Из книги Мэри Дирборн «Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография».

Из книги Мэри Дирборн «Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография».

http://flibusta.is/b/506801

Из главы 25.

С Патриком и Грегори все было немного сложнее. В марте, вернувшись из Европы, Эрнест встретил Патрика в Нью-Йорке у поезда. Они пробыли в городе несколько дней, Эрнест сводил Патрика в «Эберкромби и Фитч» и купил ему охотничье ружье. Потом Джордж Браун, владелец боксерского зала на 47-й Уэст-стрит, куда Эрнест ходил боксироваться, посадил отца и сына на поезд до Майами: Эрнест планировал забрать Грегори на Ки-Уэсте. Полин рассердилась на Эрнеста оттого, что он не советуется с ней насчет мальчиков, и заявила, что Грегу в это время уезжать неудобно; она отправила его на Кубу день или два спустя. У Патрика были каникулы; он учился в предпоследнем классе светской католической школы для мальчиков «Кентербери», которая находилась в Нью-Милфорде, в штате Коннектикут (Полин воспитывала Патрика и его брата католиками – оба были министрантами, – и поначалу они ходили в приходскую школу на Ки-Уэсте). «Кентербери» не отличалась той же академической строгостью, как некоторые подготовительные школы для мальчиков, но была одной из лучших католических школ-пансионатов. У Эрнеста были сомнения насчет «Кентербери», где мальчики ежедневно посещали часовню. Он опасался, что «церковь» пагубно повлияет на Мышку (семейное прозвище Патрика). Несомненно, отчасти потому, что школу выбирала Полин, Эрнест заявлял о своей ненависти к ней (осенью сюда же должен был пойти и Грегори) и называл ее одной из «тех снобских школ». И все же Эрнест гордился спортивными способностями Патрика в футболе, хотя мальчик стал играть за спортивную команду, только перейдя в выпускной класс.

Грегори (которого звали Гиги или Гигги) всегда вызывал у своего отца самые сильные чувства – плохие или хорошие. Несомненно, одним из решающих событий жизни Грегори стал конкурс по стрельбе, который проводился гаванским клубом «Касадорес де Серро» 26 июля 1942 года. Позже, в интервью и книге об отце, Грег сообщал много подробностей о конкурсе, но в основном неточных; Эрнест тоже будет часто пересказывать эту историю, и его слова точно так же ненадежны – а его ошибки будут повторять исследователи и биографы. Этот конкурс Эрнест описывает в рассказе: «Наверное, все напоминает человеку о чем-то», который был написан около 1955 года и опубликован только после смерти писателя. Вкратце: Грег этим летом научился стрелять и выиграл несколько небольших соревнований. Патрик и Эрнест тоже приняли участие в летнем турнире, но вылетели в первом же раунде. Грег дошел до финала, где он ко всеобщему удивлению подстрелил определенное количество птиц без единого промаха. В конце концов Грег проиграл. (С каким счетом он проиграл – это вопрос, существуют разные мнения на этот счет, а после книги Грега «Папа» (1976) остается впечатление, что он победил в конкурсе.)

Но факт в том, что одиннадцатилетний мальчик попал в финальный раунд международного конкурса и блестяще показал себя, дал отцу возможность гордиться собой и сам стал намного увереннее в себе. Внимание гаванских газет привлек возраст мальчика, прекрасно выступившего на конкурсе, и Патрик потом будет вспоминать, что газеты называли его брата Эль Пекеньо Рэй де ла Эскопета («Маленький король ружья»). «Состязание в стрельбе стало поворотным этапом для Гигги», – бодро писал Эрнест Марте. Он поддержал победу сына, как будто это деньги в банке, и сообщил Марте, что дети «сейчас хорошо развиваются».

Однако с детьми все было не так уж «хорошо». И в особенности Эрнеста тревожило поведение Грегори. Когда Грег был маленьким, его, на время отсутствия матери (самым долгим оказалось отсутствие на африканском сафари, тогда родителей не было целый год), оставляли с няней, Адой Стерн. В эти месяцы Грегу исполнилось два года. По-видимому, Ада, когда Грег плохо себя вел, угрожала оставить мальчика, и напуганный ребенок обнаружил, что ему становится намного легче, если он брал из комода чулки матери и потирал шелковистым материалом щеку.

