Смерть Гитлера 4 страница

В бункере канцелярии собралась разношерстная группа партийных чиновников, солдат и женщин. Все они подчинялись указаниям Бормана, но, как сказал один из участников, «на самом деле никакой группы там не было; все разбежались очертя голову, как цыплята»[240]. Когда все были в сборе, людям зачитали приказ об отходе. Они должны были покидать бункер малыми группами с небольшими интервалами времени и пробираться по подвалам и туннелям на станцию метро «Вильгельмсплац». Оттуда им следовало идти по подземному туннелю до станции «Фридрихштрассе», где все присоединятся к боевой группе Монке, оборонявшей подступы к имперской канцелярии. С ее помощью состоится попытка форсирования реки Шпрее и прорыва сквозь русские войска в северо-западном направлении. Добравшись до северо-западных пригородов Берлина, люди должны действовать по своему усмотрению – либо пробиваться в расположение немецких войск, либо искать личного спасения.

Таков был план; на деле все было иначе. Люди были готовы к отходу только к одиннадцати часам. Как и было задумано, они покидали канцелярию небольшими группами. В первой группе шли Монке, Гюнше, Хевель, адмирал Фосс, пилот Гитлера Баур, три секретарши и повариха. За первой группой через короткие интервалы последовали еще четыре или пять групп. Борман шел в одной из средних групп. В кармане он нес последнюю копию личного завещания Гитлера[241]; Борман намеревался доставить его в Шлезвиг-Гольштейн как лишний козырь для своих притязаний. Когда последняя группа покинула имперскую канцелярию, там остались три человека – генерал Кребс, генерал Бургдорф и начальник эсэсовской охраны гауптштурмфюрер Шедле. Они предпочли остаться и застрелиться, когда в бункер войдут русские. Можно думать, что они либо мертвы, либо находятся в плену. Шедле был ранен в ногу и при всем желании не мог покинуть бункер. Когда последняя группа беглецов покидала имперскую канцелярию, в саду возле бункера фюрера вспыхнул погребальный костер доктора Геббельса[242].

Добравшись до станции метро «Фридрихштрассе», первая группа беглецов вышла наверх и была поражена открывшимся ей зрелищем. Развалины Берлина были объяты пламенем, повсюду рвались снаряды. Тем не менее группа уцелела. Пробираясь ползком по окольным туннелям, она достигла Шпрее и перешла ее по железному пешеходному мостику, идущему параллельно Вейдендамскому мосту. После этого группа достигла больницы Шарите и остановилась, пока Монке и Гюнше тщетно пытались найти другие группы. Ни одна из них не смогла перейти Шпрее.

Шедшие за первой другие группы тоже выбрались наверх со станции метро «Фридрихштрассе», но картина всеобщего хаоса и разрушения так подействовала на людей, что они разделились и начали продвигаться дальше самостоятельно вдоль горящей Фридрихштрассе к Вейдендамскому мосту. У северного конца моста находились противотанковые укрепления, но миновать его людям не удалось из-за плотного огня русских. Беглецы отступили к Адмиральскому дворцу, к южной оконечности моста и стали ждать подхода танков, чтобы под их прикрытием попытаться перейти Шпрее. Построившись за танками, группа снова двинулась вперед. В ней находились Борман, Штумпфеггер, Аксман, Кемпка, Беетц (второй пилот Гитлера), Науман, Швегерман и Рах. Некоторым из них удалось прорваться вслед за танками на Цигельштрассе, то есть пройти около 300 метров. Но затем один танк был поражен выстрелом из фаустпатрона. Раздался мощный взрыв. Беетц и Аксман были ранены, Кемпка контужен и на некоторое время ослеп. Борман и Штумпфеггер упали на землю, сильно ушиблись, но ранены или контужены не были. Продвижение было остановлено, и группы вновь вернулись к мосту.

