Мартен ПАЖ 5 страница

Теперь он по часу в день поднимал тяжести ногами, руками, плечами, неутомимо проделывал серии однообразных упражнений. Изматывая себя нагрузками, Антуан впадал в отупение; боль, пот, ритмичный стук и скрип тренажеров превращали его в механизм, в один из множества живых моторчиков сверкающей фабрики, где в корпуса металлических машин вмонтированы люди-двигатели.

Серьезность остальных клиентов клуба убеждала Антуана в важности их общего труда. Неотвязная гипнотическая музыка задавала темп каторжникам, надрывавшимся на галере мускулатуры. Никто не смотрел друг другу в глаза, в воздухе витало что-то вроде стыда — за то, что великолепная фигура не досталась от рождения и приходится создавать ее самим в поте лица.

Тело Антуана приобрело твердость и гладкость заводского изделия, размытые очертания его прежнего тела сменились четкими линиями. На животе проступил рельефный рисунок, квадратные бугры. Антуан набирал силу и, хотя он не знал, куда ее применить, радовался, видя, как его дряблые телеса превращаются в сталь. Он любовался своими нарождающимися мышцами, словно стигматами нормальности, зримыми символами соответствия узаконенному идеалу. Он сильный и, значит, что-то из себя представляет; теперь-то он понимал, что, будучи хилым и слабым, не представлял из себя ничего. Его фигура, как в конструкторе «Лего», стыковалась с общественным признанием один в один. Физическая метаморфоза лишь дополняла психологическую: он стал гибким и скользким, как акула в океане, ничто больше не могло его царапнуть, зацепить. Его тело и разум больше не томились, словно он теперь принадлежал к другому биологическому виду — чудесному виду рыб, которым не грозит утонуть. Он даже не заметил, как драгоценная застенчивость упорхнула из его души, словно бабочка.

Антуан больше не был ни на кого не похожим, он узнавал себя в других, как в ходячем зеркале, и это облегчало ему жизнь.

* * *

Безмятежно счастливому Антуану казалось, будто весь он наполнен мягкими, невесомыми гусиными перышками и они кружатся в его жилах, проникают во внутренние органы. Его сердце и мозг были забиты нежным разноцветным суфле. Во вторник, первого августа, он получил письмо из банка, где сообщалось, что у него кончился кредит. Тут он впервые с начала лечения почувствовал беспокойство. В своей чрезмерной беспечности он не озаботился найти источник доходов и сладострастно покупал вещи, которые еще несколько недель назад счел бы ненужными и бессмысленно дорогими. Необходимо было достать денег: жизнь — хищник, питающийся чеками и кредитными картами.

Со своими свидетельствами о степени лиценциата по биологии, магистра в области арамейского языка, а также истории кино с узкой специализацией по Сэму Пекинпа и Фрэнку Каире и прочими полудипломами он не мог рассчитывать найти работу по специальности. Шок от столкновения с реальностью свел на нет действие бодрозака, и Антуан в мучительно здравом уме отправился в районное бюро по трудоустройству. Простояв три часа вместе с другими безработными в помещении с кондиционером, распространявшим феромоны[12] стресса, он услышал, как некто в одной из кабинок выкрикнул его фамилию, исковеркав ее без малейшего смущения. Антуан сел напротив одетого в офисный костюм чиновника, который отрешенно печатал что-то на компьютере. Прошло минут пять, прежде чем он заметил Антуана. Наконец он соизволил с ним заговорить. Антуан продемонстрировал свои экстравагантные дипломы.

— Забудьте, — сказал чиновник. — Вы сумасшедший, да? Зачем вы изучали эти… эти штуки…

— Мне было интересно. А еще я почти закончил дипломную работу по…

— Это профессиональное самоубийство, вы выучились на безработного!

— Ладно, — сказал Антуан вставая, — до свидания и спасибо за помощь и поддержку.

— Подождите, не сдавайтесь так быстро. У вас есть водительские права?

