14. Зеленая радуга 4 страница

Выслушав речь вождя, Эврих покинул Лагима и, борясь с дурнотной тоской ведомого на смертную казнь, побежал разыскивать Волкодава. Так чувствуешь себя в жутком сне, когда и сражаться не можешь, и некуда отступать. Вот только сон обрывается пробуждением, и можно утереть липкий пот, радуясь, что все было не наяву. Эврих озирался, обводя взглядом вершины, вздымавшиеся со всех сторон – зубчатые спины уснувших драконов, а за ними еще и еще, и чистая даль не спешила заволакиваться дымкой, как бывает только в горах… Маленькое войско шанов двигалось к собственной смерти удивительно красивыми местами. И толку‑то с этой красоты, думалось Эвриху. Кого она остановит? Кого остановила красота Засечного кряжа?..

Воины обреченного племени между тем шутили и веселились, и от этого было едва ли не хуже, чем в ту черную ночь, когда неумолимые волны мчали троих пловцов под копыта мрачного Всадника и блуждающая скала надвигалась на них, как сама Смерть… Тот раз случилось чудо, и они остались в живых. Сегодня чуда не будет. Всадник их пощадил. Люди, твердо намеренные перерезать друг друга до последнего человека, не пощадят никого.

Вот и все твои «дополнения», скорбно говорил себе молодой аррант. О чем мечтал? Рядом с Салегриновым свитком на полочке их однажды увидеть?.. А сколько людей получше тебя втоптали в кровь и дерьмо, какие бесценные книги выдрали из переплетов и пустили на мешочки для запасных стрел?..

Волкодав шел вместе с горцами, но в то же время неуловимым образом – сам по себе. Эврих, не привыкший оставлять удивительное необъясненным, даже отвлекся от собственных переживаний и невольно попытался определить для себя, в чем тут дело. И скоро сообразил: молодые шаны двигались тесной толпой, но к Волкодаву ближе чем на два шага не подходил ни один. И не то чтобы его намеренно сторонились. Все получалось само собой, так, словно венна ограждала невидимая стена. Точно так когда‑то шагал по кондарской улочке суровый Икташ. Волкодав шел очень спокойно, глядя вдаль, и… …И расчесывал костяным гребнем волосы, сняв с кос ремешки.

Эврих собирался что‑то сказать ему, однако ноги помимо разума унесли арранта за ту же невидимую границу, и он подумал: вряд ли на Волкодава в его нынешнем сосредоточении осмелится, сесть даже муха! Это было правдой. Шустрый Мыш, и тот тихо висел на своей петельке, вшитой в ножны меча, и не решался побеспокоить хозяина.

Отряд между тем завернул в ущелье, сперва показавшееся арранту глухим тупиком. Снова пришлось лезть через нагромождения каменных глыб, вызвавших в памяти ХаранКиир и пещеру мертвого Бога. Некоторое время Эврих вынужден был внимательно смотреть под ноги, а когда поднял глаза, то увидел, что они пришли в Глорр‑килм Айсах.

Он, конечно, до сей поры ни разу здесь не бывал, но Долину Звенящих ручьев узнал бы всякий, кто слышал хотя бы отрывочное ее описание. Теснина вывела маленькое войско на южный склон горной гряды, на широкую плоскую террасу, покрытую самой роскошной травой, которую Эврих когда‑либо видел. Громада хребта, возвышавшаяся севернее, не допускала сюда холодные ветры. Даже недавняя буря, гонявшая По всему Кряжу снежные смерчи, не сумела намести здесь сугробов. А если и сумела, то они сразу растаяли под ласковым солнцем. Терраса, раскинувшаяся на доброе поприще, обрывалась внезапным откосом:

там зияло ущелье, проточенное быстрой рекой. К пропасти бежали ручьи – от крохотных до полноводных, не вдруг перешагнешь. Они брали начало на склонах хребта и весело прыгали по камням, звеня тысячей голосов, и над маленькими водопадами дрожали семицветные радуги.

