Кейт ДиКамилло. Как слониха упала с неба. Кейт ДиКамилло. Как слониха упала с неба

Кейт ДиКамилло

Как слониха упала с неба

Кейт ДиКамилло

Как слониха упала с неба

Глава 1

В конце позапрошлого, то есть девятнадцатого, века на рыночной площади города Балтиза стоял мальчик. На голове у него была армейская зимняя шапка, а в руке монетка. Звали мальчика Питер Огюст Дюшен. Монета – как и шапка – принадлежала не ему, а его опекуну, старому вояке по имени Вильно Луц, который послал мальчика за рыбой и хлебом.

В тот день на рыночной площади среди обычных, ничем не примечательных лотков, где торговали рыбой, тканями, булками и серебряными украшениями, откуда ни возьмись, без фанфар и особого предупреждения появился красный шатёр.

К шатру был приколот лист бумаги, а на нём небрежно, на скорую руку, кто – то написал:

Слова дразнили и пьянили – у Питера аж дух захватило от щедрости обещанного…

Он перечитал объявление. Разжал ладонь. Взглянул на монетку: один флори.

– Нет, нельзя, – остановил он себя. – Нельзя, и всё тут. Вильно Луц спросит, куда делись деньги. И мне придётся врать, а это последнее дело. Так и воинскую честь потерять можно.

Питер положил монету в карман. Сдёрнул с головы шапку и тут же нахлобучил её снова. Отошёл на пару шагов от шатра, но затем вернулся и застыл как вкопанный, перечитывая слова.

Дерзкие, чудесные слова…

– Мне надо узнать, – сказал он себе и вынул из кармана флори. – Я хочу знать правду. И я узнаю её во что бы то ни стало. Только про деньги врать не буду, чтобы сохранить хоть половину чести.

Питер вошёл в шатёр и отдал монету гадалке.

Даже не взглянув на мальчика, она проговорила:

– Один ответ стоит один флори. Ты понял, что получишь ответ только на один вопрос?

– Понял, – произнёс Питер.

Он ступил в тусклое пятно света, проникшее в шатёр через откинутое полотняное окошко, и покорно протянул прорицательнице руку. Она стала пристально её рассматривать, двигая глазами туда – сюда, словно считывала прямо у него с ладони множество мелко написанных слов – целую книгу о Питере Огюсте Дюшене.

– Хм, – сказала она наконец и, выпустив руку мальчика, с прищуром взглянула ему в глаза: – Впрочем, что с тебя взять?

Ты же ещё ребёнок.

– Мне десять лет, – возразил Питер. Сняв с головы шапку, он вытянулся, стараясь казаться как можно выше. – И я учусь на солдата, буду верным и бесстрашным. Не важно, сколько мне лет. Вы ведь взяли флори, значит, должны ответить на мои вопрос.

– Каким – каким ты будешь? Верным и бесстрашным? – переспросила гадалка со смешком и сплюнула прямо на земляной пол. – Ну что ж, раз такое дело, спрашивай, солдатик. Верный и бесстрашный.

Питера вдруг охватил ужас, даже дыхание перехватило.

А что, если он не выдержит правды, которую хотел выяснить столько лет? Вдруг она ему на самом деле не нужна?

– Говори же, – велела гадалка. – О чём хотел спросить?

– Мои родители… – прошептал Питер.

– Это твой вопрос? Умерли они, умерли.

У Питера задрожали руки.

– Нет, у меня другой вопрос. Я знаю, что они умерли. А вы должны мне сказать что – то, чего я не знаю. Про… про…

Гадалка прищурилась:

– Ах, про неё! Про сестру? Такой у тебя вопрос? Что ж, слушай. Она жива.

Сердце Питера уцепилось за последние слова и принялось повторять их на все лады: «Жива. Жива. Она жива!»

– Нет, погодите! – Питер закрыл глаза. Сосредоточился.

– Если она жива, я должен её найти. И вопрос мой такой: как туда попасть – туда, где она?

Он ждал, не открывая глаз.

– Слониха, – произнесла гадалка.

– Кто? – Питер опешил. Он даже открыл глаза, решив, что ослышался.

– Ты должен пойти за слонихой, – объяснила гадалка. – Она тебя приведёт.

Сердце Питера, встрепенувшееся было от радости, медленно, уныло опустилось на своё законное место. Он надел шапку.

– Вы надо мной пошутить вздумали, – проворчал он. – Тут у нас никаких слонов нету.

– Верно говоришь. Нету тут сейчас слонов. Это чистая правда. Но разве ты не замечал, что правда сегодня одна, а завтра уже другая? – Гадалка вдруг подмигнула Питеру: – Погоди, сам увидишь.

Питер вышел из шатра. Небо было серое, день мрачный, но люди вокруг весело болтали и смеялись. Лоточники зычно зазывали покупателей, галдели дети, а посреди рыночной площади стоял нищий с чёрной собакой и пел песню о сером небе и мрачном дне.