К тому времени, когда Грегори исполнилось десять лет, он понял, что его успокаивают и одновременно возбуждают и другие предметы женской одежды, особенно если он их наденет. Неясно, когда Эрнест впервые узнал об этой привычке Грега (и очень встревожился) и когда о ней узнала Полин. Мы располагаем противоречивой информацией. В 1999 году биограф Джеффри Майерс сообщил, что Грегори увидели в женском платье летом 1946 года, когда ему было пятнадцать лет. По этой версии, Мэри обнаружила у себя пропажу французского нижнего белья, и ей пришлось уволить служанку-кубинку, на которую она подумала. Однако осенью, когда Грег уехал в школу, Мэри нашла свое нижнее белье под матрасом его двухъярусной кровати.

По другим сообщениям, Эрнест обнаружил эту склонность у Грега гораздо раньше. Дональд Джанкинс, поэт и друг Грега, рассказал репортеру «Чикаго трибьюн» Наре Шенберг, что, когда Грегу было около десяти, Эрнест увидел, что тот надевает нижнее белье его жены – только этой женой тогда была Марта, а не Мэри. Открытие привело Эрнеста в «бешенство». Репортер Джеральд Кларк передавал рассказ Грега, что, когда тому было «около двенадцати лет», Эрнест вломился к нему в тот момент, когда Грег «примерял нейлоновые чулки матери». Грег сообщил Кларку, что у отца на лице было «выражение полного ужаса». Через несколько недель он сказал сыну: «Гиги, мы из странного племени, ты и я».

Оба рассказа, описывающие реакцию Эрнеста – он либо «приходил в бешенство», либо на лице у него оказалось выражение «ужаса», – были записаны через много лет после случившегося; нам трудно точно сказать, как Эрнест отреагировал на свое открытие именно тогда. Письмо Эрнеста Полин, написанное в июне 1941 года, подтверждает слова Джанкинса о том, что Грегу было около десяти лет, когда отец увидел его в женской одежде: «Думаю, Гигги все лучше, – писал Эрнест. – У него в семье больше всего скелетов в шкафу, не считая тебя и меня, а я уже не семья». Если это можно назвать свидетельством, которое каким-либо косвенным образом подтверждает открытие Эрнеста, кажется, он не собирался говорить Полин, что именно увидел. Кроме того, мы можем предположить, что Эрнест не сделал никаких выводов насчет Грега и его сексуальной или гендерной ориентации и что он, вероятно, надеялся на то, что проблема сама собой исчезнет. Любопытно также, что Эрнест ощутил связь с Грегом, несмотря на – или из-за склонностей сына. Не конкретных – Эрнест никогда не надевал женскую одежду, – но в том смысле, что понимал, что «скелеты в шкафу» не только порождают его собственных демонов, как и демонов сына, но и являются, возможно, истоком его таланта.

Какие-то чувства Эрнеста раскрываются в похожем абзаце из «морской» рукописи, которую он начал где-то после войны и позже включил в роман «Острова в океане». Эрнест описывал младшего сына Томаса Хадсона, Эндрю, который изводит своих старших братьев, следующим образом:

Младший мальчик был светлый, а сложением – настоящий карманный крейсер. Физически он в точности повторял Томаса Хадсона… и вредным старикашкой он был с рождения. Но не только старикашкой, а также и чертенком. Он любил задевать своих старших братьев – была в его натуре темная сторона, которую никто, кроме Томаса Хадсона, не мог понять. Ни отец, ни сын об этом не задумывались, но они различали друг в друге эту особенность, знали, что это плохо, и отец относился к ней всерьез и понимал, откуда это у сына… Он родился каверзным мальчишкой, а казался очень хорошим, и свою каверзность подменял чем-то вроде задиристой веселости. И все-таки по натуре он был дурной мальчик, и все знали это, и он сам знал. Он просто по-хорошему держался, пока дурное зрело в нем («Острова в океане»). [Перевод Н. Волжиной и Е. Калашниковой. – Прим. пер.]

