ЭКЗАМЕН. Предисловие. Август

ЭКЗАМЕН

Предисловие

Я даже и не подозревал о том, что скоро экзамены, хоть и шёл в одиннадцатый класс. Хотя, нет, не так. Вернее будет сказать, что я этого не осознавал в полной мере, не понимал. А как только понял, то на меня мигом всё навалилось: бесчисленные будничные трагедии, тревоги, кошмары, а самое главное - школьники, падающие с крыш, подобно каплям дождя. Экзамены разрушили мою прекрасную картину мира, состоявшую из тихих, неспешных будней, полных пустого блаженства, и я задался вопросом: "Что же теперь делать? Чего все от меня хотят?"

А школьники всё падали, падали и падали - тихо, неспешно...

Август

Летние каникулы подходили к концу, и мы с Лизой как могли наслаждались последними деньками отдыха: гуляли, купались, разговаривали, читали любимые книги и смотрели любимые сериалы, а под конец последнего дня, тридцать первого августа, вышли на крышу и проводили последний летний закат, после чего Лиза встала на самый край и скинулась вниз.

Это произошло настолько быстро, что я ничего не успел осознать, сделать - тем более. Казалось, Лиза шаловливо ступает по самому краю, будто танцуя и соревнуясь со Смертью, улыбается, оборачиваясь на меня, а секунду спустя пропадает во мраке, будто привидение...

Я некоторое время стоял на месте, не в силах оторвать взгляд от того места, где моя подруга находилась мгновение назад. Потряс головой, чтобы убедиться в том, что мне не показалось. В голове была пустота. В мозгах произошёл сбой программы - так мне показалось. Выходящие из ряда вон события всегда ставили меня в ступор. Моё бедное сознание не могло справиться с произошедшим. Так случилось и в тот день.

Когда спустя несколько минут до меня всё-таки начало потихоньку доходить, что я только что увидел, то я медленно, очень медленно опустился на бетонную поверхность крыши и в конце концов шлёпнулся на задницу. Всё это время моё лицо медленно меняло своё выражение: улыбка сползала, губы открывались, глаза расширялись, веки поднимались всё выше и выше - словом, моё лицо медленно, но верно превращалось в гриммасу ужаса и изумления. Затем с него вообще сошли какие-либо эмоции. Я подпёр голову руками, а локтями упёрся в колени, и просидел так до того времени, пока последние рваные капли летнего заката не пропали в абсолютной темноте, а над головой не засияли звёзды.

К моему величайшему удивлению, когда в голове моей рассеялась пустота, то наполнили её вовсе не бессвязные крики и нелепые вопросы. Я почему-то начал очень холодно и логически размышлять. Мне стало понятно, что Лиза сбросилась с крыши, но зачем? - вот вопрос. Я думал и искал объяснение события, которое мне наконец удалось осознать. В конечном итоге я, конечно, ни до чего не додумался, ибо как бы холодно я ни мыслил, выше своих интеллектуальных способностей прыгнуть не мог, а может мне просто не хватало информации. Мне казалось, что тут даже гений ногу сломит.

Зачем, спрашивается, зачем красивой, жизнерадостной и цветущей девушке семнадцати лет сводить счёты с жизнью, да ещё перед самым началом учебного года, когда вся жизнь, как говорится, впереди? Этого я понять не мог.

Невольно я перешёл к размышлениям о своей собственной жизни и задумался, смог бы я вот так сброситься вниз и покончить со всем? Я решил быть честным с собой и потому ответил "нет". И дело тут даже не в том, что я был счастлив. У человека, каким бы счастливым он ни был, сколько бы всего ни получил, всегда будут причины для недовольства. Вот и я считал, что у меня, в принципе, есть всё что нужно и даже больше, но счастливым себя считать отказывался.

Дело было и не в трусости. Если бы у меня была причина, я бы переборол страх перед болью и забвением и всё равно совершил этот шаг - последний шаг. А вот причина... У меня определённо не было причины. Потерять жизнь для меня было страшнее, чем жить в мире, который меня не совсем устраивал. Следовательно, люди, совершающие самоубийство, наоборот, больше боятся жить, нежели умирать. Додумавшись до этого, я уж было похвалил себя, но затем понял, что этот вывод настолько очевиден, что кажется глупым и убогим и шлёпнул себя по лицу, а затем мне захотелось избить себя хорошенько, ведь я сидел и холодно рассуждал вследствие того, что моя лучшая подруга скинулась с крыши десятиэтажного здания и покончила с жизнью.

Жутко не хотелось возвращаться домой. Хотелось просто сидеть на этой чёртовой роковой крыше, а лучше спуститься вниз и провести ночь возле остывшего трупа Лизы, если его ещё не унесли. Но я понимал, что лето кончилось, что настал конец бесконечным тёплым ночам, и завтра мне нельзя спать весь день, а послезавтра, в первый день занятий, тем более. Осточертелое чувство реальности и осознание своих обязанностей пересилили во мне метафизический ужас произошедшего, и я направился к лестнице.

