Автора нет или неизвестен Сага о Храфнкеле Годи Фрейра

Стр 1 из 2Следующая ⇒

Автора нет или неизвестен Сага о Храфнкеле Годи Фрейра

Это было во времена конунга Харальда Прекрасноволосого, сына Хальвдана Черного,

сына Гудрёда Охотника, сына Хальвдана Щедрого на золото и Скупого на еду, сына

Эйстейна Грома, сына Олава Дровосека, шведского конунга. Человек по имени

Халльфред привел свой корабль в Исландию, в Широкую Долину. Это местность к морю

от Речной Долины. На корабле были его жена и сын по имени Храфнкель, юноша

красивый и многообещающий. Тогда ему было пятнадцать лет. Халльфред занял там

землю. В ту зиму у них умерла чужеземная рабыня по имени Арнтруда, и с той поры

двор Халльфреда стали называть Арнтрудин Двор.

Но весною Халльфред перенес двор к северу через перевал в место, что зовется

Козлиная Долина. Как-то ночью приснилось ему, что к нему пришел человек и

сказал: «Зря ты лежишь здесь, Халльфред. Перенеси свой двор на запад от Озерной

Реки. Там ждет тебя удача».

Он тут же просыпается и переносит двор через Кривую Реку в место, которое с тех

пор называют Халльфредов Двор. Там он и жил до самой старости. Но на прежнем

месте остались у него кабан и козел. И в самый день его отъезда случился обвал,

весь дом засыпало, и животные эти погибли. Оттого это место и зовется с тех пор

Козлиная Долина.

У Храфнкеля вошло в привычку ездить летом па перевал. Ледниковая Долина была

тогда вся заселена вплоть до Моста. Раз Храфнкель подымался по Речной Долине и

увидел, что от Ледниковой Долины отходит еще одна, незаселенная. И ему

показалось, что эта долина лучше подходит для жилья, чем все те, которые он

видел прежде. И, вернувшись домой, Храфнкель попросил у отца свою долю

имущества, сказав, что хочет отделиться. Отец не стал ему перечить, и Храфнкель

поселился в той долине и назвал свой двор Главным Двором. Храфнкель взял в жены

Оддбьёрг, дочь Скьёльдольва из Лососьей Долины. У них было двое сыновей:

старшего звали Ториром, а младшего Асбьёрном.

Поселившись в Главном Дворе, Храфнкель стал совершать богатые жертвоприношения и

велел построить большое капище. Изо всех богов Храфнкель особенно чтил Фрейра и

уделял ему половину от всего, что было у него самого ценного.

Храфнкель занял всю долину и стал раздавать земли другим людям, но, желая над

ними главенствовать, он объявил себя их годи. Поэтому его стали звать Годи

Фрейра. Храфнкель был человек властный и склонный к насилию, но дельный, и ему

стала подвластна вся Ледниковая Долина. Со своими людьми бывал он мягок и

ласков, а с людьми из Ледниковой Долины строг и неуступчив, и им не приходилось

ждать от него справедливости. Храфнкель часто бился на поединках, но никому не

платил виры, и никто не получал от него выкупа, что бы он ни сделал.

По Речной Долине трудно проехать из-за каменистых и топких мест, все же отец и

сын, дорожа родственными узами, часто ездили друг к другу. Тяготясь дорогою,

Халльфред стал подыскивать себе другую, через горы за Речной Долиной, и нашел

дорогу гораздо суше, хоть и длиннее. Она называется теперь Халльфредова Дорога.

Этим путем ездят только те, кто хорошо знает горы за Речной Долиной.

III

На хуторе Горячий Источник жил человек по имени Бьярни. Он был женат, и жена

принесла ему двоих сыновей. Один звался Сам, другой — Эйвинд, оба мужи красивые

и многообещающие. Эйвинд жил дома с отцом, а Сам был женат и жил в северной

части долины, на хуторе, который называется Двор Игрищ. У него был дома полный

достаток. Сам был человек очень заносчивый и хорошо знал законы. Эйвинд же стал

купцом, и уехал в Норвегию, и пробыл там зиму. Потом он отправился в чужие

страны и остался в Миклагарде. Он прожил там некоторое время и снискал

расположение греческого короля.

Изо всего богатства Храфнкель особенно дорожил своим конем гнедой масти,

которого он назвал Конем Фрейра. Половину этого коня он отдал Фрейру, своему

другу. Храфнкель так любил этого коня, что дал обет покарать смертью всякого,

кто на него сядет.

Жил человек по имени Торбьёрн. Он приходился Бьярни братом и жил в Храфнкелевой

Долине, на хуторе, который назывался Холм, к востоку от Главного Двора. Достатка

у Торбьёрна было мало, а ртов в семье много. Старшего сына его звали Эйнаром, он

был человек рослый и дельный.

Однажды весною Торбьёрн сказал Эйнару, пусть, мол, приищет себе какую-нибудь

работу.