— Нет.

— Нет прав? Фантастика!

— Знаете, исследования показали, — язвительно объяснил Антуан, — что запасы нефти на планете кончатся через сорок лет. Я решил не выбрасывать деньги на ветер.

— Советую не привередничать! Вы кандидат не первого разбора. Но подождите, подождите.

Чиновник, не отрываясь ни на миг от экрана, стал предлагать Антуану разнообразные курсы переподготовки, где обучали вещам глубоко неинтересным и за которые платили гроши. Антуан вдруг понял, что находится в положении нищего, просящего милостыню, у него нет выбора, он должен брать то, что бросят в шапку: медяки, билеты на метро, талоны на обед, пуговицы от брюк, изжеванную жвачку… Чиновник усердствовал, стараясь подобрать ему хоть что-то, иначе говоря, какую-нибудь дрянь, и унижал его с казенным доброжелательством. Антуан встал и ушел, но тот даже не заметил.

Тут Антуан вспомнил о своем суперуспешном лицейском приятеле по имени Рафаэль. Порывшись в коробке, где валялись вперемешку все его записи, он нашел номер телефона. Разумеется, Рафаэль уже не жил с родителями. Однако эти милейшие люди — а может, маразматики, Антуан не разобрался — дали ему новый телефон сына.

Антуан надеялся, что Рафй — таково было его нелепое прозвище — не забыл за эти годы о нем и о той роли, которую он сыграл в выборе его, Рафи, профессии.

Абсолютно уверенный в себе, Рафи легко общался с кем угодно, он держался непосредственно и открыто, не сомневаясь в любви окружающих. Его обтекаемый ум не имел печального счастья цепляться за шероховатости реальности и получать ссадины, он легко скользил в мировом пространстве. Рафи считал Антуана прикольный, любил его остроты — главным образом потому, что не улавливал в них ехидства, — и вообще, его занимал этот странноватый парень, который не смотрел на него снизу вверх. Антуан был для Рафи загадкой, непостижимым, экзотическим существом. Что же до Антуана, то сидеть в столовке напротив Рафи означало для него приятную возможность расслабиться, ибо необязательно слушать собеседника, когда заранее знаешь, что он ничего интересного не скажет. Рафи принадлежал к породе трогательных эгоцентриков, которые без стеснения вещают от первого лица: он рассказывал всегда о себе любимом, о других применительно к себе, о том, кто что о нем говорит, думает и т. д.

В тот раз Рафи сидел и мял кусок хлеба, ломал, крошил — знак несвойственной ему нервозности. Он наклонился к Антуану и зашептал ему на ухо, словно они были американскими шпионами в столовой КГБ:

— Слушай, у меня проблема. Может, поможешь?

— Готов развернуть широкомасштабную операцию гуманитарной помощи, — немедленно откликнулся Антуан, сомневавшийся в глубине души, что эти семьдесят килограммов совершенства могут иметь в жизни серьезные проблемы.

— Проблема экзистенциальная, ты в таких делах разбираешься.

— Конечно. Черный пояс по онтологии.

— Ну так вот, мне надо решать, где учиться. Выбор есть, меня берут в лучшие подготовительные классы для Вышек[13]… Институт политических наук, Высшая коммерческая школа, Политех, Госшкола управления, светит офигенная карьера. Могу идти потом в любую крупную финансовую группу, получить там большой пост и в конце концов ее возглавить или занять государственную должность…

— Наверно, имеет смысл стать президентом, — заметил Антуан.

