Федор Петрович Литке 50 страница

К северу берег оканчивался высоким утесистым мысом, перед которым стояли 3 кекура, один высокий и два пониже. По этим признакам невозможно было не узнать в нем Столбового мыса, а в речке, устье которой лежит в 25 милях к W от мыса – Столбовской речки.^[415] Определением всех этих пунктов берег на расстоянии последних 40 или 50 миль принял вид, совершенно согласный с тем, что повествует Крашенинников о своем Камчатском носе, как в гидрографических описаниях обстоятельно объяснено.

Отсюда легли мы к видимому на север мысу, который я считал Озерным. Мы поравнялись с ним на следующее утро, но здесь погода совершенно испортилась: берега закрылись туманом, и мы должны были лавировать короткими галсами до вечера 22 июня, когда несколько прояснело и к северу показался Карагинский остров.

Оставляя в прошлом году Камчатку, просил я помощника областного начальника, капитан-лейтенанта Кузмищева при объезде области зимой собрать у приморских жителей какие можно будет сведения о Камчатском береге. Между прочим, обитатели берегов реки Караги рассказывали ему, что на западном берегу Карагинского острова, против устья реки есть их гавань шириной в устье с версту, далее вверх шире и в которую киты подходят к самому берегу. Увериться в справедливости известия этого было для меня весьма важно, поскольку существование такой гавани в этом месте дало бы мне средство описать все прилежащие берега, даже в осеннее время. По этой причине решил я посвятить несколько дней на обозрение западного берега Карагинского острова, и если найдется гавань, то, не медля, идти к северу, с тем чтобы воротиться сюда позже, когда пребывание в больших широтах будет невозможно, да и здесь отыскивание гавани было бы затруднительно и опасно.

Поутру 25 июня увидели мы себя против SW оконечности Карагинского острова, которая издали кажется отдельным островком, оттого что соединяется с северной гористой только низменным перешейком, через который видны высокие горы на материковом берегу. К западу в весьма большом расстоянии видны были местами высокие горы, частью покрытые снегом, частью со странными столбчатыми и трубообразными вершинами. Вследствие большой отдаленности не могли мы определить ни одной из этих гор.

Тихие западные ветры с прекрасной погодой продолжались весь день. Мы лавировали к SW оконечности острова, от которой, как нам казалось, простиралась к W длинная кошка,^[416] и так как известия карагинцев говорили о подобной кошке у гавани, то мы надеялись, что находимся уже близ искомого места. Уже стемнело, когда мы вошли в пролив между островом и материковым берегом, но так как ветер был тихий, глубина умеренная и ровная, то мы и продолжали идти к берегу острова и, придя на глубину 8¹/₂ сажен (грунт – песок с илом), положили якорь.

Поутру увидели мы себя в бухте, окруженной низменным берегом, но еще не в гавани; для отыскания ее отправил я мичмана Ратманова на гребном судне вдоль берега к NO, а между тем сам с естествоиспытателями съехал на ближайший берег. Эту часть острова образует кошка, покрытая сухой тундрой, ольховым кустарником и довольно густой зеленью. Довольно глубокая и быстрая речка, но мелкая в устье, извивается вдоль этой тундры. Гуси, утки и кулики во множестве встречались на берегах ее, но, к удивлению, они были столь дики, что успех охотников наших был весьма невелик. Кекуры, замеченные у южной оконечности острова, обещали лучший успех; два алеута, отправленные туда поутру на байдарке, привезли к вечеру до 200 ар, набитых палками, и могли бы добыть втрое, если бы байдарка столько могла поднять.

Птичьи горы у северо-восточных берегов Сибири

по акварели Э. Пегуэль-Лёше

Мясо птиц этих хотя черно, но очень вкусно, как и их яйца; оно даже дает весьма хорошую похлебку. Охотники наши видели следы медведей, несколько красных лисиц и в одном месте выкинутого морем моржа; но нигде никаких следов человека.

День был знойный, черный песок, из которого состоит берег, был раскален, но на 1 фут ниже встречался уже плотный лед, свидетельствовавший о суровости климата и о том, насколько подобные погоды здесь редки; на северо-западных скатах холмов лежало также много снега.