А за ущельем круглилась небольшая гора, удивлявшая мягкими очертаниями среди изломанных каменных пиков. Легкие облачка, пронизанные солнечным светом, кутали ее плечи. А позади высился двуглавый гигант, одетый вечными ледниками, – Харан Киир. Солнце висело прямо над священной вершиной, бросая на красноватые скалы голубые отсветы льда. Среди горцев мгновенно прекратились всякие разговоры и смех, а Эврих почувствовал, как подступили к глазам невольные слезы. Казалось, со стороны гор исходила и наполняла душу громадная неслышимая музыка, слишком громадная, чтобы возможно было отобразить ее в звуках…

И в таком месте они собирались резать друг дружку? Выяснять, у кого больше прав созерцать эту чудесную красоту? Спорить о том, чьи дети станут молиться ей и славить Богов, одаривших земной мир долиной Глорр– килм Айсах?..

Шаны слева и справа от Эвриха начали опускаться на колени, кланяясь Харан Кииру. Аррант торопливо последовал их примеру. И заметил, что на другом конце луга точно так же преклоняли колени квар‑итигулы. И тоже, наверное, мысленно просили Отца Небо и предков о даровании победы…

Вот сейчас будет отдана дань Вышним, и они перестанут притворяться, будто не замечают друг дружку, и…

– У тебя с собой книга, которую ты пишешь? – раздался вдруг над ухом арранта тихий шепот Волкодава. Воин опять говорил на языке Тилорна, ибо этот язык, рожденный по ту сторону звезд, был здесь понятен лишь им двоим.

Эврих на всякий случай действительно нес в маленькой сумке «Дополнения» и письменные принадлежности: жизнь уже научила его, что с главнейшими сокровищами лучше не разлучаться. Аррант похолодел от дурного предчувствия, кивнул, обернулся и близко увидел серо‑зеленые внимательные глаза венна.

– Держись позади всех, – так же тихо продолжал Волкодав. – Если у меня не получится, сразу беги. Не оглядывайся и не пытайся помочь. Надо еще разыскать Тилорнов корабль…

– Что у тебя не получится?.. – испуганно спросил Эврих, уже понимая, что распущенные волосы Волкодава были, как всегда, не к добру. Венн явно что‑то задумал, но что именно, выяснить не удалось. Вождь Лагим вскинул руку, и шаны двинулись на врага. Двинулись медленно, в грозном молчании. Не обычная стычка предстояла им – битва на глазах у Богов, сражение, призванное навсегда разрешить старинную тяжбу…

Эврих не посмел ослушаться Волкодава. Он не сегодня усвоил, что во всем, касавшемся воинского дела и драк, с венном лучше не спорить. Аррант воспользовался старой как мир уловкой, с помощью которой несмелые люди пытаются оттянуть неизбежное, – притворился, будто поправляет завязку на сапоге, и дал воинам себя обойти, оказавшись за спинами. На него не обратили внимания. До чужака ли, когда Отец Небо взвешивает на ладони судьбы племен?..

Сблизившись на расстояние оклика, два отряда остановились. Сейчас вожди огородят и освятят поле сражения, и воители войдут внутрь очерченного пространства, чтобы выйти обратно победителями. Или вовсе не выйти. Седобородые кряжистые деды, цветущие мужчины, мальчишки с едва проклюнувшимися усами. Аррант разглядел Элдага. А потом и Йарру, по праву близкого родственника стоявшего недалеко от вождя.

Среди квар‑итигулов мелькали белоснежные спины – воины привели с собой утавегу, примерно половину стаи. Эврих отрешенно подумал, что это, пожалуй, дает им преимущество. Если бы он видел, какие чудеса выделывал с кинжалом Тхалет, он бы изменил свое мнение.

Юные воины уже подавали своим вождям нарезанные стебли травы шех, когда благоговейная тишина неожиданно взорвалась всеобщим ропотом. От войска шанов отделился один человек и размеренным шагом пошел вперед, чтобы встать посередине поля, еще не размеченного для битвы.