И ни одного слона или слонихи в поле зрения. Только упрямое сердце Питера не желало успокаиваться. Снова и снова выстукивало оно два простых, но несбыточных слова: «Она жива, она жива, она жива». Неужели правда?

Нет, этого просто не может быть. Потому что это означает, что Вильно Луц соврал, а ведь это неблагородное, совсем недостойное дело для солдата и уж тем более для офицера, для командира, который всем и во всём пример. Значит, Вильно Луц соврать не мог. Конечно, не мог. Или мог?

– Ах, всё обман, обман на этом свете, – пел нищий. – Вокруг зима и холод ледяной. Никто за ложь не хочет быть в ответе, но истина изменчива порой…

– Уж не знаю, где тут истина, – раздумывал Питер вслух. – Но врать я не собираюсь. Я скажу Вильно Луцу, на что потратил деньги.

Он расправил плечи, натянул на уши шапку и пустился в обратный путь – в доходный дом, где располагались меблированные комнаты «Полонез».

День тем временем угас, наступили сумерки, и постепенно землю окутал мрак. Питер шёл и думал: «Гадалка врёт. Нет, это Вильно Луц врёт. Нет, это гадалка врёт…» И так всю дорогу.

Наконец он добрёл до дома и начал медленно – медленно подниматься по лестнице. Они с Вильно Луцом ютились на чердаке, под самой крышей, поэтому ступенек было много, и Питер, переставляя ноги, повторял: «Он врёт, она врёт, он врет, она врет».

Старый вояка ждал его в своём кресле у окна, на коленях у него был развёрнут план военных действий. В комнате едва теплилась одна – единственная свечка, и огромная тень Вильно Луца подрагивала на стене.

– Долго ходишь, рядовой Дюшен, – сказал старик. – И вернулся ты, похоже, с пустыми руками.

– Сэр… – Питер снял с головы шапку. – Я не купил ни рыбы, ни хлеба. Я отдал монету прорицательнице.

Вильно Луц помрачнел и насупился. – Прорицательнице?! – переспросил он. – Это гадалке, что ли? – Старый вояка грозно топнул левой деревянной ногой. – Извольте объясниться, рядовой Дюшен! Питер молчал.

Бум – бум – бум – стучала по полу деревянная нога Вильно Луца. – Бум – бум – бум.

– Ну! Я жду объяснений! – потребовал Вильно Луц.

– Сэр… я просто… просто я… у меня есть сомнения, сэр…

– Я знаю, что солдат не вправе сомневаться, но…

– Сомнения? Какие такие сомнения? Ты о чём?

– Не знаю, сэр… Не могу объяснить. Всю дорогу думал, но… не знаю…

– Что ж, отлично, – сказал Вильно Луц. – У тебя нет объяснений, а у меня есть. Ты потратил деньги, которые тебе не принадлежали. Причём потратил глупейшим образом. Ты совершил бесчестный поступок. И будешь наказан. Пайку сегодня не получишь. Сразу отбой, без ужина.

– Так точно, сэр, – ответил Питер, но остался стоять, комкая в руках шапку.

– Ещё что – то желаешь сказать?

– Нет. Да.

– Так да или нет?

– Сэр, вы когда – нибудь… говорили неправду? – осмелился произнести Питер.

– Я?

– Да. Вы… сэр.

Вильно Луц выпрямился, приосанился и принялся оглаживать свою и без того аккуратную бородку – чтоб волоски не торчали, а сходились острым, по – военному решительным клинышком. Наконец он заговорил:

– Значит, ты хочешь уличить меня во лжи? Ты! После того, что ты сегодня сделал?! Потратил чужие деньги! Да как ты смеешь?

– Простите, сэр. Я знаю, что поступил плохо.

– Ещё бы ты не знал! Кругом! Шаго‑ ом марш!

Вильно Луц решительно взял военную карту, развернул её, придвинулся к свечке и пробормотал:

– Так, так… этих сюда… и тогда… Ну вот!

Позже, когда свечку задули, когда комната погрузилась во тьму и старый вояка захрапел в своей постели, Питер Огюст Дюшен лежал на соломенном тюфяке, глядел в потолок и думал:

«Он врёт, она врёт, он врёт, она врёт. Кто – то точно врёт, но кто? Если врёт она, то Вильно Луц прав, а я – последний балда. Поверил нелепым сказкам про слониху, которая вдруг появится откуда ни возьмись и отведёт меня к сестре, а сестра – то давным – давно умерла. Но если врёт он, то моя сестра жива. – Сердце Питера снова встрепенулось. – Если врёт он, Адель жива».

– Пускай врёт он, – громко, на всю ночную тёмную комнату, сказал Питер.

И оттого что такие несолдатские, такие предательские слова вдруг произнеслись вслух, сердце Питера изумилось, ухнуло и заколотилось как бешеное.