Этот и следующий день занимался я разными наблюдениями и описью ближайшего берега. Тучи комаров необыкновенно затрудняли эти работы. При астрономических наблюдениях два человека должны были беспрестанно хлестать ветками по лицу и рукам, а магнитные наблюдения невозможно было производить иначе, как разводя в палатке огонь из хвороста и торфа, едкий дым которого выгонял не только комаров, но часто и самого наблюдателя: я припомнил страдания Гумбольдта на берегах Ориноко.

В оба эти дня воздух был насыщен парами, которые, особенно около полудня, странным образом искажали предметы и не весьма отдаленные. Шлюп в 2 или 3 милях то сжимался, то растягивался, а иногда почти совсем исчезал. Горы материка беспрестанно изменяли вид, так что часто нельзя было узнать той же горы.

Около полудня 26 июня мичман Ратманов возвратился, не найдя никакой гавани. В первый день проехал он 15 миль вдоль обрывистого берега, простиравшегося между NO и N без всяких бухт и пересекаемого только речками или ручейками, сбегавшими с гор водопадами, и остановился ночевать близ речки, изобиловавшей рыбой и птицами, на берегах которой видны были развалины юрт и балаганов. Медведи расхаживали по берегам стадами; несколько зверей было застрелено. На следующий день он проехал еще 5 миль до другой речки, где также видны были остатки нескольких жилищ, но со столь же малым успехом в главном деле, и потом возвратился.

Поездка эта доказала, что Карагинский остров имеет гораздо большее протяжение, нежели я, основываясь на прежних картах, ожидал, и что, следовательно, необходимо мне идти со шлюпом далее по проливу к северу. Снявшись на следующий день с рассветом, пошли мы сначала срединой пролива, а потом ближе к материковому берегу, чтобы привязать к описи некоторые пункты и с этой стороны. В 3-м часу пополудни находились мы против устья значительной реки, русло которой растворилось между высокими горами на NW. Холмы, по обеим сторонам реки возвышавшиеся, покрыты были лесом; самое же устье ограничивалось весьма низкими мысами. К S и SO от устья простирались на большое расстояние кошки, на которых видны были как будто для знаков поставленные шесты. Стремительно уменьшавшаяся глубина не позволила нам подойти к ним ближе чем на 6 или 7 миль; однако мы достаточно их рассмотрели, чтобы найти в них большое сходство с тем, что в часто упоминаемых известиях^[417] сказано было об устье реки Караги; чтобы убедиться в том, что это точно она, следовало теперь искать кошки под берегом острова, к которому мы по этой причине и легли, и действительно скоро увидели весьма длинную кошку, простирающуюся от острова к W и SW. Тут следовало, наконец, быть искомой гавани, на которую, однако, нимало не походила открытая бухта, образуемая этой кошкой. Придя уже в сумерки в эту бухту, положили мы якорь на глубине 7 сажен (грунт – песок с илом).

С рассветом отряжены были Ратманов и Семенов для продолжения описей. Уже не оставалось сомнения, что мы находимся точно в том месте, о котором говорили карагинцы, и, следовательно, – надежды обрести здесь такую гавань, как ожидали; но теперь предстояло отыскать Малый Карагинский или Верхотурский остров, лежащий, по тем же известиям, только в пяти верстах к северу от Большого. Описатели возвратились поздно вечером: кошка протягивается на 7 миль к W и SW и образует в верхнем конце гавань 10 футов глубиной и, следовательно, годна только для малых судов. Мичман Ратманов нашел в полумиле от речки, которой кончилась первая его опись, другую, ей подобную, и между ними на высоком яру развалины многих юрт и балаганов, по которым нельзя было не узнать речек Уимновской и Игнилковской.^[418] Дальше на кошке встречались только ручьи.

Весь день продолжался штиль при ясном небе, но густом, сухом тумане по горизонту, подобном дыму, то совсем закрывавшем предметы в 2 или 3 милях расстояния, то странно их искажавшем. Около судна во всех направлениях играли большие стада касаток и тюленей и морских птиц. Рыбаки наши имели весьма удачный улов в речке Игнилковской. При заграждении устья неводом в полную воду вся рыба, зашедшая в речку с приливом, оставалась в добычу. Оставив свежей рыбы на всю команду, могли мы еще несколько бочек посолить. Наибольше всего попадалась горбуша, а также гольцы, камбала, кунжа и вахня. Застрельщики воротились с пустыми руками, не встретив на берегу ничего, кроме медведей. Взамен того нашли мы здесь довольно много разных растений, годных в похлебку и салат.