— Наверно. Передо мной открыто все, но хочется-то мне совсем другого. Мне хочется рискнуть и заняться тем, что меня действительно увлекает. Чтоб не пришлось в конце жизни сказать себе: да, мне удалось все, за что я брался, я богат, любим и все такое, но я не реализовал свою страсть. С родителями я об этом не говорю, не хочу их волновать, но мне охота послать все к черту и последовать велению сердца. Мне хочется приключений, хочется свернуть с торной дороги, я чувствую, что во мне есть что-то уникальное, единственное в своем роде. У меня есть тайная мечта, Антуан, страсть, совершенно безумная…

— Это ж здорово, Рафаэль! — воскликнул Антуан, изумленный тем, что Рафи способен на страсть, столь очевидно неразумную. — Здорово! Честно говоря, ты меня удивил, я считал тебя более приземленным, более практичным.

— Во мне есть и поэт, Антуан, я чувствую, что у меня артистическая душа. Так ты считаешь, мне стоит броситься в это очертя голову и — была не была?

— Да, конечно, давай. Вперед! Тебе, конечно, понадобится мужество и терпение в осуществлении твоей мечты, но все равно, надо следовать своему призванию.

Рафи был на седьмом небе. Он взволнованно пожал другу обе руки, I глаза его сияли. В порыве благодарности он налил Антуану стакан воды,

— Да, кстати, Рафаэль, ты мне не сказал, чем ты так увлечен, в чем твоя безумная мечта?

— Я хочу создать трейдерскую контору.

— Что, прости?

— Акции, облигации, фондовые сертификаты… Я сделаю это, Антуан! Благодаря тебе у меня будет денег до жопы!

В итоге родители Рафаэля восприняли это вполне спокойно и даже подарили ему миллион на раскрутку. А на совести Антуана оказалось дурацкое преступление: он породил еще одного капиталиста. Тогда он лишь пожал плечами в ответ на заверения Рафи, что тот всегда готов прийти ему на помощь, если понадобится, но сейчас, когда его банковский счет кричал SOS, Антуан не усматривал никаких моральных преград, чтобы заработать денег любым способом. Когда обнаруживаешь, что ты чуть ли не единственный, кто эти моральные преграды имеет, возникает порой искушение послать их к черту — не по убеждению и не ради удовольствия, а просто потому, что обидно быть ангелом в аду, в то время как дьявол везде себя чувствует дома. Антуан избрал весьма распространенный тип поведения, когда человек слагает свои идеалы перед идолом интеграции; впрочем, когда продаешь душу, можно все и оправдано все.

Он не смог поговорить с Рафи: секретарша преградила ему путь и потребовала оставить контактный телефон. Через час в автомате возле булочной раздался звонок. Это был Рафи, взволнованный и счастливый, оттого что может поговорить с другом, поддержавшим его в момент судьбоносного выбора.

— Антуан! Если б ты знал, как я рад тебя слышать! Ты, я… хорошие были времена, правда? Что поделываешь? Надо, чтоб ты обязательно пришел к нам в гости с женой, расскажешь о своей работе, классно посидим!

— Я холостой и безработный.

В трубке возникла секундная пауза. Рафаэлю никогда не приходило в голову, что его успех не сделал счастливым всех людей на земле.

— Не имеет значения, все равно ты мой гуру, Антуан, я найду для тебя и жену, и работу. Это минимум того, что я тебе должен. Надо увидеться!

Они договорились о встрече на Сен-Жермен-де-Пре, в Рафаэлевой фирме. Он принял Антуана в кабинете, стены которого были увешаны огромными киноплакатами. Дело решилось мгновенно: Рафи жаждал взять Антуана к себе в контору.

— Я ничего не понимаю в биржевых делах…

— Это и хорошо! На новенького даже лучше получается, глаз еще не замылился. Я в тебя верю.

— А что я должен делать?

— Ничего хитрого: просто покупать и продавать акции и валюту по всему миру. В удачный момент. Чуять, какие акции вырастут, какие упадут, держать ухо востро, дать волю интуиции. С этим у тебя нормально, тут мне не о чем беспокоиться: всем, что ты видишь, я обязан тебе.