Я довольно долго цокал подошвами по ступенькам прежде, чем осознал, что уютный и комфортный обычно мрак заброшенных этажей теперь кажется холодным и колючим. На пятом этаже я остановился и оглядел коридор - точно такие же коридоры, ничем не отличающиеся один от другого, располагались на каждом - и подумал, что раньше недостроенная и заброшенная на середине многоэтажка служила нам с Лизой местом приятного уединения, а теперь она будет служить мне, одному только мне, приютом самых страшных и отчаянных мыслей. Мне стало настолько противно, что я пообещал себе никогда больше не возвращаться в это злополучное место.

На улице меня встретила опустошительная прохлада - лето превращалось в осень. На другую сторону, туда, где должен был лежать труп Лизы, я идти не хотел и сразу же повернул в сторону выхода. Пролез через дыру в заборе и вышел на тратуар.

Домой я шёл как в тумане. Заброшенная стройка находилась не так уж далеко - в километре или двух - и обычно я добирался домой минут за восемь, если шёл не очень быстро, но на этот раз путь показался мне бесконечным. Я даже не хотел доставать телефон и проверять, сколько времени. Повернуть время вспять я не мог, но мог сделать так, чтобы этот день никогда не кончался, ведь когда он подойдёт к концу, все, каждый, кому ни лень, будет говорить о том, что Лиза умерла, и проявлять своё никчёмное сочувствие. Как же мне хотелось, чтобы никто об этом не узнал!..

Но моя мечта разрушилась, когда вечернюю тишину разрушил телефонный рингтон. Я достал его из кармана и посмотрел на экран. "Александра Викторовна" - гласила надпись на нём.

Мама Лизы.

Я принял вызов.

- Алло?

- Алло, Коля? - до меня донёсся обеспокоенный женский голос. - Лиза с тобой? Или может ты знаешь, где она?

Мой правый глаз задёргался. Рот рассползся в нервной, почти безумной и очень испуганной улыбке. Я не знал что говорить.

- Алло, Коля? Коля! Ты меня слышишь?

- Слышу, - всхлипнул я. - Я вас очень хорошо слышу, Александра Викторовна.

- Ну так что? - повторил голос на той стороне. - Лиза с тобой?

- Нет... - ответил я почти неслышно. - Нет её со мной... Понимаете, её больше ни с кем нет и нигде. Даже с самой собой.

- Что? - несчастная Александра Викторовна, по всей видимости, совсем запуталась. - О чём ты говоришь, Коля? Я тебя не понимаю... Это Лиза тебя попросила надо мной подшутить? Она, знаешь ли, большая шутница! Даже свою бедную мать не жалеет - всё шутит...

- Простите меня, Александра Викторовна, но Лиза меня ни о чём не просила. Не знаю, как вам объяснить... - замялся я.

- Да скажи же уж прямо, ей-богу, чего старую дуру морочишь! Меня и так все морочат, теперь ещё и ты морочишь! Десять часов уже, Лиза трубку не берёт, я вся извелась... Думала, может, хоть ты знаешь, что произошло.

"Ага, значит, десять уже есть" - подумал я, сверившись с тёмным, уже почти осенним небом и холодным светом совсем не летних звёзд.

- Коля...

Я тяжело вздохнул.

- До свидания.

- Коля! - воскликнула Александра Викторовна, но я её уже не слушал.

Я остановился посреди пустыря и посмотрел в небо. Как же паршиво мне было в тот момент, но чувства вины из-за того, что ничего не сказал Александре Викторовне, я не испытывал. Не было моей вины в том, что мне так тяжело сказать ей, даже если я и виноват в том, что произошло... Нет! Нет, нет и нет! Ни в чём я ни виноват... Ни в чём. Но я поклялся себе, что найду того, кто виноват.

"Зачем же ты сделала это, Лиза?" - обратился я к сияющей в вышине прекрасной звезде.

"Зачем..."

Входную дверь я открыл сам и постарался как можно незаметнее проскользнуть в свою комнату. Я завалился на кровать, не снимая покрывала и не включая свет, и сразу же залез в интернет. Мне хотелось делать то, что я всегда делал, потому что то был самый обычный день. Ничего не случилось... Совершенно ничего...

Через несколько минут дверь заскрипела, и на меня упала полоска света. Я приподнял голову и посмотрел в её сторону. В проходе виднелся мамин силуэт.

- Коля, - заговорила она. - Мне звонила Александра Викторовна.

- И что? - постарался спросить я как можно спокойнее.

Мама, кажется, нахмурилась, но разглядеть её лица мне толком так и не удалось.

- Коля, - снова обратилась она ко мне. - Где Лиза?

- Не знаю...

- Вы сегодня должны были пойти гулять, - мама не спрашивала а утверждала. - Ты говорил.