— Ведь здесь мы и сами сумеем управиться. Ты же можешь хорошо устроиться, ведь

ты человек дельный. И не думай, что я мало люблю тебя и потому выпроваживаю, ты

значишь для меня больше, чем другие мои дети. Меня вынуждает к этому бедность

моя и нищета. И другие мои дети станут работниками, ты, однако ж, устроишься

лучше них.

Эйнар отвечает:

— Поздно же ты сказал мне об этом, ведь теперь на все лучшие работы люди уже

наняты, а мне не улыбается брать то, от чего отказались другие.

Раз Эйнар сел на коня и поехал в Главный Двор. Храфнкель был в доме. Он ласково

и радушно приветствует Эйнара. Тот хочет наняться к Храфнкелю. Храфнкель

отвечает:

— Что же ты так поздно спохватился? Уж я бы взял тебя первого, а теперь я нанял

всех людей, и не могу нанять тебя, кроме как на такую работу, за которую ты не

захочешь и взяться.

Эйнар спросил, что же это за работа. Храфнкель сказал, что он еще не нашел

человека пасти овец, а между тем пастух ему очень нужен. Эйнар ответил, что его

нисколько не заботит, какая работа ему достанется, и прибавил, что он хочет

получить харчи на круглый год.

— Я сразу же скажу тебе мои условия, — сказал Храфнкель. — Ты должен пасти

пятьдесят овец на летнем пастбище и собирать хворост. За эту работу ты получишь

харчи на круглый год. Но еще об одном хочу я условиться с тобою, как я всегда

договариваюсь с пастухами. Конь Фрейра пасется в долине со своим табуном. Ты

будешь зимою и летом за ним присматривать. Но мне надобно тебя предостеречь: я

хочу, чтобы ты никогда на него не садился, как бы ни было тебе нужно. Ибо я

клятвенно обещал покарать смертью всякого, кто на него сядет. С ним пасутся

двенадцать кобыл. Днем ли, ночью — бери какую хочешь. А теперь делай, как я

говорю, потому что есть старая поговорка: невиновен тот, кто предостерег. Теперь

ты знаешь мою волю.

Эйнар сказал, что ему не придет в голову садиться на запретного коня, раз у него

будет столько других.

И вот Эйнар пошел домой за одеждой и перебрался на Главный Двор, а потом на

летовье, что зовется Каменник, над Храфнкеловой Долиной.

Летом у Эйнара все отлично ладится, так что до середины лета не пропало ни одной

овцы. Но вдруг однажды ночью он недосчитался чуть ли не тридцати овец. Эйнар

ищет по всему пастбищу, но ничего не находит. Овец нет почти неделю.

Вот однажды утром Эйнар вышел пораньше: туман, надвинувшийся с юга, рассеялся и

моросить перестало. Эйнар берет в руку палку, захватывает узду и потник и

переправляется через реку Каменницу, протекающую под самым летовьем. Там на

гальке лежали овцы, которые ночевали на месте. Он погнал их назад к летовыо и

отправился искать недостающих. Он видит: дальше на отмели пасется табун, и

думает отловить себе лошадь, прикидывая, что конный он объедет округу быстрее,

чем пеший. Подойдя к лошадям, он погнался за ними, но они были пугливы, так как

не привыкли ходить под седлом, все, кроме Коня Фрейра. Конь же стоял как

вкопанный. Эйнар подумал, что уже утро и Храфнкель не узнает, что он ездил на

коне. И вот он берет коня, взнуздывает его, постилает на спину потник и едет

вверх мимо ущелья Каменки, потом еще вверх к ледникам на запад по краю ледников,

туда, где берет начало Ледниковая Река, и потом вниз вдоль реки по направлению к

Летовыо Дымов. На летовьях он спрашивал у всех пастухов, не видел ли кто его

овец, но все отвечали, что не видели.

Эйнар проездил на Коне Фрейра с самого рассвета и до середины вечера. Конь

стрелою носил его повсюду, ибо это был добрый конь. Эйнар спохватился, что пора

назад, загонять домой тех овец, что на месте. Поехал он тогда через холмы на

восток, в Храфнкелеву Долину, и лишь только спустился к Каменнику, слышит овечье

блеянье у ущелья, где он проезжал раньше. Поворачивает туда и видит: бегут ему

навстречу тридцать овец, те самые, которых он недосчитался неделю назад. И он

погнал их домой.

Конь был весь в мыле, и пот капал с каждой его шерстинки. Он весь перепачкался в

глине и совсем выбился из сил. Он повалялся по земле, двенадцать раз

перекатившись с боку на бок, потом испустил громкое ржанье и помчался вниз по

дороге. Эйнар побежал следом и хочет преградить коню путь, поймать его и вернуть

в табун, но тот шарахался в сторону и не подпускал Эйнара к себе.

Конь без передышки бежал вниз, в долину, пока не достиг Главного Двора.