Рафи, лопаясь от гордости, показал Антуану роскошные помещения своей фирмы, представил его коллегам и кофейному автомату. Атмосфера была деловая и азартная, но отношения явно непринужденные, служебная иерархия сглажена, как в обществе всеобщего равенства. Президент Клинтон желает, чтобы послушная пресса называла его Билл, а не полным именем — Уильям; это более симпатично, создает образ друга, человека близкого, которого легче простить, а главное, нейтрализует негативные ассоциации, связанные с самой должностью. В соответствии с той же стратегией Рафаэль именовался Рафи. Контактный, открытый, приветливый, он умел доброжелательно надавить на подчиненных и, чисто по-дружески, потребовать повысить результативность или поработать сверхурочно.

Антуану выделили огороженный загончик в огромном зале, где сидели семьдесят трейдеров. Загончик был оснащен двумя компьютерами, серым железным столиком с огромным количеством ящиков и кофейной чашкой. На стенах зала высвечивались курсы и котировки крупнейших мировых бирж. Неделю Антуан наблюдал за действиями коллег, ему давали советы; он накупил книг, чтобы сориентироваться в терминологии: SICAV, Nasdaq, Stoxx 50, FTSE 100, DAX 30… Обескураживающе простой по сравнению с арамейским, этот новый язык был им освоен быстро и в совершенстве.

Жизнь его изменилась еще больше. К твердой зарплате, которой и так хватало ему выше крыши, добавлялись проценты с удачных сделок. Он сменил свою крохотную даровую квартирку на лофт в районе Бастилии, на улице Рокетт [14]. Поскольку месье Браллер за это время не излечился, Антуан попросил Влада, соседа-кетчиста, за ним приглядывать.

С Родольфом он больше не виделся. Тот пытался втянуть его в философские прения, поспорить на всякие каверзные темы, к которым Антуан совершенно потерял интерес; их отношения, державшиеся на непрерывной пикировке, без этого цемента распались. Антуан по-прежнему водил Шарлотту на аттракционы, но катались они молча. Ганджа, обычно такой невозмутимый, вдруг разозлился и заявил, что готов встретиться с Антуаном только тогда, когда тот бросит свою идиотскую затею косить под идиота. Ас посвятил ему четверостишие, где говорилось, что они перестали дышать одним воздухом и превратились друг для друга в иностранцев, хотя географически страна у них общая. Однажды они расстались после вечера, проведенного в полном молчании в их бывшей штаб-квартире, баре «Гудмундсдоттир». Антуан смотрел, как его друзья удалялись в темноту, освещенные излучением Аса. Он не чувствовал грусти: им больше нечего было сказать друг другу. Антуан был полностью поглощен новым ремеслом, стремлением стремиться вверх и желанием желать фирменные вещи. У него появились новые друзья, у которых обо всем имелось твердое мнение, с ними он ходил на концерты и вечеринки. В общем, жил нормальной жизнью молодежи, имеющей средства жить. Антуан приобрел друзей массового потребления, в стандартной упаковке, приятелей серийного производства, которые без колебаний не приходят на помощь в трудную минуту.

Казалось, он полностью влился в касту молодых патрициев и образцово озвучивал персонажа в костюме от Hugo Boss. При более пристальном взгляде в нем все же была заметна некоторая сдержанность.

Тем не менее он ни на миг не позволял себе подвергнуть сомнению жизненные установки своего нынешнего окружения и не высказывал мнений, которые можно было бы, даже с большой натяжкой, расценить как оригинальные. Он целиком вверился этому новому миру, который подхватил его и понес по течению, что определенно доставляло ему удовольствие — удовольствие, прежде неведомое, от безопасной свободы и от движения в потоке, не выходящем из берегов.

Деньги, успех, интеграция в престижную среду с прочным общественным фундаментом экономят нам душевные силы. Не нужно взвешивать свои желания, вырабатывать собственную мораль, размышлять о своих поступках, друзьях, о своей жизни, не нужно понимать, добиваться: среда все преподносит на блюдечке. От брака с обществом Антуан получил недурное приданое. Как выяснилось, это сберегает энергию и вообще куда менее муторно, чем пытаться все искать или даже изобретать самому. Зачем, какой смысл, вас снабдят великолепными чувствами в сборе и соорудят мировоззрение «под ключ».