Движение группой оказалось невозможным, и теперь каждый начал искать спасения на свой страх и риск. Кемпке удалось пересечь Шпрее по пешеходному мостику, после чего он некоторое время прятался в группе югославских женщин на железнодорожном мосту. Там он был захвачен русскими, праздновавшими взятие Берлина, но сумел бежать, добрался до Эльбы и попал в плен к американцам. О Беетце ничего не известно: он либо погиб, либо находится в русском плену. Что касается остальных – Бормана, Наумана, Аксмана, Штумпфеггера, Швегермана, Раха и еще одного человека, то они сначала остались вместе и пошли по железнодорожным путям к станции Лертер. Там они разделились: Борман и Штумпфеггер пошли на восток по Инвалиденштрассе к Штеттинскому вокзалу. Остальные пошли на запад, к Старому Моабиту. Они вскоре опять разделились: Швегерману и Раху удалось выскользнуть из Берлина. Рах после этого попал в плен к американцам. Науман сумел бежать, а Аксман напоролся на русский патруль, повернул назад и бросился на восток, туда, куда пошли Борман и Штумпфеггер. Вскоре он их обнаружил – за мостом, по которому Инвалиденштрассе пересекает железнодорожные пути. Оба лежали на спине, и луна ярко освещала их лица. Аксман остановился и, присмотревшись, понял, что они мертвы. Огонь русских мешал более подробному осмотру. Но при поверхностном осмотре на телах он не обнаружил ран, а вокруг не было видно признаков сильного взрыва. Аксман решил, что они были ранены выстрелами в спину, и продолжил свой путь. В конце концов он добрался до остатков формирований гитлерюгенда, с которыми полгода прятался в ущельях Баварских Альп, после чего попал наконец в плен и рассказал эту историю[243].

Тем временем члены первой группы, которой удалось перейти Шпрее, тоже в конце концов потерпели неудачу. Покинув больницу Шарите, они пошли на север по Фридрихштрассе и Шоссештрассе к Майкеферским казармам. Огонь русского танка заставил их залечь. Когда через несколько часов им удалось продолжить путь, адмирала Фосса с ними уже не было: он попал в плен к русским[244]. Остатки группы бесцельно направились на восток, по пути теряя и находя попутчиков, и вышли наконец к Шёнхаузераллее. Там все спрятались в подвале – Монке, Гюнше, Хевель, Баур и четыре женщины; потом туда принесли раненого Раттенхубера. Это было их последнее убежище. Днем 2 мая в подвал спустились русские и предложили немцам сдаться. Сопротивление было невозможно, и группа сдалась. Четырем женщинам разрешили уйти, и три из них в конце концов добрались до британской и американской зон оккупации[245]. Когда женщины ушли из подвала, Раттенхубер, Хевель, Гюнше и Монке высказали решимость застрелиться, ибо русский плен не сулил им ничего хорошего, хотя в русском коммюнике от 6 мая говорилось о пленении Раттенхубера[246]. Баур был взят в плен живым, но тяжелораненым[247]. Из остальных персонажей, знавших секреты бункера и не упомянутых в моем рассказе, Хёгль был убит на Вейдендамском мосту, а Линге был взят в плен русскими[248].

Так полной неудачей закончилась попытка обитателей бункера бежать из Берлина. Рухнули надежды Бормана занять место в новом правительстве, обеспечив его преемственность, а завещание Гитлера не было доставлено Дёницу.

