Глава шестая 12 страница

«вынуждена была добиваться максимума государственной централизации. Если этот способ «судьбоносных проблем» для других народов был исключением, то для России он составлял основное, объективно предопределенное правило»

Николаев А.И. На переломе. Записки русского генерала. М., 1998. С. 25

Это правило действует и поныне.

Осуществление названного первоначального плана связывалось с «перестроечной» деятельностью Горбачева и его ближайшего окружения. То был план не разового обвала СССР, а поэтапного его демонтажа. Но жизнь внесла свои коррективы, введя в игру Б. Н. Ельцина ― личность роковую для Горбачёва.

По иронии судьбы, своего политического могильщика Ельцина породил сам Горбачёв. Он перевел его из Свердловска в Москву (Горбачёв вместе с Лигачёвым, если верить А. В. Коржакову, даже уговаривал Ельцина переехать в Москву, а тот колебался (Коржаков А.В. Борис Ельцин: от рассвета до заката. М., 1997. С. 49) ), сделал секретарем ЦК КПСС, а затем ― 1–м секретарем МГК КПСС вместо В. В. Гришина и кандидатом в члены Политбюро.

По мнению В. С. Павлова, Горбачёв направил Ельцина в Московский горком со специальным заданием ― искоренить гришинское наследие и разгромить партийные кадры. Ведь

«Москва всегда была инкубатором партийных кадров для всей страны, и для верхних эшелонов власти особенно. Кроме того, в столице была крупнейшая партийная организация, в которую входили партийные организации всех центральных органов власти. Надо отдать должное, строитель Ельцин оказался талантливым взрывником. Московская партийная организация всего за два неполных года была им основательно разгромлена»

Павлов В. Август изнутри… С. 21

Но партийная организация ― это люди. Ломая судьбы людей, доводя их до отчаяния, а порой до самоубийства, Ельцин легко мог утвердиться в собственном могуществе и впасть в амбициозное состояние. Психологически это понятно, а с точки зрения особенностей его характера ― очевидно.

Б. Н. Ельцин по своей натуре ― лидер. Поэтому столкновение его с Горбачевым было в принципе вероятным, а в обстановке «перестройки», замутившей прежние понятия о партийной субординации и власти, неизбежным. Имел место и привходящий, так сказать, фактор ― вмешательство супруги генсека Р. М. Горбачёвой в московские городские дела, что довело Ельцина до

«белого каления»

(Вот что рассказывает В. И. Болдин о поведении Р. М. Горбачевой:

«Раиса Максимовна ― человек с твердым, жёстким и властным характером ― умела подчинять своей воле других, добиваться желаемого всеми силами и средствами. Она быстро стала первой дамой страны, во всяком случае, значительно быстрее, чем М. С. Горбачев по–настоящему почувствовал себя лидером партии и государства. Не стесняясь она звонила и давала поручения помощникам генсека и некоторым членам руководства страны, особенно тем, кого знала»

(Болдин В.И. Крушение пьедестала… С. 116))

Конфликт между Горбачевым и Ельциным на людях произошел в октябре 1987 года. Л. М. Замятин рассказывает об этом так:

«Мне, как послу, оставшемуся членом ЦК КПСС, было известно, что на Политбюро в октябре обсуждался проект речи Горбачева, которую он должен был произнести в связи с 70–летием Октябрьской революции. Ельцин в ходе этого закрытого обсуждения высказал ряд серьезных критических замечаний, которые касались как оценок прошлых периодов в жизни страны и партии, так и перспектив и путей развития перестройки. «Мы здесь произносим новые слова–лозунги: гласность, перестройка, плюрализм, а на деле ничего не делаем для того, чтобы от лозунгов перейти к делам»,― таков вывод Бориса Николаевича.