Удивительно, до чего жизнь людей похожа на их автомобили. У одних жизнь без дополнительных функций, которая только едет, да и то не очень быстро, временами буксует и часто нуждается в починке; это жизнь плохонькая, маломощная, без всякой защиты на случай аварии. Зато у других жизнь имеет массу наворотов: она укомплектована деньгами, любовью, красотой, друзьями, успехом точно так же, как их машины оснащены подушками безопасности, противоблокировочной системой, кожаными сиденьями, гидроусилителем руля, кондиционером и двигателем с шестнадцатью клапанами.

К середине августа окончательно стало ясно, что пересадка Антуана на новую профессиональную почву прошла благополучно, он оказался трейдером не хуже других, работал вполне прилично. Следил за торгами, действовал отчасти по интуиции, отчасти по логике, но пока еще не провернул суперсокрушительной сделки, которая позволила бы ему войти в круг миллионеров компании. Он и думать забыл о том, какие последствия могут иметь его спекуляции и жонглирование цифрами в реальном мире, уже почти изгладившемся из его ватного сознания.

И все-таки в одном Антуан от коллег отличался: он не переносил кофе. В первые дни работы на фирме он попробовал выпить чашечку и две ночи не мог сомкнуть глаз. С тех пор он пил кофе без кофеина, зато целыми днями. Чашка кофе — атрибут статуса, каждый настоящий трейдер обязательно держит в руке или под рукой недопитую чашку кофе. Как офицер без оружия, писатель без ручки, теннисист без ракетки, трейдер не может работать без кофе; это его орудие труда, отбойный молоток, «смит-вессон».

А потом вдруг, разом, без всяких усилий, Антуан разбогател. Он стучал, как обычно, на обоих компьютерах в своем маленьком боксе среди безумия обычного рабочего дня: повышения, понижения, крики, телефонные звонки, самоубийства, щелканье клавиатур, рыдания, мерное жужжание десяти кофеварок, выстроившихся вдоль стены… Антуан спокойно тюкал по клавишам, зажав плечом телефонную трубку, продавал иены, наудачу забрасывал удочку в рыночный хаос, как вдруг, потянувшись за кофе с целью увлажнить пересохшую слизистую рта, опрокинул чашку на клавиатуру основного компьютера. Что-то заискрилось, задымилось, затикало, запшикало, монитор потух, снова зажегся, и все восстановилось в прежнем виде. За исключением того, что цифры на экране были уже другие: оказалось, за эту секунду совершилась череда сделок на сумму в несколько сотен миллионов. Сбой в компьютере вызвал цепную реакцию гениальных финансовых операций.

— Я знал, что не прогадаю, когда брал тебя, — сказал Рафи. — Как ты сообразил такое провернуть?

— Интуиция, — ответил Антуан, скромно потупившись.

— Да, это или дано, или не дано… Но все-таки ты, наверно, здорово проработал этот сегмент, потрясающе просек, что там происходит, и не сдрейфил! Да, друзья мои, вот это самообладание!

Зал зааплодировал Антуану, коллеги хлопали его по плечу, в воздух полетели серпантин и конфетти, выстреливали пробки от шампанского, и Рафи протянул Антуану чек. Антуан взглянул на него и, сам того не ожидая, испытал большое душевное потрясение. Такое же сильное, как если бы у него родились дети. И его можно понять, детей родилось сразу шестеро: на чеке после первой цифры стояло шесть нулей.

В этот миг Антуан не вспомнил о том, что когда-то понял: легче всего подкупить самого себя. Красные таблетки избавили его от мысли, что он теперь продается и покупается с помощью богатства, не сотканного из материи снов.