Волкодав.

При виде него утавегу разразились горестным воем и во главе со Старейшей хлынули навстречу своему Вожаку. Вероятно, только поэтому на венна не накинулись сразу с обеих сторон. Квар‑итигулы были слишком изумлены поведением псов, чтобы думать о чем‑то еще. Шан‑итигулы, вскинувшие было луки – смерть перебежчику!.. – вовремя сообразили, что «белые духи» не простят им ни одной случайной стрелы и бросятся рвать, а значит, святость сражения будет непоправимо осквернена.

Утавегу окружили Волкодава кольцом, жалобно скуля и оглядываясь то на него, то на хозяев, то на врагов, которых выучка, закрепленная памятью поколений, повелевала убивать не раздумывая. Они и теперь с радостью совершили бы то, к чему были приучены, но приказ Вожака удерживал их крепче любой цепи. Старейшая еще время от времени косилась на горный склон по ту сторону пропасти. Волкодав и сам ощущал смутное беспокойство, как‑то связанное с этой горой. В чем тут дело, разбираться было некогда; он знал только, что ни за какие блага не полез бы на этот приветливый с виду склон, даже если бы не было пропасти, а его настигала погоня.

Чувствуя на себе десятки взглядов, он не торопясь расстегнул пряжку, вытянул наплечный ремень и взял Солнечный Пламень вместе с ножнами на ладони.

«Даже если ценой окажется жизнь…»

– Вождь Лагим! – сказал Волкодав, обращаясь к шанскому предводителю. – Ты посадил меня у своего очага и разделил со мной хлеб, называя кровным братом племени шан‑итигулов. Я этим горжусь!

Лагим ничего не ответил, но его воины, еще державшие стрелы на тетивах опущенных луков, принялись стыдливо убирать их в колчаны. Минул угар первой яростной вспышки, и стало ясно, что целиться в родственника неприлично.

Недостойно мужчин.

– Вождь Элдаг! – повернувшись в другую сторону, продолжал Волкодав. – Ты принимал меня в своем доме и кормил хлебом из своих рук, называя кровным братом племени квар‑итигулов. Я этим горжусь!

Эврих сообразил наконец, что было на уме у его спутника. Брат моего брата – мой брат. Два итигульских рода, двести лет назад разлученные жестокой войной, обрели общего родственника. Урожденного или названного, не все ли равно? Святость побратимства строго соблюдалось в горах. Поднять руку на побратима – переступить честь…

– Вы оба – мои великие братья, – сказал Волкодав. – Решите убивать друг друга, убейте сначала меня. Я не буду сопротивляться. И мои другие братья вам тоже не помешают…

Утавегу, стеная и скуля, отползли ему за спину. В собачьих душах бушевало безысходное горе: погибнет Вожак, и станет незачем жить. И они никак не могли помочь Ему – только оказать послушание, которого Он от них попросил.

Волкодав повернулся лицом к Харан Кииру, опустился на колени и замер, положив меч у правой ноги. Эврих знал, что левой рукой венн действовал не хуже любого природного левши, но очевидно было и то, что этим своим умением он не воспользуется.

– Убивайте тогда уж и меня! – услыхал аррант свой собственный голос. Вокруг стояла потрясающая тишина – казалось, необъяснимо замолкли даже ручьи, – и на Эвриха обратились все взгляды. Молодой аррант судорожно прижал к груди сумку с «Дополнениями» и начал пробираться вперед: – Тебе, Элдаг, мы вернули племянника, дитя твоего несчастного брата, погибшего по ту сторону моря! Мы преодолели страшные испытания, чтобы украсить твой дом еще одним юным мужчиной!.. Забудь об этом, вождь, если так уж боишься, как бы не потрескалась бирюза на твоем знаменитом кинжале!.. А тебе, Лагим, мы вернули сестру. И маленькую племянницу, которую она носила во чреве! Мы не побоялись ни людей, ни Богов, чтобы у твоего очага засияло двойное сокровище!.. Подойди сюда, Лагим, и убей, но помни, что Раг и ее дочь стоят здесь, рядом со мной!..