Здесь стоит отметить, что не только у Эндрю или Грега, есть «темная сторона»; Хемингуэй указывает, что она есть и у Томаса Хадсона, то есть в широком смысле у него самого. Конечно, при всем при том следует помнить, что извлекать автобиографические свидетельства из художественной литературы нужно с большой осторожностью.

Озабоченность Эрнеста проблемами индивидуальности сына подкреплялась дальнейшим развитием его творчества. В то же самое время, когда он взялся за рукопись, которая вскоре превратится в «Острова в океане», Эрнест засел за другой, совершенно непохожий роман, «Райский сад». В своем последнем, положительно странном романе об андрогинности, сексуальном дублировании и гендерных подменах, часто с фетишистским отношением к волосам, Эрнест допускал, пусть и лишь в пределах литературного вымысла и лишь по отношению к самому себе, существование собственной «темной стороны», опять же, с путаницей в различении полов в ее основе. Пройдут годы, и Грег мужественно, хотя и с трагизмом, сразится с этой своей «стороной». Что же касалось Эрнеста, то это была совсем другая история.

Путаница в подобных вопросах коренилась, конечно, в детстве Эрнеста, когда Грейс Хемингуэй одевала их с сестрой Марселиной в одинаковые платья. Грейс упорствовала с этим бутафорским двойничеством даже тогда, когда дети достигли школьного возраста. «У нас были совершенно одинаковые стрижки», – рассказывала Марселина. Эрнесту не стригли волосы, пока ему не исполнилось шесть лет. Особое внимание Грейс уделяла цвету волос и прическам. Эрнест сам усвоил этот внимательный интерес, до тех пор пока тот не трансформировался в одержимость, к которой примешивались гендерные проблемы, проблемы сексуальной ориентации и сексуальность.

Подростком и молодым человеком Эрнест старался не сосредотачивать внимание на подобных вопросах, хотя он всегда проявлял большой интерес к цвету волос и стрижкам своих жен и часто связывал это с определенной гендерной переменчивостью, которая, казалось, притягивала его. Намного позже, в черновике к роману «Праздник, который всегда с тобой», Эрнест опишет, какую яркую роль играли рыже-золотистые волосы Хэдли в их сексуальной жизни, впрочем, нам трудно принять это описание в качестве доказательства, отчасти из-за времени создания – спустя несколько десятков лет после описываемых событий. В черновике записан разговор между Эрнестом и Хэдли о том, как они будут одновременно отращивать волосы и подстригать, чтобы добиться сходства друг с другом. Они были и напуганы, и взволнованы этой перспективой, но решили игнорировать мнение окружающих ради собственного удовольствия. Опять же, нам трудно понять, как относиться к этому черновику; конечно, Эрнест преувеличивает интерес Хэдли к экспериментам с волосами, хотя, скорее всего, она пошла бы навстречу его желаниям.

Впрочем, творчество периода брака с Хэдли не выдвигает отношение к волосам и гендерные вопросы на центральное место, как это будет происходить в поздних сочинениях. Роман «И восходит солнце» во многом отталкивается от некоего мужеподобия леди Бретт, что никоим образом не компрометирует ее сексуальную привлекательность для Джейка или других героев романа. «Ее волосы были зачесаны назад, как у мальчика, – пишет Хемингуэй. – С этого все и началось». Действительно, многое отталкивается^[69] от мужеподобия Бретт, и особенно в связи с ранением Джейка: кажется – текст умалчивает об этом – Джейк лишился пениса. Многое строится и на символическом ранении Джейка, хотя Хемингуэй изо всех сил старается указать, что травма повлияла на Джейка только в том смысле, что он не может вступить в половую связь; другими словами, Хемингуэй пытается сказать читателю, что травма Джейка «ничего не значит». Это просто элемент сюжета. И если этот аспект первого большого романа Эрнеста получил свою долю внимания критиков, тот факт, что он выполняет роль сюжетного поворота не был достаточно исследован. Почему Хемингуэй сделал подобное ранение самой заметной особенностью главного героя в своем первом романе? Зачем ему, в самом начале творческого пути, создавать кастрированного героя? Этот шаг кажется в особенности ненормальным в свете усилий Эрнеста построить репутацию мачо. Он так и не прокомментирует и не даст объяснения решению наделить своего вымышленного героя именно этой травмой.