- У нас не получилось...

- Ну так позвони с ней и спроси, что такое. А лучше напиши по почте. Она, наверное, специально на звонки не отвечает.

Я до боли стиснул подушку правым кулаком. Мама, конечно, ни в чём не виновата, она просто ничего не знала, но я всё равно не мог слушать, как она буквально обвиняет Лизу в том, что она мертва...

- Сделаешь?

- Сделаю... Сделаю, - ответил я, с трудом сдерживая всхлипы. - А теперь выйди из моей комнаты.

Мама ничего не отвечала, но и уходить не собиралась.

- Моё терпение не бесконечно, - наконец сказала она. - Твоей комнаты не существует. Это моя комната в моём доме, и ты живёшь в ней только по моей милости. Не дорос ещё дерзить. Сдашь экзамены и иди на все четыре стороны... С таким отношением, - почти беззлобно, но очень строго заключила она и закрыла дверь, позволяя мне окунуться в мрачную пустоту.

Я бы с удовольствием позлился на мать и пофантазировал о своём финансовом и статусном превосходстве над ней, как это делал почти ежедневно после наших коротких ссор, но в тот вечер мне даже до этого своего любимого занятия не было дела.

Я зашёл на свою страницу, перешёл на страницу Лизы... Бесполезно. "Была в сети в 15:27" - гласили холодные синие символы. Именно в это время мы зашли в торговый центр, чтобы выпить по чашке кофе, и Лиза решила зайти в сеть - проверить почту, как говорили в старые времена. После этого мы гуляли в тех местах, где интернета не было, да и сидеть в телефоне в последний день лета как-то не очень хотелось. Мы просто наслаждались прекрасной реальностью. Она наслаждалась... Чтобы потом всё разрушить.

Я посмотрел на аватарку Лизы, затем снова вернулся к холодным синим знакам и наконец заплакал. Я старался не шуметь, и это было больнее всего - то, что я не мог разрыдаться в голос.

Я не верил. Я не верил. Не верил... В ночь с тридцать первого августа на первое сентября я всегда лежал и не верил в то, что очередное прекрасное и ленивое лето подошло к концу. Но лето всегда возвращается после осени, зимы и весны, а Лиза... Лиза уже никогда не вернётся. Потому моё неверие было ещё сильнее. Невыносимо провожать того, кто больше никогда не вернётся.

К моему величайшему удивлению, заснул я хорошо, и в царство грёз погрузился очень и очень надолго. Мне снилось много снов - хороших и не очень. В одних Лиза умирала на моих глазах самыми разными способами: её резали ножами, она тонула, становилось жертвой диких животных, которые превращали её в мессиво, состоящее из кровавых внутренностей... Но гораздо хуже были те сны, где мы с Лизой были вдвоём абсолютно счастливые. То были самые жестокие сны.

Сентябрь

Глава 1

Когда я проснулся, то мне показалось, что я прожил целую жизнь - настолько длинными и многочисленными были сны - и это чувство мне определённо не нравилось. Но ещё больше не нравилось то, что сны меня обманули и уверили в том, что Лиза всё ещё жива, и мы с ней увидимся снова...

Я честно сделал несколько попыток встать, но не смог. Физических сил у меня было полно - они восстановились за долгое время сна - а вот ментальные были на исходе... Знаете ли вы, что это такое - истощение ментальных сил? Для меня это самое ужасное. Никакие действия не кажутся имеющими смысл и неизвестно, пройдёт ли когда-нибудь это состояния и насколько долгий срок мучений тебя ожидает. Мне было обидно, обидно до слёз, и я ненавидил самого себя, свою слабость, но в то же время понимал, что апатия моя обоснованна, ведь я потерял чуть ли не самого дорогого человека всей своей жизни. У меня, конечно, были и другие друзья, были пару раз даже отношения с девушками, но такой душевной близости, как с Лизой, не было даже с ними, хоть мы с Лизой никогда и не встречались... Никто никогда не был на моей стороне в абсолютно любой ситуации, а Лиза была. Вот почему её смерть сотворила со мной подобное - превратила в жалкое и депрессивное подобие человеческой оболочки. Без неё мне ничего не хотелось и ничего не было нужно.

Холодный свет первого осеннего утра пробирался в мою комнату сквозь плотные шторы, но я не обращал на него никакого внимания. День, судя по всему, предвиделся солнечный, совсем как летом(оно кончилось только на календаре), листья ещё не пожелтели... Но какое мне было до всего этого дело?

Я медленно и лениво огляделся и заметил на шкафу выглаженную и почищенную тёмно-синюю форму и белую рубашку. На столе лежал букет цветов - скромный дар для моей классной руководительницы. Я знал, что не надену эту чёртову форму и эти паршивые цветы по десять рублей за штуку никуда не понесу, и мне было стыдно, ведь мама снова постаралась ради меня, несмотря на то, что я грублю ей каждый день и ничего для неё не делаю - мама всё-таки.