Отпор этой критике Ельцина принял неожиданную форму: в то время как члены Политбюро оставались на местах, Горбачев покинул зал заседаний ― факт, пожалуй, единственный в своем роде в истории КПСС. Разумеется, кто–то тут же отправился следом за генсеком, дабы попросить его вернуться и председательствовать на заседании. Горбачев вернулся ― и с ходу повел атаку на Ельцина. Его выступление было выдержано в таких тонах, что не оставляло никаких сомнений в необходимости отставки Ельцина. А несколько недель спустя состоялся Пленум ЦК, где все повторилось сначала, тон вновь задавал Горбачев. Ельцин парировал высказывания генсека: надо, дескать, перестать восхвалять Горбачева, иначе будет создан новый культ личности, необходимо разобраться в лозунгах перестройки, перейти к более реалистическим темпам ее проведения. В заключение он заявил о своем выходе из состава Политбюро.

Экзекуция над Ельциным была, как известно, продолжена в ноябре, уже на пленуме Городского комитета партии, проводившемся в Колонном зале. Помню этот бурный пленум, где один за другим выступали заранее подготовленные ораторы, а сам Ельцин, приехавший (а точнее, доставленный) из больницы, выглядел надломленным, больным… Именно тогда он был освобожден от руководства московской партийной организацией и, как предполагалось, должен был уйти на пенсию. Он этого не сделал и, более того, стал настаивать на предоставлении ему работы»

Замятин Л.М. Горби и Мэгги… С. 81―82

М. С. Горбачев дал ему работу, посадив на должность 1–го заместителя председателя Госстроя СССР в ранге министра. При этом он сказал Ельцину:

«Но имей в виду: в политику я тебя не пущу»

Речь, разумеется, шла о высших государственных и партийных должностях.

По версии В. С. Павлова,

«именно заказной характер разгрома кадров (МГК.― И. Ф.) обеспечил Ельцину «крышу». Ранг министра СССР при существующей должности первого заместителя председателя Госстроя СССР был дарован специально для него. Все привилегии и блага, с которыми он так громко воевал на публике,― «Чайка», дача, поликлиника, паек, путевки и т.п.― все было сохранено»

Павлов В. Август изнутри… С. 22

Словом, Горбачев поместил его в теплую и тихую гавань. Но это–то и было невыносимо для Ельцина с его непомерным честолюбием.

Можно представить, как он, совсем недавно обладавший высоким положением и головокружительной властью, от которой зависели многие людские судьбы, мог все это пережить. У Ельцина было такое чувство, что мир, в котором он жил и работал прежде, «грубо вышвырнул» его (Ельцин Б. Н. Записки президента. С. 31).

И он, по–видимому, затаил глубокую обиду, переросшую затем в неистребимое желание разрушить этот мир. Ему удастся исполнить свое желание. Но пока его терзали душевные муки. Они остались в памяти надолго.

«Часто в ночные бессонные часы,

― писал он позже,―

я вспоминаю эти тяжелые дни, быть может, самые тяжелые дни в моей жизни. Горбачёв не задвинул меня в медвежий угол, не услал в дальние страны, как это принято было при его предшественниках. Вроде бы благородно ― пощадил, пожалел. Но немногие знают, какая это пытка ― сидеть в мертвой тишине кабинета, в полном вакууме, сидеть и подсознательно чего–то ждать… Например того, что телефон с гербом зазвонит. Или не зазвонит»

Ельцин Б. Н. Записки президента. С. 31

Но телефон молчал, усугубляя «мёртвую тишину кабинета». Будучи в состоянии «психологического надлома», Ельцин впадал в депрессию, находясь в

«полном трансе»

Там же. С. 31, 292, 293

На него в такие минуты

«было тяжело смотреть»

Там же. С. 31

Он страдал от «безлюдья» и «безвластия».

Страсть к власти самая, пожалуй, яркая черта индивидуальности Ельцина. В. В. Костиков, наблюдавший за ним с близкого расстояния, пишет:

«На личность Ельцина мощно воздействовали два фактора — его характер, сильный и властный, во многом нетерпимый, и система тоталитарной власти, в которой он сформировался как государственный деятель. Эта власть, мощная, все подчиняющая, но, в сущности, искусственная и извращенная, вошла в его плоть и кровь, и он не мыслил своего существования без нее. Она стала для него едва ли не главной ценностью жизни. Когда судьба поставила его перед жестоким выбором «жизнь или власть», он, с риском для жизни, выбрал власть. Достаточно легко воспринимая утраты политических друзей, он не мог себе представить утрату власти. Из трех «губительных страстей», которые выделяет известный голландский философ и теолог Янсений,— «страсть чувств» (libido sentimenti), «страсть знаний» (libido sciendi) и «страсть власти» (libido dominandi), именно последняя является доминантой характера Ельцина»

Костиков В. В. Роман с президентом. Записки пресс–секретаря. М., 1997. С. 338

Характерные признания делал и сам Ельцин.