Штили и туманы продержали нас на месте еще два дня. В это время гребные суда осмотрели берег Карагинского острова до дальнейшей к NO оконечности. Верхотурского острова не было видно с самых высоких мест, на которые можно было взойти.^[419]

1 июля снялись мы рано поутру с якоря и со свежим ветром вышли в море опять около южной оконечности острова, названной мысом Крашенинникова. Тихие ветры между О и OSO с зыбью и туманом продолжались до следующего полудня (2 числа), когда несколько прояснилось, и мы спустились вдоль восточной стороны острова. Вечером 3 июля миновали NO его оконечность и привязали к описи пункт, которого достигал от SW поручик Семенов, и таким образом кончили опись этого большого острова. SO сторона его гораздо более дика, чем противоположная, хотя на последней и больше лежало снега. Он образует несколько изгибов, но признаков сколько-нибудь закрытых бухт ниже не было. Ручьев, стекающих в море водопадами, встречалось много, а близ NO оконечности виделись приметы порядочной речки.

Около полудня стал показываться к NNW островок, в котором мы узнали Верхотурский и который, вместо 5, лежит почти в 50 верстах от Карагинского. Подобные несообразности в сведениях от полудиких людей через полудиких же переводчиков неизбежны. Переводчик, не имея и отдаленного понятия о вещи, составляющей предмет расспроса, и сам едва понимая силу слов, передает вопрос дикарю, который часто долго не может понять, чего от него хотят; какова же должна быть ясность ответа, который тем же путем возвращается к вопрошающему? К тому же присоединяется свойственная диким подозрительность при таких расспросах, а больше всего великое отличие понятий их от наших, даже о самых простых вещах, о большом и малом, о близком и далеком и пр.^[420] Впоследствии изведал я опытом, сколь мало полезны бывают такие переводчики, когда предмет, о котором спрашиваешь, сколько-нибудь выходит из тесного круга их понятий.

Не прежде полуночи сравнялись мы с Верхотурским островом и до утра 4 июля держались под малыми парусами. Почти всю ночь любовались мы необыкновенным зрелищем: большая часть леса, покрывавшего ближайший материковый берег, находилась в пламени; огненные струи быстро пробегали в разных направлениях по смолистым кустарникам, иногда пламя клубилось кверху, иногда показывался прямой ряд огней, совершенно как при искусственном освещении. Подобные лесные пожары случаются здесь, как и везде, больше всего от неосторожности прохожих или охотников.

С рассветом приступили мы к описи Верхотурского острова. Он имеет миль 7 или 8 в окружности; южная и восточная его стороны круты, но от NW протянулся низменный мыс, на котором видны кресты, балаганы и развалины юрт, следы посещений олюторцев и камчадалов, которые переезжают на этот остров для промысла чернобурых лисиц и иногда тут зимуют. Зверь этот до сих пор водится исключительно тут; на Карагинском острове нет его вовсе и на соседнем материковом берегу весьма немного. Суеверная какая-то боязнь, заставляющая олюторцев, по словам Штеллера, беречь этого зверя, объясняет, может быть, то странное обстоятельство, что его до сих пор на таком малом пространстве совершенно не извели.

До полудня держали мы в пролив между островом и лежащим от него к NO в 12 милях мысом материкового берега, которому следовало быть Ильпинским. Мыс этот низмен, но к О от него идет высокий берег. В проливе есть несколько кекуров и весьма опасный, почти вровень с водой, риф, вероятно, и подводные банки, ибо глубина наша внезапно уменьшилась до 10 сажен и заставила нас поворотить. К W от Ильпинского мыса на небольшое расстояние видно было продолжение берега; дальше влево на 5 или 6 румбов показывались только местами вершины округленных холмов. Высоких гор совсем не было. Эта часть – самая узкая и низкая по всей Камчатке, а потому справедливо считается северным пределом этого полуострова (в смысле географическом).

Карагинские острова и окружающий их материковый берег не были до сих пор видены ни одним из известных мореплавателей, кроме Синдта. Беринг видел однажды сквозь туман один только пункт. К сказанному нет надобности присовокуплять, что положение их на картах не имело и тени сходства с истиной.

Острова эти в старину обитались коряками, которых в половине прошедшего столетия насчитывали там до ста душ; ныне одни только развалины юрт свидетельствуют о бывшем некогда населении.

