«ПЕРЕСТРОЙКА» 14 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 45 из 57Следующая ⇒

«решил «валить»»

Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника… С. 181

И все же не «свалил». Это сделали другие, отведя ему лишь унизительную роль формального ликвидатора.

Личная история Горбачева после 1990 года — это история неотвратимо приближающегося краха. Горбачевский имидж покатился

«катастрофически вниз уже от нулевой отметки»

так, что

«даже доброжелатель»

мог

«произнести только одно: доперестроил!»

Там же. С. 126

Власть ускользала из рук генсека и президента.

Проблеском в надвигающейся тьме политического небытия для прораба «перестройки» явился референдум СССР 17 марта 1991 года по вопросу о Союзе, а также его встреча 23 апреля в Ново–Огареве с главами девяти республик (Россия, Украина, Белоруссия, Узбекистан, Азербайджан, Киргизия, Таджикистан, Туркмения и Казахстан), принимавших участие в референдуме. На встрече вроде бы удалось договориться о совместных мерах по социальной и экономической стабилизации в стране и выработке нового Союзного договора в соответствии с волеизъявлением народа на референдуме. Это было соглашение «9 + 1» (девять республиканских лидеров и союзный президент). Завязался так называемый ново–огаревский процесс. Некоторые исследователи усматривают в этом «неожиданный успешный политический маневр Горбачева, который, казалось бы, чудом включил республики, в первую очередь Россию, в процесс реанимации СССР и оказался во главе его реформирования, обезоружил консерваторов». При этом они полагают, что

«победа была зыбкой: консервативные силы готовы были терпеть Горбачева только в том случае, если ему удавалось контролировать действия Ельцина и его последователей и восстановить власть Центра в отношении республик»

Политическая история… С. 650

Обличает «консерваторов» и сам Горбачев, говоря о том, что

«президентский «мозговой центр» пришел к правильному выводу о нарастании угрозы со стороны консервативных, реваншистских сил»

Горбачёв М. С. Жизнь и реформы. Кн. 2. С. 532

С упомянутыми исследователями и бывшим президентом можно поспорить.

Встречи и переговоры в Ново–Огареве, где Горбачев якобы включил национальные республики вместе с РСФСР в «процесс реанимации СССР», есть не столько «успешный политический маневр» главного прораба «перестройки», сколько его последний шанс удержаться у власти. В шаткости своего положения весной 1991 года он должен винить прежде всего демократов. Ведь это они подняли мощную кампанию, направленную против Съезда народных депутатов СССР, Верховного Совета СССР, Президента СССР и Правительства СССР. Ведь это их лидеры, такие, как Ю. Афанасьев и Е. Боннэр, клеймили Б. Ельцина за участие в разработке нового Союзного договора и согласие его подписать (Там же. С. 533, 535). Что касается «консерваторов» и «реваншистов», то они были основательно подрублены и сил у них хватало только на устрашающий шум, который уже не пугал Горбачева. Поэтому он несколько сгущает краски, когда пишет:

«Партийная номенклатура не собиралась сдаваться без боя. Весной 1991 года организаторы уже сформировавшейся в КПСС оппозиции решили перейти в наступление. Явно рассчитывали использовать обострение социальной ситуации, недовольство в обществе в связи с введением 2 апреля повышенных цен на продовольственные и промышленные товары»

Там же. С. 535

Если наступление и было, то опереточное. Яркий пример — апрельский Пленум ЦК КПСС. Воспроизведем «событие» по записям Черняева:

«Когда М. С. показали проект решения пленума, он взорвался: там речь шла об «антинародной политике» генсека. Шенину сказал: «Твоя работа». Но, между прочим, все эти «молодые» — Гиренко, Лучинский, Семенова, Купцов, Строев, Фалин, которых он выдвинул в секретари ЦК (в большинстве из провинции), пригрел, обласкал, дал путевку в большую политику — они что? Значит, тоже в душе согласились, что во всем виноват М. С? И будто его смещением или угрозой смещения, в тон хору обкомовских резолюций, можно решить все вопросы? Во всяком случае, рыльце у них в пушку: недаром же они на пленуме в рот воды набрали, когда другие покатили на М. С. волны оскорблений и поношений, требовали его отставки, предъявляли ультиматумы насчет чрезвычайного положения во всей стране. Иначе — ужо тебе! Позорище было смотреть на этих «зайчиков»… И вообще на весь этот пленум… Гнали генсека, а когда он встал и сказал: «Ладно, ухожу!», все в портки наложили и проголосовали, чтоб «снять вопрос с обсуждения». Тоже формулировочка… до следующего пленума, что ли? Честь ЦК спасали такие, как Вольский, Бакатин, не говоря о Назарбаеве… Хотя вообще–то я был за то, чтоб М. С. послал их к едрене матери… И от них на другой день ничего не осталось бы. Они действительно никому не нужны, кроме номенклатуры… И без М. С. сразу бы оказались «на обочине» — в отвале. Впрочем, Вольский и Бакатин так прямо и сказали. А один рабочий в перерыве подходит к М. С, сокрушается: «идиоты–самоубийцы»»

Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР. С. 131—132.

Если Черняев изображает апрельский Пленум ЦК в виде фарса, то Горбачев подает его как драму, вероятно, с той целью, чтобы выглядеть героически. Он говорит:

«Консервативные силы в КПСС решили превратить апрельский Пленум ЦК в своего рода разбор персонального дела Горбачева, намеревались открыто предъявить мне политические обвинения и ультимативные требования. Был даже подготовлен проект постановления по главному вопросу повестки дня — положению в стране и путях вывода экономики из кризиса. В нем, по сути дела, выносился «смертный приговор» всему курсу на реформы и отвергалась антикризисная программа правительства, уже принятая, хотя и в итоге острой дискуссии, Верховным Советом СССР»

Горбачёв М. С. Жизнь и реформы. Кн. 2. С. 356

Что помешало «консервативным силам» осуществить задуманное? Оказывается, в первую очередь, молниеносная решительность генсека:

«Зная обо всем этом», я решил «взять быка за рога» и сразу дать понять своим оппонентам, что капитуляции они от меня не дождутся, а вот сами могут остаться на обочине политической жизни. Готов был к худшему, мысленно смирился уже с возможным расколом партии, но считал своим долгом побороться за нее с ретроградами, тащившими КПСС в пропасть»

Там же

(Поражает лицемерие «прораба перестройки», обвиняющего «ретроградов» в том, что они «тащили КПСС в пропасть». Не кто иной, как он сам столкнул КПСС в пропасть, и она в падении своем судорожно старалась хоть за что–нибудь уцепиться )

Кроме того, «бык» будто смертельно испугался заявления генсека об отставке и был ошеломлен публикацией «Ново–огаревского заявления» (Там же. С. 538, 539). Но все это, как сказал бы наш венценосный предок,— «детские страшилы», которыми «консервативные силы» ЦК едва ли можно было «устрашити». Причина непоследовательности и метаний «консерваторов» в другом — в сознании своего бессилия, обусловленного отсутствием у ЦК рычагов государственной власти. Чтобы выступить не мнимой, а действительной силой, способной остановить уничтожение страны, ЦК в конкретных исторических условиях весны 1991 года нужен был носитель реальной власти, каким являлся Горбачев, к тому же и генсек, т.е. лидер партии. Поэтому члены ЦК и приступали к нему с требованием ввести чрезвычайное положение. Вместе с Горбачевым КПСС имела возможность переломить ход событий, а без него — нет. Разойдясь с ним, она (опять–таки в конкретных исторических условиях весны 1991 года) становилась обреченной партией, ибо время для ее «развода» с генсеком, чтобы найти нового главу и начать другую жизнь, безвозвратно ушло. Горбачёв это понимал, когда по поводу своих оппонентов на апрельском Пленуме ЦК говорил:

«Будучи прагматиками, они сознавали, что партия в таком случае (т.е. его отставки.— И. Ф.) останется вовсе без влияния на политику, а её руководству останется тешить себя воспоминаниями о прежнем величии»

Горбачёв М. С. Жизнь и реформы. Кн. 2. С. 540

Однако следует сказать, что и Горбачеву партия могла еще пригодиться, будь он никем не повязан и прояви способность трезво оценить сложившуюся ситуацию: с помощью КПСС ему, на наш взгляд, удалось бы удержать власть и урезонить радикал–демократов. Увы, у него были иные планы. Но кто знает, как повел бы он себя, если бы вдруг прозрел свое близкое политическое крушение. А пока Президенту казалось, что он выедет на ново–огаревском коньке. Однако этот конек с самого начала стал «плясать» и «взбрыкивать».