Эврих выкрикнул эти слова и почувствовал слезы, бегущие по щекам.

«Даже если ценой окажется жизнь…»

Так они и застыли вдвоем посреди широкого луга, между двумя отрядами, готовыми схватиться в сражении и резаться до последнего. Ученый, стиснувший белыми пальцами самое дорогое, что у него было: сумку с недописанной книгой. И воин, добровольно отложивший меч. Кто видел Волкодава три года назад, на краю другой пропасти, именовавшейся Препоной, – оценил бы.

И было тихо.

Прошло мгновение, и еще, и еще. Никто не двигался с места. Потом утавегу вдруг вскочили, как по команде, и, пятясь и щетиня загривки, хором залаяли и завыли. Волкодав поднял склоненную голову и посмотрел в ту же сторону, что и его четвероногие братья. Туда, откуда все это время исходило невнятное, но остро ощущавшееся предупреждение.

Горцы, боявшиеся отвести глаза от неприятелей, замерших в нескольких десятках шагов, стали оглядываться. Что‑то происходило за пропастью, на южном склоне долины. Что именно – некоторое время понять было трудно. Потом люди увидели.

Там пришло в движение нечто настолько громадное, что разум поначалу отказывался воспринимать. Как позже объяснил Эврих, небывалая гроза напитала водой горный склон со щедростью, какой здешняя земля не знала вот уже сотни лет; проникшая влага несколько суток размачивала глинистый слой, пока не сделала его скользким, точно взбитое мыло. Вот и случилось, что гигантский ломоть земли и камней вдруг взял и тихо сполз вниз прямо на глазах у людей.

То есть тихо было лишь вначале. В бездну пропасти рушилась половина горы, а такое никогда не происходит бесшумно. Дрогнул под ногами луг, плеснули потревоженные ручьи, и докатился протяжный, глубинный стон сокрушаемой тверди. Люди сперва ощутили его ногами и телом, и только, потом ударил в уши низкий чудовищный грохот.

На том берегу рвался дерн, выламывались из вековых гнезд укоренившиеся валуны, взмывали из стиснутых непомерной тяжестью недр фонтаны воды, перемешанной с камнями и глиной. Взмывали, пронзая не успевшие расступиться облачка, на мгновение зависали в сотрясаемом воздухе, успевали показаться вновь возникшими очертаниями горы… и все– таки опадали, сперва медленно, потом быстрее и быстрее рушились вниз, вниз…

Горцы, привычные к оползням и обвалам, не поддались бездумному ужасу. Нынешнее разрушение было просто побольше тех, что происходили обычно; только‑то и всего. Еще не повод, чтобы без памяти уносить ноги. Наученные опытом поколений, они сразу поняли, что северный берег был вне пределов опасности. И все‑таки естественная робость, охватывающая смертных при виде столь грозного явления Сил, заставила людей и животных теснее приникнуть друг к дружке. Сами того не заметив, шан– итигулы, квар‑итигулы и утавегу смешались в одну – чего уж там – крохотную горстку трепещущей Жизни, жмущейся вместе перед лицом чего‑то вселенского, необозримо громадного и вовсе не склонного замечать их ничтожные муравьиные распри…

Эврих впоследствии придет к выводу, что дело, по‑видимому, не обошлось без вмешательства очень могущественной Воли, намеренно подтолкнувшей два племени. Волкодав выслушает его доводы и согласится с предположением о милосердном промысле Богов, – кто‑кто, а венн слишком хорошо знал, насколько люди склонны грызть глотку друг другу, даже стоя на краю неминуемой гибели. Так что коль скоро не дошло до резни… Но все это будет потом. А покамест «истинные» итигулы и итигулы– изгнанники вместе смотрели на совершавшееся по ту сторону ущелья, и вековая вражда казалась чем‑то второстепенным. И каждого, явно или неосознанно, посетила мысль о том, что под Небом нет вечного, и однажды, по манию Богов, раздосадованных мелкой грызней недостойных существ, вот так, в громе и грохоте, возьмет да и канет в никуда и ничто весь их мир. Мир, в котором можно любить, ревновать, искать счастья и выделывать чудеса с кинжалом, украшенным полосой яркого шелка…