* * *

Чтобы ощутить реальность своих миллионов, Антуан взял премию мелкими купюрами и вышел из банка с двумя чемоданами денег. Придя домой, он вывалил их в гостиной на большой стол оливкового дерева, потом аккуратно сложил стопками. Бесчисленные бумажные прямоугольнички, молекулы его успеха! Он даже слегка захмелел от их вида, голова вдруг пошла кругом — вот он, предмет вожделений рода человеческого! Антуан невольно улыбнулся. Итак, он богат, иначе говоря, осуществил часть своего плана: воплотил мечту, разделяемую миллиардами людей.

Но это чувство, которое он назвал про себя счастьем, быстро прошло. Что делать с такой кучей бабок? Если он хочет быть нормальным миллионером, то не может оставить их лежать просто так. Богатство не самоцель, надо, чтобы восхищение и зависть друзей, знакомых, прохожих на улице стали зеркалом вашего успеха. Антуан понял: разбогатеть — еще полдела, надо теперь научиться хотеть того, чего хотят богатые. Это представлялось ему самой трудной задачей. Чтобы получить миллион, ему не пришлось делать ничего, разве что опрокинуть кофе на клавиатуру компьютера, а чтобы его использовать, требовалось поломать голову.

Полистав журналы, он составил список вещей, которые должен хотеть. И еще список вещей, которые хотеть не должен: он остерегался впасть в грех нуворишества, свойственный презренной категории толстосумов, выпячивающих на всеобщее обозрение лишь наименее важную сторону богатства — деньги.

Превратившись сам для себя в Деда Мороза, Антуан отправился за покупками на санях, с посохом и большим мешком. Для украшения своего лофта и репутации он решил закупить что-нибудь из современной живописи. В стильной парижской галерее выбор его пал на работы некоего художника, похоже, гениального, если судить по количеству нулей на ценниках. Владелец галереи представил его как нового Ван Гога. «К тому же и отитом страдает», — сообщил торговец для вящей убедительности. Антуан изобразил на лице восхищение, бросил в ответ «О!», словно милостыню в шляпу нищего умом галерейщика, и открыл чемоданчик. Затем занялся поисками машины. Водить он не умел, учиться не собирался, но это обстоятельство никак не отражалось на его решимости соблюсти ритуал. Машины покупают практически все, но для большинства выбор ограничен кошельком. У Антуана таких ограничений не было, поэтому он оказался в растерянности перед целым морем марок, моделей и типов двигателя. Он сделал наблюдение, что каждому виду и даже подвиду богачей соответствует своя марка: молодые миллионеры из конторы Рафи покупали спортивные автомобили, а тридцатилетние — «BMW» или «мерседесы». Антуан, дабы показать, что он: а) молодой, б) успешный, в) трейдер-миллионер, купил красный «порше». Машину подогнали к его подъезду, и она осталась там стоять как символ его триумфа.

В магазинах, где выставлен заслон презрения по отношению к недостаточно платежеспособным покупателям, Антуана принимали как принца, едва завидев его пластиковую корону — золотую кредитку. Он накупил дорогих костюмов, от которых будут помирать со смеху грядущие поколения, но которые сейчас демонстрировали его крутизну простым смертным, лишенным возможности так естественно и откровенно выставлять напоказ свой дурной вкус.

Линька, как объясняет толковый словарь «Малый Робер», — это «частичная или полная смена наружного покрова (панциря, рогов, кожи, перьев, шерсти и т. п.) у некоторых животных и птиц в определенные периоды». Антуан линял. Он сменил свою старую одежду на шикарную, душился немыслимо дорогими мужскими духами, умащивал свою кожу, натирал ее маслами и молочком, ходил в институт красоты на чистку, массаж и сеансы искусственного загара и следил за прической, посещая еженедельно модную парикмахерскую. Разновидностью линьки можно считать и перемену тембра голоса у мужчин в переходном возрасте. Антуану казалось, что он вдруг, за несколько недель, стал взрослым. Прежде голос его не оказывал такого действия ни в магазине, ни в учреждениях, ни даже в обычном разговоре: иногда его попросту не слышали, хотя он говорил громко и отчетливо. А теперь, хотя сам он не заметил ни малейшей перемены в своем голосе, Антуана мгновенно слышали, внимательно выслушивали и выполняли желаемое.