А. И. Лукьянов, принимавший непосредственное участие в ново–огаревских «сидениях», пишет:

«Перелистывая сегодня записи ново–огаревских встреч, в которых мне пришлось участвовать, вспоминаю, как трудно они проходили. И не случайно. Позиции участников во многом были противоположны. Если, скажем, предложения Белоруссии и Казахстана были близки к сохранению обновленной советской федерации, то представители Украины, Киргизии и некоторых других республик отстаивали идеи «Содружества» типа Европейского сообщества. Руководство РСФСР не соглашалось с предложением о сохранении единого союзного гражданства, со многими аспектами разграничения полномочий Союза и республик. Серьезные расхождения были между Азербайджаном и Арменией, республиками Средней Азии. Особые позиции занимали представители автономных республик, требуя для себя статуса учредителей нового Союза. Руководивший ново–огаревскими встречами Горбачёв избрал довольно своеобразную тактику. Предоставив мне возможность защищать идею и интересы Союза, сам он старался играть роль беспристрастного арбитра, то присоединяясь к доводам союзного парламента и итогам референдума, то идя навстречу республикам. Скажу прямо, защищать в такой обстановке единство нашего федеративного государства было далеко не просто. В нескольких случаях я вынужден был прибегать к записи своего особого мнения. Так, в частности, особое мнение пришлось написать прямо на тексте проекта Договора в связи с поддержанным Горбачевым предложением именовать нашу страну «Союзом суверенных государств». Ведь и тогда уже было ясно, что «Союз государств» и «Союзное государство» — понятия совершенно разные. Если первое означало слабую и зыбкую конфедеративную структуру, то второе было синонимом федерации, обладающей, как и ее составные части, собственным суверенитетом»

Лукьянов А. И. Переворот мнимый и настоящий. С. 52—53

Из свидетельства А. И. Лукьянова напрашивается вывод: поведение Горбачева на ново–огаревских встречах нельзя характеризовать иначе как двурушничество. Проявляя на словах приверженность воле народа, заявленной в ходе референдума 17 марта, на деле он нарушал её, подыгрывая сепаратистским устремлениям республиканских лидеров. Причем петлял, как заяц: сначала ратовал

«за восстановление ленинского понимания федеративности, потом — за обновленный федерализм, потом — за реальную федерацию, потом — за конфедерацию, потом — за союз суверенных республик. Наконец — за союз государств»

Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР. С. 40

По мере разработки союзного договора из него исключались социалистические, советские и федеративные начала. Ради этого Горбачеву приходилось хитрить, изворачиваться, делать в своем политическом «танце» забавные «па». Вот одно из них, описанное Черняевым, который рассказывает, как 15 июня 1991 года

«М. С. давал большое интервью Кравченко (начальник ТВ)… был в ударе. Логичен, ясен… Увильнул… от вопроса: как же, мол, так — согласно референдуму государство вроде «социалистический Союз», а в проекте Союзного договора слово «социалистический» выпало?.. Признал, что народ голосовал за единое государство, а не «социалистический выбор»!!»

Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника… С. 153

Таким образом, в Ново–Огареве

«шаг за шагом шло отступление от тех принципов, которые были сформулированы на IV съезде народных депутатов СССР и однозначно поддержаны народом на всесоюзном референдуме»

Лукьянов А. И. Переворот мнимый и настоящий. С. 54

В результате был подготовлен проект Договора, в котором не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало обновленный Союз Советских Социалистических Республик.