– Как бы реку не запрудило! – прокричал, возвышая голос, чтобы быть услышанным, вождь Элдаг Быстрый Клинок. – Жаль будет, если зальет святую долину!

– Не зальет!.. – точно так же во все горло отозвался вождь Лагим. – Когда– то я спускался к реке! Там такое течение, что вынесло даже валуны, оставив гладкое дно!..

Элдаг не очень поверил, и тогда они вдвоем бесстрашно подошли к самому краю. Итигулы видели, как вожди вытягивали руки, показывая Друг другу что‑то внизу.

Между тем светопреставление мало‑помалу утихомирилось. Оползень смел все державшееся сколько‑нибудь непрочно и сам собою иссяк. Опали тяжелые волны густой водяной жижи, а ветер унес и рассеял завесу мутных брызг, висевшую в воздухе. Прекратился грохот и гул, лишь время от времени с медленным треском скатывались последние глыбы… Все глаза принялись жадно обшаривать вывернутые наизнанку недра горы: что там? Может, вход в удивительные подземелья? Или самоцветная жила, обнажившаяся на радость жителям гор?..

То, что предстало их взглядам, потрясло увидевших едва ли не больше, нежели сокрушительный обвал, только что отгремевший. Разом стало понятно, отчего Глорр‑килм Айсах величали заповедной долиной. Тхалет едва ли не первым упал на колени, выпустив скулящего, поджавшего хвост утавегу, которого, сам того не замечая, обнимал все это время. В разломе горы обнаружилась статуя. Статуя сидящей женщины, неведомо когда и неведомо кем врезанная в толщу красноватого камня. Развалины утесов служили ей троном, а прямо за спиной величаво возносился к небесам Харан Киир, именно отсюда, с Глорр‑килм Айсаха, более всего похожий на небесный престол.

Натеки грязи быстро опадали с изваяния, так, словно каменное чудо сверхъестественным образом отряхивалось, по‑женски охорашивая одежду. Вот, мол, я и здесь наконец. Что вы, дети, успели без меня натворить?..

Ощущение было настолько могучим, что взрослые, седеющие, исполосованные рубцами мужчины неудержимо чувствовали себя нашкодившими мальчишками.

– Мама, я… я, честное слово, не… – пробормотал Мааюн. – Прости меня… Я не хотел…

– А по‑моему, это мачеха Раг, – шепнул брату Тхалет. Эврих отвернулся от каменной женщины, чувствуя, как слезы отчаяния и вдохновения, только что душившие его, сменяются жгучими слезами раскаяния… неведомо в чем. Какое наитие вело резец древнего скульптора, умудрившегося сообщить своему творению черты его, Эвриха, матери?.. И не только черты, но даже их выражение: точно с таким лицом она выбегала навстречу ему всякий раз, когда он приезжал в Благословенную Аррантиаду, в маленький город Фед…

Стыдливо и поспешно аррант утерся рукавом и посмотрел на Волкодава, рядом с которым стоял. Венн сидел очень прямо, крепко зажмурившись и до болезненного хруста сжав кулаки. Его губы что‑то шептали, а из‑под век по щекам пролегли две мокрые дорожки.

Довести Волкодава до подобного состояния было очень непросто. Требовалось для этого уж всяко не зрелище двух племен, готовых броситься друг на друга. И не угроза смерти, если не удастся их примирить… Но что же тогда?..

– Мама… – вдруг прошептал венн.