Храфнкель в это время сидел за столом. Конь громко заржал, подбежав к дверям.

Храфнель обратился к женщине, прислуживавшей ему за столом, и велел ей подойти к

дверям:

— Там заржал конь, и похоже по голосу, что это Конь Фрейра.

Она выходит и видит Коня Фрейра в самом неприглядном виде. Она говорит

Храфнкелю, что Конь Фрейра стоит у дверей

весь в грязи.

— Что нужно моему коню? Что заставило его прискакать домой? — говорит Храфнкель.

— Не к добру это.

Потом он выходит и, увидев Коня Фрейра, с ним заговаривает:

— Скверно, что с тобою так обошлись, питомец. Но дома ты пришел в себя и все мне

рассказал. Я отомщу за тебя. Ступай теперь в свой табун.

И тот поскакал вверх по долине к табуну.

Храфнкель лег в тот вечер в постель и проспал ночь. Наутро он велел седлать себе

коня и поехал на летовье. Он едет одетый в синее. В руке у него секира и больше

никакого оружия.

Эйнар согнал всех найденных овец в загон. Сам он улегся на стенке загона и

пересчитывал скот, а женщины доили. Они поздоровались с Храфнкелем. Тот спросил,

как дела. Эйнар отвечает:

— Было у меня не все ладно: с неделю пропадали тридцать овец, но теперь они

нашлись.

Храфнкель говорит, что это не в счет.

— Не случилось ли чего похуже? Не так уж часто пропадали у тебя овцы, как это

обычно бывает. Но не ездил ли ты часом вчера на Коне Фрейра?

Тот говорит, что не может этого отрицать. Храфнкель отвечает:

— Как же ты ездил на коне, для тебя запретном, когда здесь довольно таких, на

которых тебе позволено ездить? Я бы, пожалуй, простил тебе вину, если бы не дал

обета. Но все же хорошо, что ты признался.

И, веря, что не будет счастья человеку, преступившему клятву, он соскочил с

коня, подбежал к Эйнару и зарубил его насмерть.

После этого он едет домой в Главный Двор и рассказывает, что случилось. Затем он

отправляет другого человека пасти овец на летовье. А Эйнара велит перенести к

склону на запад от ле-товья и ставит на его могиле горку из камней. Она

называется Могилой Эйнара и указывает на закат от летовья.

VII

Торбьёрн прослышал у себя на хуторе Холм об убийстве своего сына Эйнара и тяжело

воспринял эту весть. Вот садится он на коня и едет в Главный Двор, и требует с

Храфнкеля виру за сына. Тот отвечает на это, что случалось ему убивать людей и

до Эйнара:

— И для тебя не новость, что я никому не платил виры, и людям приходится

мириться с этим. И все ж признаю, что это убийство мне и самому кажется едва ли

не худшим из всех, что я совершил. Мы с тобою уже давно соседи. Я относился к

тебе хорошо, и ты отвечал мне тем же. У нас с Эйнаром не вышло бы никакой

размолвки, если бы он не сел на того коня. Но мы часто раскаиваемся в том, что

слишком много болтаем, и реже корим себя за то, что сказали меньше, чем следует.

Я хочу теперь показать делом, что считаю этот свой поступок хуже всех, что

когда-либо совершал. Я берусь снабжать твое хозяйство молоком в летние месяцы и

мясом осенью, и так каждые полгода, пока ты намерен хозяйствовать. Я сниму с

тебя заботу о твоих сыновьях и дочерях и обеспечу для них хорошие браки. И если

сыщется что-нибудь в моих хранилищах, в чем случится тебе впредь нуждаться,

только скажи мне об этом, и ты отныне не будешь испытывать недостатка ни в чем,

что тебе нужно. Хозяйствуй, сколько нравится, а как прискучит, приходи сюда. Я

стану заботиться о тебе до самой твоей смерти. Помиримся на этом. Не удивлюсь,

если многие скажут, что дорого обошелся мне тот человек.

— Я не пойду на это, — ответил Торбьёрн.

— Чего же ты хочешь? — спросил Храфнкель. Тогда Торбьёрн сказал:

— Чтобы мы выбрали людей рассудить нас.

Храфнкель отвечает:

— Значит, ты равняешь себя со мною? Так мы никогда не помиримся!

С этим Торбьёрн уехал. Он поехал вниз по долине и, достигнув Горячего Источника,

встретился там с Бьярни, своим братом, и, рассказав ему о случившемся, попросил,

чтобы тот принял какое-нибудь участие в этой тяжбе. Бьярни сказал, что не на

равных придется им судиться с Храфнкелем:

— Хотя бы мы распоряжались и большими деньгами, все равно нельзя нам меряться

силою с Храфнкелем. Правду говорят, что тот мудр, кто себя знает. Он обвел

вокруг пальца многих, у кого кулаки были покрепче наших. Сдается мне, что ты

поступил не по-умному, отказавшись от такого хорошего предложения. Я же не хочу

в это ввязываться.