А. И. Лукьянов приводит заключения по ново–огаревскому проекту договора трех больших групп независимых экспертов–юристов. Их мнения в принципе совпали. Первая группа экспертов заключила:

«Анализ текста договора приводит к тому, что Союз не будет обладать суверенитетом в той степени, которая необходима для нормального функционирования государства и в силу этого не является федеративным государством. Нормы практически всего текста договора свидетельствуют о конфедерации, которую авторы проекта, не желая противоречить открыто результатам референдума, стремятся выдать за федерацию»

Там же. С. 54

По заключению второй группы экспертов,

«проект договора создает условия для стимулирования центробежных тенденций в Союзе, действие которых может выйти из–под контроля тех, кто возьмет на себя обязательства по договору. Весь текст проекта позволяет усомниться в искренности желания авторов способствовать сохранению и обновлению Союза. Проект договора свидетельствует о конфедеративном характере будущего Союза, тогда как 17 марта 1991 г. большинство народа высказались за сохранение и обновление Союза Советских Социалистических Республик как федерации равноправных суверенных республик»

Там же. С. 54—55

Наконец, третья группа экспертов заявила:

«Признав федерацию, договор на деле создает не конфедерацию, а просто клуб государств. Он прямым путем ведет к уничтожению СССР. В нем заложены все основы завтрашних валют, армий, таможен и пр. Проводя эту линию тайно, неявно, он — вдвойне опасен, поскольку размывает все понятия в такой мере, что возникает государственный монстр»

Лукьянов А. И. Переворот мнимый и настоящий. С. 55

Третья группа экспертов, на наш взгляд, наиболее ясно обозначила заложенную в проекте договора перспективу развала страны. В рамках именно этой перспективы Горбачев стремился создать Союз суверенных государств, где можно было иметь

«федеративные связи по одним вопросам, конфедеративные — по другим, ассоциативные — по третьим»

Горбачёв М. С. Августовский путч. Причины и следствия. М., 1991. С. 44

Перед нами уже не «государственный монстр», а государственный мутант. Но Горбачев, лавируя как всегда, говорит в другой раз о том, что непозволительно превращать Союз

«в нечто аморфное, нежизнеспособное»,

поскольку нужна

«реальная федерация, а не какое–то сообщество, не какая–то ассоциация»

Там же. С .79

Не следует, однако, обольщаться подобными заявлениями, поскольку они, как нам кажется, не отражали подлинные замыслы «реформатора». Достаточно напомнить, что он, создавая Союз суверенных государств, готов был отказаться даже от единой конституции, заменив её, по подсказке акад. В. Н. Кудрявцева, развернутым Договором об образовании государства и Декларацией прав человека (Грачев А. Дальше без меня… Уход Президента. М., 1994. С. 147). Уже этот, отдельно взятый факт свидетельствует о том, что политика Горбачева — являлась политикой разрушения, а не созидания.

Главы республик, общаясь с Горбачевым и наблюдая за его поведением, могли подумать, что он в глубине души вообще против любого жизнеспособного Союза. И здесь припоминается такой довольно красноречивый эпизод, рассказанный помощнику А. Черняеву и пресс–секретарю А. Грачеву самим М. Горбачевым после очередных дебатов с республиканскими лидерами о судьбе Союза:

«Я был совершенно спокоен. Я не боялся ничего потерять и потому чувствовал себя свободным от любого давления. Я следовал только своей убежденности и сказал им это. Сказал, что они не свободны, раз оглядываются на чужие мнения, на чьи–то настроения и амбиции… Я согласен строить любой Союз — федеративный, конфедеративный, какой хотите, но строить, а не разваливать. И когда они поняли, что я говорю всерьез, то растерялись и сразу потребовали перерыва»

Грачёв А. Дальше без меня… С. 152.

Заявление весьма красноречивое.

Возникает вопрос, что скрывается за словами Президента СССР о несвободе глав республик в своих действиях, об их зависимости от чужих мнений и настроений. Не заключен ли здесь намек на влияние Запада, откуда исходили эти чужие мнения и настроения, которые регламентировали поведение республиканских лидеров. Тут есть о чем поразмыслить.

Что касается растерянности глав республик, вызванной намерением Горбачева строить Союз, а не разваливать его, то она, по всей видимости, объясняется внутренней уверенностью «националов» в том, что Горбачев, несмотря на публичные разговоры о Союзе, ведет дело к его развалу.