Определив положение как острова, так и видимых предметов материкового берега, легли мы к востоку, намереваясь по дороге обозреть еще Олюторский мыс. Но погода, доселе нам благоприятствовавшая, тут совершенно испортилась. Поутру (5 числа) настало ненастье при свежем ONO ветре, который к вечеру обратился почти в бурю. Неправильное волнение вызывало сильную качку. Шлюп почти черпал бортами воду, которой смыло большую часть подветренной сетки. Поутру (6 числа) ветер стих, а вечером задул от SW, и мы пошли опять прямо на Олюторский мыс. В следующий вечер находились от него по карте Адмиралтейского Департамента не далее 20 миль, но густая пасмурность не позволила ничего видеть, и потому взяли курс, параллельный направлению берега, чтобы при первой благоприятной перемене к нему подойти. Ветер опять перешел к N, потом затих, и в следующие три дня продолжались маловетрия с разных сторон и штили, не производя никакой перемены в погоде. Во все это время мы мало подвинулись вперед. 11 числа с утра установился ветер между S и SW, и мы взяли теперь курс на мыс Св. Фаддея. Густой туман к вечеру несколько прошел, и мы увидели берег этого мыса на NW в 23 милях. Ночь правили на N, параллельно ему, надеясь, что поутру прояснеет и нам удастся определить хотя бы этот пункт, но скоро туман сделался еще гуще прежнего и вынудил нас продолжать путь к Чукотскому носу.

Видя столь постоянное ненастье, радовались мы, что успели использовать несколько ведреных дней конца истекшего и начала настоящего месяца. Если б мы, не останавливаясь у Карагинского острова, продолжали идти к N, то употребили бы все хорошее время на переход и к этому времени ничего еще не успели бы сделать.

Окруженные густым туманом, редко позволявшим видеть дальше 20 сажен, плыли мы быстро к NO. Поутру 14 июля туман обратился в дождь, отчего горизонт несколько прояснился и сквозь густой мрак обозначались к SO верхи гор острова Св. Лаврентия. Осмотревшись таким образом, правили мы со свежим SW ветром прямо срединой Берингова пролива. На другой день стихло и очистилось, и мы увидели себя среди многочисленного архипелага островов. Вершины гор обоих материков, между которыми лежащие низменности скрывались в отдалении, казались островами. Некоторое время потребовалось на то, чтобы осмотреться и, так сказать, разобрать все видимое. Покуда не определили места своего наблюдениями, считали мы Восточный мыс одним из островов Св. Диомида, оттого что пустой промежуток от него до ближайших гор к S составлял не менее 3 румбов. Я склонен думать, что подобная обманчивость служила поводом к мнимому открытию острова Ратманова.

Целый день продолжался штиль при довольно ясной погоде. Хорошие наблюдения служили к определению долготы Восточного мыса и некоторых других мест. Все это с должной подробностью изложено в своем месте.

Под вечер сделался NO ветер, и мы легли к губе Св. Лаврентия, где нам нужно было остановиться по многим причинам. В крепкий ветер у мыса Олюторского лопнула у нас грот-марсовая краспица, повреждение, которое в море нельзя было исправить. Требовалось, сверх того, поверить хронометры, сделать магнитные наблюдения и пр. Поутру (16 числа) миновали мы селение Нунягмо, обитатели которого с пригорка спокойно на нас смотрели. Ветер скоро стих совершенно и вынудил нас стать на якорь перед устьем губы.

Едва успели мы остановиться, как увидели едущих к нам с разных сторон из прибрежных селений чукчей. «Тарова, тарова» (здорово), – издали уже раздавалось. Повторяя это слово, гладили они себя по голове. Странный жест этот переняли они у русских, которые, кланяясь, откидывают всегда для обнажения головы капюшоны кухлянок,^[421] в которых все в том краю ходят. Чукчи делают то же рукой и когда ничего на голове нет. Они пристали к борту, без околичностей взошли на судно безбоязненно. Комплиментам не было конца, и один из гостей, найдя меня, вероятно, не довольно учтивым хозяином, так как я встречал гостей с покрытой головой, очень вежливо снял с меня шапку и, кланяясь, повторял: «Тарова». Несколько папуш табаку, розданные на всю компанию, и несколько иголок для особ прекрасного пола скоро сдружили обе стороны. Это, однако, не мешало им просить сверх того пошки (так называют в Сибири нюхательный табак), который они с жадностью в себя втягивали.