Тут Торбьёрн наговорил своему брату много недобрых слов и сказал, что постыдно

так поступать, тем паче в таком важном деле. С этим он уехал, и расстались

братья не слишком приветливо.

Он ехал без передышки, пока не спустился ко Двору Игрищ. Постучался в двор, и

ему открыли. Торбьёрн спрашивает Сама. Сам радушно встретил родича и пригласил

его погостить. Торбьёрн стал отнекиваться. Сам видит, что Торбьёрн невесел, и

спрашивает, что такое случилось. Тот рассказал ему про убийство своего сына

Эйнара.

— Не велика новость, — сказал Сам, — если Храфнкель кого и убил.

Торбьёрн спрашивает, не согласится ли Сам оказать ему поддержку.

— Дело ведь такое: хотя убитый всех ближе приходится мне, удар задевает и тебя.

— А ты не пытался потребовать у Храфнкеля возмещения?

Торбьёрн рассказал все, что вышло у них с Храфнкелем.

— Мне никогда прежде не доводилось слышать, — говорит Сам, — чтобы Храфнкель

предлагал кому-нибудь столько, сколько тебе. Я готов поехать с тобою в Главный

Двор, выразим покорность Храфнкелю и поглядим, не отступился ли он от своего

предложения. Он, верно, так или иначе пойдет нам навстречу.

— Во-первых, — сказал Торбьёрн, — Храфнкель теперь откажется, а во-вторых, меня

и теперь его предложение устраивает ничуть не больше, чем тогда, когда я оттуда

уехал.

Сам говорит:

— Трудно, я думаю, меряться с Храфнкелем силами на суде.

Торбьёрн отвечает:

— Вы, молодежь, никогда ничего не добьетесь — так вы всего боитесь. Вижу я, ни у

кого нет таких никчемных родичей, как у меня. И мне кажется, низко ведет себя

тот человек, кто, как ты, мнит себя знатоком законов и упивается пустячными

тяжбами, а между тем отказывается принять на себя это дело, такое бесспорное.

Всякий будет укорять тебя, и поделом: ведь ты самый большой хвастун в нашем

роду. Теперь я вижу, что к чему.

Сам отвечает:

— Много ли тебе проку, если я возьму это дело и мы оба потерпим неудачу?

Торбьёрн отвечает:

— И все же мне будет большим утешением, если ты поведешь эту тяжбу. А там будь

что будет.

Сам отвечает:

— Не по доброй воле иду я на это. Делаю я это больше ради нашего родства. Но

знай, мне сдается, что, помогая тебе, я оказываю услугу глупцу.

Тут Сам протянул руку и принял дело Торбьёрна.

VIII

Потом Сам садится на коня и едет долиною вверх к какому-то хутору, и при

свидетелях, объявляет Храфнкеля убийцей. Храфнкелю стало известно об этом, и ему

показалось смешным, что Сам затевает с ним тяжбу.

Вот прошла зима, и весною, когда подошло время вызовов в суд, скачет Сам к

Главному Двору и вызывает Храфнкеля на суд за убийство Эйпара. Вслед за тем Сам

едет по долине и скликает соседей на тинг[1], и, пока люди не собрались для

поездки, ничего больше не предпринимает.

Храфнкель тоже разослал людей по долине и стал собирать народ. Он набирает

семьдесят человек и едет с ними на восток через Перевал Речной Долины и по краю

озера, а потом прямиком через холмы в Долину Обвалов, вверх по Долине Обвалов,

на юг через Топоровый Перевал к Фьорду Медведицы, оттуда же прямо дорогою тинга

через Побережье. На юг от Речной Долины семнадцать дней пути до Полей Тинга.

Вслед за тем как они уехали, собирает людей Сам. Соглашаются с ним ехать все

больше бобыли и те, кого он уговорил раньше. Всем этим людям Сам роздал оружие и

припасы в дорогу. Сам выезжает из долины другим путем. Он направляется на север

к Мостам и едет через мост, а оттуда через Перевал Крапивной Долины. В Крапивной

Долине они и заночевали, а оттуда поехали к Междуречью у Плечистых Гор и,

перейдя через Черные Горы, спустились в Кривую Долину и на юг к Пескам, а там

спустились с Песочной Горы и так — к Полям Тинга. Храфнкеля там еще не было: он

задержался потому, что дорога у него была длиннее.

Сам ставит землянку для своих людей в отдалении от того места, где обычно

располагаются жители Восточных Фьордов. Немного погодя приезжает на тинг и

Храфнкель. Он ставит землянку как обычно. Ему становится известным, что Сам на

тинге, и это его забавляет.

Тот тинг был очень многолюдным. На нем собрались почти все знатные люди, жившие

тогда в Исландии. Сам всех их разыскивает и просит у них помощи и поддержки. Но

все твердят одно: никто не считает себя настолько в долгу перед Самом, чтобы

вступать в тяжбу с Храфнкелем Годи и тем подвергать опасности свое доброе имя.