Правда, тем временем три других курьера с драгоценным документом медленно продвигались на запад. Мы оставили их на Пфауэнинзеле посреди озера Хафель ночью 30 апреля. Там они весь следующий день тщетно ждали самолета, посланного за ними Дёницем. Следующую ночь русские непрерывно обстреливали остров, и все четверо – Иоганмайер, Лоренц и Цандер вместе с Хуммерихом – нашли лодку и отплыли от острова, чтобы уйти от обстрела. Обнаружив стоявшую на якоре небольшую яхту, они укрылись в ней, но на яхте не было парусов, и они не могли высунуть нос из трюма, чтобы русские не обнаружили их с берега, – на середине озера горело судно с боеприпасами, и свет от пожара ярко освещал озеро. В это время на озере совершил посадку трехмоторный гидросамолет «Юнкерс-52» – самолет, несомненно, присланный Дёницем за курьерами. Из своего убежища они могли лишь видеть тень машины и слышать рев ее двигателей. Беглецы решили во что бы то ни стало добраться до самолета. Цандер отплыл к нему в лодке, на другой лодке за ним последовали Лоренц и Хуммерих. Иоганмайер остался на яхте, сигналя летчику светом карманного фонаря. Все усилия в конце концов оказались тщетными. Цандер и Лоренц подплыли к самолету и, стараясь перекричать рев моторов, пытались сказать пилоту, что с ними еще майор Иоганмайер. Пилот велел им как можно скорее привезти его. Но в этот момент перевернулась лодка Цандера, и какое-то время ушло на его спасение. В это время русские снаряды начали рваться вокруг самолета, и, когда курьеры отправились за Иоганмайером, пилот, поддавшись страху, поднял машину в воздух и улетел. Вернувшись, он доложил Дёницу, что не смог найти группу. Так из-за какой-то мелочи Иоганмайеру и его спутникам так и не удалось выполнить свою миссию.

Следующий день группа провела частью на Хафеле – на яхте, частью на острове Пфауэнинзель. На рассвете 3 мая они двинулись дальше и, высадившись на пляже Ванзее, направились к Потсдаму и Бранденбургу, у Парея, между Магдебургом и Гентином, переправились через Эльбу и под видом иностранных рабочих пробрались, наконец, в зону оккупации западных союзников. Война к этому времени уже кончилась. Дёниц сдался, и курьеры без труда убедили себя в том, что их миссия теперь не имеет ни цели, ни смысла. Цандер дошел до Баварии, спрятал документы в стволе дерева в лесу возле деревни Тегернзее, а потом избавился (или думал, что избавился) от всего, что связывало его с ужасным прошлым, – он изменил имя, внешность и статус; нескольким его самым близким друзьям сообщили о его смерти. Новую жизнь он начал под именем Вильгельма Паустина. Иоганмайер вернулся в родительский дом в Изерлоне (Вестфалия), сунул документы в бутылку и закопал в саду. Если бы судьба этих документов зависела только от этих двоих, то мы никогда не узнали бы об их существовании. Первый был слишком гордым, слишком мужественным, чтобы открыть правду; второй же слишком сильно радовался, что смог уйти от ответственности. Только тщеславная болтливость журналиста Лоренца случайно привела к обнаружению этих важных документов.

Фон Белов тоже не преуспел в доставке своего документа по назначению. Ранним утром 1 мая он вместе со своим ординарцем Матхизингом высадился на западном берегу Хафеля. Оттуда они пошли на запад, днем прячась в лесах и передвигаясь ночью. Через несколько дней фон Белов отказался от мысли выполнить эту миссию и в лесу сжег документ, который он должен был доставить Кейтелю и Йодлю. Несколько дней спустя в какой-то хижине близ Фризака фон Белов и Матхизинг встретили знакомого им унтер-офицера, с которым они служили в Берлине. Этого унтер-офицера звали Пардау, и он бежал из подвала на Шёнхаузераллее, когда были взяты в плен Монке и остальные. Пардау рассказал фон Белову и Матхизингу о смерти и сожжении Гитлера и Евы Браун. После этого они разошлись в разные стороны. Фон Белов, начав новую жизнь, поступил на юридический факультет Боннского университета. Матхизинг вернулся домой в Оснабрюк. Оба в конечном счете оказались в британском плену.