Необходимо далее заметить, что Горбачеву народ не поручал «строить любой Союз». В соответствии с итогами референдума 17 марта 1991 года он обязан был строить Союз Советских Социалистических республик в качестве обновленной федерации равноправных суверенных республик, а отнюдь не конфедерацию и тем более союз суверенных государств. Президент пренебрег волей своего народа, совершив, если говорить начистоту, преступление перед нацией. И не ему теперь осуждать тех, кто завершил начатое им разрушение страны, ибо он и они — «из одной стаи». Непомерным ханжеством отдает от его слов:

«Никто из этих людей (демократов.— К Ф.) не оглянется, не вспомнит о том, как беспардонно была проигнорирована суверенная воля советского народа, выраженная голосованием 17 марта. А ведь 76 процентов населения страны, 71,34 процента населения России сказали «да» Союзу. Столь же впечатляющи были результаты референдума на Украине и в Белоруссии. Но это не остановило Ельцина, Кравчука и Шушкевича, когда они собрались в Беловежской пуще. Не дрогнула у них рука подписывать документ, идущий вразрез с волеизъявлением русских, украинцев, белорусов, смею сказать, и всех других населяющих нашу страну народов»

Горбачёв М. С. Жизнь и реформы. Кн. 2. С. 528

Пример наплевательского отношения к «волеизъявлению русских, украинцев, белорусов и других населяющих нашу страну народов» подал Ельцину, Кравчуку и Шушкевичу сам Горбачев. Следовательно, «беловежцы» шли путем, указанным прорабом «перестройки», но только зашли дальше, чем мог в тот момент Горбачев, для которого ликвидация СССР означала самоликвидацию как Президента СССР. Было бы большой несправедливостью упрекать его в том, что он не сделал сам этот последний «самоубийственный» шаг: нельзя от человека, особенно такого как Горбачев, требовать невозможного. Но говорить о том, что он оказался у данного рокового рубежа в результате полной исчерпанности своей, так сказать, исторической миссии, надо. И тут привлекает к себе внимание рассказ Президента, как в полемике с главами республик он был «совершенно спокоен, не боялся ничего потерять (курсив мой.— И. Ф.) и потому чувствовал себя свободным от любого давления». Как это понимать?

Едва ли мы ошибемся, если скажем, что Горбачев сохранял спокойствие прежде всего потому, что не боялся потерять власть. Драматические коллизии последних полутора лет настолько внутренне истощили его, что он, как говорится, «перегорел» и без мучительных переживаний мог уже передать власть другому. Наше предположение приобретает убедительность на фоне описанного Черняевым случая, произошедшего вечером 2 декабря 1991 года, когда Горбачёв говорил по телефону с Ельциным.

«Тот куда–то ехал в машине. Был уже пьян. М. С. уговаривал его встретиться вдвоем, втроем + Кравчук, вчетвером + Назарбаев. Тот пьяно не соглашался: «Все равно ничего не выйдет. Украина независимая». «А ты, Россия?!» — возражал М. С. «Я что! Я — Россия. Обойдемся, ничего не выйдет с Союзом… Вот если вернуться к идее четверного Союза: Россия + Украина + Белоруссия + Казахстан?» «А мне где там место? Если так, я ухожу. Не буду болтаться, как говно в проруби. Я — не за себя. Но пойми: без Союза все провалитесь и погубите все реформы. Ты определись. От нас двоих зависит все в решающей степени». «Да как же без вас, Михаил Сергеевич!» — пьяно «уговаривал» Ельцин. «Ну а что же я, где… если нет Союза?..» «Ничего… Вы оставайтесь»,— милостиво соглашался Ельцин. Мы с Яковлевым переглянулись: сколько терпения у М. С! Но и явная готовность уйти… Без сожаления… Без драмы… Спокойно! (курсив мой.— И. Ф.)»

Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР. С. 284—285

Такое душевное состояние возникло у «М. С.» не в одночасье. Он шел к нему как минимум год.

В черняевском дневнике находим следующую запись, датированную 1 января 1990 года:

«Примерно месяца полтора назад, после очередной встречи с видным иностранцем М. С. сказал мне, потом Шахназарову, потом Яковлеву: «Я свое дело сделал!»