Прикинув, что на этот раз я могу вполне аргументированно накосячить, я забил на всё и отвернулся к стенке. Мама рано или поздно узнает о Лизе и поймёт, что уж линейку мне точно позволено пропустить, а то и недельку-другую занятий... С таким вот жалким настроем я погрузился под одеяло и принялся убого жалеть себя. Лизу мне жалко не было: она-то умерла, а вот я остался... Умная какая.

Интересно, о чём она думала? Она вообще могла представить, насколько плохо мне будет без неё? Или это было спонтанное решение? Она даже не задумывалась о том, что она умрёт, а я останусь и не буду иметь ни малейшего понятия о том, что мне делать дальше?

По правде сказать, я лукавил, ведь я уже знал, что буду делать. Все мои жажды пропали, оставшись неуталёнными, и среди них выжила одна единственная жажда - жажда узнать, что же толкнуло Лизу на столь опрометчивый поступок. Однако я не спешил вставать и приступать к решительным действиям и принялся думать - работать, так сказать, по методу Раскольникова. На мой эгоистичный взгляд, мне можно было проработать вот таким образом пару дней и уж только потом взяться за дело всерьёз, коль охота не пропадёт.

Но отдаться безделью по полной мне так и не удалось. После полудня ко мне наведалась простая и банальная человеческая скука, а вот ментальные силы всё ещё не вернулись. Короче говоря, мне не хотелось и не казалось осмысленным даже просто лежать и ничего не делать. Выхода не было вообще. Хотелось просто умереть, чтобы ничего не чувствовать. Я, наверное, впервые в полной мере ощутил весь ужас абсолютной человеческой безнадёги, толкающей людей к самым опрометчивым поступкам.

Я настолько глубоко погрузился в мрачные и глупые мысли, что оказался в своего рода наваждении и практически полностью потерял связь с реальным миром как минимум на пару минут и одной только силой воли смог освободиться из этой паутины, потряся головой и опустошив её на мгновение. Какой-то неведомый импульс поднял меня машинально, и я понял, что если не двинусь с места, если не займусь простым человеческим трудом, то сойду с ума, поэтому я прибегнул к беспроигрышному методу всех самых паршивых депрессивных персонажей: пошёл прогуляться.

Уже на улице мне в голову пришла мысль, что мне будет тяжело объяснить матери, почему я сумел пойти шататься по дворам, а сил на то, чтобы сходить на линейку, у меня не хватило, но затем махнул рукой, ведь теперь любую мою глупость, любой, даже самый ужасный грех можно будет оправдать моральным потресением, вызванным смертью Лизы. Мне было всё равно, что обо мне будут думать другие люди. Главное, я знал, что сам себя ни за что ни буду винить. И ведь не смерть Лизы сделала меня таким. На самом деле она не была оправданием, потому что я вёл так себя всегда, но мне было уже всё равно. Как это обычно бывает в юности и подростковом возрасте, даже кратковременные наплывы печальных настроений кажутся концом жизни. Я, конечно, грустил не из-за двойки по математике и не из-за того, что меня бросила девушка, но в глубине души понимал, что и самые ужасные события не являются оправданием для того, чтобы превратить свою жизнь в депрессивное существование.

В тот момент, когда я бесцельно шатался по улице, меня, конечно, совершенно не волновали эти вопросы. Я просто по-своему, очень извращённо наслаждался тем, что у меня есть причина для любых глупостей. Быть может, я даже был благодарен Лизе в глубине души за то, что она предоставила мне это оправдание. Эта мысль, конечно, меня пугала и казалась отвратительной, но она в любом случае имела место быть. Я не привык просто так отгонять дельные и справедливые мысли. Это одна из немногих моих хороших черт.

Я ходил по давно знакомым, практически родным дворам своего убогого спального района, который очень любил, но теперь мне уже ничего не казалось знакомым и уж тем более родным. Одна только моя по-своему счастливая жизнь наполняла эти серые бетонные джунгли трогательным смыслом, но, как несложно догадаться, смысл этот ушёл вместе с Лизой. И вроде бы осталось в моей жизни ещё много хорошего, вроде бы она не закончилась, вроде бы можно ещё можно найти новые пути и цели, и я это понимал, дело было не в невозможности этого деяния, нет. Я просто не собирался насиловать своё естество в таком состоянии. Для этого я себя слишком сильно уважал.

День вроде бы и тянулся долго, но когда на закате я сидел на качелях и лениво отталкивался ногами от земли, мне вдруг почудилось, что пролетел он за мгновение. Часто такое со мной бывало, часто восприятие времени да и вообще реальности меня удивляло и даже по-своему пугало, но, опять же таки, я бы уделил этому больше внимания раньше, а теперь мысль о странном течении потока времени не задержалась в моём скрипящем тоской сознании даже на секунду.