Фрейтаг фон Лорингхофен, Больдт и Вайс тоже продолжили свой путь. Правда, у них не было никаких документов, и они в бегстве руководствовались только своими интересами. Расставшись с Иоганмайером и его группой на Пфауэнинзеле, они добрались до Ванзейского гарнизона как раз в тот момент, когда он начал попытку прорыва, в результате которой часть личного состава погибла, а остальные попали в плен. Бежать удалось лишь Фрейтагу фон Лорингхофену и Больдту. Ночью в лесу Больдт попытался покончить с собой, приняв большую дозу морфия, но Лорингхофен заставил его сунуть три пальца в рот и вырвать смертельную дозу, чем спас Больдту жизнь. После этого они пошли на запад, ускользали от русских патрулей, переплывали реки и, в конце концов, попали в плен к западным союзникам.

Так окончились эти последние дни – низвержением гитлеровских апостолов. Фюрер был мертв, завещание его утрачено, сообщники убиты, пленены или, как безымянные бродяги, скитались по лесам Центральной Германии. Старый центр власти растворился без следа, и новый центр возник в Шлезвиг-Гольштейне. Этот новый центр со старым не связывало ничего, кроме двух телеграмм, в которых Дёница извещали о его назначении преемником, и отвратительной тени разочарованного Гиммлера.

Ибо, если Дёниц с большим огорчением принял совершенно ему ненужное назначение, то Гиммлер с еще большим неудовольствием узнал о том, что был лишен вожделенного наследства. Рухнули все его планы. Установившаяся было определенность канула в безвозвратное прошлое. Жизнь снова стала бесцельной. Он продал душу дьяволу – предал свою веру и забыл о клятве безусловной верности – и теперь платил за это высокую цену. Он, конечно, явился к Дёницу и предложил ему свою службу, но предложение это было безрадостным и едва ли сулившим успех. Между ним и Дёницем не было практически ничего общего, если не считать полного политического невежества. Как сказал по этому поводу секретарь Гиммлера, «в чисто военном окружении гроссадмирала никто не понимал чисто политического отношения Гиммлера к западным державам». В ту ночь Гиммлер подумывал об отставке. Он еще не знал, что Гитлер уже сместил его со всех постов, и ему даже в дурном сне не могло присниться, что его может разжаловать Дёниц. Гиммлер даже помышлял о самоубийстве.

Гиммлер не покончил с собой, во всяком случае, пока не покончил. Для оторванного от реальности человека нет ничего невозможного, и в ту ночь отлетевший дух вернулся к Гиммлеру, пробудив старые фантазии, – к Гиммлеру вернулся Шелленберг. Шелленберг не считал положение затруднительным. Все будет хорошо, если Гиммлер доверится ему. Где бы Шелленберг ни появлялся, он всюду видел, с каким вниманием прислушиваются к нему и к его политическим высказываниям. Мог бы Дёниц без «моих оригинальных предложений» сместить Риббентропа и назначить на его место добросовестного Шверина фон Крозига? Разве Шверин фон Крозиг не просил Шелленберга о содействии? Разве не прислушивались все к его мнению относительно северного вопроса и чешской проблемы? Разве Кейтель и Йодль не считали его самым искушенным специалистом по международным отношениям? Шелленберг предложил свою кандидатуру для переговоров со шведами или генералом Эйзенхауэром. Теперь все казалось ему возможным. Так стоит ли Гиммлеру отчаиваться? Гиммлер согласился с Шелленбергом и решил не отчаиваться. Действительно, если Шелленберг достоин доверия, то надо присоединиться к хору почитателей его гения. В течение нескольких дней (мы узнаем об этом из весьма пристрастного источника) между Гиммлером и Шелленбергом состоялось несколько бесед, суть которых сводилась к следующим высказываниям: «Если бы я прислушался к вам раньше» и «Вероятно, вы первый немец, которому стоит позволить что-то сделать для нашей несчастной страны». Как говорит по этому поводу Сэмюэл Батлер: «Преимущество восхваления самого себя заключается в том, что похвалы можно намазывать толстым слоем и только на нужные места».