Эврих ошалело повел глазами на коленопреклоненных итигулов, увидел на бородатых лицах то самое выражение, которое мгновение назад поспешно стер со своего собственного… И разум ученого, привыкшего сопоставлять, вспышкой озарила догадка. КАЖДЫЙ ВИДЕЛ СВОЕ.

– Храм древних Богов!.. – вырвалось у него.

Каменное изваяние улыбнулось ему с той стороны пропасти, и наваждение кончилось. Черты женщины ненадолго расплылись – или, может, просто облачко набежало, – а потом застыли уже измененными, и Эврих снова узнал их. У статуи, вытесанной один Вседержитель знает когда, оказались черты Сигины. Сумасшедшей Сигины. Деревенской дурочки из безымянного поселения в захолустье северного Нарлака, где случайно пролегла их с Волкодавом дорога…

Случайно ли?.. Теперь Эврих был в том отнюдь не уверен.

А вот что сделалось объяснимо, так это непонятный почет, оказанный Сумасшедшей жрецами Богов‑Близнецов. И ее – вернее, Ее – постоянные россказни о Сыновьях, затерявшихся неведомо где. И о том, что за Богиня была призвана в помощь бедняжке Вионе, гадать стало излишне.

Равно как и о природе Замерзшего, вырубленного из ледника и не оставившего ни частицы Своей плоти на погребальном костре… И о том, почему изваяние Матери, сокрывшееся от людских глаз после утраты Сыновей, именно сегодня явило Себя племенам, готовым осквернить кровью самое подножие храма…

Эвриху захотелось немедленно поведать горцам о своей чудесной догадке и рассказать им, как это невозможно – затевать убийство на глазах у Матери обоих народов… Однако судьба – или Сигина? – распорядилась так, что все совершилось без него.

Похоже, невероятный обвал, открывший Статую солнцу, был всего лишь звеном в цепи разрушений, потрясших в тот день Заоблачный кряж. Из ущелья, где вилась между скалами тропка к шанской деревне, выбежал быстроногий мальчишка. Он мчался так, словно за ним гнались, и размахивал руками, что‑то крича. Это был младший пасынок Раг, еще не носивший кинжала.

– Тлеющая Печь провалилась!.. – расслышал Эврих, когда задыхающийся мальчишка подлетел ближе. – Кузнец Шенай говорит, дождевая вода пролилась внутрь и бьется с подземным огнем!.. Деревни больше нет, мы еле спаслись от смерти, выскочив из домов!..

Шан‑итигулы, умевшие без промаха определять направление среди нагромождений хребтов, невольно оглянулись туда, где осталось селение. Там восходило над ближними вершинами облако странной формы, увенчанное белоснежной клубящейся шапкой, и во все стороны разлетались от него стаи перепуганных птиц. Надо думать, некоторое время назад стоявшим в Долине Звенящих ручьев полагалось бы услышать грохот и свист пара, рвущегося в небеса. Да только шум ближнего оползня похоронил все прочие звуки.

Шаны отчаянно бросились навстречу мальчишке: каждый принялся расспрашивать о своей семье – живы ли, успели ли отбежать, когда проваливалась деревня. По словам паренька, уцелели все, даже младенцы и дряхлые старики:

– И теперь мы все идем сюда, чтобы помочь убивать кворров или умереть вместе с вами, ведь у нас больше нет дома.

Его слова напомнили мужчинам о том, зачем, собственно, они сюда собрались. Эврих увидел, как воины снова начали отодвигаться прочь Друг от друга, стягиваясь в два разных отряда. Мальчик тем временем впервые посмотрел на другой берег ущелья, увидел Статую и от изумления даже шагнул вперед:

– Мама?..

А из прохода в утесах, откуда не так давно выходило войско шан– итигулов, уже показались женщины, старцы, ребятишки и немногочисленные мужчины, оставленные стеречь дом. Одной из первых на землю Глорр‑килм Айсаха ступила Раг. Новорожденную дочь она несла на руках, еще с полдюжины детей разного возраста жались к ней, боясь отойти.