Однако существуют свидетельства, что мысль о похожем ранении стала для него чем-то вроде навязчивой идеи. Позднее Эрнест рассказывал, что в Первую мировую войну его «чиркнуло по мошонке» и он некоторое время провел в «мочеполовом» отделении госпиталя после появления загадочной «волосяной инфекции», от которой яички «раздулись, как футбольные мячи». Вот так идея о ранении Джейка Барнса пришла ему в голову, говорил он.

Но все же это было не такое уже замечательное решение для человека, столь противоречивого в фундаментальных вопросах пола. Едва ли кто-нибудь попытался бы опровергнуть тот факт, что Джейк Барнс во многих отношениях является «вторым я» автора, и Хемингуэй на протяжении всей жизни и творческого пути одержимо исследовал такие вопросы. Впрочем, мы знаем о том, что нельзя принимать свидетельства художественной литературы в качестве биографических, и потому с осторожностью должны относиться к указанию на тяжкую долю Джейка; действительно, едва ли Эрнест в то время осознавал связь между тяжелым положением Джейка и путаницей с собственной сексуальностью.

Эрнест начнет прямо писать об этом предмете только после Второй мировой войны. Хотя уже в некоторых довоенных сочинениях он описывал влюбленных, которые сливались друг с другом и становились единым целым так, что никто из них не был ни мужчиной, ни женщиной. Герои и героини Хемингуэя нередко говорят о своем желании стать другими. В романе «Прощай, оружие!» Кэтрин Баркли говорит, что она хочет остричь волосы и предлагает Фредерику Генри отрастить свои, чтобы они «стали похожи» друг на друга: «Я так люблю тебя, что хочу быть тобой». Фредерик отвечает: «Так и есть. Мы – одно». В романе «По ком звонит колокол» Роберт Джордан просит Марию, у которой очень короткие волосы (фашисты обрили ей голову), чтобы парикмахер придал им форму и они стали похожи друг на друга. Пилар говорит, что они похожи на брата и сестру. Любовники несколько раз признаются друг другу: «Я – это ты, а ты – это я» и сливаются так, что разница между полами стирается. И в таких рассказах, как «Последняя хорошая страна», который тоже был создан после войны, описываются стрижки, с которыми мальчик и девочка выглядят одинаково. По сюжету сестра Ника Адамса, Литлесс, бежит вместе с братом в лес после того, как он нарушает закон об отстреле дичи и убивает цаплю (как и сам Эрнест в 1915 году, травматическое воспоминание). Она состригает волосы и говорит Нику: «Как необычно. Я теперь твоя сестра, но и мальчик тоже». Рассказ пронизан скрытым ощущением опасного кровосмесительства. Литлесс говорит Нику, что хочет выйти за него замуж и родить от него детей. (Он рассуждает сам с собой: «Думаю, все уладится. По крайней мере, я на это надеюсь».) Рассказ заканчивается тем, что Ник читает сестре вслух «Грозовой перевал» – любовный роман, героиня которого, Кэтрин Эрншо, произносит знаменитую фразу: «Я – Хитклифф».