«Быть «первым»,

— говорил он,—

наверное, это всегда было в моей натуре, только, быть может, в ранние годы я не отдавал себе в этом отчета»

Ельцин Б. Н. Записки президента. С. 269.

Он сам создал себе собственный образ

«волевого, решительного, жесткого политика»

Там же. С. 173

Ельцин верил в свое особое предназначение и в то, что находится

«под какой–то неведомой защитой»

Ельцин Б. Н. Записки президента. С. 296

Вот и любимый внук

«Борька чем–то напоминает деда. По характеру заводила. Любит быть лидером среди ребят. Настоящий пацан, может подраться»

Там же. С. 20

Итак, Горбачев собственными руками сотворил себе такого

«ловкого и безжалостного противника»,

Боффа Д. От СССР к России. История неоконченного кризиса. 1964—1994. С. 226

какого, по верному замечанию Д. Боффы, у него еще не было.

Конечно, ельцинские качества бойца и лидера могли остаться втуне или получить иное приложение, не будь «перестройки» и острой политической борьбы в стране, развернувшейся в последние годы нахождения у власти Горбачева. Его неопределенность, непоследовательность, лавирования, отступления, обусловленные осторожностью и желанием не загубить начатое дело, казались многим демократам, не посвященным в тайну прораба «перестройки», не способными довести ее до логического конца. Они метались в тревоге и страхе за свое будущее, искали лидера, который мог бы завоевать народное доверие и симпатии масс. Однако такого политика в своей среде они найти, естественно, не могли. И вот тут судьба им подарила Б. Н. Ельцина.

Ореол гонимого и слава борца с привилегиями номенклатуры сделали свое дело: на мартовских 1989 года выборах в народные депутаты СССР Ельцин получил в Москве свыше 80% голосов. Вместе с А. Д. Сахаровым, Ю. Н. Афанасьевым, Г. X. Поповым он создает Межрегиональную депутатскую группу и становится, по выражению Е. Г. Боннэр, «своим» у демократов. Однако настоящий взлет Ельцина — избрание его в мае 1990 года Председателем Верховного Совета РСФСР.

На Западе, впрочем, он был замечен и привлек к себе внимание несколько раньше. И здесь снова впереди оказалась проницательная М. Тэтчер. Это подтверждает Л. М. Замятин. По возвращении в Лондон после октябрьского 1987 года Пленума ЦК КПСС, пишет он, его пригласила Тэтчер

«для «общего разговора». Вначале речь шла об общих проблемах перестройки, а затем она деликатно подвела разговор к интересующей её теме: что кроется за сообщениями печати «об оппозиции Ельцина» Горбачеву.

«Я кратко и максимально объективно рассказал ей о событиях в Москве».

Вторично она вернулась к разговору о Ельцине и его роли в советском обществе после его выступления на XIX партийной конференции. Тэтчер внимательно его читала по поступавшим из Москвы сообщениям британских журналистов, из которых явствовало, что схватка разрастается и в ходе этой схватки складывается оппозиция Горбачеву и его методам руководства. При первой же встрече с Горбачевым она напрямую спросила, какую роль играет Ельцин в противостоянии реформам? Горбачев на сей раз был прямолинеен: «Мои попытки укрепить президентскую власть и сбалансировать рост демократии усилением исполнительной власти встретили критику со стороны тех, кто называет себя демократами,— заявил он.— Если уж говорить о диктаторских замашках, то подобные обвинения скорее следовало бы адресовать как раз Ельцину, его программе и его действиям». «Люди в России,— убеждал британского премьера советский лидер,— уже говорят о том, что не хотят появления нового царя Бориса»

Замятин Л. М. Горби и Мэгги… С. 82–83

Горбачёв, следовательно, старался придать своему конфликту с Ельциным вид заурядной склоки. Но у Тэтчер сложилось собственное мнение.