Неподалёку от меблированных комнат «Полонез» – всего через несколько рядов крыш, если смотреть на город сверху, – стояло здание оперного театра Блиффендорфа, и как раз в этот час на его сцене выступал фокусник, точнее, маг преклонного возраста, почти забытый публикой, что было немудрено – ведь фокусы удавались ему всё хуже и хуже. Впрочем, сегодняшняя ошибка принесла ему новую, пусть и дурную славу.

По замыслу фокусника после взмаха волшебной палочки в зале должен был появиться букет лилий. Но вместо лилий там появился слон.

Слон проломил крышу оперного театра и рухнул прямо в зал – вместе с черепицей, кусками дранки и скопившейся под ней пылью. Приземлился он на колени некой Бетин ЛеВон, благородной даме, которой фокусник намеревался подарить букет.

Мадам ЛеВон вмиг получила перелом обеих ног. До седых волос будет она вспоминать этот роковой момент своей жизни и описывать его всякому, кто соглашался слушать. «Нет, похоже, вы не понимаете, – будет повторять она вновь и вновь. – Мои ноги раздавил слон! Он упал с неба, пробил крышу, и я осталась калекой на всю жизнь!»

Что до фокусника, ему объясниться не дали. Его по требованию мадам ЛеВон немедленно отправили в тюрьму.

Слона, вернее, слониху – ибо особь оказалась женского пола – тоже взяли под стражу. И заперли на конюшне. На левую переднюю ногу животного накрутили цепь, а другой конец цепи приковали к намертво вкопанному в землю железному шесту.

Поначалу слониха ощущала только одно: мирокружение. Стоило ей чуть повернуть голову вправо или влево, мир начинал кружиться и уплывать – всё быстрее, быстрее, быстрее. Это её очень тревожило, поэтому она решила никуда голову не поворачивать. Она просто закрыла глаза и долго – долго их не открывала.

Теперь мир являлся ей только в звуках – вокруг царили гул и рёв, – но слониха старалась не обращать на них внимания. Ей было важно только одно: чтобы земля не уходила из – под ног.

Спустя несколько часов слонихе показалось, что кружение мира прекратилось. Она открыла глаза, огляделась… Куда же она попала?

Слониха поняла только одно: она находится не там, где надо. Ей здесь совсем не место.

Глава 2

На следующий день после прибытия слонихи в город Питер снова оказался на рыночной площади. Шатра прорицательницы там уже не было. А в кулаке у мальчика была зажата новая монета. Вильно Луц долго и занудно объяснял ему, что надо купить на этот флори. Во – первых, хлеба. Разумеется, вчерашнего, а лучше – позавчерашнего. Ну а если удастся найти хлеб трёхдневной давности – это вообще то, что надо. Первый признак доброго хлеба – плесень. Её и ищи. Старый плесневелый хлеб – самый лучший для подготовки будущего солдата. Главное – выработать у солдата… привычку грызть зелёные, окаменелые сухари – от них зубы крепче будут. А от крепких зубов крепчает сердце, и солдат становится ещё отважней. Так точно – ещё отважней. Это чистая правда.

Для Питера связь между чёрствым хлебом, крепкими зубами и солдатской отвагой была не столь очевидна, но в то утро, получая последние наставления от старого вояки, мальчик видел, что Вильно Луца снова сильно лихорадит, а значит, искать сейчас смысл в его речах – дело зряшное.

– У торговца рыбой проси две рыбки, не больше, – упорно наказывал Вильно Луц. Лицо его покрылось испариной. – Да не рыбины, а самые мелкие рыбёшки, какие найдутся, – те, что другие покупатели нипочём не возьмут. Какие и рыбой – то назвать язык не повернётся. И сразу возвращайся. С хлебом и рыбой. С чёрствым хлебом и двумя рыбками. Но не с пустыми руками. Слышишь? Не вздумай вернуться ко мне с пустыми руками! И не вздумай кормить меня брехнёй, которую тебе наговорят гадалки, потому что всё, что они несут, – дурь и брехня. От них правдивого слова не услышишь. Говоришь «гадалка» – читай «брехня». А ты, рядовой Дюшен, обязан выполнять приказ. Сегодня приказ – найти самую мелкую рыбёшку на рынке.

Теперь Питер стоял на базаре, в рыбном ряду, и думал обо всём сразу: о гадалке, о потерянной сестре, о слонах, о болезни Вильно Луца и о мелкой рыбе. Ещё он думал о том, кто соврал, а кто сказал правду, а заодно – о солдатской чести. Что значит быть верным и бесстрашным солдатом? Питер погрузился в свои раздумья так глубоко, что толком не слышал историю, которую рассказывал торговец стоявшей впереди покупательнице.

– Он и фокусник – то так себе, никудышный. Народ от него особо ничего и не ждал, никаких чудес. – Торговец вытер руки о фартук. – Он ничего им не обещал, чудес не предвиделось. Так – то.

– Да кто сейчас чудес ждёт? В наше – то время! – Женщина скривила губы. – Я уже давно ничего не жду. Устала. – Она кивнула на поднос с крупной рыбой. – Положи – ка мне одну скумбрию, да помясистее.