Они еще прибавляют, что почти всех, кто тягался с Храфнкелем на тинге, ждала

одна участь: всех их Храфнкель заставлял бросить дело, которое они против него

затевали.

Сам идет назад к себе в землянку. И было у родичей очень тяжко на сердце, и

думали они, что дело их, верно, провалится и не принесет им ничего, кроме позора

и унижения. И такое отчаяние охватило родичей, что они не могут ни спать, ни

есть: ведь все знатные люди отказали им в помощи, в том числе и те, на кого они

особенно уповали.

Однажды ранним утром просыпается старый Торбьёрн. Он будит Сама и просит его

встать:

— Не спится мне.

Сам встает и одевается. Они выходят и спускаются к Топоровой Реке, пониже моста.

Там они умываются. Торбьёрн сказал Саму:

— Мое мнение, что тебе надо пригнать наших лошадей, и давай собираться домой.

Теперь ясно, что нас не ждет ничего, кроме унижения.

Сам отвечает:

— Это мне нравится! Да ведь ты не желал ничего, кроме как распри с Храфнкелем, и

не принял предложения, за которое ухватились бы многие из тех, кто хочет

сквитаться за смерть своего родича. Ты упрекал нас в трусости, меня и всех тех,

кто не хотел поддерживать тебя в этом деле. Теперь же я отступлюсь не раньше,

чем потеряю всякую надежду хоть чего-нибудь здесь добиться.

Торбьёрн был так тронут этим, что заплакал.

И тут они увидели, как на западном берегу реки, немного ниже того места, где они

сидели, вышли из землянки пятеро. Тот, кто шел впереди, был высок ростом, но не

очень могучего сложения, одет в травянисто-зеленый плащ и держал меч наизготове.

У него были правильные черты лица, яркий румянец, и он был хорош собою. Волосы у

него были темно-русые и очень густые. Этот человек был приметен тем, что с левой

стороны у него в волосах была светлая прядь.

Сам сказал:

— Встанем-ка и перейдем на западный берег навстречу тем людям.

Они спускаются вдоль реки, и тот, кто шел впереди, первым здоровается с ними и

спрашивает, кто они такие. Они ему ответили. Сам спросил у того человека, как

его зовут, и он назвался Торкелсм и сказал, что он сын Тьостара. Сам спросил,

откуда он родом и где живет. Тот сказал, что он родом с Западных Фьордов, а

живет у Трескового Фьорда. Сам спросил:

— Не годи ли ты?

Тот ответил, что до этого ему далеко.

— Тогда ты бонд? — спросил Сам. Он сказал, что нет. Сам спросил:

— Кто же ты тогда такой?

Тот отвечает:

— Я человек одинокий. Я приехал в Исландию прошлой весной. А семь лет провел в

Миклагарде и стал приближенным короля Миклагарда. Но сейчас я живу у своего

брата по имени Торгейр.

— А он не годи ли? — спрашивает Сам. Торкель отвечает:

— Да, он и вправду годи Трескового Фьорда и вообще Западных Фьордов.

— А что, он здесь, на тинге? — спрашивает Сам.

— Он и правда здесь.

— Сколько при нем людей?

— Семьдесят, — говорит Торкель.

— А еще у тебя есть братья?

— Есть еще и третий, — говорит Торкель.

— Кто же? — спрашивает Сам.

— Его зовут Тормод, — отвечает Торкель, — а живет он во Дворах на Лебедином

Мысу. Он женат на Тордис, дочери Торольва, сына Скаллагрима из Городища.

— Не окажешь ли ты нам помощи? — спрашивает Сам.

— А что вам нужно? — говорит Торкель.

— Поддержка и сила знатных людей, — говорит Сам, — ибо мы намерены судиться с

Храфнкелем Годи по поводу убийства Эйнара, сына Торбьёрна, и с вашей поддержкой

мы вполне ручаемся за исход дела.

Торкель отвечает:

— Но я же сказал, что я не годи.

— Почему это тебя так обделили? Разве ты не такой же сын знатного человека, как

и другие твои братья?

Торкель сказал:

— Я не говорил тебе, что мне ничего не досталось, но, прежде чем уехать из

Исландии, я передал свою власть годи Торгейру, моему брату, и с тех пор не

пытался вернуть ее, потому что мне очень на руку, что он годи. Ступайте

поговорите с ним и просите у него поддержки. Он человек недюжинный и

благородный, во всем хорошо разбирается, а к тому же молодой и честолюбивый.

Такой человек вернее всего вам поможет.

Сам говорит:

— Мы ничего но добьемся, если ты не замолвишь за нас слово.

