал землю своею силой,

утвердил мироздание своею мудростью

и своим разумением распростер небеса.

На голос, который Он издает,

шумят воды в небесах.

И Он поднимает облака от края земли,

молнию при дожде делает

и выводит ветер из своих закромов.

У пророка Захарии сказано (10:1):

Просите у Яхве ливня

во время поздних дождей!

Яхве делает молнии,

и ливневый дождь Он даст вам,

каждому зелень в поле.

Приведем еще чрезвычайно выразительное описание из Псалмов (65 [64]:10–14):

Ты посещаешь землю и напояешь её,

обильно обогащаешь её.

Поток божий полон воды.

Ты приготовил их (людей. – И. Ш.) верно,

ибо так Ты устроил её (землю. – И. Ш.).

Её борозды насыщая водою,

раздробляя её глыбы,

дождями Ты умягчаешь её,

её урожай Ты благословляешь.

Ты венчаешь год Своею благостью,

и Твои пути источают жир,

источают на оазисы в пустыне,

и радостью холмы препоясываются.

Одеваются пастбища мелким скотом,

и долины окутываются хлебом,

люди радостно кричат и поют.

Таким образом, Яхве – бог – устроитель земли, громовержец, податель благостного дождя, а с ним и всеобщего благополучия.

Среди языческих мифов, в центре которых стоял Яхве, был миф о его борьбе с Морем – воплощением стихийного начала. Он нашел отражение в ряде ветхозаветных текстов. Так, в книге Иова (38:8–11) Яхве демонстрирует свое могущество:

И кто затворил створками Море,

когда оно, исторгнувшись, из чрева вышло,

когда Я поставил облако его одеждой

и тучу – его пеленою?!

И Я объявил о нем Мой закон,

и поставил засовы и створки,

и сказал: доселе придешь и не более,

и здесь будет остановлена надменность твоих волн.

Примерно то же мы находим и в книге Псалмов (104 [103]: 5–9).

Имелся в иудейско‑израильской мифологии и миф о постройке для Яхве Дома (храма). Он нашел своё отражение в пророчестве Аггея (1:8–11): "Поднимитесь на Гору, и принесите дерево, и постройте Дом, и Я буду благоволить к нему и прославлюсь, – сказал Яхве. – Обращаетесь ко многому, а бывает мало; и принесете домой, а Я развею это. За что? Слово Яхве Воинств: за Мой Дом, который разрушен, а вы бежите каждый к своему дому. Поэтому вам небеса не дают росы, а земля не дает урожая. И Я призвал засуху на Страну, и на горы, и на хлеб, и на вино, и на масло, и на то, что выращивает земля, и на человека, и на скотину, и на всякий ручной труд". Как можно видеть, обладание Домом есть непременное условие того, что Яхве будет исправно выполнять свои божественные функции (т.е. займет в сообществе богов достойное его положение). Впрочем, в пророчестве древний миф уже переосмыслен: засуха, неурожай и бесплодие предстают как наказание, которое Яхве накладывает на людей за их нерадивость при постройке храма. Однако древний миф сквозь эту новую интерпретацию отчетливо просматривается.

Широко известен был миф о борьбе Яхве со Змеем Ливйатаном (Левиафаном). У пророка Исайи (27:1) сказано:

В тот день обрушит Яхве

Свой меч тяжелый, и огромный, и крепкий

на Ливйатана, Змея убегающего,

и на Ливйатана, Змея извивающегося,

и убьет дракона, который в море.

В книге Иова (40:20–41:2) Яхве похваляется:

Вытянешь ли ты Ливйатана удочкой

и веревкой опустишь ли его язык,

вденешь ли кольцо в его нос

и крючком проколешь ли его челюсть?

Будет ли он много умолять тебя

или говорить с тобою кротко?

Заключит ли договор с тобою,

возьмешь ли ты его в рабы вечные?

Будешь ли забавляться им, как птицей,

и свяжешь ли его для своих отроковиц?