– Скумбрию так скумбрию. – С этими словами торговец ловко кинул скользкую рыбину на весы. Она была огромная. Вильно Луц не одобрил бы такую.

Питер внимательно осмотрел все подносы. В животе у него урчало. Однако мальчика снедал не только голод, но и тревога, потому что мелкой рыбёшки, настолько мелкой, чтобы старый вояка остался доволен, на этих подносах явно не было.

А ещё взвесь – ка мне сомиков, штуки три, – попросила тем временем покупательница. – Да чтоб усы торчали подлиннее. Усы длиннее – рыбка сочнее, по – моему, так.

Торговец положил на весы сразу трёх длинноусых сомов и продолжил свой рассказ:

– Короче, сидят они в оперном театре. Все как на подбор знатные люди. Графья с графинями, князья с княгинями. Сидят себе в театре и ничего особого не ждут. И что, вы думаете, они получают? Ну, отгадайте!

– И гадать не стану. Мне их богатейские причуды ни к чему.

Питер нервно переминался с ноги на ногу. Интересно, что с ним будет, если он не принесёт домой рыбу, достойную настоящих солдат, то есть самую мелкую, какая только есть на свете? Ведь Вильно Луц непредсказуем, особенно когда его треплет эта ужасная лихорадка. Наперёд не угадаешь, что он скажет или сделает.

– Тогда слушайте! – воскликнул торговец. – Этот фокусник сколдовал им слона.

Покупательница ахнула:

– Слона?!

– Слона? – растерянно повторил Питер и, опешив, сделал шаг назад. Услышав заветное слово, он почувствовал, как по телу у него, от пяток до макушки, пробежали мурашки.

– Слона! – торжествующе повторил торговец. – Слон упал прямо с неба, пробил крышу и раздавил какую – то благородную даму, ЛеВон её фамилия.

– Слон, – прошептал Питер.

– Ха – ха – ха! – рассмеялась покупательница. – Неужто раздавил?

– Не насмерть, – уточнил торговец. – Но ноги он ей переломал. Калекой останется на всю жизнь.

– Ну ты подумай! До чего мир тесен! Подружка – то моя, Марселла, бельё для этой мадам ЛеВон стирает. Вот какие случаются в жизни совпадения!

– И не говорите, – сказал торговец.

– Погодите, – оживился вдруг Питер. – Вы точно знаете, что слон? Может, слониха?

– Может, и слониха. – Торговец пожал плечами. – Разницы никакой.

– И она свалилась с неба?

– А я тебе о чём толкую?

– Скажите, а где она сейчас? – спросил Питер.

– В полицию забрали, – ответил торговец.

– В полицию? – Питер оторопел. Он стянул с головы шапку, потом снова надел и снова снял.

– Эй, гляди – ка, – обратилась покупательница к торговцу, – у паренька – то, похоже, сейчас корчи начнутся. Шапку комкает, никак ей места не найдёт.

– Гадалка так и обещала, – сказал Питер. – Слониха. Всё сходится.

– Что сходится? – удивился торговец. – Кто обещал?

– Не важно, – отмахнулся Питер. – Ничего сейчас не важно, кроме слонихи. Ведь это значит…

– Вот именно! Что это значит? – спросил торговец. – Очень бы хотелось понять.

– Что она жива, – произнёс Питер. – Она жива.

– Вот и славно, – обрадовался торговец. – Всегда славно, ежели кто жив, а не мертв.

– Это верно, – поддержала его покупательница. – А мне вот другое интересно. Что с ним сталось? Ну с фокусником этим, из – за которого такая кутерьма затеялась. Где он?

– В тюрьме, где ж ещё, – ответил торговец. – Бросили в самый страшный застенок, а ключ куда подальше выкинули.

Фокусника действительно посадили в маленькую и тёмную тюремную камеру. Но там всё – таки имелось окошко – наверху, под потолком. Фокусник расстелил свой плащ поверх набитого соломой матраса, лег и стал смотреть через это окошко во тьму. Так, глядя в окно, он проведёт много ночей. Небо почти всё время будет плотно затянуто облаками, но изредка, если смотреть долго и безотрывно, облака нехотя расступятся, и фокуснику откроется одна, но очень яркая звезда.

– Я задумал лилии, – скажет ей фокусник. – Просто лилии. Букет.

Строго говоря, это будет неправда. Да, разумеется, он намеревался сделать лилии. Но, уже стоя на сцене оперного театра Блиффендорфа перед публикой, которой и он, и его фокусы были безразличны, которая ждала одного – чтобы он покинул сцену и уступил место настоящему кудеснику, скрипачу – виртуозу, он вдруг осознал, внезапно и остро, что жизнь его прошла впустую.

Поэтому одновременно с движениями рук, в результате которых в зале должны были появиться лилии, фокусник произнес заклинание, которое один великий маг доверил ему, своему ученику, много лет назад. Фокусник, конечно, подозревал, что заклинание довольно сильное и не вполне уместное для концертной репризы. Но уж очень ему хотелось сотворить что – нибудь грандиозное.