Торкель отвечает:

— Готов пообещать, что буду скорее за вас, нежели против, потому что, по-моему,

это законное право всякого человека требовать возмещения за убийство своего

близкого родича. Ступайте же теперь к той землянке и зайдите внутрь. Там все еще

спят. Вы увидите там два спальных мешка поперек землянки. В одном спал я, а в

другом лежит мой брат Торгейр. Когда он приехал на тинг, у него сделался большой

нарыв на ноге, и из-за этого он плохо спал ночью. А теперь нарыв прорвался, и

гной вышел, и он после этого заснул. А ногу он выставил из мешка и примостил на

подставку — так она у него горит. Пусть этот старик идет в глубь землянки. Он,

похоже, совсем слаб глазами и дряхл. Когда ты, старик, — говорит Торкель, —

подойдешь к мешку, тебе надо посильнее споткнуться и упасть на подставку.

Ухватись за обвязанный палец и дерни как следует, а там увидишь, как Торгейр

поведет себя.

Сам сказал:

— Ты, верно, будешь нам добрым советчиком, но это не кажется мне разумным.

Торкель отвечает:

— Что-нибудь одно: либо вам придется делать, как я говорю, либо не просите у

меня советов.

Сам в ответ на это сказал:

— Нужно сделать, как он советует.

Торкель сказал, что придет попозже, потому что сейчас он ждет своих людей.

Вот Сам с Торбьёрном заходят в землянку. Там все спали. Вскоре они увидели, где

лежит Торгейр. Старый Торбьёрн пробирался впереди, спотыкаясь. Подойдя к

спальному мешку, он упал прямо на подставку для ног, схватился за больной палец

и дернул. Торгейр проснулся, вскочил и спрашивает, кто это ходит тут, не

разбирая дороги, и наступает людям на ноги, которые и без того болят. И Торбьёрн

с Самом не нашлись, что ответить.

Тут в землянку вбежал Торкель. Он сказал Торгейру, своему брату:

— Полно рвать и метать, родич, ничего с тобой не случится. Многие хотят одно, а

выходит другое, и трудно бывает за всем уследить, когда на душе большая забота.

Понятно, у тебя болит нога, которая так сильно нарывала, и никто не чувствует

этого лучше тебя. Но может статься, что этому старику доставляет не меньшую боль

смерть его сына, ведь он не получил за нее возмещения, а сам он беспомощен. И он

чувствует это, как никто другой. Неудивительно, что человек с такою заботой на

душе не может равно за всем уследить.

Торгейр говорит:

— Я не думаю, что он может поставить мне это в вину, ведь я-то не убивал его

сына, и поэтому он не мне должен мстить за это.

— Он и не собирался тебе за это мстить, — говорит Торкель. — Он налетел на тебя

с такою силой нечаянно и поплатился за свою слепоту: ведь он ждал найти у тебя

помощь. И это благородно — помочь в нужде старому и беспомощному человеку. Долг,

а не корысть побуждает его судиться из-за убийства сына, а все знатные люди

отказали им в поддержке, выказав тем самым большое неблагородство.

Торгейр спросил:

— Кого обвиняют эти люди?

Торкель ответил:

— Храфнкель Годи убил ни за что сына Торбьёрна. Он совершает одно преступление

за другим и никому ни желает платить виры.

Торгейр сказал:

— Я присоединяюсь к остальным. Насколько я знаю, я ничем таким не обязан этим

людям, чтобы пойти на распрю с Храфнкелем. Он, по-моему, каждое лето одинаково

расправляется со всеми, кто затевает с ним тяжбу; большинству эта тяжба приносит

мало почета или вовсе никакого, и со всеми бывает одно и то же. Вот, думаю,

почему те, кого не вынуждает долг, не расположены ввязываться в тяжбу с ним.

Торкель говорит:

— Быть может, и я повел бы себя так же, имей я власть. И мне казалось бы, что

мало хорошего в распре с Храфнкелем. Но сейчас я смотрю на это иначе: по мне,

лучше уж потягаться с тем, от кого все терпят. И мне кажется, что возросло бы

уважение ко мне или к кому другому, кто сумел бы взять верх над Храфнкелем, и

меня бы не стали меньше уважать, если бы и со мною вышло, как с другими. Ведь

что случается с большинством, может быть и со мною. Но не рискнешь — не

получишь.

— Вижу, — говорит Торгейр, — что ты склоняешься к тому, чтобы помочь этим людям.

Тогда я, пожалуй, передам тебе свою власть годи. Пусть у тебя будет все то, что

доныне было у меня, и таким образом мы поделимся поровну. Тогда помогай им, если

тебе нравится.

— Я считаю, — говорит Торкель, — что будет лучше, если власть годи как можно

дольше останется у тебя. Никто мне так не по душе на этом месте, как ты, потому

что тебе дано больше разума, чем любому из нас, братьев. Я же все никак не решу,

за что мне теперь приняться. Ты ведь знаешь, родич, что я мало к чему приложил

руку с тех пор, как вернулся в Исландию. Но теперь я вижу, во что ставят мои

советы. Я высказал пока все, что хотел. Что ж, Торкель Светлая Прядь пойдет

туда, где будут больше ценить его слова!