После войны эти вопросы становятся центральными почти во всех произведениях Эрнеста. «Райский сад», начатый в конце 1945 года, рассказывает историю нескольких месяцев брака Дэвида Борна и его жены Кэтрин, которые проводят медовый месяц на Ривьере в Ле-Гро-дю-Руа – там, где проводили медовый месяц Эрнест и Полин в 1927 году. Кэтрин подстригает волосы так, чтобы быть похожей на мужа, что ведет почти к постоянной смене гендерных ролей, по мере того как муж и жена несколько раз подстригают и окрашивают волосы. Эрнест все время обращает внимание на их платиновые волосы и загорелую кожу, которая становится еще темнее, потому что они с одержимостью загорают. В этом самом откровенном романе Хемингуэя Кэтрин становится мальчиком Дэвида и называет себя Питером, а Дэвид становится девушкой своей жены, и его она называет Кэтрин; Дэвид отвечает тем же. Кэтрин пытается проникнуть в Дэвида через анальный проход: «Он лежал, не двигаясь, прислушиваясь к ее желанию, и когда рука ее опустилась ниже и нерешительно коснулась его, он помог ей и, откинувшись на спину, снова лег неподвижно, ни о чем не думая, лишь ощущая на себе непривычную тяжесть ее тела. «Правда, теперь не поймешь, кто из нас кто?» – спросила она» [перевод В. Погостина. – Прим. пер.]. Дэвид почти сразу ощущает опасность, когда Кэтрин начинает углубляться в свои игры, до такой степени, что действительно не может сказать «кто есть кто». Она приводит домой темноволосую девушку Мариту, заводит с ней лесбийский роман и подталкивает Мариту к Дэвиду, который влюбляется в нее, пока личность Кэтрин продолжает распадаться на части. В романе много важных мыслей о творчестве, и писательская карьера Дэвида является отражением собственной карьеры Хемингуэя. О том, что Кэтрин, возможно, начинает погружаться в безумие, свидетельствуют сжигание ею рукописей Дэвида, и в этой сцене мы распознаем отголосок трагического происшествия 1922 года, когда Хэдли потеряла рукописи Эрнеста на вокзале в Париже. Дэвид может переписать все, что утратил, и даже улучшить оригинал, и они с Маритой обретают счастье, когда Кэтрин уезжает, как преполагает текст, в психиатрическую лечебницу.

Почему эти темы – гендерная двойственность, безумие и изменчивость границ моногамных гетеросексуальных отношений, которые прежде в творчестве Эрнеста были практически скрыты – внезапно с такой настойчивостью появляются в те годы на поверхности? Возможно, одним из факторов стал новый брак с Мэри, коротко стриженной и иногда напоминавшей мальчишку, имевшей большой сексуальный опыт до их знакомства и проявлявшей готовность разделить с ним его сексуальные и гендерные фантазии. Другим фактором могла быть озабоченность Эрнеста проблемами идентичности, с которыми боролся его младший сын – с кем он чувствовал сильнейшую эмоциональную связь. Возможно, свою роль сыграли и другие факторы: черепно-мозговая травма, например, или чувство облегчения оттого, что унизительному браку с Мартой пришел конец. Кроме того, Эрнеста постоянно подталкивал импульс осуществлять свои желания, и не только сексуальные. В итоге на свет появился роман, затрагивающий тему почти неслыханную для популярной американской литературы того времени. Когда Эрнест начал писать «Райский сад», до исследований Кинси мужской сексуальности и публикации в США таких революционных произведений, как «Тропик Рака» Генри Миллера, например, оставалось еще несколько лет. В отличие от романов «Прощай, оружие!» и «По ком звонит колокол», в которых Эрнест творчески откликнулся на события и дух времени, «Райский сад» создавался из внутренних побуждений, из важнейших и самых глубоких переживаний. В феврале 1946 года Эрнест подсчитал, что написал четыреста страниц, к маю – семьсот, а в июле – тысячу. К 1947 году он понял, что рукопись превратилась в отдельную книгу, и в 1948 году начал вычленять «Райский сад» из длинной «морской» книги. Баку Лэнхему Эрнест в июне 1948-го сказал, что новая книга была о «счастье Рая, которое человек должен потерять».

И однако чем быстрее Эрнест работал над рукописью «Райского сада», тем больше должен был осознавать, что она не подходит для публикации. Он так и не закончил книгу; попутно Хемингуэй стал развивать побочные сюжетные линии и ввел еще несколько персонажей, Ника и Барбару Шелдон – Ник художник и тоже «я» Эрнеста (он напоминает читателю и о Нике Адамсе). В рукопись входил рассказ об охоте на слона, написанный Дэвидом, однако само его творчество, которое несомненно имеет центральное значение для романа, никогда полностью не затрагивается. Эрнест написал несколько концовок, и ни одна его не удовлетворила. Немаловажно и то, что Эрнест должен был знать, что публикация книги исключена не только из-за сексуального характера книги и радикальных представлений о перемене гендерных ролей, но также из-за резкого контраста с его собственным, сверхмускулинным образом. Но даже если Эрнест понимал, что из-за своей темы роман, который он писал, будет признан непригодным для печати, он продолжал считать его составной частью более длинной книги и, возможно, надеялся, что остальные главы будущей эпопеи сделают текст более приемлемым. «Райский сад» никоим образом не является доказательством того, что у автора были гомосексуальные желания. Эрнест прекрасно знал, что читатели могут прийти к заключению, будто он гомосексуалист или имеет иную нетрадиционную сексуальную ориентацию.