И он сотворил.

В тот вечер в опере, ещё до того как мир начал разрываться от воя сирен, воплей, обвинений и проклятий, фокусник стоял около огромной слонихи и вдыхал её запах – запах своего триумфа и счастья. На самом деле от слонихи пахло сушёными яблоками и старыми, тронутыми временем книгами. И навозом. Фокусник потянулся, провёл ладонью по её шершавой коже и на миг почувствовал, как мерно, торжественно бьётся слонихино сердце.

«Свершилось, – подумал он. – Я всё – таки сделал в этой жизни что – то важное».

Позже, в тот же вечер, когда начальники всех мастей и рангов (мэр, герцог, герцогиня и капитан полиции) приказали ему отправить слониху назад – чтобы она улетучилась, испарилась, чтобы духу её тут не было, – фокусник исправно повторил всё заклинание задом наперёд, а потом каждое отдельное слово из заклинания задом наперед, как и предписывала магическая наука. Но ничего не произошло. Слониха осталась на месте, и само её присутствие здесь, в этом мире, было лучшим свидетельством магической силы фокусника.

Да, возможно, он намеревался сделать лилии. Но, кроме того, ему хотелось совершить чудо, настоящее волшебство. И ему это удалось. Поэтому – что бы он там ни говорил звезде – фокусник совершенно не раскаивался в содеянном. Кстати, звезда эта была вовсе не звезда. Это была планета Венера. По свидетельству астрономов, в тот год она сияла особенно ярко.

Глава 3

Начальник полиции города Балтиза превыше всего ставил букву закона. Однако, как он ни штудировал, как ни перечитывал руководство для полицейских, в котором есть решения на все случаи жизни, он не мог найти ни слова, ни слога, ни буковки, которые указали бы ему, как следует поступить с животным, которое, свалившись неведомо откуда, разрушило крышу оперного театра и покалечило знатную даму.

Такое обстоятельство вынудило начальника полиции собрать на следующий день своих подчинённых и выяснить, что они думают по этому поводу.

– Сэр, – сказал самый юный лейтенант. – Ведь слониха появилась здесь каким – то образом? Так, может, надо просто подождать, и она сама исчезнет?

– По – моему, она и не думает исчезать, – пробурчал в ответ начальник полиции. – И вообще о чём она только думает?

– Простите, сэр? – Лейтенант сильно удивился. – Боюсь, я не понял вопроса.

– То – то и оно. Слониха ни о чём не думает. А вы ничего не понимаете. Никуда она не исчезнет, это ясно как дважды два.

– Так точно, сэр! – Лейтенант вытянулся в струнку и нахмурился, обдумывая слова начальника. Потом лицо его разом прояснилось. – Понятно, сэр. Как дважды два.

Воцарилась долгая гнетущая тишина. Собравшиеся в кабинете полицейские переминались с ноги на ногу.

– Дело простое, – произнёс один из бывалых офицеров. – Слониха эта – преступница. Значит, она подлежит задержанию и наказанию. В рамках уголовного кодекса.

– А в чём её преступление? – спросил полицейский с большими усами.

– Вот именно, – поддержал его полицейский маленького роста по имени Лео Матьен. – Чем провинилась слониха? А если бы фокусник кинул в окно камень и разбил стекло? По вашему получается, камень виноват?

– Что? – взревел начальник полиции. – Этот фокусник ещё и камнями кидается? Хороши фокусы!

– Вы меня неправильно поняли, сэр, – возразил Лео Матьен. – Я просто хотел сказать, что слониха сломала крышу и покалечила женщину не по своей вине. Слоны – животные разумные, глупостей обычно не делают. У нашей слонихи это деяние непредумышленное. Никакая она не преступница.

– Я вас не за тем собрал! – Начальник полиции обхватил голову руками. – Надо что – то срочно решать!

– Так точно, сэр, – согласился Лео Матьен.

– Я спрашиваю, что с ней теперь делать! – Начальник полиции потянул себя за волосы.

– Ясно, сэр. – Лео Матьен кивнул.

– А вы талдычите про разумных слонов и отсутствие состава преступления!

– Я думал, это имеет отношение к делу, сэр, – пояснил Лео Матьен.

– Он думал! Он думал! – закричал начальник. Он вдруг побагровел и стал так тянуть себя за волосы, что, казалось, вот – вот вырвет клок.

– Сэр, – произнёс другой полицейский. – Может, для этой слонихи нужно найти дом?

– Что найти? Дом? – Начальник медленно повернулся к полицейскому. – И как это я сразу не сообразил! У нас же тут дома для слонов на каждом углу! Немедленно отправить её в «Исправительный дом для слонов, которые совершают противоправные действия не по своей воле»! Это заведение совсем рядом!