В своем странном и безответственном оптимизме Шелленберг и Гиммлер, впрочем, были не одиноки. В конце концов, атмосфера Шлезвиг-Гольштейна была, как и вся атмосфера нацистской Германии, пропитана ядовитыми миазмами, порождавшими фантастические идеи в головах принюхавшихся к ним личностей. Как Борман надеялся получить прежнюю власть при Дёнице, так и Риббентроп рассчитывал на сохранение своего политического влияния и в будущем. В день своего смещения он набросал направленный Дёницу документ, в котором предлагал, чтобы независимое германское правительство в Шлезвиг-Гольштейне добилось признания союзников и стало ядром новой «национальной и национал-социалистической Германии»[249].

Каким бы узколобым фанатиком ни был Дёниц, он, по крайней мере, не был лишен здравого смысла практичного человека. При всем его политическом невежестве он не был политическим глупцом. Анализируя свалившееся на него наследство, он сначала содрогнулся от него. Дёниц потребовал убедительных доказательств подлинности санкции Гитлера, а следовательно, юридического подтверждения своих собственных полномочий. Он приказал под присягой опросить всех людей, отвечавших за получение из бункера и расшифровку телеграмм, чтобы удостовериться в их подлинности. Пока проверялись телеграммы, Дёниц принялся разбираться в своих новых обязанностях, меняя их по своему усмотрению. Как все консерваторы, он рассчитывал опереться в эти часы страшного разгрома на правительство, состоявшее из аполитичных министров. Последнюю волю Гитлера, точнее, те короткие отрывки ее, которые содержались в телеграммах, навязывало ему правительство, включавшее Бормана, Геббельса и Зейсс-Инкварта. Дёниц ничего не знал о судьбе Геббельса и Бормана, но даже приказ Гитлера не мог заставить его включить в правительство таких отпетых нацистов. Телеграмма, в которой говорилось о его назначении преемником, уполномочила его принимать меры, «которых требовала сложившаяся ситуация». Действуя по ситуации, он уже назначил Шверина фон Крозига министром иностранных дел, а теперь на том же основании он решил не следовать распоряжениям второй телеграммы. Он решил постепенно освободиться от тягостного присутствия компрометировавших его нацистов, в частности, от присутствия Гиммлера.

2 мая Дёниц перенес свою ставку из Плоэна во Фленсбург, городок на датской границе. С ним, как неофициальный пока член правительства, туда отправился Альберт Шпеер. Теперь, когда Гитлер был мертв, Шпеер смог наконец привести в исполнение свой давно задуманный план, чего не мог сделать при жизни фюрера. 3 мая записанная им в Гамбурге речь прозвучала наконец по радио, и теперь, после многих лет пустых лозунгов и трескучих фраз, немцы услышали трезвый голос технократа, призывавшего их не предаваться отчаянию, не давать крушению политических иллюзий перерастать в апатию, но работать, чтобы не допустить голода и разрушения основ народной жизни. Необходимо «в тех пределах, в каких прикажут или разрешат союзники», ремонтировать железные дороги; надо всеми силами сохранять промышленность и торговлю, а производители продовольствия должны иметь приоритетное право на получение горючего, средств производства и их распределения. Призыв сохранить «биологическую основу существования» немецкого народа был, по крайней мере, более практичным способом спасения, чем хитроумная политическая эквилибристика Шелленберга.

В это же время Дёниц отправил адмирала фон Фридебурга к фельдмаршалу Монтгомери с предложением капитуляции.

Гиммлер тоже перенес свою ставку во Фленсбург[250]. Невзирая на все признаки, которые послужили бы более проницательному наблюдателю красноречивыми предзнаменованиями катастрофы, Гиммлер оправился от временной подавленности и теперь был уверен в себе, как никогда прежде. Многочисленная охрана осталась прежней; во время поездок его сопровождала внушительная череда автомобилей; вокруг Гиммлера услужливо толкались высшие чины СС. Один из них, Прюцман, бывший командир канувших в Лету вервольфов, стал офицером связи с Дёницем. В неосторожном разговоре с подчиненными Гиммлер откровенно заявил о своих притязаниях: он станет премьер-министром поверженной Германии под руководством Дёница, и, вероятно, не навсегда, ибо Дёниц уже стар, а ему, Гиммлеру, предстоит прожить еще много лет. Тем не менее Гиммлер изо всех сил старался произвести благоприятное впечатление на Дёница своими незаменимыми дарованиями и просил своих друзей – теми или иными аргументами – убедить нового фюрера в преимуществах включения Гиммлера в правительство. Он не сомневался в положительном ответе, и даже стал без приглашения являться на совещания в штабе Дёница. Гиммлер не мог поверить в свою нежелательность и смущал даже своих эсэсовцев непониманием совершенно ясных намеков.