Она

«хорошо понимала: Ельцин — та политическая фигура, которую не следует игнорировать, особенно с учетом реальной ситуации, складывающейся в России; надо поближе познакомиться с этим «бунтовщиком»»

Там же. С. 83

Состоялась встреча Тэтчер с Ельциным, носившая доверительный характер. По свидетельству Ельцина, она

«продолжалась 45 минут, причем такая получилась беседа, что я просто не помню, был ли с кем–нибудь у меня более интересный разговор. Удивительное осталось у меня ощущение от этой встречи»

Ельцин Б. Н. Записки президента. С. 174

Тэтчер, если верить Ельцину, почувствовала нечто схожее и потому пошла провожать его до машины, нарушив протокол. Это произвело на гостя сильное впечатление:

«Вижу, ей шепчут: не по протоколу, не по протоколу. Она рукой на них махнула, спустилась к машине, там мы попрощались. Все было по–человечески тепло и трогательно»

Там же. С. 175

Познакомившись с Ельциным поближе, Тэтчер сделала для себя открытие:

«Меня поразило то, что Ельцин в отличие от Горбачева освободился от коммунистического мышления… Он смог проникнуть в суть некоторых фундаментальных проблем намного глубже, чем Горбачев»

Замятин Л. М. Горби и Мэгги. С. 87

Видно, Ельцин не скрывал от собеседницы того, что он

«коммунист по исторической советской традиции, по инерции, по воспитанию, но не по убеждению»

Ельцин Б. Н. Записки президента. С. 181

Когда впоследствии Тэтчер поделилась с президентом Бушем своим благоприятным впечатлением о Ельцине, тот дал понять, что

«американцы не разделяют его»

И это, по мнению Тэтчер,

«большая ошибка»

Замятин Л. М. Горби и Мэгги. С. 87

Вероятно, американцы полагали, что не настал еще момент, когда Ельцин может сменить Горбачева на поприще «переустройства» СССР.

И все же нельзя не признать зоркость и проницательность Мэгги: Ельцин, действительно, глубже и радикальнее смотрел на разрешение «фундаментальных проблем», нежели Горбачев. И дело здесь не в большей приверженности Горбачева коммунистическим взглядам. Тэтчер имела возможность убедиться в том, что и ему

«наплевать на идеологию коммунизма»

Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника Президента. С. 22

(Черняев говорит о Горбачёеве:

«Заявления насчет социалистических ценностей, идеалов Октября, как только он начинает их перечислять, звучат иронически для понимающих. За этим ничего нет»

(там же, с. 16))

Отличие наших «героев» заключалось в другом: если Горбачёв проводил политическую линию на сохранение СССР, пусть даже в виде призрачной конфедерации, то Ельцин изначально был настроен на незамедлительное отделение РСФСР от других союзных республик, т.е. на ликвидацию СССР. Весьма симптоматичны в этом отношении мысли, посетившие Ельцина, когда он, избранный на пост Председателя Верховного Совета РСФСР, первый раз вошел в кабинет, где ему надлежало восседать.

«Помню,

— говорит он,—

как мы с Львом Сухановым впервые вошли в кабинет Воротникова, бывшего до меня Председателем Президиума Верховного Совета РСФСР. Кабинет огромный, и Лев Евгеньевич изумленно сказал: «Смотрите, Борис Николаевич, какой кабинет отхватили!». Я в своей жизни уже успел повидать много кабинетов. И все–таки этот мягкий, современный лоск, весь этот блеск и комфорт меня как–то приятно кольнули. «Ну и что дальше? — подумал я.— Ведь мы не просто кабинет, целую Россию отхватили» (курсив мой.— И. Ф.). И сам испугался этой крамольной мысли»