– Правда? – опешил полицейский. – А где именно? В наш просвещённый век пооткрывали так много благотворительных за – ведении, их и не упомнишь.

– Вы все форменные идиоты! – завопил начальник полиции и вырвал – таки у себя клок волос, а потом неожиданно тихо проговорил: – Все вон. Без вас разберусь.

Полицейские один за другим потянулись к выходу. Последним выходил маленький полицейский Лео Матьен.

– До свидания, сэр, – сказал он, приподняв фуражку. – Осмелюсь вас попросить, сэр. Не забывайте, что эта слониха виновата только в том, что она – слониха.

– Оставьте меня в покое! – в отчаянии взмолился начальник полиции.

– До свидания, сэр, – повторил Лео Матьен. – До свидания.

Маленький полицейский шёл домой. Вечерело. Он шагал, насвистывая печальный мотив, и раздумывал о судьбе слонихи. Ему казалось, что начальник полиции ставит неверные вопросы. Вот если получить ответы на верные, по – настоящему важные вопросы, судьба слонихи наверняка прояснится. Лео Матьен полагал, что самое главное – разобраться в том, откуда взялась эта слониха и в чём смысл её появления в городе Балтизе.

А что, если вслед за ней явятся другие? Что, если все слоны Африки друг за дружкой пробьют крыши всех оперных театров Европы? А вдруг вслед за ними с неба посыплются крокодилы, жирафы и носороги?

В душе Лео Матьен был не полицейским, а поэтом, вот почему он частенько размышлял о вопросах, не имевших очевидных ответов. Он любил задавать вопросы, которые начинаются со слов: «что, если?», «может, всё – таки?», «а вдруг?».

Поначалу дорога шла в горку. Добравшись до верха, Лео остановился. Внизу, у подножия холма, фонарщик как раз зажигал светильники на главном городском проспекте. Лео Матьен стоял и смотрел, как оживают круглые, словно глобусы, фонари.

А вдруг слониха прибыла в Балтиз неспроста? Что, если это послание небес? Вдруг с её появлением вся здешняя жизнь переменится самым коренным и необратимым образом?

Лео стоял на холме долго – долго, пока весь проспект под ним не засиял большими круглыми шарами. Потом он спустился вниз и, насвистывая, пошёл по этому проспекту в сторону дома – он тоже жил в меблированных комнатах «Полонез».

«Что, если? Может, всё – таки? А вдруг?» – пело его пылкое, неравнодушное сердце.

Питер стоял у окна на чердаке. Он услышал Лео Матьена прежде, чем тот оказался в поле зрения. Так было всегда, потому что полицейский всегда насвистывал.

Дождавшись, пока Лео Матьен появится из – за поворота и подойдёт поближе, Питер распахнул окно и высунул голову наружу.

– Лео Матьен! – закричал он. – Это правда, что с неба упала слониха? Что она пробила крышу оперы? И что её забрали в полицию?

Лео остановился, задрал голову.

– Питер! – обрадовался он. – Питер Огюст Дюшен, квартирант меблирашек «Полонез», чердачный кукушонок! Да, ты прав. Слониха имеется. И занимается ею полиция. Так что в этом ты тоже прав.

– А где она? – спросил Питер.

– Этого я тебе сказать не могу, – ответил Лео Матьен, – Просто потому, что сам не знаю. Это держат в большом секрете. Вероятно, потому, что слоны – самые опасные и вредоносные преступники на свете.

– Закрой окно, – потребовал с кровати Вильно Луц. – Сейчас зима, на улице холодно.

Разумеется, зима. Разумеется, холодно. Впрочем, будь сейчас лето, Вильно Луц говорил бы то же самое. Когда его треплет лихорадка, ему вечно холодно, и он вечно требует закрыть окно.

– Спасибо! – крикнул Питер Лео Матьену и, закрыв окно, повернулся к старому вояке.

– О чём это ты там толковал? – спросил Вильно Луц. – Нёс какую – то белиберду на всю улицу.

– Я спрашивал про слониху, сэр, – ответил Питер. – Это правда. Лео Матьен всё подтвердил. Слониха здесь, в городе.

– Слониха? Чушь! Слоны – это игра воображения, обитатели несуществующих миров, демоны, явившиеся из преисподней. – Старик откинулся на подушку, устав от длинной обличительной тирады, но потом снова встрепенулся. – Чу! Что я слышу? Трещат мушкеты? Грохочут пушки?

– Нет, сэр, – ответил Питер. – Не грохочут.

– Демоны… слоны… игра воображения…

– Не игра, – возразил Питер. – Слониха самая настоящая. Лео Матьен – страж закона. Он врать не будет.

– Чушь! – фыркнул Вильно Луц. – Этот усатый коротышка несёт чушь. И слониха твоя – чушь. – Он снова откинулся на подушки и беспокойно замотал головой. – Я слышу! Слышу! – повторял он. – Бой начался.

– Выходит, всё остальное тоже правда, – тихонько прошептал Питер. – Раз тут появилась слониха, значит, прорицательница не врала. И моя сестра жива.