Торгейр говорит:

— Теперь мне ясно, к чему все клонится, родич. Ты разобиделся, и напрасно. Если

тебе так хочется, мы поможем этим людям, к чему бы это ни привело.

Торкель сказал:

— Я прошу только о таком, что, по-моему, лучше исполнить.

— А на что считают себя способными сами эти люди, — спрашивает Торгейр, — чтобы

добиться успеха в своей тяжбе?

— Я уже говорил сегодня: нам нужна только поддержка знатных людей, а ведение

тяжбы я беру на себя.

Торгейр сказал, что это облегчает помощь.

— А теперь дело за тем, чтобы получше подготовиться к тяжбе. Мне кажется,

Торкель хочет, чтобы вы зашли к нему раньше, чем откроется суд. И тогда одно из

двух: ваше упорство принесет вам либо утешение, либо унижение больше прежнего,

горе и разочарование. Теперь же ступайте домой и будьте веселы, потому что, если

уж вы затеваете тяжбу с Храфнкелем, вам все это время надо держаться стойко. И

никому не говорите, что мы обещали вам поддержку.

И они пошли к себе в землянку и стали пить пиво и веселиться. Все удивлялись,

как это у них так скоро переменилось настроение, ведь, уходя из дому, они были

совсем не веселы.

И вот они ждут, когда откроется суд. Тогда Сам созывает своих людей и идет к

Скале Закона, где тогда совершался суд. Сам начинает тяжбу решительно, тотчас

называет свидетелей и возбуждает дело против Храфнкеля Годи по законам страны,

без запинки и веско изложив свое дело. Тут скоро подоспели сыновья Тьостара и

множество их людей. Их поддержали все, кто приехал с Западного Побережья, и

сразу стало видно, что сыновья Тьостара не имели недостатка в друзьях.

Сам говорил до тех пор, пока не настало время вызывать Храфнкеля защищаться,

если только на суде не окажется человека, кто пожелал бы выступить в его защиту,

как это полагалось по закону. Все громко выражали одобрение словам Сама, и никто

не вызвался защищать Храфнкеля.

Люди прибежали к землянке Храфнкеля и рассказали ему, что происходит. Он не стал

мешкать, созвал своих людей и направился к суду, ожидая, что не встретит

большого сопротивления. Он хотел отвадить этих людишек от тяжб, думая сорвать

суд и посрамить Сама. Но теперь об этом не могло быть и речи. Впереди собралась

такая толпа, что Храфнкелю не удалось подойти к суду. Его оттеснили назад, и он

даже не слышал речи тех, кто его обвинял. Поэтому ему было невозможно отвести от

себя обвинение.

А Сам с таким знанием дела провел тяжбу, что Храфнкель на этом тинге был

объявлен вне закона.

Храфнкель тут же вернулся к себе в землянку, велел седлать коней и пустился

прочь с тинга, очень недовольный исходом тяжбы: никогда с ним не случалось

прежде подобного. Едет он на восток к Перевалу Вересковой Долины, а там на

восток к Побережью и нигде не останавливается, покуда не приезжает домой, в

Долину Храфнкеля. Там он живет на Главном Дворе как ни в чем не бывало.

А Сам остался на тинге и ходил, задрав нос. Многие очень радовались тому, что

все так сложилось и Храфнкель посрамлен: теперь вспомнили, что многих он обижал.

ХII

Сам дожидается окончания тинга. Люди снаряжаются домой. Он благодарит братьев за

поддержку, а Торгейр спрашивает его, смеясь, что он думает обо всем случившемся.

Сам сказал, что, на его взгляд, все сошло хорошо. Торгейр сказал:

— Думаешь, ты чего-то добился по сравнению с прежним?

Сам сказал:

— По-моему, Храфнкель наконец посрамлен, и позор его не скоро забудется. И тут

идет речь о немалых деньгах.

— Человек еще не полностью осужден, пока не состоялось изъятие имущества. И

полагается, чтобы это было в собственном его доме через четырнадцать ночей после

взятия оружия.

А взятием оружия назывался общий разъезд с тинга.

— И думаю, — говорит Торгейр, — что Храфнкель уже вернулся домой и намеревается

удержаться в Главном Дворе. Думаю, что он сохранит там власть над вами. Ты же

лучше всего поезжай домой и сиди у себя на хуторе, если сумеешь. Мне кажется, ты

достиг своею тяжбой лишь того, что его объявили на суде вне закона. Но думаю,

что он и теперь будет не меньше, чем прежде, держать всех в страхе, если тебе не

придется и похуже.

— Меня ничуть это не заботит, — говорит Сам.