Чукчи

Рисунок А. Э. Норденшельда

Имея двух переводчиков, надеялся я собрать в предстоявших нам частых сношениях со столь мало еще известными азиатскими племенами довольно много занимательных о них сведений, но, к сожалению, с самой первой минуты убедился, что они, кроме того, когда нужно что-нибудь выменять или купить, почти вовсе бесполезны. Добрые, но крайне ограниченные старики эти, прослужив весь свой долгий век толмачами на ярмарках и у окружных комиссаров, не только не приобрели привычки толковать с инородцами о чем-нибудь другом, но, что для нас было хуже всего, не оставили еще навыка, со времен Павлуцкого вкоренившегося, видеть в них все еще немирных и излишней своей осторожностью нередко расстраивали беседу. Я не мог отучить их муштровать чукчей, чему, вероятно, научены они комиссарами на ярмарках: только чукча сделается немного фамильярен, чего я всегда искал, толмач его останавливает, чтобы перед командиром не забывался; покажется ли ему, что чукча чем-нибудь обеспокоился, он его успокаивает, гладит, приговаривая: «Меченки» (хорошо, добро), и чукча, ни о чем не думавший, и точно начнет подозревать. Я не говорю уже о плохом знании языков и природной бестолковости обоих. Иногда самый простой вопрос, состоящий из двух слов, переводили они по нескольку минут и, как по глазам слушающих заметно было, так, что никто их не понимал. Я часто вынужден был толковать сам по пальцам, спрашивая только названия главных вещей, и обыкновенно с большим успехом, нежели через толмача.

Весь день провели мы в беседе с чукчами очень весело. Несколько сменных чукчей, с которыми один из толмачей наших встречался на Гижигинской ярмарке, очень пристойно провели несколько времени у меня в каюте, охотно и терпеливо отвечая на мои вопросы. Перед прощанием очень тонко и издалека завели речь о том, как они, возвратясь в табун, будут хвалиться, что начальник их хорошо принял и угостил, как другие им верить не будут, потому что им нечем доказать нашей щедрости, и пр. Все клонилось к тому, чтобы подарить им еще по нескольку листов табаку. Мы наблюдали, чтобы всех одаривать поровну, но не заметили, однако, такой зависти между ними, как по описаниям прежних мореходов ожидали.

Часу в 7-м поднялся тихий ветер от SO и тотчас нанес густой туман, но так как мы лежали против самого устья, то и нетрудно нам было войти в губу и положить якорь на спокойном и безопасном месте.

В следующие два дня занимались мы исправлением поврежденного марса, астрономическими и физическими наблюдениями и другими работами и были в беспрестанных сношениях с чукчами, которых по нескольку семей расположено было в разных местах губы под байдарами, кроме чукчей из селения Пнаугун, которые жили в юртах. Многие из них посещали астрономическую мою палатку; мне любопытно было видеть, какое впечатление произведут на них совершенно новые и непостижимые для них предметы, которые и в других местах, населенных людьми более просвещенными, заставляли меня иногда опасаться не прослыть колдуном. Чукчи рассматривали их с любопытством, но не показывали ни подозрения, ни докучливости, напротив, все были ласковы и старались на наши шутки и ласки отвечать тем же. Одного весьма дюжего чукчу потрепал я в знак дружбы по щеке и в ответ получил внезапно такую пощечину, от которой едва с ног не свалился. Придя в себя от удивления, вижу предо мной моего чукчу с улыбающимся лицом, выражавшим самодовольствие человека, удачно показавшего свою ловкость и приветливость, – он меня также хотел потрепать, но рукой, привыкшей трепать одних оленей.

Рыбаки на Камчатке

Селение Пнаугун состоит из одних летних юрт; на зиму обитатели его удаляются в Нунягмо, где живут в землянках. Нас ласково приглашали в юрты, которые мы все посетили, невзирая на отвратительную в них нечистоту. Разные железные вещи и табак служили нам лучшими рекомендациями для знакомства с обоими полами. Молодые женщины все были очень веселы и забавляли нас скачкой на лахтаках, описанной в другом месте.