Будут ли его продавать /твои/ сотоварищи,

разделят ли его между финикиянами?

Проткнешь ли гарпуном его кожу

и острогой рыбацкой – его голову?

Положи на него свои ладони,

вспомни о битве,

не продолжай!

Вот, надежда обманчива:

и разве /кто‑нибудь/ навстречу его взгляду

не падет?

Нет храбреца, который бы пробудил его;

кто же тот, кто предо Мною устоит?

Эти языческие мифы упоминаются и в псалме74[73]:13‑15:

Ты рассёк своею силой море,

отрубил головы змеев над водами!

Ты разбил головы Ливйатана,

дал его в пищу народу пустыни!

Ты рассёк источник и потоки,

Ты иссушил могучие реки.

В ветхозаветной мифологии Яхве представляется царём и предводителем Израиля (см. 1 Сам. [I Царств], 8:6). Его обычный эпитет: "Яхве цеваот", т.е. "Яхве Воинств"; из этого, через грецизированное воспроизведение древнееврейского цеваот, возникла впоследствии формула "господь Саваоф". Яхве предводительствует израильтянами в битве с врагами (см. 1 Сам. [I Царств], 4, 4–6), он ведёт их в Землю Обетованную и уничтожает их врагов. В предании о полководце Йифтахе (Йеффай) Яхве фигурирует как собственно и исключительно израильский бог, аналогичный богам других народов. Обращаясь к аммонитскому царю, Йифтах говорит (Суд., 11:24): "Разве не тем, что дал тебе во владение Кемош, твой бог, ты владеешь? А тем, что дал во владение Яхве, наш Бог, этим мы владеем". Однако одновременно он "великий Бог и великий царь над всеми богами" (Пс, 94:3), "бог богов" (Пс, 50 [49]:1), т.е. глава пантеона, и "великий царь над всею землею" (Пс, 47 [46]:3). Исследование книги Псалмов позволило установить, что в Иудее ежегодно справлялся праздник воцарения Яхве; воспроизведение мифов, о которых говорилось выше, то ли в виде театрализованного действа, то ли декламацией и пением, по всей вероятности, входило в его ритуал.

Сравнительно недавно опубликованные надписи из Хирбет эль‑Кома[6] и остраконы из Кунтиллат Аджруда[7] показали, что в VIII–VII вв. до н.э. (время, которым они датируются) Ашера перешла на место супруги Яхве. Остраконы из Кунтиллат Аджруда свидетельствуют также, что существовали различные ипостаси Яхве: Яхве Самарийский (тому в Ветхом завете соответствует Телец Самарийский), Яхве Теманский и, вероятно, другие.

Обращение к уже упоминавшимся выше угаритским поэтическим повествованиям показывает, что образ Яхве в политеистическом иудейском пантеоне параллелен угаритскому образу Силача Балу (иначе: Хадду). И тот и другой – цари мироздания; и тот и другой – боги‑воители, громовержцы, податели огня, обеспечивающие плодородие. В угаритских поэмах Силач Балу – всадник, скачущий на облаке. Но и в псалме 104 [103]:3 Яхве изображается как

делающий облака своею колесницей,

идущий на крыльях ветра.

Аналогично и в псалме 68 [67]:5.

Мифы, в которых Силач Балу играет центральную роль, обнаруживают поразительную сюжетную близость с иудейско‑израильскими языческими мифами. Это прежде всего миф о борьбе Силача Балу с богом смерти Муту. Здесь Балу – умирающий и воскресающий бог, вместе с которым умирает и воскресает природа. Другой миф – о строительстве Дома для Балу, что делает возможным осуществление его функций подателя дождя и громовержца, а также его царской власти над богами и всею Вселенной. Еще один миф – о победе Силача Балу над Йамму – богом моря и водной стихии, причем Балу олицетворяет вселенский миропорядок, тогда как Иамму – тёмные, разрушительные силы мироздания. Наконец, существовали мифы о борьбе Силача Балу со Змеем. Заметим еще, что Силач Балу часто появляется в угаритских текстах в облике тельца; но в облике тельца почитался и Яхве. Немудрено: телец – воплощение силы и могущества.