Там же. С. 25

Автор Дневника сопроводил слова Горбачева таким комментарием:

«Воистину так, но не думаю, что он захочет уйти. Скорее всего ему придется стать президентом»

Там же

Но мысль об уходе снова и снова посещала «М. С». 25 февраля 1990 года Черняев писал:

«Из реплик в узком кругу, из звонка ко мне Раисы Максимовны я почувствовал, что Горбачев готов уйти. Великое дело он уже сделал, а теперь, мол, сам народ, которому он дал свободу, пусть решает свою судьбу, как хочет и как может. Впрочем, держит его чувство ответственности и надежда, что все–таки еще можно «упорядочить процесс»»

Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР. С. 28

Горбачева, стало быть, угнетала неупорядоченность процесса, а проще сказать — хаос, порожденный «перестройкой» в стране. Однако с упорядочением никак не ладилось, и «реформатор» погружался, по выражению наших предков, в «меланхолию, сиречь кручину». Однажды во время отдыха в Крыму в августе 1990 года Горбачев поведал Черняеву:

«Работать не хочется. Ничего не хочется делать»

Там же. С. 43

Перед нами опустошенный политик, для которого бремя власти становится непосильным.

Подобные настроения овладевали и людьми из ближайшего окружения Горбачева. Один из них, Черняев, впадал периодически в тоску, уныло наблюдая, как

«хорохорится М. С, но пороху в нем уже (запись от 24 ноября года.— И. Ф.) нет. Он повторяется не только в словах и манере поведения. Он повторяется как политик, идет по кругу. Он остался почти один»

Там же С. 58

По ощущению Черняева,

«характер событий и действий Горбачева в последние месяцы 1990 года и в последний год его президентства однотипны. Во всем было что–то «последнее», «обреченное»»

Черняев А. С. Шесть лет с Горбачевым: По дневниковым записям. С. 392

А вот другое признание, сделанное 7 января года:

«Просидел весь день на службе. Скукота. Ощущение бессилия и бессмысленности. Даже внешние дела, которые при Шеварднадзе шли благодаря нам, теперь начинают нас «обходить». Мы все больше оказываемся на обочине, в офсайде, в мифологии великой державы. М. С. уже ни во что не вдумывается по внешней политике. Занят «структурами» и «мелкими поделками» — беседами то с одним, то с другим, кого навяжут: то Бронфмана примет, то японских парламентариев, то еще кого–нибудь. Не готовится ни к чему, говорит в десятый раз одно и то же»

Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР. С. 67

Чем дальше, тем хуже. 14 января в Верховном Совете СССР выступил с речью Горбачев:

«косноязычная, с бессмысленными отступлениями речь. И нет политики. Сплошное фарисейское виляние. И нет ответа на главный вопрос, речь недостойна ни прошлого Горбачева, ни нынешнего момента, когда решается судьба всего его пятилетнего великого дела. Стыдно было все это слушать»

Там же. С. 73

Теряется всякий стимул и способность к работе. 2 апреля Черняев записал:

«Тоска зеленая… уже нет ни «вдохновения», ни мысли… Иссякла «способность», потому что иссякла политика. Осталась от нее словесная шелуха. Новое мышление сделало свое дело… а дальше начатое Горбачевым, увы, продолжают… американцы, создавая «свой» новый мировой порядок. Обессмысливается мое пребывание при М. С. Никакого «импульса». Но бежать стыдно, хотя устал — больше не от работы, а от сознания тупика и поражения. Хотя сделано–то огромное дело — через новое мышление, но это уже… позади»

Там же. С. 127

«М. С.» настолько опостылел всем, что

«никакие его слова уже ни на кого не действовали. Поразить народ можно было, пожалуй, только одним — заявлением об отставке»

Черняев А. С. Шесть лет с Горбачевым… С. 436

В середине 1991 года Черняев приходит к выводу: Горбачев проиграл, и

«ему надо постепенно, с достоинством отходить в историю, осваивая великое свое в ней место»

Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР. С. 150

Насчет великого места в истории, принадлежащего якобы прорабу «перестройки», мы сильно сомневаемся, поскольку для этого надо быть созидателем, а не разрушителем, пустившим по ветру вековое достояние, приобретенное потом и кровью русского народа, ценою великих жертв многих и многих поколений. А вот относительно того, что к этому времени Горбачёв–политик окончательно исчерпал себя, у нас нет ни малейших сомнений.