Под одной из байдар нашли мы старого, разбитого параличом оленного чукчу из ближнего стана. В семье его бросился нам в глаза человек с лицом мужским, но в женском наряде, отличавшемся особенной тщательностью уборки: это был один из того рода людей, которые встречаются у всех азиатских народов, не просвещенных христианством. Пристрастие свое к известному противоестественному пороку чукчи приписывают наущению дьявола, который между другими напраслинами и эту должен понести, не имея в наш век средств оправдаться, как перед брамином в басне.

19 июля были мы готовы выйти в море, но совершенный штиль при густом тумане продержал нас целый день на месте.

Хворый чукча, по сделанному накануне уговору, доставил нам 6 оленей, за которых была условлена цена: 1 топор, 1 ножик, 4 пары ножниц, 1 котел медный и 5 папуш табаку. Само собой разумеется, что полученное в подарок его женами, детьми и помянутой выше особой превосходило, может быть, вдвое эту цену. Старик и сам посетил шлюп в байдаре, но так как едва шевелил членами, то не мог взойти на судно.

Весь этот день, как и в предшествующие, были мы окружены байдарами; торговля мелочами, рассказы, шутки, песни не прекращались; всходившие на судно, числа которых мы под конец не ограничивали, вели себя как нельзя пристойнее, словом, это были совсем не те чукчи, каких мы по прежним описаниям думали здесь найти. Неоднократные дружеские посещения наших и других судов могли, конечно, произвести добрую перемену в их расположении, но мне кажется, что они никогда не были столь беспокойным народом, как их описывали. Они были не мирны, покуда с ними обращались дурно, с переменой же обращения и они переменились. Однажды вкоренившееся мнение не скоро может исчезнуть: на Колыме их до сих пор боятся, как нелюдей, между тем как небольшая артель русских без всякого опасения живет на Анадыре совершенно в руках у чукчей. Все это я говорю об оленных, которых и здесь около нас было довольно, оседлые же всегда слыли тихими.

Несколько разредившийся туман позволил нам после полудня 20 июля сняться, однако же в устье губы должны мы были опять положить якорь. На следующий день задувавшие и опять утихавшие ветерки несколько раз заставляли нас сниматься и опять становиться на якорь. Положение наше, в нескольких кабельтовых от берега, было довольно неприятным до самого вечера, когда нам удалось миновать мыс Крлеугун.

После этого пятеро суток продолжались весьма тихие ветры при густых туманах, с которыми мы должны были держаться на одном месте без всякой пользы. Все это время успели мы только определить вторично долготу мыса Восточного. 27 июля поутру находились мы между мысом Крлеугун и губой Мечигменской. Губы этой, простирающейся на большое расстояние в глубь суши, известно до сего времени одно устье. Я намеревался описать ее, однако в том только случае, если ветер не позволит продолжать описи дальше к югу, что было гораздо важнее. С весьма тихими ветерками подвигались мы медленно к устью этой губы. Около 4 часов показались балаганы на низменных кошках, образующих это устье, и люди на них, как будто по морю ходящие; самый же берег стал виден гораздо позже. При совершенном штиле буксировались мы до 10-го часа, когда свежий NW ветер заставил нас положить якорь, не доходя 1¹/₂ миль до устья губы.

В продолжение дня выезжало к нам из окрестных селений много чукчей, частью уже нам знакомых; они рассказывали, между прочим, о судне, заходившем к ним назад тому несколько лет и обещавшем прийти опять через 3 года, но не бывавшем. Конечно, они имели в виду «Благонамеренный». На многих были медали, розданные в эту экспедицию, которые они, вероятно, часто носят, потому что изображения на многих едва не совсем уже сгладились.

Свежий NW ветер, поднявшийся с вечера, установился, и мы, привязав только губу Мечигменскую к описи, продолжали поутру (28 числа) путь наш к югу, описывая берег. Около полудня поравнялись с северным из двух заливов, упоминаемых Куком,^[422] который показался нам вдающимся на большое расстояние в сушу и в вершине своей окруженным высокими, острыми горами. Кук посчитал этот залив мелководным, мы тоже склонны были так думать, встретив в одном месте с лишком в 5 милях от берега только семь сажен глубины, и потому весьма удивились, когда, поравнявшись с устьем его, не достали дна на 30 и 40 саженях, хотя здесь и посреди моря нет нигде более 27 сажен. Мы направили курс в губу эту, в самом устье, имеющем от 5 до 6 миль ширины, нашли 40 и 35 сажен, а мили две дальше на расстоянии около 1 мили от устья речки, стекающей с северного берега, – 8 и 9 сажен при илистом грунте, где и положили якорь.