Короче, в связи со всей этой линькой вполне можно сказать, что Антуан превратился в нечто вроде змеи. У него осталось мало общего с человеком, каким он когда-то был, словно он стал существом другой породы.

Его расходы резко выросли. Помимо крупных приобретений типа картин, машины, одежды, он покупал во имя престижа суперсовременные кухонные приспособления, аппаратуру hi-fi, видео, компьютеры завтрашнего и даже послезавтрашнего дня. На самом деле он вовсе не пользовался всеми этими навороченными устройствами, стоившими безумных денег. Равно как и не ел деликатесы, которые тоннами загружал в свой гигантский американский холодильник. Сознание Антуана находилось пока еще на стадии приобретения, а не потребления. Вкусы у него были по-прежнему простые. Его лофт походил на музей достижений науки и техники, на кладбище новейшей аппаратуры.

Чтобы банк продолжал поддерживать его покупательскую активность, Антуан снова опрокинул чашку обескофеиненного кофе на клавиатуру. И опять это был джекпот: золотой телец — домашнее животное, он, как добрый верный пес, запомнил дорогу на банковский счет Антуана.

Это было в конце рабочего дня. Когда остальные уже собрались уходить, Рафи вызвал Антуана к себе. В кабинете он обнаружил двух молодых женщин в весьма сексуальных вечерних платьях.

—Антуан! — воскликнул Рафи. — Ты просто супер! Вот, держи свою премию.

— Спасибо, — сказал тот, запихивая миллионы во внутренний карман пиджака. — Ну, пока!

— Как это — пока? Мы сегодня гуляем. Надо отметить твой гениальный ход. Знакомься, это Санди.

— Очень приятно, — сказала с улыбкой одна из девушек и протянула тонкую руку.

— А это Северина, — продолжал Рафи. — Она сегодня будет твоей дамой, тебе вообще сегодня везет.

Антуан посмотрел на Северину, на ее роскошную фигуру, зазывное выражение хорошенького личика, плотоядный взгляд, который она устремила на него, и сказал себе, что есть проблема. Он чувствовал где-то в подпочве сознания опасный зуд, там как будто резались зубы его настоящей личности, и следовало срочно проглотить пару таблеток бод-розака, но он забыл их дома. Он сказал Рафи, что хочет поговорить с ним две минуты с глазу на глаз.Тот попросил девушек подождать в машине. Они вышли, вызывающе вертя попками.

— Никогда не думал, что ты так поступишь со мной, — сказал Антуан с укором.

— Как поступлю? О чем ты?

— Ты угощаешь меня проституткой… Мне казалось, ты лучше знаешь меня, Рафаэль. Я даже как-то разочарован.

— В смысле, шлюхой? — Рафи расхохотался. — Ты считаешь, что Северина — профессионалка?

— По-моему, это очевидно.

— Ты недооцениваешь свой мужской шарм, Антуан. Нет, Северина не шлюха.

— Тогда почему она так жаждет провести со мной вечер? А главное, почему смотрит на меня с таким голодным видом? Как будто перед ней Брэд Питт.

— Я рассказывал ей о тебе, говорил, что ты настоящий финансовый гений и все такое. И вообще, можешь мне поверить, тебе есть чем покорить женское сердце.

— Ладно, допустим. Но что это еще за Санди? У тебя же потрясная жена…

— Нет, только не это, ты же не будешь читать мне мораль!

— Не буду… Хотя нет, буду, потому что ты…

— Ты собираешься настучать? Стучать нехорошо. Стукачи попадают в ад. Ты чересчур закрепощен, Антуан. Расслабься.