5 мая 1945 года Гиммлер провел у себя в штабе во Фленсбурге последнее совещание. Его подчиненные – высшие чины СС и полиции, обергруппенфюреры и группенфюреры, начальники несуществующих организаций, оставшиеся лишь со своими претенциозными титулами и воспоминаниями об ускользнувшей власти и абсурдных иллюзиях, – были похожи на динозавров, попавших не в ту геологическую эпоху. В сопровождении секретаря и адъютанта вошел Гиммлер и произнес речь о политической ситуации. Он упомянул о том, что его упрекают за переговоры с западными союзниками без санкции покойного фюрера, ибо Риттер фон Грейм и Ханна Рейтч, явившись в Шлезвиг-Гольштейн, обрушились на него со своей пламенной риторикой. Но теперь его, Гиммлера, все это совершенно не волновало. Он все еще видел перед собой какие-то политические перспективы. «Услышав об этих перспективах, я буквально схватился за голову», – сказал по этому поводу один из слушателей. Гиммлер хотел ни много ни мало создать в Шлезвиг-Гольштейне «реформированную» нацистскую администрацию, которая поведет мирные переговоры с западными державами как независимое правительство со своей суверенной территорией. Затем Гиммлер углубился в подробное описание нового правительства, которое приводило в странный восторг его расколотый пополам ум. Главные административные органы СС будут распущены, а их начальники войдут в штаб Гиммлера в качестве его советников. Начальнику обычной полиции, обергруппенфюреру Вюнненбергу, было приказано продолжать исполнять его текущие обязанности. Полицейских для службы в районе юрисдикции нового «правительства» следует отбирать по уму и солдатской выправке. Далее Гиммлер распределил другие задачи, обязанности и звания между остальными своими сотрудниками. Он заверил их, что не собирается кончать жизнь самоубийством и вообще умирать. Напротив, он, как никогда, полон планов и надежд. Единственное, чего он сейчас хочет, – это начать переговоры с фельдмаршалом Монтгомери. У него были планы, которые он хотел воплотить в жизнь, выторговав себе жизнь и власть в переговорах с западными союзниками. Мало того, он был уверен, что его ждет удача. Когда совещание окончилось, даже чины СС грустно качали головой по поводу иллюзий рейхсфюрера.

На следующий день этим иллюзиям настал конец. Дёниц написал Гиммлеру письмо, в котором было сказано:

«Рейхсминистру внутренних дел, рейхсфюреру СС Гиммлеру.

Дорогой господин рейхсминистр. Имея в виду сложившуюся ситуацию, я решил освободить Вас от должностей рейхсминистра внутренних дел и члена имперского правительства, а также сместить Вас с поста командующего резервной армией и шефа полиции. Все эти посты упраздняются. Благодарю Вас за безупречную службу рейху»[251].

Аналогичные письма были отправлены Геббельсу, о смерти которого во Фленсбурге было неизвестно, Розенбергу, который по странной иронии судьбы все еще числился министром оккупированных восточных территорий, и нацистскому министру юстиции Тираку. Бормана, который не был министром, не было нужды смещать, его можно было просто проигнорировать. Дёниц решил порвать с прошлым и выгнал нацистов из правительства. В течение недели после смерти Гитлера, который одним страшным звучанием своего имени искусственно продлевал из своего подземелья существование партии, ее остатки словно растворились в воздухе и были сметены новым ветром. Два дня спустя в Реймсе было подписано соглашение о готовности к безоговорочной капитуляции, и тысячелетний рейх испустил дух.