Нимало не мешкая, отправил я офицера на байдаре для отыскания по северному берегу более удобного места, поскольку то, где мы стояли, было совершенно открыто с моря. В то же время другая партия отправилась в упомянутую речку, на берегу которой находилось несколько чукотских юрт. Эта партия привезла неожиданное известие, что мы находимся в проливе, отделяющем от материка большой остров Аракамчечен, лежавший от нас теперь к югу, и несколько других. Узнав это, решился я, не дожидаясь возвращения байдары, идти со шлюпом дальше к средине пролива, откуда удобнее было бы исследовать его гребными судами. Но прежде нужно было определить положение северного устья, и по этой причине остались мы еще на месте половину следующего дня. Я занялся наблюдениями в устье речки, называемой чукчами Марич, другие с вершин окружающих гор обозревали положение окрестных мест и брали пеленги, естествоиспытатели занялись исследованиями по своим частям. Мы не забыли посетить оленных чукчей, которых довольно большой стан расположен был на горе в небольшом расстоянии. После полудня все собрались на судно и часа в 3 с задувшим кстати от востока ветром снялись с якоря.

Тип жилищ на Камчатке

Мы отошли не более 5 миль по проливу, как заштилели под высоким берегом острова Аракамчечен и тихо подвигались вперед. Глубина милях в трех от берега была 40 и 50 сажен. Скоро увидели байдару нашу в SW углу пролива и, придержавшись к средине, дали ей сигнал. Она соединилась с нами уже в сумерки; Семенов не мог нигде найти якорного места, но открыл значительную губу (называемую чукчами Пенкегней), вдающуюся из пролива к SW, в устье которой глубина была 60 и 70 сажен подле самых утесов. Я не сомневался, что найду, наконец, хорошее укрытие, но на первый раз нужно было сыскать, где бы провести ночь; подойдя к большому острову, нашли мы хорошую глубину и положили якорь.

На рассвете (30 июля) увидели, что нам ночью удалось попасть в такое место, какое не всегда и днем можно найти, почему я и решился отсюда производить подробное исследование пролива и как следует расположился на двух якорях.

Мыс Восточный

По акварели Э. Пегуэль-Лёше

Пока делались приготовления к намечаемым поездкам, ходил я на самую высокую гору острова Аракамчечен, с которой был обширный и прекрасный вид на все окрестные места от губы Св. Лаврентия к N до острова Св. Лаврентия к S. Пролив со всеми его заливами и островом лежал пред нами, как на ладони. Гора эта сделалась, таким образом, одним из важнейших пунктов настоящей описи, поскольку посредством нее связался по долготе весь этот берег, начиная от мыса Восточного до Чукотского носа. Мы назвали ее горой Афос, а пролив – по имени нашего судна: с 19 июня 1807 года эти два имени сделались неразлучными в воспоминании каждого россиянина и особенно каждого русского морехода.

Мичман Ратманов, отправленный для описи западного берега острова, открыл на этом берегу небольшую, но весьма спокойную гавань, лежащую почти в самом устье пролива, которая была названа по имени этого усердного офицера.

Весь этот день были мы окружены байдарами, наполненными веселым, шумным, но не вздорным народом. Несколько человек было в однолючных байдарах.

Поутру (31 числа) приступили мы к описным работам: с баркасом и байдаркой отправился я в сопровождении мичмана Глазенапа и Постельса^[423] в южную половину пролива, возложив на мичмана Ратманова описание W берега, начиная от губы Пенкегней. На южном весьма низком мысу острова, называемом Пагелян, где обсервовали широту, встретили мы несколько байдар, наполненных чукчами. Дружелюбие приятелей наших в губе Св. Лаврентия можно было отчасти приписать неоднократному сообщению их с европейскими судами. Здешние никогда судов в глаза не видывали, но были точно так же ласковы и смирны, нимало не мешали нам работать; некоторые из них не имели понятия о письме, даже и по слухам, и очень удивлялись, когда я несколько длинных имен чукотских, которые сначала едва выговаривать мог, после, смотря на бумажку, говорил им очень бегло.

⇐ Предыдущая 45 46 47 48 495051 52 53 54 Следующая ⇒