Ельцин Б. Н. Записки президента. С. 33

Не входя в обсуждение своеобразной, несколько удручающей лексики новоиспеченного Председателя (По словам Д. Кьезы, подобная лексика обнаруживает

«культурную, этическую и политическую ограниченность этого «руководящего эшелона российских лидеров»»

Он пишет:

«Россия, низведенная до масштабов президентского кабинета. Разве этого недостаточно, чтобы раскрыть всю драму конца Советского Союза, весь этот потрясающий откат, за несколько дней уменьшивший Россию в размерах и отбросивший её на три века назад, в допетровские границы»

(Кьеза Д. «Прощай, Россия!» М.,1998. С. 107) ),

обратим внимание на усечение понятия «Россия», произведенное им. По Ельцину, Россия — это лишь РСФСР, тогда как остальные республики выпадают из нее. На самом же деле СССР и есть Россия, поскольку он являлся прямым наследником исторической Российской империи, т.е. России. Отождествление РСФСР, этого искусственного большевистского образования, с Россией положило основу для того дикого территориального раздела, который был произведен между бывшими советскими республиками после Беловежских соглашений. Однако вернемся к России, которую «отхватили».

Испуг, о котором говорил Ельцин, быстро улетучился. Началась суверенизация «отхваченной» демократами России. 12 июня 1990 года I Съезд народных депутатов РСФСР принял «Декларацию о государственном суверенитете Российской Советской Федеративной Социалистической Республики». На подобный шаг можно было решиться в состоянии общего умопомрачения и крайней эмоциональности. Сказывалась здесь разнузданная русофобия, нагнетавшаяся в стране по ходу «перестройки». Какие настроения она порождала, можно судить по выступлению писателя В. Г. Распутина на I Съезде народных депутатов СССР.

«Мы, россияне,

— говорил он,—

с уважением и пониманием относимся к национальным чувствам и проблемам всех без исключения народов и народностей нашей страны. Но мы хотим, чтобы понимали и нас. Шовинизм и слепая гордыня русских — это выдумки тех, кто играет на наших национальных чувствах, уважаемые братья. Но играет, надо сказать, очень умело. Русофобия распространилась в Прибалтике, Грузии, проникает она и в другие республики, в одни меньше, в другие больше, но заметна почти повсюду. Антисоветские лозунги соединяются с антирусскими. Эмиссары из Литвы и Эстонии едут с ними, создавая единый фронт, в Грузию. Оттуда местные агитаторы направляются в Армению и Азербайджан. Это не борьба с бюрократическим механизмом, это нечто иное. Здесь, на Съезде, хорошо заметна активность прибалтийских депутатов, парламентским путем добивающихся внесения в Конституцию поправок, которые позволили бы им распрощаться с этой страной. Не мне давать в таких случаях советы. Вы, разумеется, согласно закону совести распорядитесь сами своей судьбой. Но, по русской привычке бросаться на помощь, я размышляю: а, может быть, России выйти из состава Союза, если во всех бедах вы обвиняете ее и если ее слаборазвитость и неуклюжесть отягощают ваши прогрессивные устрем ления? Может, так лучше? Это, кстати, помогло бы и нам решить многие проблемы, как настоящие, так и будущие. Кое–какие ресурсы природные и человеческие у нас еще остались, руки не отсохли. Без боязни оказаться в националистах мы могли бы тогда произносить слово «русский», говорить о национальном самосознании. Отменилось бы, глядишь, массовое растление душ молодежи. Создали бы, наконец, свою Академию наук, которая радела бы российским интересам, занялись бы нравственностью. Помогли бы народу собраться в единое духовное тело (выделено мой.— И. Ф). Поверьте, надоело быть козлом отпущения и сносить издевательства и плевки»

Правда. 1989, 7 июня

Боль Распутина понятна. Она на мгновение затронула даже Горбачева, который вспоминает о выступлении писателя так:

«Патриотически настроенные представители творческой и научной интеллигенции были глубоко обескуражены проявлением национального эгоизма и антирусскими высказываниями своих вчерашних друзей. Валентин Распутин, известный русский писатель, выразил эти настроения, сказав на I Съезде народных депутатов СССР: если все так недовольны Россией, хотят списать на нее все грехи, то, возможно, ей следует самой выйти из Союза? Помню тот момент: Распутин уже прошел к своему месту, а зал, стоя, продолжал аплодировать»

Горбачёв М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 522

И все же, быть может, Распутину следовало пересилить свою боль и воздержаться от рассуждений о «выходе России из состава Союза», чреватом неисчислимыми бедами и страданиями, прежде всего для русского народа, а также для других народов Советской (Российской) державы.