Когда зажглись фонари, мой телефон, конечно же, зазвонил. Я достал его из кармана и довольно долго смотрел на надпись "Мама" и думал, что она мне скажет: будет ругать за то, что прогулял линейку, или, быть может, ей уже стало известно о Лизе, и она начнёт говорить об этом?

Подумав, что надо и совесть иметь, я принял вызов и прижал к уху трубку:

- Алло.

- Почему ты не рассказал мне? - когда я не ответил, мама сказала: - Возвращайся домой.

- Зачем?

- Не буду напоминать о том, что завтра у тебя первых день занятий. Даже представить боюсь, что будет с твоей учёбой, но сейчас это для меня неважно. Нам просто нужно всё обсудить.

- А если я не хочу?

- Коля... - мама помедлила, видимо, пытаясь придумать, какой аргумент пробьёт мою депрессивную блокаду. - Разве ты не знаешь, что обсудив горе с кем-нибудь, можно облегчить свои страдания хоть немного?

- Как банально, мам, - заворчал я в ответ. - Ты разве не понимаешь? Представь хоть на минутку, насколько мне сейчас плохо. Я вообще ничего не обязан. Я вообще ничего не хочу. Понимаешь ты это или нет?

Меня, по всей видимости, малость прорвало после полного печальных мыслей и абсолютно молчаливого дня, и я уже жалел, что посмел развязать язык.

Но вопреки всем моим переживаниям, мать не закричала на меня и даже не повысила голос, а сказала так, будто ей едва хватало сил, чтобы складывать из букв слова:

- Понимаю... И именно потому, что я понимаю, я переживаю. Я понимаю, что она для тебя значила, и очень боюсь, что случившееся повлияет на тебя очень сильно. Ты всегда так холоден и рассудителен, но сейчас можешь сделать что угодно... Если честно, я в ужасе, Коля. Я уж думала, что-то случилось, когда ты не брал трубку, но продолжала звонить снова и снова. И я очень рада, что ты всё-таки взял трубку, что ты, быть может, не совсем здоров, ты подавлен и уничтожен, но ты по крайней мере можешь спокойно говорить со мной. Ты представить себе не можешь, что значишь для меня. Если бы не стало тебя, то я бы чувствовала то же самое, что сейчас чувствуешь ты.

- Неужели? - я всё никак не мог успокоиться. - Что же ты третируешь меня целыми днями? Я что-то совсем не вижу твоей любви в последнее время. Всё это просто слова, мам. Прекрати эту панихиду, не мучь меня.

- Ты же знаешь, что я просто не хотела тебя избаловать, но всё равно избаловала... Как-то умудрилась. Но я понимаю, что сейчас любые твои капризы имеют место быть. Я не собираюсь тебя осуждать. Я просто хочу помочь тебе. Я же всё-таки твоя мать. Я всегда готова прийти в трудную минуту, только если знаю, что эта трудная минута настала.

Я помедлил ещё немного.

- Ладно, сейчас приду. Я недалеко.

- Спасибо, - только и сказала мама, после чего повесила трубку.

Я убрал телефон в карман, тяжело вздохнул и зарылся лицом в ладони. Мне очень не хотелось видеть кого-либо и уж тем более общаться, но вот так взять и скитаться несколько дней, пока эта неприязнь ко всему живому не пройдёт, я не мог.

"Неприязнь ко всему живому..."

Меня будто осенило.

Я совершенно внезапно осознал, что теперь ненавижу всё живое единственно потому, что оно живое, а Лиза - нет. Я ненавидел всё: людей, птиц, кошек и собак, носящихся по улицам, деревья, травы и кустарники, даже себя... Как же мне хотелось убить всё, уничтожить и растоптать каждого!

Я взял с земли увесистый камень и что было сил бросил его в сторону дороги, закричав. Никого поблизости не было, а если какие-то сомнительные типы и затаились в тёмных углах, то им было наплевать на мою истерику. Ну что ж, отлично. Ведь мне было наплевать на них.

Домой я шёл быстрым и невростичным шагом, всё время запинаясь и матерясь в полголоса. Хотелось на кого-нибудь накричать, с кем-нибудь поссориться, а затем сказать: "Вот, у меня трагедия, не судите меня. Я на всё имею право. Я вовсе не урод моральный, я просто очень и очень несчастен". Настолько сладостна была эта идея для моего больного ума, что я был уже почти готов открыто справоцировать конфликт с кем угодно, с кем именно - не имело никакого значения. Обычно в таких случаях моей жертвой становилась ни в чём не виноватая мать, потому что я боялся кричать на кого-либо ещё, но на этот раз я был настолько сведён с ума, что одной только силой воли сдерживался, чтобы не закричать на первого прохожего зеваку, вышедшего на улицу в столь поздний час, чтобы его собака нагадила на очередной куст. Трусости во мне не осталось. Инстинкт самосохранения отключился. Кажется, я в тот момент мог бы ехать на скорости четыреста километров в час или прыгнуть с самолёта, если бы имел такую возможность, причём не потому, что хотел совершить самоубийство, а просто для того, чтобы уталить безумную жажду безотчётных поступков, пока моя благоразумная трусость ко мне не вернулась.