— Ты храбрый человек, — говорит Торгейр, — и, кажется, родич мой Торкель не

думает оставлять тебя на произвол судьбы. Он хочет помогать тебе до тех пор,

пока все не решится между тобой и Храфнкелем, и ты сможешь быть тогда спокойным.

Вы, верно, понимаете, что теперь мы и подавно будем с тобой заодно, раз уж мы

положили на это столько сил. Мы сейчас даже поедем с тобой ради этого к

Восточным Фьордам. И может быть, ты знаешь какую-нибудь другую дорогу к

Восточным Фьордам?

Сам ответил:

— Я намерен ехать тою же дорогой, что я ехал оттуда.

Сам остался доволен разговором.

XIII

Торгейр выбрал себе людей и взял сорок человек. С Самом тоже ехало сорок. Все

они хорошо запаслись оружием и лошадьми.

Едут они тою же дорогой, пока не добираются рано на рассвете до Ледниковой

Долины. Они переправляются по мосту через реку. А это было как раз в то утро,

когда должно было совершаться изъятие имущества. Торгейр спрашивает, как бы им

застать Храфнкеля врасплох. Сам обещал что-нибудь придумать. Он сворачивает с

дороги, забирается на крутой холм и едет по гребню между Долиной Храфнксля и

Ледниковой Долиной, пока они не подъехали со стороны гор к тому месту, под

которым стояли постройки Главного Двора. Оттуда расходились на перевал поросшие

травой тропы, а вниз, в долину, шел крутой спуск. Там-то внизу и стоял двор.

Тут Сам сошел с коня и сказал:

— Пустим здесь наших коней, двадцать человек за ними присмотрят, а мы,

шестьдесят числом, побежим к хутору. Думаю, там мало кто на ногах.

Они так и сделали, — это место зовется теперь Конской Тесниной, — и ринулись к

хутору.

Час подъема миновал, но в доме еще не встали. Они прошибли бревном дверь и

бросились в дом. Храфнкель лежал в постели. Они вытащили его и всех, кто мог

носить оружие. Женщин и детей согнали в отдельный дом.

Во дворе стоял сарай. От него к стене жилого дома шла перекладина для сушки

белья. Они подводят к ней Храфнкеля и его людей. Тот стал предлагать большой

выкуп за себя и своих людей. Когда же это не помогло, он стал просить сохранить

людям жизнь.

— Ведь они ничем перед вами не провинились. Мне же не будет позора, если вы меня

и убьете. Я не стану просить пощады. Лишь от унижения прошу меня избавить, оно

не принесет вам славы.

Торкель сказал:

— Мы слыхали, что ты бывал не очень-то уступчив со своими врагами, и хорошо, что

сегодня ты изведаешь это на себе.

Они хватают Храфнкеля и его людей и скручивают им руки за спиной. Потом они

взломали сарай и сняли с крючьев веревку, достали ножи, проткнули им щиколотки,

вдели веревки и вздернули их на перекладину, связав всех восьмерых вместе.

Торгейр сказал:

— Вот и получил ты, Храфнкель, по заслугам, а ведь, верно, еще недавно тебе

казалось немыслимым, чтобы кто-нибудь подверг тебя такому позору. А ты что

выберешь, Торкель: будешь сидеть здесь возле Храфнкеля и сторожить их или

пойдешь с Самом на расстояние полета стрелы от усадьбы и объявишь где-нибудь на

каменистом пригорке, где нет ни поля, ни луга, об изъятии имущества?

Это было принято делать тогда, когда солнце стояло прямо на юге.

Торкель сказал:

— Я лучше посижу возле Храфнкеля. Эта работа, кажется, полегче.

Пошли тогда Торгейр с Самом и объявили об изъятии имущества, а возвратясь, сняли

Храфнкеля и его людей и положили их на траве возле дома. Кровь уже заливала им

глаза.

Торгсйр сказал Саму, пусть поступает с Храфнкелем, как знает, «потому что,

по-моему, с ним уже немного хлопот». Сам на это отвечает:

— Выбирай одно из двух, Храфнкель. Первое — это тебя уведут со двора, тебя и

всех, кого я пожелаю, и там убьют. Но так как ты кормишь многих, я хочу дать

тебе возможность продолжать о них заботиться. Если хочешь сохранить себе жизнь,

ступай прочь с Главного Двора со всеми своими людьми и бери с собой добра не

больше, чем я тебе выделю, а это будет самая малость. Я же стану жить в твоих

владениях и пользоваться всею твоей властью. И ни ты, ни наследники твои пусть

на них не притязают. И ты не должен селиться ближе, чем к востоку от Перевала

Речной Долины. Если ты примешь такие условия, ударим по рукам.

Храфнкель сказал:

— Многие предпочли бы скорую смерть такому унижению, но я поступлю подобно

многим другим и выберу, если есть такой выбор, жизнь. Делаю я это больше ради

своих сыновей, потому что их ждет жалкая судьба, если

12 Следующая ⇒