Этот параллелизм, разумеется, не случаен; он возникает потому, что общими были мифологические представления угаритян, израильтян и других народов сирийско‑палестинского региона. А эта общность была следствием общности образа жизни и культурных традиций.

Заметим еще один примечательный факт: один из главных богов финикийского города Библа именовался Иево. Есть основания предполагать, что здесь перед нами местный вариант культа Яхве, сложившийся самостоятельно за пределами израильского общества на основе представлений, общих для всего региона.

Социальные процессы в Иудейском и Израильском царствах в первой половине I тысячелетия до н.э. вызвали к жизни мощное общественное движение, направленное против правящей верхушки – аристократов и богачей, в защиту разоряемого и притесняемого крестьянства – того "народа Страны", у которого различными способами отнимали землю, средства существования и личную свободу. Выступления "народа Страны" против насильников и поработителей неоднократно приводили к резкому обострению политической обстановки, переворотам, свержению одних царей и возведению на престол других.

Идеология этого движения нашла отражение в проповеди ветхозаветных пророков. В её основе лежала мысль, будто Яхве является искони не только главным богом древнеизраильского пантеона, но и единственным богом Израиля. Культы других богов – это отпадение от Яхве, измена ему. Ветхозаветные пророки обличали вселенское неустройство, насилие и гнет, царящие в этом мире; они предрекали кару злодеям и притеснителям. Зло, царящее в иудейско‑израильском обществе, – это, по мысли пророков, следствие нарушения воли Яхве, его заповедей и велений, следствие измены почитанию Яхве как единственного бога Израиля и даже единственного бога вообще, следствие того, что израильтяне обратились к культу иных богов (мерзость и нечестие, по понятиям пророков), а несчастия и беды, постигающие Израиль, – это наказание божие за указанные преступления. Установление социальной справедливости и всеобщего благоденствия должно было осуществиться прежде всего как следствие "возвращения" к якобы исконному монотеизму Яхве и воплощения в жизнь его учения.

Окончательное поражение иудейско‑израильскому язычеству нанесла религиозная реформа иудейского царя Иосии (621 г. до н.э.), в которой воплотились идеи пророков. В качестве регулятора всей жизни общества она утвердила учение Яхве, воплощенное в книге, "найденной" (такова официальная версия) при ремонте Иерусалимского храма.

Монотеизм Яхве в иудейско‑израильской религии возникает в результате слияния образов Яхве и верховного бога Эла, причем Яхве приобретает присущие Элу черты. Все предания, в которых речь идёт об Эле, начинают восприниматься как относящиеся к Яхве, и возникает обобщенный образ Яхве‑Элохим ("Яхве‑Бог"), воплощающий это неразрывное единство. Все силы природы воспринимаются как подвластные одному Яхве и всё происходящее – как происходящее по его воле. Культы остальных богов с присущей им обрядностью сознательно искоренялись вплоть до уничтожения храмов и жречества. В мифологии центральное место занимают псевдоисторические предания о патриархах, мифических предках древнего Израиля и об исходе из Египта. Но и они важны здесь не сами по себе; это, по сути, рассказ об установлении союза между Яхве и его народом, о провозглашении в мифическом прошлом учения Яхве. Языческие мифы о Яхве оттесняются на задний план и постепенно забываются.

Так сформировалась идея иудаистского единобожия. О социальной основе монотеизма Ф.Энгельс писал: "...единый бог никогда бы не мог появиться без единого царя... единство бога, контролирующего многочисленные явления природы... есть лишь отражение единого восточного деспота, который по видимости или действительно объединяет людей с враждебными, сталкивающимися интересами"[8].

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]