Но, похоже, В. Г. Распутин тогда не задумывался над тем, насколько сильное воздействие своими высказываниями произведет он, человек огромного нравственного авторитета, на всех, кому была небезразлична судьба русского народа, посеяв в их сознании на первый взгляд соблазнительную, но очень опасную иллюзию. Он, наверное, не подозревал, какое мощное идейное оружие дает в руки губителей исторической России, которые расчленят Россию во имя России. Распутин, вероятно, не подозревал, что его идеи будут подспорьем в разрушительной политике высокопоставленных функционеров. Пример — Черняев, вспоминающий «концепцию» Распутина — Астафьева» (о том, что Россия должна уйти из СССР). В тон этой «концепции» и без тени сомнения он, демонстрируя полную атрофию чувства исторической ответственности и совершенное безразличие к людским судьбам, замечает:

«Пусть Россия уходит из СССР и пусть остальные поступают, как хотят. Правда, если уйдет и Украина, мы на время перестанем быть великой державой. Ну и что? Переживем и вернем себе это звание через возрождение России»

Черняев А. С. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР. С. 27

(Парадокс состоит в следующем: о возвращении звания великой Державы «через возрождение России» говорил человек, который был уверен в том, что «Союз начнет сокращаться», а

«саму Россию будут изнутри растаскивать татары, башкиры, якуты, коми и т.д.»

(там же, с. 26). )

По–видимому, сходное настроение было и у многих народных депутатов РСФСР, когда они голосовали за Декларацию о государственном суверенитете своей республики. Во всяком случае, позднее, когда обнаружилась пагубность их решения, они говорили, что совершили это

«из благих побуждений… Виноваты все мы. И те наши руководители, которые борьбу против недостатков, а также конкретных политиков, находящихся у власти в Союзе, превратили в борьбу против государства и основ этого государства»

Советская Россия. 1992, 11 и 21 апреля

На что же «из благих побуждений» пошли объятые слепотой депутаты?

Декларация, принятая ими, объявляла

«верховенство Конституции РСФСР и законов РСФСР на всей территории РСФСР» и приостанавливала «действие актов Союза ССР, вступающих в противоречие с суверенными правами РСФСР»

Хрестоматия по отечественной истории (1946—1995). М., 1996. С. 335

Это был удар огромной силы по государственному суверенитету СССР, а значит, и по союзному государству как таковому. Вот почему заявленная в Декларации решимость «создать демократическое правовое государство в составе обновленного Союза ССР» — это решимость на словах, на деле же был взят курс на ликвидацию СССР как единое суверенное государство. И это понятно, поскольку вхождение суверенного государства в состав суверенного государства — это нонсенс. Вопрос, конечно, в том, что скрывается за «обновленным Союзом ССР»: одно суверенное государство или некое сообщество государств, обладающих собственным суверенитетом. Провозглашение I Съездом народных депутатов РСФСР суверенитета Российской Советской Федеративной Социалистической Республики означало последнее: «обновленный Союз ССР» как сообщество самостоятельных, суверенных государств по типу Евросоюза.