Учитывая, какое было время, никаких других выводов и не могло быть. Тогда читающая публика почти ничего не знала о трансгендерности. Впервые СМИ написали об операции по изменению пола в 1952 году, когда Джордж Вильгельм Йоргенсен превратился в Кристин Йоргенсен. Почти все сочли этот случай чрезвычайно странным; и только в 1967 году, когда Йоргенсен опубликовала автобиографию, и в 1968 году, когда вслед за Стоунволлскими бунтами возникла тема прав гомосексуалистов, проблема трансгендерности проникла в общественное сознание. И лишь в конце прошлого века конкретные вопросы, связанные с этой проблемой, получили признание. У человека с гендерной амбивалентностью, родившегося на рубеже двадцатого века, в мире муже-женского понимания пола не было иного выхода, за исключением переодевания, ролевых игр (как сексуальных, так и других) и/или фетишизма. Выходили ли желания Эрнеста за рамки сексуальной ролевой игры и фетишизма в отношении волос – неясно и в конце концов неважно; тогда это была единственная доступная ему возможность.

Эрнест был необыкновенно храбрым человеком, если решился поднять подобные вопросы в своей прозе. В 1946 году он написал Баку: «Если кто-нибудь узнает, о чем книга, то на нее будут нападать, лить грязь, громить ее и подражать задолго до того, как она выйдет. Могу сказать только, что это длинная книга». Несмотря на риск подобной реакции и на то, что (как мы можем предположить) Эрнесту было трудно признаться в гендерных проблемах^[70] даже самому себе, нам следует отдать дань его мужеству, потому что он продолжал работать над рукописью. При этом его пристальное внимание к этой необычной истории свидетельствует о том, что после возвращения с войны Эрнест ощущал все больший комфорт в отношении гендерной идентификации и своих сексуальных желаний. Примерно в это же время он начал говорить о том, что «у нас одна-единственная жизнь», обычно Мэри. По мере того, как Эрнест приближался к своему пятидесятилетию, он, кажется, осознал, что тоже смертен, и почувствовал, что, раз у нас только одна жизнь, нужно стремиться к тому, чего мы хотим, независимо от того, что другие думают о наших желаниях.

Примечания.

Еще один рассказ Хемингуэя, похоже, требует в этой связи комментария. Сюжет «Счастливых праздников, джентльмены!», появившегося в сборнике 1933 года «Победитель не получает ничего», взят из избранных писем канзасского доктора Логана Кленденинга. Эрнест познакомился с этими письмами в 1932 году, когда находился в городе в связи с рождением Грегори. По сюжету один доктор рассказывает другому о мальчике, которого он видел за день до Рождества и который попросил кастрировать его, потому что он не может прекратить «грешить». В рождественское утро мальчик оказывается в приемном покое – он ампутировал свой пенис бритвой. Следует отметить, что другой рассказ, «Пишет читательница», который Эрнест тоже написал после прочтения одного из писем Кленденинга, также был весьма живописно жестоким; в письме женщина спрашивает доктора, что ей делать с сексуальными отношениями с мужем, который заразился сифилисом во время пребывания в Шанхае.

Любопытно, что трансгендерные вопросы поднял один из первых друзей Эрнеста во Франции в интервью с Карлосом Бейкером. «Может быть, – спрашивал Льюис Галантье, – была в Хемингуэе какая-то склонность, и он мог бы стать более удовлетворенным, если б был женщиной? Была ли его тщательно культивируемая безрассудная маскулинность средством сокрытия от других и, возможно, от самого себя, внутреннего желания быть – или, возможно, знать, каково это – быть женщиной?».