– Твоя сестра? – Вильно Луц вдруг вернулся к действительности. – Твоя сестра умерла. Сколько раз тебе повторять? Она родилась мёртвой. Не закричала, не задышала. Они все мертвы. Посмотри, посмотри на поле брани! Все мертвы, и твой отец – среди них. Смотри же! Вон он лежит убитый. Ты видишь?

– Вижу, – ответил Питер.

– Где моя нога? – Старый вояка, дико озираясь, принялся шарить рукой под кроватью. – Где нога?

– На тумбочке, – ответил Питер.

– Говори: «На тумбочке, сэр», – поправил его старик.

– На тумбочке, сэр, – повторил Питер.

– Вот она, нашёл. – Вильно Луц нежно погладил деревяшку. – Привет, подруга. – Тут голова его снова бессильно откинулась на подушку, а дрожащие руки потянули одеяло под самый подбородок. – Скоро я прицеплю ногу, рядовой Дюшен, и мы с тобой станем отрабатывать строевой шаг. Мы отправимся на манёвры. Погоди, мы ещё сделаем из тебя доброго солдата. Бравого солдата. Верного и отважного, как твой отец.

Питер отвернулся от Вильно Луца и посмотрел за окно, на потемневший к ночи мир. Внизу, под лестницей, хлопнула входная дверь. Потом хлопнула ещё одна дверь. Потом до мальчика донёсся приглушённый смех. Лео Матьен пришёл домой. Здоровается с женой. Интересно, как это бывает? Как живётся тем, кого дома всегда кто – то ждёт? Каково возвращаться домой, где тебя обнимут и поцелуют?

Внезапно ему вспомнились другие сумерки. Он в саду. На небе ещё красное зарево, но фонари уже зажгли. Он, Питер, совсем маленький. Отец подкидывает его вверх и ловит, подкидывает и ловит. Мама тоже рядом. На ней белое платье, оно отсвечивает розовым от закатного неба. Живот у мамы огромный, как бело – розовый воздушный шар.

– Только не урони его! – смеясь, говорит она отцу. – Не вздумай уронить.

– Ни за что не уроню! – говорит отец. – Никогда. Это же Питер Огюст Дюшен! Он вернётся прямо ко мне в руки.

Отец подкидывает его вверх. Снова и снова. Снова и снова. И каждый раз Питеру кажется, будто он на мгновение замирает между небом и землёй, в пустоте, а потом возвращается – к ароматам трав и цветов, в тёплые надёжные отцовские руки.

– Видишь? – говорит маме отец. – Он всегда возвращается ко мне. Всегда.

На чердаке тем временем стало совсем темно. Старый вояка беспокойно метался на кровати.

– Закрой окно, – потребовал он. – Сейчас зима. Очень холодно.

Сад, где Питер гулял вместе с отцом и матерью, остался далеко, так далеко, что мальчику он казался воспоминанием о каком – то другом, нездешнем мире.

Но, если всё – таки верить гадалке (а верить, судя по всему, надо именно ей), слониха знает дорогу в этот сад. Она может его туда привести.

– Слушай мою команду! – приказал Вильно Луц. – Окно должно быть закрыто. Сейчас холодно, очень холодно, очень холодно…

Глава 4

В ту зиму, когда с неба свалилась слониха, погода в Балтизе выдалась скверная. Небо было постоянно затянуто низкими, тяжёлыми облаками: безнадёжно застилая солнце, они обрекали город на прозябание в вечном, беспросветном сумраке.

Было жутко холодно. И темно. После трагедии в театре жизнь покалеченной мадам ЛеВон тоже превратилась в вечный сумрак. Но нашлась и отдушина: несчастная дама стала ежедневно ездить в тюрьму, к фокуснику.

Мадам ЛеВон появлялась обычно ближе к вечеру. Преданный слуга катил её инвалидное кресло по гулкому тюремному коридору, и фокусник издалека слышал обличительный скрип колёс. Тем не менее каждый раз, когда гостья останавливалась напротив его решётки, фокусник успешно изображал крайнее удивление – ведь его почтила своим визитом такая знатная дама! Её бесполезные ноги были прикрыты пледом, а глаза смотрели недоумённо и умоляюще.

Мадам ЛеВон каждый день говорила фокуснику одно и то же.

– Нет, похоже, вы не понимаете, – твердила она. – Мои ноги раздавил слон. Слон упал с неба, пробил крышу, и я осталась калекой на всю жизнь!

А фокусник твердил своё:

– Мадам ЛеВон, уверяю вас, я хотел подарить вам лилии. Букет лилий.

Этот изматывающий душу разговор повторялся изо дня в день, словно впервые, словно они не говорили друг другу этих слов накануне, словно не скажут их завтра.

Фокусник и мадам ЛеВон встречались ежедневно. Лицом к лицу. В мрачной городской тюрьме. И говорили друг другу одно и то же.