Отсюда ясно, что Декларация о суверенитете РСФСР, если смотреть прямо на вещи и не юлить в формулировках, в сущности своей есть Акт о расчленении России, именовавшейся в условиях коммунистического режима Союзом Советских Социалистических Республик, или Акт о ликвидации исторической России. В минуту откровенности Б. Н. Ельцин говорил:

«Как только в воздухе прозвучало слово «суверенитет», часы истории вновь пошли, и все попытки остановить их были обречены. Пробил последний час советской империи»

Ельцин Б. Н. Записки президента. С. 151

Часы, действительно, пошли. Но то были не часы истории, а часовой механизм взрывного устройства, смонтированного людьми, свирепо ненавидевшими СССР — Россию. Этот механизм в июне 90–го года еще можно было остановить, чтобы предотвратить взрыв. У Горбачева хватило бы на это сил и средств. Даже в августе 91–го года ситуация в этом смысле не была совершенно безнадежной. Не зря Ельцин отмечал, что

«сильной стороной путча было сохранившееся от старой системы жесткое вертикальное подчинение, которое пронизывало железными нитями всю страну. Союзные структуры мощно работали на ГКЧП — звонили правительственные телефоны, шли шифротелеграммы, передавались инструкции, прокатилась волна собраний советской «общественности» в поддержку ГКЧП в институтах, конторах, на заводах и так далее. Не все было гладко, как бы им хотелось, где–то раздавались протесты. И тем не менее, если брать в целом, старые структуры их не подвели и на этот раз. По звонку из Москвы во всех городах страны создавались чрезвычайные органы из партийных руководителей, военных, хозяйственников. На местах появлялись микромодели ГКЧП районного и городского масштаба. Все делалось привычно и провинциально неторопливо»

Ельцин Б. Н. Записки президента. С. 105

Вспоминаются также слова А. А. Громыко, сказанные им на исходе жизни, когда власть в стране уже пошатнулась:

«Должности генсека и главы государства равносильны полномочиям вождя. Вождизм Горбачева ослаблен, но не настолько, чтобы потерять контроль над ситуацией. Стоит ему применить силу, как от противников перья полетят»

Громыко Анатолий. А. Андрей Громыко. В лабиринтах Кремля… С. 184

Однако Горбачев бездействовал, поскольку суверенизация РСФСР и других республик соответствовала его плану разработки нового Союзного договора на конфедеративной основе как промежуточной ступени полного развала СССР. Не случайно ново–огаревская конфедеративная концепция, инициированная Горбачевым, внушала в Ельцину какой–то момент мысль о том, что

«расставание с СССР»

произойдет относительно мирно и безболезненно, что это будет

«цивилизованный развод»

Ельцин Б. Н. Записки президента. С. 54

Далеко не случайно и то, что Горбачев, говоря о «параде суверенитетов», начатом под воздействием суверенизации РСФСР, замечал:

«Единственным средством воспрепятствовать развалу Союза стала неотложная подготовка нового Союзного договора»

Горбачёв М. С. Жизнь и реформы. Кн. 1. С. 525

Перед нами плохо скрываемое оправдание взятого Горбачевым курса на конфедерацию, бывшего частью плана разрушения советской Державы, осуществляемого в ходе «перестройки». Проясняется «хитроумная» тактика главного прораба «перестройки»: через ослабление общесоюзной государственной власти в лице КПСС, посредством разжигания межнациональной розни, сопровождаемой пролитием крови, с помощью бездействия и попустительства побудить союзные республики к суверенизации, разрушающей целостность и неделимость СССР, а затем явиться в роли «спасителя» страны, сумевшего «сплотить» разбегающиеся советские республики новым Союзным договором. Но эта роль насквозь фальшивая уже потому, что конфедерация для такой многонациональной державы, как СССР,— та же смерть, только медленная, затяжная.

Итак, Декларация I Съезда народных депутатов РСФСР о государственном суверенитете Российской Советской Федеративной Социалистической Республики положила начало процессу распада Советского Союза, что, по нашему мнению, следует рассматривать как расчленение традиционной России.

В этой оценке мы не одиноки. По мнению А. И. Лукьянова, май–июнь 1990 года

«стали решающими для судьбы России». Принятая тогда I Съездом народных депутатов РСФСР Декларация о суверенитете Российской Федерации «закрепила приоритет республиканских законов над законами Союза ССР и открыла тем самым легальную возможность борьбы с союзным центром, переподчинения российским властям всей системы управления на большей части территории страны. Так был инициирован парад подобных деклараций в других союзных республиках, а затем в российских автономиях»

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 181920 21 22 23 Следующая ⇒