По лестнице я поднимался так, будто каждая ступенька нанесла мне личную обиду, и дверью хлопнул настолько громко, что разбудил весь подъезд. У меня даже почти расползлась улыбка по лицу при мысли о том, какие мелкие, но всё же отвратительные неудобства я доставил десяткам потребителей, впустую прожигающих жизнь за дверями внутри этого дома.

Мать встретила меня в коридоре. Она стояла, прижавшись спиной к стене, со скрещёнными на груди руками. В обычное время она бы нахмурилась и сказала: "Поспокойнее", но не в этот раз. Мы некоторое время стояли друг напротив друга и молчали, а затем на сцене совершенно внезапно появилось третье действующее лицо. Невысокая полная женщина лет сорока пяти вышла из маминой комнаты и с трудом улыбнулась, глядя на меня:

- Здравствуй, Коля.

Я перевёл взгляд на неё и кивнул с совершенно безэмоциональным видом:

- Здравствуйте, Александра Викторовна. Вы к нам зачем?.. Лизы здесь нет.

- Я знаю, - кивнула Александра Викторовна очень спокойно. - Я по этому поводу и пришла. Как бы ни было мне тяжело это признать, ты был Лизе гораздо ближе, чем кто-либо. Гораздо ближе чем я. А мне нужно поговорить с самым близким для неё человеком.

"Был"

"Был..."

- Я-я ничего не знаю, - ответил я, сам не понимая зачем попятившись к стенке. - Вернее, я знаю не больше вашего, Александра Викторовна. Правда, - на моём вымученном лице выступила кривая улыбка. Я уже не знал, что чувствовать.

- Я понимаю, тебе тяжело, - кивнула Александра Викторовна. - Но ведь и мне тяжело. Я её мать, в конце концов, под сердцем её, так сказать, выносила. Но, тем не менее, нашла в себе силы, чтобы прийти сюда и говорить о Лизе.

- Коля, помоги Александре Викторовне, прошу тебя, - тихо добавила мама.

- Да не могу я ничем помочь... - едва слышно прошептал я на выдохе, желая кричать.

- Пожалуйста, пройдёмте за стол. Я налью чаю, там и дело легче пойдёт, - пригласила мама.

Мы с Александрой Викторовной послушно расселись на тесной кухне и приняли кружки с горячим напитком, но пить чай никому не хотелось и уж тем более не хотелось заедать его приторными конфетами, лежавшими в стеклянной мисочке посреди стола с незапамятных времён. Александра Викторовна пристально, но великодушно, почти любовно смотрела на меня, а я делал вид, что не замечаю этого взгляда и рассеянно оглядывал кухню, как будто это была вовсе не кухня той квартиры, в которой я живу уже почти восемнадцать лет, а какое-то неведомое ранее чудо, не привлекающее, тем не менее, должного внимания и не вызывающее настоящего изумления.

- Понимаешь, Коля, - Александра Викторовна наконец начала и заставила меня досредоточиться, сложив при этом пальцы вместе и опустив на них свой неловкий взгляд. - Я знаю, что всё случилось, когда вы с Лизой были вместе и лишь по этому пришла к тебе, - предоставив мне шанс сказать хоть что-нибудь, хоть как-то оправдаться и противоречить этой незыблемой истине, Александра Викторовна немного помолчала, глядя на меня всевидящими очами. Она была удивительно спокойна по сравнению со вчерашним - по всей видимости, всё потеряла и уже не видела смысла волноваться. Когда я так и не соизволил вымолвить и слова в своё оправдание, Александра Викторовна продолжила проницать: - Вы были на заброшенной стройке возле торгового центра Н. Вы часто туда ходили, и это не было секретом. Я говорила Лизе, что это опасное место, что ей нельзя туда ходить, пусть даже и с тобой(а тебе я всегда доверяла и знала, что ты убережёшь Лизу в случае опасности; вернее, мне так только казалось). Уж не знаю, что там случилось вчера, но тело Лизы нашли сегодня ночью возле здания, примерно в три часа, и установили, что смерть произошла примерно шесть часов назад - в то время, когда вы находились там вместе. Примерно через час после смерти я позвонила тебе, а ты, находясь, как мне тогда показалось, в шоковом состоянии, не смог со мной поговорить, ответить, где находится Лиза и что с ней происходит. Но тогда я сама находилась не в лучшем состоянии и потому не уделила никаким деталям должного внимания. Только сегодня, проснувшись в холодном уме и оправившись от горя, я собрала всё в единую картину и запланировала прийти к вам вечером, чтобы обо всём сообщить и обсудить то, что мне неизвестно. Я прошу тебя посодействовать мне, Коля, и помочь чем сможешь. Скажи: верна ли составленная мною картина или неверна? Чем ты можешь её дополнить? Чем можешь опровергнуть?