Слугу этой знатной дамы звали Ханс Икман. Он состоял при ней с самого ее детства – был для нее и советчиком, и поверенным в любых делах. Она делилась с ним всем, без утайки.

Однако не всегда же он был слугой! Прежде чем попасть в дом к мадам ЛеВон, Ханс жил в деревне с отцом, матерью, братьями и собакой, которая славилась тем, что легко прыгала взад – вперед через речушку, что вилась под горой через лес.

Ни Ханс, ни его братья перепрыгнуть эту речку не могли, даже взрослому человеку это было не под силу. Зато псинка делала это играючи: разбегалась и – раз! – она уже на другом берегу. Собачка была белая, небольшая и, не считая способности прыгать через реку, ничем особо не выдающаяся.

За долгую жизнь Ханс Икман совсем забыл про эту собаку и про её необыкновенные достижения в прыжках в длину. Но память о ней всё – таки осела где – то глубоко, в закоулках его сознания. И в тот вечер, когда с неба, пробив крышу оперного театра, свалилась слониха, Ханс Икман почему – то вспомнил про маленькую белую собачку из своего детства.

И с тех пор, стоя в тюремной камере возле каталки мадам ЛеВон и слушая её бесконечные препирательства с фокусником, Ханс Икман мысленно возвращался в детство, на берег реки, и вместе с братьями наблюдал там за беленькой собачкой: вот она бежит, вот её тельце взмётывается вверх, и вот она уже на другом берегу – трусит себе дальше, как ни в чём не бывало. Она ещё умудрялась на высшей точке своего полёта изобразить этакий весёлый, радостный перебор лапками, ненужный, ничего уже не меняющий, но это был способ показать, что невозможное для неё возможно.

Мадам ЛеВон повторяла:

– Нет, похоже, вы не понимаете…

– Я хотел сделать лилии, только лилии, – отвечал ей фокусник.

Ханс Икман закрыл глаза и вспомнил, как собачка зависала над бурной рекой, перебирая лапками, и её белая шёрстка пламенела в лучах закатного солнца.

Но как же звали эту собачку? Этого он вспомнить не мог. Её давно не было на свете, и её имя кануло в прошлое вместе с ней. Жизнь так коротка, в ней столько прекрасного, и всё это так преходяще. Где, например, сейчас его братья? Этого Ханс тоже не знал.

– Мои ноги раздавил слон, – твердила мадам ЛеВон. – Я осталась калекой на всю жизнь!

А фокусник заученно отвечал:

– Мадам ЛеВон, уверяю…

– Прошу вас! – неожиданно для себя прервал их Ханс Икман и открыл глаза. – Надо говорить друг другу только то, что вы на самом деле думаете. Времени в обрез. Говорите только о самом важном.

Фокусник и знатная дама тут же замолчали.

А потом мадам ЛеВон снова произнесла:

– Нет, похоже, вы не понимаете…

– Я хотел сделать лилии, только лилии, – привычно ответил фокусник.

– Замолчите! Оба! – прикрикнул на них Ханс Икман и решительно развернул кресло – каталку. – Довольно болтать попусту. Я больше не выдержу, слышите?

Он покатил кресло прочь – по длинному тюремному коридору, вон из тюрьмы, под холодное, свинцовое балтизское небо.

– Похоже, вы не понимаете… – снова начала мадам ЛеВон.

– Нет! – оборвал её Ханс Икман. – Молчите, прошу вас.

И она замолчала.

Тем и закончился её последний визит в тюрьму, к заточённому там фокуснику.

Из чердачного окошка под крышей меблированных комнат «Полонез» Питер хорошо видел башни городской тюрьмы. И шпиль главного городского собора он тоже видел, и горгулий, что, грозно нахмурившись, глядели из – под карнизов. Подальше, на холме, высились огромные помпезные особняки городской знати, а под холмом сбегались и разбегались кривые, извилистые, мощённые камнем улочки с маленькими магазинчиками, покосившимися черепичными крышами и с вечными голубями, которые похаживали по этим крышам и монотонно ворковали – тянули свою вечную голубиную песню без начала и конца.

Было ужасно смотреть на всё это изо дня в день и знать, что где – то близко, под одной из этих крыш, на одной из этих улиц или улочек, от него прячут самое главное, самое заветное, единственное, что ему нужно сейчас в жизни.

Как же вышло, что вопреки здравому смыслу, вопреки невозможности чуда это чудо всё – таки произошло? Как получилось, что слониха появилась в его родном Балтизе и тут же снова исчезла, и теперь он, Питер Огюст Дюшен, даже не знает, как и где её искать, хотя она нужна ему больше всего на свете?

Глядя с утра до вечера на городские крыши, Питер решил, что надежда – не такая уж простая штука. Наоборот, это ужасное, изматывающее душу занятие. Предаваться отчаянию куда проще и легче.

– Отойди от окна, – велел ему Вильно Луц.

Питер замер. Смотреть в глаза старого вояки ему теперь тоже было тяжело.

– Ряд<