Так думал и мастер «перестроечных дел» А. Н. Яковлев, который ещё в декабре 1990 года доверительно говорил Черняеву:

«Я окончательно убедился, что он [Горбачев] исчерпал себя»

Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР. С. 61

По поводу новогоднего послания Президента СССР советскому народу Яковлев в телефонном разговоре 2 января 1991 года сказал Черняеву:

«Знаешь, вроде и слова какие–то не очень банальные, и все такое, но не производит …»

Там же. С. 65

Продолжая дневниковую запись, Черняев замечает:

«И я тоже ловлю себя на этом: чтобы Горбачев теперь ни произносил, действительно, «не производит»… Его уже не воспринимают с уважением, с интересом — в лучшем случае жалеют. Он пережил им же сделанное»

Там же

Люди Горбачева, чувствуя, что их шеф выдыхается, стали задумываться о том, как распорядиться принадлежащей им властью. Вот почему еще в ноябре 1990 года Шеварднадзе предлагал

«изучить вопрос о порядке передачи власти»

Там же. С. 55

своим, надо полагать, преемникам. В июне 1991 года Черняев отметил в дневнике:

«Вообще пора ему [Горбачеву] «делать» книгу «Перестройка–2», чтоб объясниться по прошествии пяти лет — и с миром, и с народом, и с партией — объясниться до того, как передать бразды»

Там же. С. 164

Рассуждения о «передаче власти» предполагают наличие наследников и продолжателей дела, начатого «перестройкой». В противном случае, имеющем в виду противников «перестройки», речь, по–видимому, должна была идти о сдаче власти, но не о ее передаче. Значит, горбачевцы знали, кому передать, как по эстафете, удерживаемую ими с 1985 года власть. А это выдает существование плана поэтапного развития событий, предусматривающего в какой–то момент переход власти к людям из второго кадрового эшелона «перестройки». Важно было только не допустить такого ослабления Горбачева, которым могли воспользоваться антиперестроечные силы, чтобы взять власть в свои руки. Поэтому Запад тщательно отслеживал политическую ситуацию в стране и посылал, когда того требовали обстоятельства, командные сигналы.

Западных политиков, конечно же, волновала судьба Горбачева. Но, будучи прагматиками, они понимали, что в политике нельзя полагаться на какую–то одну личность, пусть даже многообещающую. Примечательны в этом отношении наставления руководителя ЦРУ Роберта Гейтса:

«Не будьте настолько ослеплены сверхзадачей Горбачева, чтобы забыть, что мы ведем дела со страной, а не с отдельным человеком. Помните, что парень, управляющий сейчас Советским Союзом, через десять лет может не управлять»

Громыко Анат. А. Андрей Громыко. В лабиринтах Кремля… С. 195

Сомнения насчет того, удержится ли Горбачев, зародились на Западе уже тогда, когда, казалось, еще ничто не предвещало его падения, а положение главного «перестройщика» представлялось довольно прочным. А. Ф. Добрынин свидетельствует:

«В начале 1989 года в ходе подготовки к первой полномасштабной встрече с Бушем на Мальте Горбачев послал меня в Вашингтон с личным письмом к американскому президенту и инструкциями, касающимися обсуждения вопросов повестки дня предстоящей встречи. Буш, которого я знал в течение двадцати лет, в беседе наедине со мной признался, что недавние «бурные события» в СССР заставили его более внимательно изучать советскую историю и роль компартии в правящей структуре страны. Президент задал мне «не очень дипломатичный, но весьма прямой вопрос»: сможет ли Горбачев пережить «эти бурные дни»? (курсив мой.― И. Ф.). Президент, по его словам, хотел бы иметь Горбачева в качестве своего партнера в будущих переговорах по различным вопросам, но не совсем уверен в отношении политического будущего самого советского лидера (курсив мой.― И. Ф.)»

⇐ Предыдущая 40 41 42 43 444546 47 48 49 Следующая ⇒