В висках у меня застучало. На несколько мучительных мгновений все звуки, кроме этого опустошительного стука, пропали, и я погрузился в бездну. Умиротворённое лицо Александры Викторовны и усталое лицо матери расплывались у меня перед глазами. Моя толстовка намокла от холодного, леденящего не только тело, но и душу пота. Мне показалось, что ещё мгновение, проведённое под этими мучительными глазами, и я потеряю сознание, а вслед за этим и помру к чёртовой матери. Вот только это не была та смерть, что способна принести облегчение.

- Коля? Всё в порядке? Ты вдруг сделался так бледен...

- Я её не убивал.

После этих слов все звуки на самом деле пропали. Мама и Александра Викторовна смотрели на меня в упор, а я пытался понять, что я только что сказал. Через некоторое время уголки рта у Александры Викторовны приподнялись. Она бы рассмеялась, если бы только ситуация не была настолько печальна.

- Ну конечно ты её не убивал, - сказала она с теплотою. - Прости, что так надавила на тебя. Но я знаю, что ты не только не убивал Лизу, но и не был виноват в её смерти от слова совсем. Тем не менее, ты стал её свидетелем. Пожалуйста, скажи мне, что случилось с Лизой? Как она умерла и зачем?

- Я не знаю зачем, - дрожащим голосом ответил я. Мой взгляд был устремлён на дрожащие колени. Только спустя несколько секунд я понял, что джинсы начинали намокать от падающих из глаз солёных капель. - Но я знаю... Как. Но зачем вы спрашиваете? - я поднял глаза на Александру Викторовну. - Разве не понятно?.. Зачем вы заставляете меня говорить это? Зачем мучаете?

- Я и не думала тебя мучать. Мне просто нужно точно знать.

- Она спрыгнула! - выпалил я. - Просто взяла и спрыгнула! Понятно? Я даже не успел понять, что произошло! Вообще ничего не понял! Я и до сих пор не понимаю! Что она сделала? Как она умерла? Может это вы мне расскажете? Я был там, но я меньше всех понимаю... - и я умолк, начав едва слышно и нервически хихикать: - Хи... Хи-хи... Хи-хи-хи...

- Думаю, что тебе ничего не угрожает, экспертиза всё подтвердит, но люди из полиции всё равно придут. Вот они-то тебя как следует замучают. Будь готов.

- Его точно не заберут? - голос наконец подала мама. - У него же одиннадцатый класс...

- Если и заберут, если и будут какие-то подозрения, то волноваться не о чем. Тебе ведь восемнадцать исполняется только в декабре, правильно я говорю, Коля?

Я кивнул.

- Да, ему, конечно, нет восемнадцать, но всё-таки... Убийство... - не унималась мама.

- Боже мой, Ольга Владимировна! - Александра Викторовна всплеснула руками. - Да как вы можете? Неужели вы допускаете мысль, что ваш сын, ваш Коля, мог кого-то убить? Постыдитесь!

- Нет... Нет... Конечно нет, - едва слышно проговорила мама. - Прости меня, Коля... Я не хотела. Я просто очень и очень сильно волнуюсь. Но тебе, наверное, в любом случае гораздо хуже, чем мне.

- Мне уже пора, - сказала Александра Викторовна, взглянув на часы, и встала. - Простите меня, Ольга Владимировна, и, Коля, ты меня особенно прости... Но я не могла просто сидеть сложа руки. Хотела как минимум предупредить. Знаешь, мне кажется, что кусочек её... Остался где-то в тебе, понимаешь? Ты был ей ближе всех и находился рядом до самого конца. Мне кажется, что разговаривая и находясь с тобой, я разговариваю и нахожусь рядом с ней... Ох, прости болтовню старой идиотки! Ничего не могу с собой поделать, ни-че-го...

Александра Викторовна, выходя в коридор и одеваясь, всё бормотала и бормотала и никак не могла остановиться, и даже не было понятно, к кому именно она обращается. Всё горе её мигом проступило наружу, выгоняя напускное спокойствие. Броня её треснула. Она совсем немного не дотерпела и открылась до того, как останется одна. Коле казалось, что он уже никогда не будет испытывать жалости и сочувствия к другим людям, но, глядя на то, как эта немолодая и уставшая женщина с трудом втискивает свои маленькие широкие ступни в поношеные туфли, неимоверно тяжело дыша при этом и всхлипывая от непроходящего бронхита, я почувствовал укол гнетущего сострадания. Я уже и не знал, кто из нас потерял больше - я или Александра Викторовна. Я ещё долго следил за тем, как она неспешно и с трудом спукается вниз по лестнице и не закрывал дверь.