— Твоей жене будет больно, ты не имеешь права так себя вести!

— Моя жена ничего не узнает, поэтому ей не будет больно и, следовательно, ничего плохого тут нет.

— Но зачем? У тебя же есть любовь…

— В жизни существует не только любовь. Есть еще постель. Черт, Антуан, на дворе 2ооо год, сексуальная революция произошла полвека назад, проснись! Мы вправе распоряжаться своим телом, девушки тоже.

Рафи вещал с апломбом новоявленных аристократов, путающих привилегии с правами и самооправдание с правдой. Антуан плюхнулся в кресло перед столом. Постучал ластиком по органайзеру, уставившись в пустоту. Так он просидел с минуту. Рафи тем временем укладывал бумаги в портфель. Антуан в упор посмотрел на него.

— Кстати, о сексуальной свободе…

— Хочешь пройти обучение? Северина проведет с тобой семинар… ты понимаешь, что я имею в виду.

— Одна из моих коллег считает так же, как и ты, она всей душой с тобой.

— А как же, ведь жизнь изменилась, надо быть раскованным. Она пользуется радостями секса и правильно делает.

— Думаю, ты ее знаешь, ее зовут Мелани.

— Мелани? — повторил Рафи, слегка изменившись в лице. — Мелани де Наздак?

Оттолкнувшись от стола, Антуан крутанул вертящееся кресло на колесиках. Он смотрел на Рафи, следил за его реакцией, чуть улыбаясь одними губами, с грустью в глазах. Он встал и взял Рафи за плечо.

— Да. Она согласна, и, более того, мечтает переспать с кем попало, до того она свободна. Классно, да? Только беда в том, что с ней никто спать не хочет. Поэтому… я вдруг подумал… раз ты такой свободный человек, то, наверно, ты мог бы сделать ей приятное…

— Но Мелани… она же попросту… ну, пойми ты… в ней нет…

— Она, между прочим, поживей и поостроумней, чем все твои Санди, и не выпендривается. Ты это хочешь сказать?

— Но она же страшней атомной войны! Извини, но это факт, она плоская, как скелет. Просто антивиагра какая-то.

—Ну и…?

— И что? Что ты хочешь, чтоб я сказал? Так устроено природой: далеко не все могут пробежать стометровку. В мире нет равенства, что поделаешь. Ну не годится у нее фигура для секса, хоть тресни. Но есть другие виды спорта. Есть, например, любовь, пусть сосредоточится на этом, потому что только при наличии любви можно переварить такую внешность. Любовь слепа. Знаешь, как говорят про некоторых баб: она свой парень, не более того.

— Как у тебя все просто! Но… Рафаэль, ты не понимаешь… Ей хочется трахаться, хочется кайфа. Как тебе, как Санди.

— Могу попытаться найти ей мужика из общества слепых. Слушай, знаешь что, завтра я предложу ей насиликонить грудь за счет фирмы. Выйдет для всех дешевле.

— Ты полон милосердия! Раз уж на то пошло, можно пришить ей член к руке…

— Опомнись, Антуан, душевные качества для секса не релевантны! От них не встанет. Наверно, это плохо, но это так. И я тут бессилен.

— Как сказал Керк Дуглас, умная женщина всегда сексуальна.

— Чего ты добиваешься? По-твоему, я должен ее трахнуть, просто чтобы быть последовательным?

— Ну да, именно.

Мелани принадлежала к породе людей, которые тянутся к тому, что их отторгает, как неимущие льнут порой к богачам; Рафи не хотел ее, потому что она некрасива, она же хотела его, потому что он красив. Через неделю она пришла на работу с глубоким вырезом, в котором колыхалась роскошная пышная грудь. Для многих этого оказалось достаточно, чтобы заинтересоваться ею. Она перестала быть тенью: со своей новой грудью Мелани вписалась наконец в формат мужского взгляда.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 Следующая ⇒