Но Гиммлер пока оставался. Он перестал быть рейхсфюрером, верховным жрецом и инквизитором, превратившись в бесцельно прозябавшего, нерешительного, заурядного человека, который утратил смысл жизни, но никак не мог смириться с призрачностью своего бытия. Он остался во Фленсбурге, смущая преемников и задавая головоломки своему не имевшему теперь никакого значения штабу. Тем не менее Гиммлер сохранил весь свой пышный антураж: штаб численностью 150 человек, отделение радиосвязи, охрану на четырех машинах. Однако что с ним будет дальше, Гиммлер не знал. Иногда он обращался к друзьям за советами. Должен ли он покончить с собой? Надо ли ему сдаться? Может быть, стоит залечь на дно? Он надеялся, что его возьмет под защиту кто-нибудь из нацистских фельдмаршалов – например, Буш или Шернер. Он поехал к Бушу, но Буш через несколько дней отослал его назад. Шернер же теперь был вне досягаемости[252]. Гиммлер никак не желал понять, что уважение, которое люди выказывали его силе, не распространяется на его слабость. На один день Гиммлер незаметно исчез, но затем вернулся. Он написал письмо фельдмаршалу Монтгомери и каждый день интересовался, пришел ли ответ. Но Монтгомери не ответил. Не было даже Шелленберга, который всегда питал его иллюзорными надеждами, ибо Шелленберг был в Швеции. Гиммлер каждый день спрашивал, нет ли от него вестей; но «Шелленберг, – как сказал Гиммлеру один из членов его штаба, – отнюдь не грезил о возвращении. Он надавал Гиммлеру слишком много невыполнимых обещаний». Гиммлеру пришлось приблизить отвратительного Гебхардта, но Гебхардт, как и все в те дни, думал теперь только о себе. Следует добавить, что Шелленберг не стал приписывать неудачу своих хитроумных политических махинаций недостаткам своих концепций или неумению доводить их до конца; его проницательность и ум были выше подобных подозрений. Оглядываясь из Швеции на этот свой провал, он всячески щадил свою гордость. «Все рухнуло, – говорил он, – из-за вечной нерешительности рейхсфюрера».

Тем временем разжалованный рейхсфюрер продолжал пребывать в нерешительности. Еще две недели он вел свою бесцельную жизнь на задворках фленсбургской администрации, а потом в один прекрасный день уехал в сопровождении секретаря и адъютанта. Гиммлер переоделся простым солдатом, а для лучшей маскировки надел черную повязку на один глаз. Так и не приняв решения до самого конца, он и сейчас едва ли понимал, куда и зачем едет. В конце концов он пришел на британский контрольно-пропускной пункт. И только там, после того как его опознали, раздели и обыскали, когда врач приказал ему открыть рот, едва не лишив возможности самому выбрать для себя род смерти, он наконец принял решение. Он раскусил ампулу с цианистым калием, спрятанную во рту под коронкой зуба. Через несколько секунд Гиммлер был мертв.

Это была вполне подобающая ему смерть, такая же подобающая, как варварское погребение Гитлера и тихая, второстепенная смерть Геббельса, смерть, подобающая характеру Гиммлера, ибо она была жалкой и запоздалой, и вполне соответствовавшая тем функциям, которые он уже не мог исполнять. Зловещий верховный жрец Гитлера, служивший когда-то у алтаря, совершавший таинства и с неистовым фанатизмом приносивший бесчисленные человеческие жертвы, был свергнут со своего пьедестала, став объектом сомнения. Он превратился в бродячую тень, призрачного ризничего, лихорадочно ищущего святыню, которой он не имел теперь возможности поклоняться. Бог умер, храм развалился, вера развеялась по ветру, ученики и апостолы отступились от нее. Самоубийство жреца – это естественный конец главы этой истории, истории дикого племени с его первобытными суевериями.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 91011 12 13 Следующая ⇒