Когда я вернулся на кухню, мама сидела за столом, обхватив голову руками.

- Мам, - сказал я. - Я ничего не делал. Не волнуйся, пожалуйста.

Она отняла руки от головы и медленно повернула голову ко мне, но ничего так и не сказала. Движения её были дрожжащими. Я довольно долго рассматривал тёмные и глубокие мешки под её глазами, уменьшенные, как у безумной, зрачки и кровь полопавшихся сосудов в глазных яблоках прежде, чем выйти.

Закрывшись в своей комнате, я вспомнил кое о чём важном и позвонил Александре Викторовне.

- Алло? Коля? - недоверчиво отозвалась она. Судя по звукам на заднем плане, она всё ещё не вернулась домой.

- Простите что отвлекаю, - извинился я. - Но мне нужно кое-что узнать. Помните, я сказал, что о причинах лизиного самоубийства ничего не знаю?

- Помню.

- Но мне, как и вам, должно быть, очень интересно, что же заставило её... Пойти на такой шаг, - я нервно сглотнул слюну. - Мне нужен её телефон и доступ в её комнату. Могу я на вас расчитывать?

- Сегодня ко мне приходили полицейские. Комнату вверх-дном перевернули, но ничего не нашли... А вот телефон разблокировать не смогли да так и оставили.

- Это хорошо, - я зачем-то кивнул при этих словах. - Хорошо, что они до него не добрались. Мне он нужен. Я знаю пароль. Могу я прийти к вам завтра?

Александра Викторовна, кажется, ещё обдумывала ответ какое-то время, но я почему-то ни секунды не сомневался, что она ответит "Да".

- Спасибо вам большое, - поблагодарил я напоследок. - Не буду больше вас беспокоить. Спокойной ночи.

- Спокойной ночи, только, Коля... - остановила меня Александра Викторовна прежде, чем я повесил трубку. - Я хотела тебе сказать... Я-то уже старая, уж пожила жизнь, и нечего мне больше делать теперь... Теперь... Когда Лиза... - она всхлипнула и дальше говорила уже сквозь слёзы: - В общем, когда это случилось... Я помогу тебе чем смогу, а уж потом... Но ты живи, пожалуйста! Ты ещё такой молодой! Прекрасный молодой человек! Я это знаю... Лиза бы с поганцем не дружила. Спасибо за то, что подарил ей самые лучшие годы её жизни... Пусть и такой короткой...

- Александра Викторовна! - воскликнул я, чувствуя, как моя броня ненависти и злобы, подобно броне спокойствия Александры Викторовны, лопается, идёт трещинами и, наконец, разрушается, опадает на землю уродливыми, обгоревшими осколками. - Александра Викторовна! - с жаром повторил я. - О чём вы говорите? Как вы можете?.. Мы ведь в двадцать первом веке живём, а вам ещё и пятидесяти нет! У вас ещё столько возможностей найти новую причину жить - ничуть не меньше, чем у меня! Слышите? Не смейте, слышите, не смейте... Не смейте делать... Ничего... Она... Лиза то есть... Хотела бы... Чтобы вы жили дальше... Понимаете? - ужасно заикался я и всхлипывал, сам не зная от чего - от сочувствия ли к чужому к горю или от ощущения, что с человеком на той стороне меня объединяет общее.

- Ты ведь ещё совсем сорванец, Коля, - усмехнулась Александра Викторовна сквозь слёзы. - Но всё равно... Гораздо мудрее меня... Хорошо, - уже твёрже сказала она. - Хотя бы ради твоих слов... Я постараюсь.

- Позвольте мне предложить вам свою дружбу, - выпалил я, не совсем понимая, что именно имею в виду. - Позволите? У нас с вами одно горе... Давайте... Будем помогать друг другу!

- Я очень ценю твою доброту, но позволь и мне попросить тебя кое о чём взамен, - заметно успокоившись, ответила Александра Викторовна. - Её, то бишь доброту свою, которую ты отправляешь мне, направь лучше в сторону матери. Она не получает и жалкой доли твоей великой доброты. Ты просто хоронишь её, а мать свою убиваешь холодом и неприязнью. За что ты её ненавидишь? - я был настолько сбит с толку этой внезапной сменой темы, чувствовал себя таким наивным, обманутым всеми дураком, что не смог выдавить из себя даже слова, и тогда Александра Викторовна продолжила, так и не дождавшись моего ответа: - Ты не подумай, что она мне жаловалась. Мы с ней не подруги и даже не закодычные приятельницы. Я просто вижу это. В вашем доме нет ни гроша чистой, искренней семейной любви, и виновата в этом отнюдь не твоя мать, а ты. Ты невероятно добрый человек и отвратительно неблагодарный сын.

- Прошу вас... Давайте... Давайте поговорим об этом как-нибудь в другой раз, пожалуйст<