Для шан‑итигулов это были те, кого следовало защищать до последнего вздоха, те, чье присутствие властно изгоняло самую мысль о возможности поражения. Что же до кваритигулов – они узрели перед собою добычу. Кое у кого начали разгораться хищным блеском глаза.

Волкодав едва не первым заметил белый комок, летевший к людям с другого конца долины.

– Твой пес бежит, вождь Элдаг, – сказал он старейшине кваров.

Пес мчался, беззаветно отдавая бегу все силы. Развевалась длинная шерсть, валился из дымящейся пасти мокрый красный язык. Утавегу заволновались при виде собрата, с воем устремились навстречу. Вой был горестным.

Подлетев, пес бросился Элдагу на грудь, чуть не свалив вождя в затоптанную траву, и принялся судорожно облизывать хозяину лицо. Он захлебывался плачущим лаем, словно хотел что‑то сказать. Элдаг тревожно хмурился, не понимая. Утавегу метнулся от него к Волкодаву, в отчаянии прижался к ногам. Венн опять опустился на колени, обнял изнемогшего пса.

– С твоим домом такое же несчастье, Элдаг, – проговорил он медленно, обращаясь к вождю. – Мой брат говорит, дождевые ручьи подточили опору камней, и скалы обрушились. По счастью, утавегу, оставленные в деревне, вовремя предупредили людей, а самых беспомощных выволокли на себе. Твой народ сейчас идет сюда, чтобы вместе с воинами принять жизнь или смерть. Хорошие псы у тебя, вождь…

Произнося эти слова, он сам выглядел до такой степени собакой, что Элдаг поверил ему. Сразу. И полностью.

Вот, значит, как, вертелось у Эвриха на уме. Вот, значит, как. Непослушных, драчливых детей следует хорошенько отшлепать. Чтобы поскорее набирались ума…

В обоих отрядах было примерно поровну воинов, однако нападать на шанов стало бессмысленно. Мужчины мужчинами, но если за каждым – его женщина, готовая, если придется, пустить в ход и ногти и зубы, если не кинжал, снятый со стены разрушенного жилища… И, что важнее, квары стали оглядываться. В дальнем конце луга должны были вот‑вот появиться те, кому полагалось бы сидеть дома, под защитой неприступной стены и свирепых собак. Воин не должен так оглядываться в бою. Иначе конец и ему, и тем, кого он силится оградить.

Эврих смотрел то на одних, то на других… на мрачно насупившихся вождей… и видел, что они с Волкодавом больше ничего не могли сделать. Жертва, которую они предложили, думая отвести два племени от бессмысленной распри, осталась невостребованной и, похоже, успела забыться. И даже Мать Сигина, каждому посмотревшая в душу, не сумела погасить в этих душах черный огонь. Остановит ли материнский укор беспощадного воина, способного не сходя с места перечислить десять родственников, убитых или замученных теми, с кем его хотят помирить?..

Он сказал себе, что сейчас неминуемо начнется резня, И вдруг увидел Йарру. Кондарский сирота как‑то робко, бочком протиснулся мимо Элдага – вождь даже не остановил его, не поняв намерения приемного сына, – и неожиданно пошел через луг туда, где угрюмо, закрыв спинами свои семьи, стояли шанские воины. Золотистый отлив кожи делал его бледнолицым среди темно‑медных соплеменников, но нынче Йарра был действительно бледен чуть не до зелени. Правда, чем дальше он уходил, тем больше расправлялись его плечи и уверенней становилась походка. Так идут за смертью или за славой, которой нипочем смерть. А у ноги юного горца вышагивал молодой утавегу – еще не взрослый пес, но уже не щенок, – верный спутник, обретенный позавчера, на священном пиру, связавшем их жизни. Время от времени Йарра касался ладонью белого щетинистого загривка, и пес поднимал голову, готовый к послушанию и защите.

Теперь на них смотрели уже все. Эврих заметил – мальчишка шел прямо к Раг, стоявшей за плечом мужа. И вот наконец приблизился. И остановился.

– Госпожа Раг!.. – звонко прозвучал его голос. Итигулы знали множество способов оживить надорванные связки, и Йарра почти не хрипел. – Госпожа Раг, ты, верно, не позабыла, как в деревню, ныне исчезнувшую с лика гор, привели пленницу. И как Йарра, сын Йарана Ящерицы, называемый сегодня младшим сыном вождя, был среди тех, кто плясал кругом пленницы и смеялся, подбирая для нее казнь!..

Женщина ответила не сразу. Некоторое время она пристально, испытующе смотрела ему в глаза. Потом что‑то шепнула настороженно замершему мужу, и тот отодвинулся на шаг в сторону, пропуская ее. Раг вышла вперед, держа на руках спеленутую дочь.

– Я помню, – негромко, глуховато проговорила она в ответ.

Йарра, побледнев еще больше, церемонно расстегнул на себе пояс и стащил курточку, а потом и рубашку – ту самую, старенькую, сшитую матерью, – и остался обнаженным по пояс. Люди, хорошо знавшие обычаи итигулов, поняли, что было у него на уме. И действительно, Йарра вытянул из ножен охотничий нож (ибо кинжала у него, не пролившего вражеской крови, еще не было) и бестрепетно прочертил по голой груди три глубокие поперечные полосы, немедля обросшие густой бахромой алых потеков. Йарра приложил к ним левую руку, хорошенько размазал… и протянул женщине окровавленную ладонь:

– Госпожа Раг!.. Не моя заслуга в том, что ты осталась жива и дала рождение той, что толкалась у тебя во чреве, когда твои руки привязывали к цепям. Отцу Небо было угодно прислать тебе на помощь других людей, гораздо смелее и благородней меня. Госпожа Раг! Чтобы такого больше не случалось между нашими племенами…

Горло все‑таки подвело его – голос сорвался, но Йарра мотнул головой и упрямо докончил:

– Чтобы такого больше не случалось между нашими племенами, я прошу тебя, госпожа, позволь мне быть женихом и хранителем твоей маленькой дочери и любовно оберегать ее, пока она не войдет в возраст замужества и не станет мне женой перед Отцом Небо и пращурами, ликующими над вершиной священного Харан Киира!..

С его ладони обильно капала кровь. Чем глубже борозды на груди, тем, по мнению итигулов, искренней были намерения.

Довольно долго Раг не двигалась с места и не произносила ни слова. Потом медленно, очень медленно развернула пеленки, выпростала крохотную ручонку, разжала стиснутый кулачок и приложила ладошку спящей дочери к протянутой навстречу руке Йарры, словно ставя печать.

С младенческого крика

До самого «прости»

Таинственную книгу

Слагаем по пути.

Теснятся чьи‑то лица

За каждою строкой…

Мы черкаем страницы

Бестрепетной рукой.

Мы веселы и правы,

Мы скачем напрямик…

Размашистые главы

Заносятся в дневник.

А если и помаркой

Испорчена строка ‑

Ни холодно ни жарко

Нам с этого пока.

Успеем возвратиться,

Попридержать коней…

Подумаешь, страница!

Их много в книге дней.

Что гоже, что негоже

И кто кому должник?

Когда‑нибудь попозже

Исправим, черновик…

…но поздно, милый, поздно.

Не отыскать мостов.

И делается грозным

Шуршание листов.

Обиженные люди,

Забытые долги…

Поправлено не будет

В минувшем ни строки.

Кому мы, обещая,

Солгали без стыда,

Уходят не прощаясь,

Уходят навсегда.

Кого мы оттолкнули,

Кого мы подвели…

Корявых загогулин

Напрасно не скобли.

И наша повесть мчится

К финалу… А потом

Последняя страница

Покроет пухлый том.

И так же, запоздало

Стирая слезы с глаз,

Как мы иных, бывало, ‑

Другие вспомнят нас.

⇐ Предыдущая 36 37 38 39 404142 43 44 45 Следующая ⇒